Текст книги "Психология сознания"

Психология и научные исследования

Хэдли Кэнтрил (Hadley Cantri), Адельберт Эймс Мл. (Adelbert Ames, Jr.), Альберт Х. Хасторф (Albert H. Hastorf) и Уильям Х. Айлсон (William H. lllelson)

Традиционные научные принципы – то есть цели, задачи и методы исследования – не могут удовлетворить требованиям нашего кризисного времени, поэтому наука не сумела использовать свои возможности и выполнить свои обязанности. Общепринятые представления о том, что такое естествознание и для чего оно существует, устарели и нуждаются в коренном пересмотре.

К. Дж. Херрик (1949)

В современной интеллектуальной атмосфере чувствуется настоятельная необходимость более адекватного понимания человека и его общественных связей. Людей все больше беспокоит вопрос о том, помогут ли психологи и специалисты по общественным наукам решить проблемы, вызванные нашими технологическими успехами и стремительными социальными переменами. К сожалению, суждение Херрика (C.J. Herrick) о естествознании в еще большей степени относится к наукам о человеке – психологии и общественным наукам, в целом. Кроме того, специалисты в этих науках, в отличие от физики, не пришли к единому мнению о том, что представляют собой достоверные научные исследования.

Очевидно, что наше понимание человека может возрастать только тогда, когда мы расширяем эмпирическое знание и совершенствуем свои формулировки с помощью исследований, значимость которых доказана. Прежде чем это станет возможно, мы должны научиться понимать научный процесс, в ходе которого делаются открытия. Но иногда стремление ученого создать хорошую репутацию своей области уводит его от самого научного процесса и тормозит понимание и совершенствование научных методов. В дальнейшем мы попытаемся прояснить наш взгляд на природу научного исследования в тех областях, которые прежде всех остальных отвечают за мысли и поведение человека. Лишь тогда такое исследование выполнит то, что мы вправе от него ждать.

Прежде всего, рассмотрим природу научного познания, чтобы понять, почему человек занимается научной работой; во всяком случае, какому назначению она служит и какие стадии включает. Далее мы покажем различие между научным познанием и научным методом; это различие необходимо для того, чтобы избежать некоторых ловушек и обеспечить научный прогресс. Затем постараемся указать на некоторые специфические следствия, которые может извлечь для себя психология при лучшем понимании природы научного познания и роли научного метода, и попробуем определить, до какой степени наука может быть «объективной». Наконец, будут высказаны некоторые предложения, способные ускорить научные исследования, чья цель – лучше понять человека.

Очевидная причина научного исследования та же, что и любого другого – решить некую задачу. Научное познание не может быть понято, если его поднять на пьедестал и рассматривать как нечто далекое и чуждое нашей повседневной жизни. «Наука, – говорит Конант (Conant, 1947, с. 24), – рождается из других прогрессивных видов человеческой деятельности, и в результате благодаря экспериментам и наблюдениям появляются новые понятия».

Эта деятельность происходит в среде, включающей в себя людей, памятники материальной культуры, явления природы. Единственный контакт человека с этой средой осуществляется через его органы чувств, и те впечатления, которые сообщают ему чувства, представляют собой криптограммы66
  Надпись, сделанная посредством криптографии. Криптография – способ тайного письма, понятного лишь посвященным, тайнопись. (Примеч. перев.)


[Закрыть] в том смысле, что они не несут никакого значения, пока между ними и целенаправленной деятельностью человека не возникнет функциональной взаимосвязи. Мир, который творит для себя человек посредством того, что Эйнштейн называл «свалкой ощущений», – это мир, обретающий некоторый порядок, структуру и смысл по мере того, как человек создает, проверяя на опыте, систему предположений и ожиданий, взяв ее за основу своих действий.

Человек воспринимает любое конкретное событие, исходя из всей суммы предположений, сведений и познаний об относительно определенных свойствах окружающей среды, которые ему известны из прошлого опыта. Но поскольку среда, в которой человек осуществляет свои жизненные транзакции77
  В отечественной психологической литературе «транзакции» (transactions) чаще всего переводится как взаимодействие. Но поскольку в этой книге принципиально различаются два типа взаимодействий – транзакции и интеракции – которые пока не имеют четких эквивалентов на русском языке, то в дальнейшем тексте эти термины оставляются без изменений. Важное для англоязычной научной литературы, введенное Дж. Дьюи и Бентли в 1949 г. (см. далее в тексте) различие транзакции и интеракции частично можно изложить как разницу между внутренним (в рамках одной целостности) и внешним взаимодействием, но при этом много контекстов теряется (например, двусторонняя/односторонняя активность), что и обуславливает необходимость использовать кальку с английского названия этих терминов. (Примеч. науч. редактора)


[Закрыть], непрестанно меняется, любой человек постоянно совершает промахи и пытается от них избавиться. Предположения и допущения о мире («картина мира» – the assumptive world), которые человек привносит в конкретную ситуацию, в свое «сейчас», не может раскрыть ему смысла непрестанно возникающих неопределенных значений, поэтому он совершает промахи, недостаточно понимая условия, порождающие то или иное явление, и теряет способность действовать эффективно и целенаправленно.

Пытаясь осмыслить эту неадекватность и ответить на вопрос «почему?», то есть найти причины неэффективности нашей целенаправленной деятельности, мы встаем на позиции научного познания. В качестве ученого человек старается понять, какое свойство окружающей среды ответственно за сбой, а затем призывает имеющиеся в его распоряжении знания, которые по смыслу связаны с пониманием установленной, предсказуемой природы именно этого явления. Современный человек пользуется научным методом как инструментом, потому что он эмпирически обнаружил, что его понимание может возрастать и он может действовать более эффективно, если в своих поисках руководствуется знанием об установленных свойствах воспринимаемого мира.

Процессы, которые включает в себя научное познание, можно описать следующим образом: (1) ощущая недостаточность концептуальных свойств нашей «картины мира» (assumptive world), мы сталкиваемся с задачей, на которую должны найти ответ; (2) мы определяем все аспекты явления, которые могут иметь отношение к задаче, т. е. устанавливаем свойства, без которых данная функциональная деятельность не существовала бы; (3) из различных, предположительно участвующих в нем аспектов, мы выбираем наиболее важные с точки зрения произошедшего сбоя, те, что послужат основными критериями, которыми мы можем манипулировать; (4) мы вырабатываем метод изменения тех аспектов, которые избрали в качестве переменных или основных критериев, и соответственно проводим наше эмпирическое исследование; (5) мы видоизменяем нашу картину мира, исходя из эмпирических данных, касающихся обоснованности формул, с помощью которых была решена поставленная задача.

Решение непосредственной задачи автоматически вызовет новые сбои, так что описанный выше процесс будет постоянно повторяться.88
  По-видимому, существует огромное сходство между теми процессами, которые используются в научном познании, и теми, что человек применяет, создавая картину мира. И науку, и здравый смысл можно считать функциональной деятельностью, с помощью которой человек производит свои жизненные транзакции. Метод научного познания во многом представляется бессознательным подражанием тем извечным процессам, которыми человек пользовался, решая свои задачи с помощью здравого смысла. Предположения и знания, на которые человек опирается в своих разумных действиях для достижения хороших результатов,– суть гипотезы, созданные им на основе многократного опыта; средние величины, которые он бессознательно применяет, прогнозируя эффективную деятельность. Тем не менее, существуют важные различия между этапами научных исследований и явными процессами, объяснимыми с точки зрения здравого смысла. Наиболее важное различие состоит в том, что, применяя научное познание, человек активно действует и решает, что он будет делать и как. В обыденной житейской ситуации человек не только действует, но и подвергается воздействию, и должен производить действия в гуще самой ситуации. Когда у нас случаются сбои в обыденной жизни и мы пытаемся их интуитивно преодолеть, мы проверяем свое чутье в ходе самой деятельности более-менее сознательно. В научном познании, напротив, интуиция проверяется строгим экспериментом, и всему процессу исследования стараются придать сугубо интеллектуальный характер (см. Дьюи. 1948, с. 197).


[Закрыть] Точнее говоря, научное познание, по-видимому, выполняет две главных функции для человека. Во-первых, оно обеспечивает его массой так называемых «научных фактов». Сюда входит современное понимание установленных, предсказуемых свойств природы, которые он использует для предсказания и контроля. Существуют, в основном, две разновидности этих научных фактов: 1) общие положения о взаимосвязях детерминированных свойств природы, причисляемых нами к «научным законам»; в естественных науках они выражаются математическими формулами; 2) приложение этих общих законов к конкретным ситуациям в целях проверки, специального прогноза или контроля. Характерной чертой всех этих обобщенных научных законов является то, что они выявляют предсказуемые аспекты различных явлений, когда бы и где бы они ни происходили, независимо от конкретных ситуаций.

Вторая функция науки состоит в том, что она преобразует уже полученные человеком знания о природе и ее свойствах. То есть мы стремимся раздвинуть границы понимания или, по выражению Дьюи и Бентли (Dewey and Bentley, 1945, с. 225; 1946, с. 645), усовершенствовать наши «уточнения», то есть точность наименований. Так, например, уточнения, содержащиеся в теории относительности, – суть более точные наименования явлений, нежели идеи Ньютона, и в этом смысле ньютоновские понятия не следует считать «неправильными». Эта роль науки включает в себя расширение границ отвлеченного знания через открытие все новых предсказуемых свойств природы, которые пока еще не были установлены…

Следует ясно изложить философские основания наших суждений о природе и роли научного познания и научного метода. В качестве отправной точки мы используем то, что Дьюи и Бентли в серии статей называли «транзактным подходом» (т. е. подход анализа специфического вида взаимодействий). Чтo они подразумевают под термином «транзактный», лучше всего вытекает из их собственных слов: «Изучение этого общего (транзактного) типа рассматривает человека-в-акте-деятельности не как нечто, коренным образом противоположное окружающему миру, и не просто как акт деятельности в мире, но и как деятельный акт мира и со стороны мира, которому человек принадлежит в качестве неотъемлемой части» (1945, с. 228). В этих условиях все поведение человека, «включая самые передовые знания», можно рассматривать не только «как исключительно его деятельность, и даже не совсем его деятельность, но как результаты развития целостной ситуации организм-среда» (1946, с. 506). «От рождения до смерти каждый человек – участник, так что невозможно понять ни его, ни того, что он сделал или претерпел вне его участия в совокупности транзакций, в которые данный человек мог внести свой вклад и которые он видоизменяет, но лишь в силу того, что он к ним причастен» (Дьюи, 1948, с. 198).

Хотя эту точку зрения достаточно легко понять и осмыслить, ее не так легко применить на деле, занимаясь научными исследованиями. Рассматривая формулировку лишь как «соединение условий» (Дьюи, 1946, с. 217), мы вступаем в противоречие с рабочими приемами психолога. Психологам, вероятно, особенно трудно понять всю полноту следствий, вытекающих из транзактной точки зрения, потому что, как указывали Дьюи и Бентли (1946, с. 546), «обращение к интеракции появилось в психологических исследованиях как раз тогда, когда она утратила ключевые позиции в естественных науках, откуда ее и скопировали». Но следует помнить, что психология все еще пребывает в младенческом возрасте, и что транзактный подход, идущий, по мнению Дьюи и Бентли, от предисловия Клерка Максвелла (Clerk Maxwell) к его книге «Материя и движение», датированной 1876 г., предшествовал появлению первой психологической лаборатории.

Когда психология освободится от чистого интеракционизма, приняв транзактный взгляд на явления, входящие в ее сферу, можно предположить, что разделение психологов на школы быстро исчезнет. Школы (гештальт-психология, бихевиоризм, психоанализ и т.д.) исчезнут не потому, что они «неправильны» или их «ниспровергли», но потому, что формулировки каждой школы, выдержавшие проверку на практике, будут включены в более широко сформулированные задачи. Как ускорить это движение?

Прежде всего, психолог должен не только осознать, но и сделать частью своей картины мира, идею о том, что человеческое мышление и поведение может быть понято лишь как продукт «целостной ситуации организма-в-среде». Генри Мюррей и его коллеги (H. A. Murray, 1948, с. 466) высказали эту точку зрения, говоря о том, что «большинство психологов пошли по неверному пути, едва ступив на свое поприще, и в развитии науки большую часть времени шли не в ногу. Вместо того, чтобы начать с изучения целостной личности, приспосабливающейся к естественной окружающей среде, они начали изучать отдельные части личности, реагирующей на физический раздражитель в неестественной обстановке лаборатории». Эгон Брунсвик (Brunswik, 1949) в хорошо известном «экологическом анализе» показал необходимость понимать во всей полноте «репрезентативность обстоятельств», действующих в любой изучаемой ситуации. Хотя все больше психологов призывает пересмотреть традиционные психологические методы, их призывы подобны гласу вопиющего в пустыне мира: к ней можно отнести большинство современных исследований в области психологии. Кто-кто, но не исследователь-психолог, может отделять наблюдателя от объекта наблюдения; процесс познания – от объекта познания; «внешнее, происходящее где-то там» – от происходящего в исследуемом организме. Психология должна полностью отказаться от любой «теории поля», подразумевающей, что окружающее поле скорее воздействует на человека, нежели действует через него.

Поскольку человек неизбежно создает картину мира, производя целенаправленные действия, мир, с которым он связан и который он видит, мир, на который он воздействует, и мир, воздействующий на него, оказывается результатом транзактного процесса, и сам человек играет в нем активную роль. Человек совершает действия в гуще конкретных событий, и они очерчивают границы тех значений, с которыми он сталкивается.

В процессе действия человек в той или иной степени меняется, поскольку его собственную картину мира изменило утверждение или отрицание как результат деятельности. В своей непосредственной деятельности человек рассматривает некоторые детерминанты отвлеченно от непосредственной ситуации в соответствии с его картиной мира. Это, как мы указали, включает в себя нечто большее, чем непосредственное обстоятельство, это – континуум, вбирающий в себя прошлое и будущее, кладовая реально пережитого и воображаемого опыта. Бентли писал (1941, с. 485), что «поведение – событие настоящего, сводящее прошлое к будущему. Оно не может быть сведено ни к последовательности моментов во времени, ни к последовательности мест. Оно само создает длительность и протяженность. Прошлое и будущее, скорее, аспекты поведения, нежели опорные точки управления им». Психологи должны постоянно отдавать себе отчет в том, как поступки человека воздействуют на его картину мира, подтверждая или отрицая некоторые его аспекты, и одновременно на воспринимаемую им «объективную внешнюю среду».

Кроме того, в психологии имеется тенденция, пользуясь ключевыми словами как ярлыками, относить психологию труда, а также социальную, клиническую, педагогическую психологию к разряду «прикладных наук», отделяя их от более традиционной «экспериментальной» психологии. Подобное разделение нелепо, если только им не пользуются сознательно для приблизительно-описательных целей. Исследователи в этих областях, конечно, должны опираться на эксперименты. Помимо того, любое подобное различие тормозит поиск более адекватных формулировок, которые лучше объяснят человеческое поведение в лаборатории, клинике, на заводе или в повседневной общественной жизни.

Мы можем проиллюстрировать, как использование терминов ограничивало научные исследования в психологии, ссылаясь на область восприятия, которая часто служила своего рода флюгером в психологии. Изучая восприятие, психологи довольно рано обнаружили, что определенные изменения в объективных или физиологических факторах ведут к явно выраженным субъективным изменениям. Это, естественно, привело к мысли о соответствии между субъективными факторами, с одной стороны, и объективными и физиологическими факторами, с другой стороны. Поскольку изменение объективных и физиологических факторов вызывает субъективные, легко наблюдаемые эффекты, а противоположные явления продемонстрировать труднее, возникло предположение, что субъективные аспекты восприятия, прежде всего, происходят из соответствующих объективных факторов и сопутствующих физиологических нарушений, ими вызванных. Так что изучение восприятия в значительной степени сконцентрировалось на анализе объективных и физиологических факторов. Поскольку эти объективные или физиологические факторы могут изменяться количественно, научная методология в психологии обычно отождествлялась лишь с измерением.

Это привело к тому, что психологи долгое время недооценивали факторы, неподдающиеся точному измерению. Эти недооцененные факторы, конечно, были субъективными и описывались в терминах прошлого опыта, верности, ожиданий и стремлений, независимо от того, включались ли они сознательно или бессознательно. Недавние исследования в социальной и клинической психологии, где воздействие субъективных факторов на восприятие особенно очевидно, пробили брешь в этой методологической преграде. И уж совсем недавно, чтобы нарушить соответствие между субъективными и объективными или физиологическими факторами, для демонстрации явлений восприятия были разработаны эксперименты, в которых специально использовались иллюзии. Применяя иллюзии, исследователь получает больше свободы, постигая природу функциональной деятельности в процессе изучения восприятия, и тем самым получает хорошую точку опоры, исследуя функцию восприятия в целенаправленном поведении человека. Например, можно показать, что восприятие того, где находится вещь, зависит от восприятия того, что это за вещь, и когда ее воспринимает испытуемый. Гарвей Кэрр (Carr, 1935, с. 326) показал, что «иллюзии, противоположные правильному восприятию, – суть экспериментальные варианты, раскрывающие общий принцип, действующий в обоих случаях».

Постепенно становится ясно, что процесс мышления, участвующий в научном познании, не просто «беспристрастный анализ» условий в их совокупности. Ценностные суждения ученого участвуют (1) в ощущении недостаточности его теоретических знаний – после чего он ставит перед собой задачи; (2) в осознании функциональной деятельности или явлений низшего порядка (subphenomena), затрагивающих явление, давшее исходный толчок к исследованию; (3) в определении того, какие аспекты явления (переменные) могут быть плодотворны в качестве основы экспериментальных стандартов; (4) в разработке экспериментальной процедуры с тем, чтобы проверить обоснованность этих основных стандартов. Таким образом научно-исследовательская работа включает в себя сложный процесс оценивания и интеграции, который, вероятно, в значительной степени происходит на бессознательном уровне.

В этом процессе действуют все бессознательные допущения, все знания и отвлеченные понятия индивидуальной картины мира исследователя. Независимо от того, признают ли это ученые, всякая интерпретация фактов должна рассматриваться как ценностное суждение. Несомненно, рациональное мышление и осознанная интеллектуальная манипуляция абстрактными переменными может играть, зачастую играет и, очевидно, должна играть важнейшую роль в процессе научных исследований. Но полагать, что рациональное мышление и осознанное манипулирование определяют суждения, связанные с научными исследованиями, значит противоречить подавляющей массе доказательств, полученных в ходе самой научно-исследовательской работы. Словарь определяет слово «объективный», употребляемое в дискуссиях о научной объективности, следующим образом: «Подчеркивающий или выражающий природу действительности независимо от самосознания человека; описывающий события или явления как существующие вне сознания; не затронутый рефлексией или чувствами человека». Например, наше знание о восприятии, доказывающее, что «природа действительности», познаваемая нами в чувственном опыте, не существовала бы, не будь картины мира, которую мы привносим в конкретную ситуацию, решительно противоречит спорному утверждению, что ученый может быть объективным.

Следовательно, объективность в науке относится лишь к использованию общепринятых правил эмпирического исследования после того, как определена сама задача, переменные и план эксперимента. Тут ученый исследователь принимает всевозможные предосторожности, чтобы ошибочно не истолковать то, что он наблюдает, не допуская никакой субъективности или предвзятости во время эксперимента.

Объективность не только невозможна и не устраняет личной предвзятости, она также и нежелательна. Трудно что-то добавить к выводу, к которому пришел Херрик (1949, с. 180f), после долгой и плодотворной работы в области неврологии:

«Предвзятость, порождаемая неизвестными нам личными установками, интересами и предубеждениями – самый коварный враг здорового научного прогресса; однако именно эти установки и интересы играют важнейшую роль во всяком оригинальном научном исследовании. Этот вопрос требует откровенного и смелого подхода. Можно легко пренебречь запутанными личностными компонентами этой проблемы, сказав, что они не имеют отношения к науке. Сейчас большинство считает такой подход стандартным или нормальным, научным методом. Но в действительности он не осуществим, и мы не можем себе это позволить, ибо интересы и установки самого исследователя определяют весь ход исследования: без них оно оказывается бессмысленным и бесплодным. Пренебрегать этими составляющими научной работы и удовольствием от хорошего результата значит подморозить не только процесс, но и плоды исследования. Животворный зародыш свободного творческого мышления отброшен, а мы довольствуемся мертвой скорлупой, которую легко взвесить, измерить, систематизировать, а потом долго хранить на складе».

Роберт Линд (R. Lynd, 1939) говорил примерно то же самое о «возмутительных гипотезах» («outrageous hypotheses») в обществознании. Сегодня миф о том, что «наука объективна», поддерживают многие культуры, которые пытаются сохранить существующий статус-кво, освятив его авторитетом науки. Но ни один ученый не потерпит ограничений, налагаемых на его мысль социальными, экономическими, политическими, религиозными или любыми другими идеологическими барьерами и табу. Эта опасность особенно сильна в так называемой «социальной психологии» и общественных науках, где вся собранная информация предопределена и обусловлена целями и условиями, в которых работал исследователь.

Психологов и обществоведов, которые честно стараются применить самые зрелые из своих ценностных суждений к конкретным общественным проблемам, часто называют пристрастными, безумными реформаторами, если они – пусть даже вскользь – критикуют существующие социальные отношения. Однако как раз из-за того, что научное познание насквозь пронизано ценностными суждениями, никакой ученый не может избежать ответственности за высказанные им суждения. Поскольку ценностные суждения играют столь важную роль в научном мышлении, необходимо найти способы и средства, чтобы сделать сами ценностные суждения предметом научного познания (см. Кэнтрил – Cantril, 1949, с. 363). Ценностные суждения касаются значения постоянных переменных, необъяснимых на языке детерминированных и поддающихся проверке (верифицируемых) терминов. Ученый обладает свободой выбора; совесть, нравственное чутье должны быть признаны высочайшим критерием эффективной деятельности. Если предметом изучения становятся человеческие существа, стремящиеся действовать эффективно для осуществления своих целей, то социальная ответственность любого, кто претендует на роль эксперта, сильно возрастает.