Текст книги "Избранная и беглец"

– С чего вы взяли, что я возвышусь?

– Я читал о подобном, – многозначительно изрек патер, – такое было однажды, много лет назад. Но прошлого избранного убили. Не храм, нет. Другие. Избранный вознесся и стал Двуединым, понимаете? В летописях сказано, что Проклятые здесь уже появлялись когда-то…

И Сколт улыбнулся так тепло и открыто, что на миг Айрис и в самом деле поверила, что все будет хорошо. И что Рато ее больше бить не будет.

А в следующее мгновение в дверь решительно постучали. Патер вздрогнул, сердито глянул на Айрис.

– Кому вы говорили, что придете сюда?

– Я… не…

И выдохнула:

– Маме. Только маме.

Сколт выругался сквозь зубы, совсем неподобающе для служителя Двуединого.

– Мне придется открыть, вы это понимаете?

– Да, – внутри все сжалось и с размаху ухнуло вниз.

– Молчите про лес, – шепнул Сколт.

В дверь колотили, не переставая, и с каждым ударом что-то медленно умирало внутри Айрис. Потом стук оборвался, послышался лязг доспехов, ругань, тяжелые шаги, и в гостиную ввалились сразу пятеро. Трое патрульных и два храмовника, в латах прямо поверх долгополых одежд.

– Она! – Храмовник ткнул пальцем в Айрис. – Забирайте!

– Вы не вправе. – Патер Сколт, работая локтями, протолкнулся сквозь них и стал перед столом, загораживая собой Айрис. – Это госпожа баронесса, вы не вправе ее забрать. К тому же никаких доказательств… Ее руки чисты.

– А вы, Сколт, никак оскверненных покрываете? – выступил вперед один из храмовников, рослый и молодой. Айрис ощутила на себе его жадный взгляд, как будто она была очень ценным призом в их беспощадной игре.

– Она чиста, – повторил патер уверенно. – Если нужно, я принесу клятву. И она принесет.

– Носители скверны сплошь и рядом дают лживые клятвы, – ухмыльнулся храмовник, продолжая ощупывать Айрис взглядом жгуче-черных глаз. – Может, и вы, патер, носите в себе дар Проклятых?

– Ничуть. – В голосе патера уверенности поубавилось, но он по-прежнему не сходил с места. – Но я не понимаю, с чего вы взяли, что жена барона Ревельшона, мать единственного наследника, осквернена?

– Нам донесли, что на ней одежда Проклятых. С дороги, патер Сколт, если не хотите в мешок.

«Ох, мама… ну зачем, зачем…»

Айрис уронила лицо в ладони.

Затем, почувствовав легкое прикосновение к плечу, подняла голову. Патер Сколт смотрел на нее, щека его дергалась, а рот скривился так, словно что-то безжалостно, рыболовными крючками, тянуло губы в разные стороны. Гримаса смерти.

– Простите меня, – сказал он, – я ничего не могу сделать.

– Я понимаю, – прошептала Айрис, – и вы… простите меня, дуру.

Потом она медленно поднялась и посмотрела на храмовников.

– Я добровольно пойду с вами. Я рассчитываю на справедливый суд.

Потом ее бесцеремонно выволокли из-за стола, вытащили на улицу и повели к храму. Ну, как повели… Ноги ее не слушались.

«Мама, зачем ты убила меня?»

Айрис не плакала, отчего-то слез не было. В мыслях она прижимала к себе своего славного малыша. Ей ведь дадут увидеться с ним еще раз? Последний?

⁂

Нет никакого справедливого суда. Нет никакого суда вообще. И Двуединого тоже нет.

Обрывки мыслей беспомощно болтались в совершенно пустой голове.

Айрис приволокли в подземелье храма, содрали одежду, уделив самое пристальное внимание злополучной рубашке, и так и оставили, совершенно голой, связав за локти у каменного столба.

Ну и что, что без одежды. Всем наплевать.

Они все равно смотрят на нее как на труп, разлагающийся и смердящий. Никто даже голыми руками не касался, только в толстых войлочных рукавицах.

Айрис не знала, сколько часов она простояла вот так, у столба. Рук своих она уже не чувствовала, ног тоже. Тело напиталось холодом.

Похоже, вот и все. А потом ее муж, счастливый вдовец Рато Ревельшон, женится еще раз. Остается только молиться, чтобы Маараш, добрая женщина, не бросила маленького, вырастила его.

Но кому молиться-то? Двуединый – это не более чем красивая сказка для дураков.

И Айрис услышала сухой надтреснутый смех. Оказывается, смеялась сама она.

В самом деле, было над чем. Над разбитыми девичьими мечтами, над проданной жизнью, над истекающим кровью сердцем матери.

«Маараш добрая, – думала Айрис, – она не бросит Мику. Не бросит… Не посмеет бросить сироту. А я? Что будет со мной?».

И сама себе ответила: «А ты умрешь. Тебя зашьют в мешок и бросят в озеро. А вода в озере такая холодная, что ты даже не успеешь захлебнуться. Холод сделает свое дело, и твоя смерть будет быстрой и легкой. Ты просто окунешься в ничто и больше оттуда не выплывешь».

А потом в подвал пришли двое. В первом, роскошно одетом старике, Айрис узнала настоятеля храма. Худого как щепка. Сморщенного, как трухлявый сгнивший пень. Вторым был ее муж, крупный мужчина с черными волосами и лицом, опухшим от чрезмерных возлияний.

Надежда слабо трепыхнулась в душе, Айрис невольно подалась к ним. Все ж таки муж, хоть и не было меж ними понимания. Отец Микаэла.

Но Рато бросил на нее такой взгляд, что Айрис невольно съежилась. Все было в этом взгляде – презрение, раздражение, злость, желание поскорее разделаться с этим недоразумением под названием жена… все, кроме участия. О любви вообще речи не шло.

Настоятель рассматривал ее так, как мог бы разглядывать бабочку, пришпиленную булавкой к доске. Взгляд его задержался на обнаженной груди, липкий, неприятный, у Айрис кожа покрылась мурашками. Затем настоятель равнодушно повернулся к Рато.

– Ну вот видите. Она принесла на себе скверну, что мы тут можем сделать?

– Господин настоятель, делайте, что сочтете нужным. – Голос Рато не дрогнул.

А вот Айрис затрясло. Колени подогнулись, она повисла на вывернутых назад руках.

– Рато! Рато! – Тихий хрип вместо крика. – Я же… твоя… как ты можешь?

Ее услышали. Настоятель поджал губы и положил искореженные болезнью пальцы на плечо барона, как будто хотел предостеречь от необдуманного поступка. Но Рато совершенно спокойно сказал:

– В тебе скверна, Айрис. Ты сама виновата. Не надо было убегать в лес.

И, уже обращаясь к настоятелю, продолжил:

– Заканчивайте с этим быстрее. Мне все это неприятно. Ну надо же, баронесса избрана Проклятием, позор-то какой.

Старик молча кивнул и, подхватив Рато под локоть, потянул к выходу. Торопливо, как будто барон мог передумать и вступиться за жену.

И тут Айрис с чрезвычайной ясностью поняла, что теперь уже точно все. От нее отказались все – мать, муж. Ее ждала быстрая смерть в ледяных водах озера. А в этом мире у нее оставался ребенок, годовалый карапуз. Теплый, светлый, не успевший набраться той мерзости, что творится вокруг.

– Рато, – позвала она.

Не ожидала, что он обернется. Но барон все ж таки остановился, выжидающе изогнул смоляную бровь. Его считали красавцем – ну как же, черноволосый, роскошный мужчина. И глаза выразительные, синие.

«Чудовище, какое же ты чудовище. Уродец».

– Рато, – повторила она четко, и голос зазвенел, – если ты посмеешь причинить боль моему сыну, я достану тебя из-за черты. Помни об этом. А еще… я проклинаю тебя, муж мой. Чтоб ты умер от дурной болезни, в нищете и одиночестве.

– Заткните ей рот, – жалобно проблеял Рато и быстро попятился к выходу, даже споткнулся неловко. Его одутловатое лицо перекосило выражением брезгливого страха, как будто он не здоровый мужчина вовсе, а нежная девица, увидевшая у себя на подушке крысу.

В душе Айрис плеснулось торжество. Да он испугался! Ее муж-здоровяк, который гнул руками подковы, испугался беззащитной и обреченной на смерть женщины!

Она рассмеялась. Заходясь в припадке, захлебываясь слезами.

Потом ей все-таки заткнули рот, храмовники затолкали туда вонючую тряпку. А муженек сбежал, оглядываясь, как будто проклятие уже шло за ним, наступая на пятки.

…Айрис смеялась. Выплюнула кляп все-таки.

Она не прекращала смеяться, когда ее отвязали от столба, но только для того, чтобы связать по рукам и ногам. Смеялась в лица растерянным храмовникам, когда ее тащили волоком к берегу озера, а вокруг собиралась толпа зевак. Откуда-то выскочила растрепанная женщина, красная как рак, поднырнула под руку храмовнику и вцепилась в плечи Айрис. Та с удивлением узнала мать.

– Это не я! Не я! – выкрикнула мать ей в лицо. – Не я-а-а-а!

Потом ее легко отшвырнули назад, в толпу, и она пропала, утонула в бурлящем людском потоке.

Айрис даже не поняла, как оказалась на обрыве над спокойной поверхностью озера. Она только и успела, что оглядеться. Ее окружала красота божественная, и солнце клонилось к горизонту, окрашивая легкие перистые облака во все оттенки розового.

«Мика», – подумала она в тот момент, когда на голову тяжело опустился мешок.

Сразу стало жарко и душно. От страха мутилось сознание, Айрис неосознанно задергалась в попытке освободиться.

– Пустите! Пустите-э-э!!!

Что-то стянуло лодыжки. А еще через мгновение ее сильно толкнули в спину.

Ветер. Ощущение полета. Последнее, самое страшное мгновение. Удар о ледяную толщу воды. Темнота и холод, от которого стынет тело. Вода в носу, в горле. Сильный, резкий рывок куда-то в сторону. Все схлопнулось, мгновенно превращаясь в ничто.

Глава 4
Истинная пара

Эрфест Оллину понравился. Тихая планета, вдали от оживленных трасс и за пределами Федерации, раскинувшей свою сеть на несколько туманностей. Люди, судя по всему, являлись совершенно деградировавшими остатками давних переселенцев, поскольку, если бы они эволюционировали с самого начала, то, наверное, не было бы этих как будто искусственно созданных ареалов обитания с различными и оторванными друг от друга цивилизациями.

Первые дни Оллин все не мог надышаться свободой. Даже воздух здесь казался сладким, его хотелось пить, хотелось отрастить крылья и взлететь, пронестись стремительной тенью над острыми верхушками елей, над черепичными крышами города, над серыми башнями старого замка… Летать Оллин не мог, крыльев не было. Но никто не запрещал ему оборачиваться, выпуская на волю аватара, и бегать по лесу. Пару раз он приближался к человеческому жилью и, притаившись, наблюдал за бытом живущих здесь примитивов. Порывался выйти к ним, но каждый раз почему-то себя одергивал. Мало ли, как здешние отнесутся к чужаку. А ему пока что лишние неприятности совсем не нужны. Наоборот, нужно отсидеться спокойно, а потом убраться с этой планеты, чтобы отправиться… куда? Этого Оллин пока не придумал.

Но времени было довольно и на размышления, и на то, чтобы те неведомые люди, что держали его взаперти столько лет, отчаялись разыскивать беглеца. Опцию авторегистрации на корабле он отключил, так что теперь украденный корабль стал невидимым для всех.

Пищи хватало, Оллин не стеснялся охотиться по ночам. Зубы аватара прекрасно разгрызали кости молодых косуль и кабанчиков, а желудок легко переваривал сырое мясо.

Однажды ночью он набрел на поселение гуманоидов, которые были гостями Эрфеста. Оллин долго прятался в кустах, высматривая, взвешивая увиденное. Эти гуманоиды были, судя по внешнему виду, уроженцами Крисса, планеты, расположенной в противоположном рукаве галактики. Какого ларха им было нужно на Эрфесте, Оллин не знал, да и не стремился узнать. Ну, поселились тут, никому не мешают – ему-то что с того?

А другой ночью Оллин встретил ЕЕ.

Маленькую, перепуганную до смерти человечку. Она бежала сквозь лес в тонкой рубашке, едва прикрывавшей коленки. Она и не заметила, как попросту прошла мимо него, вытянувшегося под колкими лапами ели. Лунный свет запутался в ее светлых длинных волосах, рассыпавшихся по плечам, отразился бликами в огромных, на пол-лица, глазах… Прошла – а Оллина словно на поводке потянуло следом. Человечка оставила за собой странный нежный запах незнакомых Оллину цветов. И он потрусил за ней, сам еще не понимая зачем. Но вдыхать отголоски ее аромата было настолько приятно, что даже голова чуть-чуть кружилась, а под ребрами все налилось сладким предвкушением чего-то нового, непонятного, но от этого еще более заманчивого и притягательного.

Пока Оллин неспешно рысил за женщиной – а в том, что это женщина, сомнений не возникало, она была взрослой человеческой самкой, – он все пытался понять, зачем идет следом. И не мог. Ему просто нравилось, безумно нравилось ловить слабый аромат ее тела. Он был готов плыть по нему, а потом прильнуть к ней, прижать к себе, провести руками по спине, сминая ткань рубашки.

Оллин даже хмыкнул.

Это было нечто новенькое в его копилке ощущений. И ничего подобного в своей тюрьме он точно не испытывал. Ассистент как-то предложил ему привезти андроида для удовлетворения вполне естественных потребностей организма, но Оллин с руганью отказался. Еще пластиковой куклы ему не хватало для того, чтобы ощутить себя полностью униженным и растоптанным.

«Передай своему хозяину, пусть сам развлечется с андроидом», – сказал он тогда. И ушел выжимать гантели. До изнеможения. Чтоб упасть и заснуть, не думая ни о чем.

И вот теперь он шел за женщиной. Примитивной, конечно, ничего не знающей ни о далеких звездах, ни о кораблях, бороздящих вселенную, ни о Федерации. Но все это не имело совершенно никакого значения. Она оставляла за собой такой аромат, что перед глазами то и дело вспыхивали и гасли крошечные звездочки, а в голове перестукивались маленькие, но увесистые молоточки.

Когда она его заметила, Оллин даже растерялся. Женщина испугалась, шлейф ее аромата как будто дрогнул и изменился, подернулся горчинкой. Она упала на спину, и Оллин не удержался, просто подошел и ткнулся носом рядом с шеей. Втянул запах, чувствуя, что окончательно поплыл. Она что-то лопотала на своем языке, и вдруг, кроме ее страха, Оллин почувствовал нечто, похожее на облегчение. Как будто человечка была готова умереть. Ну что за глупости?

А перед глазами вновь замелькали соблазнительные образы. Он посмотрел на приоткрытые губы женщины, влажные. Вдохнул полной грудью ее запах. И с чувством человека, остановившегося над пропастью, внезапно понял, что ему совершенно наплевать на то, что сия особь по развитию своему не слишком далеко ушла от обезьяны. Он уже был готов просто прижаться к ее ногам, только ради того, чтобы ощутить ее тонкие теплые пальцы на своей голове. А еще… прилив совершенно безудержного плотского желания внезапно смял все бастионы старательно выстроенных принципов. Находиться рядом с этой человечкой было просто невозможно. Желание задрать ей рубашку повыше оказалось настолько болезненным, что Оллин едва не взвыл.

И все-таки заставил себя отойти в сторону.

Он же человек… то есть модификант. Не зверь. И он не будет удовлетворять желание вот так, посреди леса. Да еще и женщина совершенно не в себе от ужаса.

Но уйти не смог. Тащился следом до самого города, хватая нежный цветочный аромат, поскуливая от невозможности быть ближе и хотя бы уткнуться носом ей в ладони.

Происходило с ним что-то совершенно новое и непонятное. Он почти терял контроль над аватаром, а тот, в свою очередь, попросту залип на человечку, как будто именно эта была единственной привлекательной самкой. Просто бред какой-то.

Потом она ушла, исчезла среди убогих серых домов, и волшебный запах растворился в обыденной вони человеческого поселения, не очень-то чистого. И сразу все вокруг поблекло, как будто Лакшми, рисуя мир, передумала и широким взмахом тряпки стерла все уже сотворенное.

Оллин улегся под орешником, положил голову на лапы и решил, что дождется ночи, а потом все-таки войдет в город и найдет ее, свою вкусную женщину.

«Свою? С каких пор она твоя?».

Он только зажмурился. Спорить с собой было бесполезно и не нужно. А знание того, что эта светловолосая куколка его, пришло откуда-то из темных глубин самой сути модификанта.

«Моя, – почти мурлыкал он, – моя-моя-моя. Никому не отдам».

И в то же время ничего не понимал. Откуда все это? Почему с ним? Что теперь делать?

Но, стоило отметить, все это могло обернуться новыми трудностями.

Следовало бы включать мозги, и прежде всего мозги.

«Ну и вернись в корабль, чего здесь торчать».

«Надо дождаться ночи».

«И что ты ей скажешь? Она тебя все равно не поймет».

«Не скажу. Просто заберу ее себе».

«Да с чего ты решил, что она согласится? Ты ж не будешь ее держать взаперти, как держали тебя?»

Он метался, заплутав в собственных мыслях. Одно ясно: сейчас далеко не лучшее время связываться с женщиной. И в то же время было понятно, что ему не хватает ее запаха. Уже не хватает, а ведь прошло всего-то несколько часов с того момента, как куколка со всех ног рванула к городу.

«Идиот», – рассердился Оллин.

Все это не должно его волновать. Его цель – отвоевать свободу, а заодно и найти того, кому пришла в голову блажная мысль поселить младенца с ассистентом под куполом. Понять наконец, кто же он, Оллин, откуда взялся, есть ли родственники.

Надо было уходить.

Просто взять и резко оборвать весь этот бред с ароматом, с навязчивой мыслью о том, что вот именно та самка непременно должна принадлежать ему.

Ну бред же, в самом деле… При чем тут самка? Он человек… почти человек. Или же у модификантов есть нечто такое, что в один миг приходит из глубин их сущности, но о чем он до сих пор не знал?

А тем временем взошло солнце, в городе бурлила жизнь. По дороге, что пролегла неподалеку от того места, где залег Оллин, катились телеги, запряженные тощими лошадьми, и скрипели при этом так надсадно, как будто готовились отдать свои души не иначе как местному богу колес.

Интересно, в кого веруют здешние жители?

Об этом можно будет спросить у нее.

Оллин мысленно выругался. У нее, как же. Даже поговорить с ней не получится, госпожа не знает языка Федерации.

Он все ждал, сам не зная чего. Мысли метались невнятными обрывками. Надо было уйти, но он не мог. Надо было забыть… Невозможно.

В очередной раз обозвав себя дураком, Оллин принял наконец решение: аккуратно сполз к воде, стараясь держаться ближе к зарослям орешника, соскользнул по осыпающейся гальке и нырнул. Теперь можно было размяться, а заодно и перекусить.

Озеро ему не понравилось. Слишком холодное, даже для него. Рыба мелкая, наверное, крупную уже выловили. Дно илистое, вода мутная. А в одном месте, где поглубже, вообще обнаружилось самое настоящее кладбище: с десяток скелетов в обрывках сгнившей ткани.

Оллин, работая хвостом, аккуратно обогнул это странное захоронение, поднялся чуть выше к поверхности. Кажется, где-то над водой кричали. Даже не так: многоголосый вой толпы просочился сквозь темную спокойную воду, неприятно резал слух.

И в тот миг, когда он уже собирался всплыть, чтобы подышать, в озеро с громким плеском что-то упало.

Что-то… мешок. Большой бесформенный мешок, буквально взорвавшийся серебристыми пузырьками воздуха.

Оллин нырнул глубже, уворачиваясь. Мешок судорожно дергался, от него по воде расходился странный запах, щекочущий обоняние. От запаха этого перед глазами все подернулось розоватой пеленой, а под ребрами жарко лизнуло пламенем. И уже со следующим ударом сердца он ощутил, как тело наливается сладковатой жутью. Она словно скрутила его путами, не давая двинуться. В сознании, проворачиваясь раскаленным прутом, медленно рождалось понимание того, что – или, вернее, кто был в мешке.

Оллин узнал аромат.

Нет, только не так. Почему? Что она им сделала? Да и что могла сделать тощая слабая девчонка?

Плевать.

Он рванул к мешку, схватил его зубами и поволок к берегу, тому, где лес почти сползал на кромку воды, где никто не заметит их. Еще ни разу Оллин не плавал так. Задыхаясь, работая лапами и хвостом. Перед глазами темнело от нехватки кислорода, еще немного, и он сам камнем пойдет ко дну… Но все же доплыл. Выдрался из ледяных объятий проклятого озера, выхватывая тяжелый мешок так, как выхватывал бы его у самой смерти, располосовал мешковину, освобождая голову несчастной. На траву плеснуло водой.

Да, это была она. Его куколка, прекрасная незнакомка из леса. Светлые волосы облепили бледное до синевы лицо, но Оллину даже не нужно было ее видеть, ему хватало запаха.

Она не шевелилась. Глаза были закрыты.

Рыкнув, Оллин свернулся клубком, загнал аватара внутрь. И, поднявшись уже человеком, подхватил человечку, дернул ее наверх, перекидывая грудью через колено, выбивая из нее ту воду, которая могла быть в легких. Он даже не сразу понял, что она совершенно обнажена. Лишь выдохнул с облегчением, когда тонкое тело дернулось в его руках и женщина зашлась кашлем, извергая из себя ледяную воду.

– Все хорошо, все, – бормотал он, гладя ее по волосам, – ты жива, а это главное.

Его медленно охватывала тупая, тянущая боль, она растекалась по всему телу. Надоедливая и вязкая, взялась неведомо откуда и уходить не собиралась. Но он не хотел думать об этом сейчас.

Оллин прижал женщину спиной к своей груди. Кожа ее была такой холодной, и сердце билось так неровно, что снова накатил панический страх – а вдруг она умрет вот так, у него на руках?

– Только живи, – пробормотал он, морщась от непроходящей боли, – все будет хорошо.

Запустив пальцы в мокрые спутанные волосы, Оллин бездумно массировал пальцами ее затылок. И почти застонал в голос, сообразив, что женщина связана по рукам и ногам, а он об этом и думать забыл.

– Сейчас я тебя развяжу, – проговорил он ей на ухо, – сейчас…

Но она вдруг обмякла, голова упала на грудь.

Оллин глубоко вздохнул, пощупал пульс у нее на шее – он был такой быстрый и слабенький, словно сердце несчастной было не в силах гонять по телу кровь.

– Ну хорошо, – пробормотал он растерянно, – тогда мы вернемся на корабль.

…Было еще кое-что, заставившее Оллина насторожиться.

Когда женщина потеряла сознание, та необъяснимая вязкая боль отпустила его. Исчезла так же внезапно, как и появилась.

⁂

До корабля Оллин добирался, снова обернувшись. Пришлось кое-как идти на задних лапах, потому что передними он прижимал к себе свою драгоценность. Он перегрыз веревки, и теперь тонкие словно веточки руки несчастной безжизненно болтались. Оллин не видел ничего вокруг себя, он дурел от аромата, который, казалось, уже проник под кожу и впитался в каждую клетку тела. И все, о чем думал раньше – об отмщении, о свободе, о собственном месте в этой вселенной – все померкло, оказалось погребенным под бурлящей пенной волной желания прижать к себе покрепче незнакомку и уже никогда не отпускать. Заставить ее, если не захочет, но – чтоб рядом, и только с ним…

Проходя в гостеприимно распахнувшийся люк, Оллин был вынужден пригнуться, взгляд невольно мазнул по маленькой аккуратной груди. Он заскрипел зубами. Нет. Так дело не пойдет. Он же человек, хоть и модификант. Разум должен быть выше инстинктов. Не аватар здесь хозяин.

Но подчиняться доводам собственного рассудка не хотелось. Бледное тело незнакомки плавало в золотистом жарком мареве, и пахло от нее так, что единственной мыслью, звякающей в совершенно пустой голове, было уложить женщину на диван и попробовать ее тонкое нежное тело на вкус, легко прикусывая, перебирая губами. Везде попробовать.

Оллин действительно уложил ее на единственный диван в кают-компании, а потом старательно укрыл мягким одеялом, закутав по самое горло. От себя самого подальше. Потом кое-как влез в комбинезон. Нужно было… успокоиться. И наконец заставить себя думать о том, как поступать дальше. Понятное дело, что притащить полудикую человечку в космический корабль было не лучшей идеей, более того, было идеей совершенно неправильной и противоречащей здравому смыслу. Но от одной мысли о том, что женщину придется отпустить, аватар начинал рваться наружу, и сквозь кожу прорезалась костяная чешуя.

Он опустился на колени рядом с диваном и принялся рассматривать лицо незнакомки. Волосы, разметавшиеся по подушке, были светлыми, холодного оттенка. Шелковые полукружья бровей – наоборот, темными, как и длинные ресницы, слипшиеся стрелками. Одну бровь рассек тонкий шрам. И еще один розовый, рваный шрам слева, чрез скулу. Ее били? Кем она была? Оллин с удивлением услышал собственное приглушенное рычание и постарался дышать глубоко и размеренно. Посмотрел на приоткрытые губы, бледно-розовые, соблазнительно-пухлые, и понял, что надо чем-то себя занять. Чем-то серьезным, например, выйти наружу и проверить сопла двигателей.

«А если она придет в себя, пока я буду отсутствовать?»

Он покачал головой. Перепугается. Еще небось погромит здесь все.

Нырнул рукой под одеяло, нащупал тонкие пальцы женщины. Они потеплели, и это было добрым знаком.

Возможно, если он подождет немного, она сама придет в себя, и тогда… А что тогда? Неизвестно, чем закончится их общение. Мало кому нравится быть похищенной с родной планеты неизвестным модификантом.

Оллин с сожалением отпустил ее руку, уселся на пол, скрестив ноги, и принялся ждать. Он ведь терпелив. За двадцать восемь лет невольно научишься терпению.

Но тонкий, ни с чем не сравнимый аромат лишал душевного равновесия. Ларх знает что.

Он снова посмотрел на спокойное, расслабленное лицо женщины. Зачем она ему, вот зачем? Ясно ведь, что его путешествие не будет легким и приятным, да и вообще еще неизвестно, чем закончится. А отпустить нет сил. Это глупо, да. Неразумно. Но от одной мысли, что эта хрупкая женщина окажется где-то далеко, хочется выть и изорвать когтями обивку кают-компании.

Темные ресницы дрогнули, взлетели, как крылья бабочки. Она непонимающе уставилась на Оллина, а он… заглянул в ее серые глаза и утонул в их чистой глубине. Он, не его дракон. Еще один взмах ресниц, тело женщины напряглось, и она как бы невзначай прижала к груди покрывало и принялась медленно сползать с дивана. Оллин насторожился. Снова неприятная, тянущая боль неведомо откуда. Как будто перетекает под кожей, из-под ребер – к животу, оттуда – к пояснице. Губы женщины решительно сжались, и она уже было дернулась, чтобы окончательно вскочить на ноги, но Оллин опередил. Схватил за руку.

– Подожди! Не надо, подожди! Я не причиню тебе вреда.

Она замерла, как будто окаменела. Посмотрела на Оллина, затем перевела взгляд на его пальцы, сомкнувшиеся на ее предплечье. И тихо проговорила:

– Я тебя… понимаю.

Сказала это, ларх побери, на общем языке Федерации!

Но откуда?.. Или эта планета не так проста, как кажется?

– Это… это хорошо, – Оллин несколько растерялся, все еще продолжая тонуть в ее больших, блестящих словно бриллианты глазах.

Потом, через силу, все же разжал пальцы.

– Как тебя зовут? – спросил осторожно. – У тебя же есть имя?

Боль снова вернулась под грудину. И это Оллину совсем, совсем не нравилось.

– Айрис, – ответила она.

– Айрис, – повторил он и тут же пришел к выводу, что не слышал ничего благозвучнее этого имени, – пожалуйста, не бойся меня. Я не сделаю тебе ничего плохого.

И с трудом удержался, чтобы не сгрести ее в охапку и не прижать к себе – сильно, властно, прикусывая нежную кожу за ушком.

Он тряхнул головой, отгоняя навязчивое видение.

– За что тебя хотели утопить? – спросил.

Айрис прижала одеяло к груди и быстро огляделась. На бледном лице появилось выражение страха.

– Меня… потому что я побывала у Проклятых, была избрана проклятием, несла в себе скверну. А ты… ты тоже… один из них?

– У Проклятых? – Оллин задумался. – Я не понимаю, о чем ты.

– Они черны как ночь, и на голове костяной венец, – мрачно пояснила Айрис. – Я попалась им, но смогла бежать… теперь храмовники считают, что на мне скверна. От таких у нас избавляются.

– А, это ты про криссан, – догадался Оллин, – я тоже их видел. А почему они Проклятые?

– Нам так говорят, – и Айрис поежилась, закапываясь в одеяло поглубже.

– Но теперь ты умерла для всех.

И он все-таки не удержался, коснулся шрама на скуле, провел по нему пальцем. О ларх, как она пахла. И Оллин почти представил себе, как опрокинет на диван, отбросит в сторону ненужное одеяло и будет жадно и долго целовать ее совершенное тело, маленькую аккуратную грудь, плоский живот, опускаясь все ниже и ниже… Но вместо этого поднялся на ноги и обронил:

– Я дам тебе одежду.

– Я не знаю, кто ты, – почти прошептала она, – ты такой же, как Проклятые?

– Меня зовут Оллин. – Вышло хрипло. – Я модификант… и я понятия не имею, кто я такой и откуда взялся.

Честно сказал, ведь так оно и было.

Воцарилось молчание. Потом Айрис слабо улыбнулась.

– Дай мне одежду, пожалуйста.

Он молча поднялся, прошел к кладовой и вернулся к ней уже с комбинезоном. Глаза Айрис забавно округлились.

– О… это же… я не могу это надеть.

– Почему?

– Но это же… юбки нет… так нельзя, нет… – и осеклась.

Оллин механически пригладил волосы и спокойно сказал:

– У меня нет другой одежды. Тебе придется пользоваться этой, если, хм, ты не собираешься ходить здесь голая.

– Если я в этом вернусь домой…

Он хмыкнул. Что она говорит-то? Нет-нет, Айрис не может быть глупой. Просто она растеряна и не знает, как себя вести…

– Ты больше не вернешься туда, – заявил он. – Забыла, что с тобой сделали?

Айрис вздохнула, покачала горестно головой.

– Но… возможно, в соседнем городе… – и глубоко задумалась, хмуро теребя ткань комбинезона.

Оллину очень не понравилась эта задумчивость. И слова – очень важные слова – слетели с губ до того, как он осознал их значимость:

– Ты никуда не пойдешь. Ты останешься со мной.

Взгляд Айрис метнулся к нему. Взгляд раненой птицы. А Оллина окатило болью, словно ледяной водой, и последние капли собрались в вязкую лужицу где-то под сердцем.

– Нет, – прошептала Айрис, – нет, нет… умоляю, только не это.

– Почему? – Голос показался чужим.

Айрис вцепилась в комбинезон так, что побелели костяшки.

– Мне надо домой.

– Они тебя убили. Тебя для них больше нет. А если объявишься, возможно, меня больше не окажется рядом.

– Мне надо домой, – упрямо повторила Айрис, – у меня…

– Ты никуда отсюда не уйдешь, – процедил Оллин.

По-хорошему следовало бы разобраться, почему она ведет себя так. Но он не понимал, отчего люди вообще ведут себя так или иначе.

У него совершенно не было возможности разбираться со всем этим. Единственным существом, с которым он общался, был силиконовый Аси, напичканный наносхемами. Но Аси всегда вел себя рационально, как и полагается ассистенту. И в данном случае для данной женщины рациональным и целесообразным решением было бы остаться. Да и он… как он может ее отпустить? Никак.

И поэтому, для закрепления эффекта, Оллин почти прорычал:

– Одевайся. Ты. Остаешься. Здесь.

– Нет!

Он не успел и глазом моргнуть, как одеяло взметнулось, и вот она уже стоит напротив, высокая, изящная, и темная ткань струится по телу, обрисовывая каждый его изгиб. А в глазах полыхает ярость, взращенная на глубокой и непонятной боли.

– Отпусти меня… Оллин. Отпусти! Ты же… ты хороший. А у меня там остался сын, маленький мальчик. Он прекраснее всех на свете, и каждый час вдали от него я умираю. Сжалься. Зачем я тебе? У тебя может быть сколько угодно других… женщин.