Текст книги "Портрет Дориана Грея. Кентервильское привидение. Тюремная исповедь"

Глава 5

– Мама, мама, я так счастлива! – прошептала девушка, пряча лицо в коленях увядшей, усталой женщины, сидящей спиной к режущему глаза свету в единственном кресле, что поместилось в их обшарпанной гостиной. – Я так счастлива, и ты должна быть счастлива тоже!

Миссис Вэйн поморщилась и положила тощие, покрытые висмутовыми белилами руки на голову дочери.

– Счастлива!.. – повторила она. – Сибила, я счастлива, лишь когда вижу тебя на сцене. Тебе не следует думать ни о чем, кроме своей игры. Господин Айзекс к нам очень добр, и мы должны ему денег.

Девушка подняла взгляд и надула губы.

– Какие деньги, мама?! – вскричала она. – Разве деньги имеют значение? Любовь гораздо важнее денег!

– Господин Айзекс заплатил нам пятьдесят фунтов вперед, чтобы мы рассчитались с долгами и снарядили Джеймса в плавание. Помни об этом, Сибила. Пятьдесят фунтов – огромные деньги. Господин Айзекс к нам очень добр.

– Мама, он не джентльмен! – воскликнула девушка, встала и ушла к окну. – Терпеть не могу его манеру изъясняться!

– Даже не знаю, как бы мы справлялись без него, – сокрушенно проговорила старшая женщина.

Сибила Вэйн откинула голову и засмеялась.

– Больше он нам не нужен, мама! Теперь нашей жизнью правит Прекрасный Принц! – Кровь взыграла, щеки залил румянец. Она задохнулась, лепестки губ приоткрылись и дрогнули. Знойный ветер страсти овеял девушку и всколыхнул изящные складки ее платья. – Люблю его, – простодушно призналась она.

– Глупое дитя! Глупое дитя! – в сердцах твердила мать, как попугай.

Взмахи скрюченных, унизанных фальшивыми перстнями рук придавали словам карикатурность.

Девушка снова рассмеялась. В ее голосе звенела радость томящейся в клетке птицы. Глаза подхватили мелодию и просияли, потом веки сомкнулись, словно желая скрыть тайну. Когда глаза открылись вновь, их заволокло мечтательной дымкой.

Тонкогубая мудрость заговорила с потертого кресла, проповедуя благоразумие, цитируя книгу малодушия, выдающего себя за здравый смысл. Девушка не слушала. В своей тюрьме страсти она была свободна. С ней был ее Прекрасный Принц. Она воззвала к памяти, чтобы увидеть его снова. Губы вновь ожег поцелуй. Ресницы потеплели от его дыхания.

Мудрость сменила тактику и заговорила о слежке и разведке. Молодой человек может быть богат; если так, нужно подумать о замужестве. В уши девушки лились волны житейского коварства. Стрелы обмана пролетали мимо. Она смотрела, как движутся тонкие губы, и улыбалась.

Внезапно ей захотелось говорить. Многословное безмолвие ее угнетало.

– Мама, мама, – вскричала Сибила, – почему он так сильно меня любит? Я знаю, почему его люблю я. Я люблю, потому что он такой, какой должна быть сама Любовь! Но что он нашел во мне? Я его не достойна. И все же, сама не зная почему – ведь я чувствую себя настолько ниже его, – я вовсе не робею! Я горжусь, ужасно горжусь! Мама, любила ли ты моего отца так же, как я люблю Прекрасного Принца?

Старшая женщина побледнела под толстым слоем грима, сухие губы исказила гримаса боли. Сибила подбежала к ней, обняла за шею и поцеловала.

– Прости меня, мама! Знаю, тебе больно говорить о нашем отце. Но это лишь потому, что ты любила его так сильно. Не грусти! Сегодня я счастлива, как была счастлива ты двадцать лет назад. Ах, вот бы я была счастлива всегда!

– Дитя мое, ты слишком юная, чтобы влюбляться. Да и что ты вообще знаешь об этом молодом человеке? Даже его имя тебе неизвестно. Это так неразумно, особенно сейчас, когда Джеймс уезжает в Австралию и у меня столько забот! Право, тебе следует быть более осмотрительной. Хотя, как я уже говорила, если он богат…

– Ах, мама, позволь мне побыть счастливой!

Миссис Вэйн покосилась на дочь и заключила ее в объятия с той театральной наигранностью, которая довольно часто становится у актеров второй натурой. В тот же миг дверь распахнулась, и в комнату вошел молодой вихрастый шатен. Плотного телосложения, руки и ноги крупные, слегка нескладный. Джим уродился совсем не таким изящным, как Сибила. Глядя на них, в голову не пришло бы, что они брат и сестра. Миссис Вэйн впилась в него глазами и заулыбалась еще шире. Она мысленно возвела сына в ранг публики и сочла, что драматическая сценка вышла занятная.

– Оставь пару поцелуев и для меня, Сибила, – добродушно проворчал парень.

– Ты ведь не любишь целоваться, Джим! – вскричала она. – Ты просто старый занудный медведь!

Девушка бросилась к брату и обняла. Джеймс Вэйн вгляделся в ее лицо с нежностью.

– Сибила, я хочу с тобой прогуляться. Вряд ли я увижу этот отвратительный Лондон снова! По крайней мере, я на это надеюсь.

– Сын мой, ты говоришь ужасные вещи! – пробормотала миссис Вэйн, со вздохом берясь за штопку помпезного сценического платья. Она немного огорчилась, что он не примкнул к их маленькой сценке. Тогда драматический эффект был бы куда сильнее.

– А что, мама? Я говорю как есть.

– Ты меня ранишь, сын. Надеюсь, в Австралии ты сколотишь себе состояние. Я убеждена, в колониях нет никакого общества – по крайней мере, того, что можно назвать приличным обществом, – и когда ты разбогатеешь, то непременно вернешься и займешь в Лондоне достойное место.

– Общество! – пробормотал парень. – Знать о нем не хочу. Заработаю немного денег и заберу со сцены тебя и Сибилу. Ненавижу театр!

– Ах, Джим, – со смехом воскликнула Сибила, – какой ты злой! Неужели ты поведешь меня на прогулку? Как чудесно! Я боялась, что ты отправишься прощаться со своими друзьями – к примеру, с Томом Харди, который подарил тебе ту уродливую трубку, или с Редом Лэнгтоном, который насмехается над тем, как ты куришь. Очень мило, что свой последний день в Лондоне ты проведешь со мной! Куда же нам пойти? Давай отправимся в Парк.

– Вид у меня слишком затрапезный, – хмуро ответил парень. – В Парк ходят только франты.

– Чепуха, Джим, – прошептала она, ласково проводя по рукаву его пальто.

– Ладно, – сдался он наконец, – только одевайся поскорее.

Пританцовывая, Сибила выбежала из комнаты. Поднимаясь по лестнице, она что-то напевала. Над головой раздались ее легкие шаги.

Джим обошел комнату два или три раза и повернулся к неподвижно сидевшей в кресле женщине.

– Вещи собраны, мама?

– Все готово, Джеймс, – ответила она, не поднимая глаз от шитья. В последние несколько месяцев она стала чувствовать себя неловко в присутствии своего грубоватого и сурового сына. Встречаясь с ним взглядом, тщательно скрываемая мелочность ее натуры трепетала. Она задавалась вопросом, не подозревает ли он чего. Молчание, при отсутствии замечаний с его стороны, сделалось для нее невыносимым. Она стала обижаться. Женщины защищаются нападая, нападки их принимают форму неожиданного и непонятного отступления. – Надеюсь, ты будешь доволен морской жизнью, Джеймс, – заметила она. – Помни, свой выбор ты сделал сам. Мог бы устроиться в адвокатскую контору. Поверенные – люди достойные, в провинции их часто приглашают к столу в самых лучших семействах.

– Ненавижу конторы и конторских служащих, – ответил он. – И все же ты права. Я выбрал свою жизнь сам. Скажу тебе одно: приглядывай за Сибилой! Не дай ей попасть в беду. Мама, ты обязана за ней присматривать!

– Джеймс, что за странные вещи ты говоришь! Разумеется, я присматриваю за Сибилой.

– Слыхал я, один джентльмен ходит в театр каждый вечер, а после представления наведывается к ней за кулисы, чтобы поговорить. Это правда? Что за дела?

– Ты говоришь о том, чего не понимаешь, Джеймс. Наша профессия не обделена вниманием благодарных зрителей. Когда-то и я сама получала множество букетов. В те времена актерскую игру действительно ценили. Что касается Сибилы, то на данный момент я не знаю, серьезно ее увлечение или нет. Во всяком случае, не подлежит ни малейшему сомнению, что вышеупомянутый молодой человек – истинный джентльмен. Со мной он исключительно вежлив. Судя по всему, он богат, и букеты, которые он присылает, – прелестны.

– Имени его ты не знаешь, – сурово бросил парень.

– Нет, – благодушно откликнулась мать. – Своего настоящего имени он пока не открыл. Думаю, это очень романтично. Вероятно, он аристократ.

Джеймс Вэйн прикусил губу:

– Мама, приглядывай за Сибилой! Смотри за ней как следует!

– Сын мой, ты меня огорчаешь! Сибилу я окружаю особой заботой. Разумеется, если джентльмен богат, то нет никаких причин, по которым мы не могли бы заключить с ним союз. Для Сибилы это была бы блестящая партия. Они стали бы прекрасной парой. У него такая приятная внешность, все с него глаз не сводят.

Парень пробормотал что-то сквозь зубы и побарабанил по оконной раме мозолистыми пальцами. Он повернулся, чтобы ответить матери, и тут вбежала Сибила.

– Какие вы оба серьезные! – воскликнула девушка. – Что случилось?

– Ничего, – отрезал он. – Думаю, иногда можно быть и посерьезнее. Прощай, мама, обедать приду к пяти. Все вещи, кроме рубашек, собраны, так что не волнуйся.

– Прощай, сын мой, – откликнулась она с деланой внушительностью.

Выбранный им тон раздражал ее невероятно, и в его взгляде проскальзывало нечто пугающее.

– Поцелуй меня, мама, – попросила девушка.

Подобные лепесткам губы коснулись увядшей щеки и растопили лед.

– Дитя мое! Дитя мое! – воскликнула миссис Вэйн, глядя на потолок в поисках воображаемой галерки.

– Пошли, Сибила, – нетерпеливо проговорил брат, не выносивший наигранности.

Они вышли на солнце, то и дело скрывающееся за бегущими по небу облаками, и зашагали по унылой Юстен-роуд. Прохожие удивленно поглядывали на мрачного коренастого юношу в грубом, плохо сидящем костюме в компании изящной и элегантной девушки. Вместе они смотрелись как садовник и роза.

Время от времени Джим хмурился, ловя на себе любопытные взгляды. Он терпеть не мог, когда его разглядывают, что присуще гениям в их поздние годы и людям простым в течение всей жизни. При этом Сибила вовсе не замечала, какой производит эффект. На ее смеющихся губах трепетала любовь. Она думала о Прекрасном Принце, и, чтобы она могла думать о нем и дальше, она не говорила о нем вслух, а щебетала о корабле, на котором поплывет Джим, о золоте, которое он наверняка отыщет, о поразительно красивой девушке из богатой семьи, которую он спасет от свирепых бандитов в красных рубахах. Ведь он вовсе не останется ни матросом, ни вторым помощником капитана или кем там еще? Ни в коем случае! Жизнь матроса ужасна! Сидеть в трюме отвратительного корабля, в борт которого так и норовят пробраться горбатые волны, а сердитые ветра ломают мачты и рвут паруса на длинные узкие ленточки!.. В Мельбурне брат должен покинуть судно, вежливо распрощаться с капитаном и, не теряя времени, отправиться на золотые прииски. Не пройдет и недели, как он наткнется на большущий самородок, самый большой из всех, которые когда-либо попадались, и повезет его на побережье в фургоне под охраной шести вооруженных полицейских. Бандиты нападут на них трижды и погибнут в грандиозной схватке. Или нет, не так. Не стоит спешить на золотые прииски. Там опасно, можно отравиться химикатами и погибнуть в перестрелке в баре, к тому же все сквернословят. Он станет отличным овцеводом и в один прекрасный вечер, по пути домой, увидит прекрасную богатую девушку, которую будет увозить разбойник на черном коне, пустится в погоню и спасет ее. Разумеется, она влюбится в него, а он в нее, и они поженятся, вернутся домой и заживут в Лондоне, в замечательном доме. Да, жизнь готовит ему восхитительные сюрпризы. Однако он должен вести себя хорошо и не терять голову, не тратить деньги на ерунду. Хотя она старше его всего на год, о жизни знает гораздо больше. И конечно, он должен писать ей с каждой почтой и молиться на ночь перед сном. Она тоже будет о нем молиться, и через несколько лет он вернется домой богатым и счастливым.

Юноша слушал ее с мрачным видом и не отвечал. Перед разлукой на душе у него было тяжело.

Однако причиной мрачности Джима было не только предстоящее одиночество. При всей своей неопытности он предчувствовал, насколько опасно положение Сибилы. Ухаживания молодого денди наверняка не доведут ее до добра. Он аристократ, и Джим ненавидел его за это, ненавидел из смутного классового инстинкта, в котором сам себе не отдавал отчета и который по этой причине разгорался в нем все сильнее. Также он понимал ограниченность и тщеславность натуры своей матери и в этом видел страшную опасность для Сибилы и ее счастья. В начале жизни дети любят своих родителей, повзрослев, они их судят, а иногда и прощают.

Мать! Джиму хотелось у нее кое-что спросить, о чем он размышлял в течение долгих месяцев молчания. Случайная фраза, услышанная в театре, насмешливый шепот, достигший его ушей как-то вечером, когда он ждал возле актерского входа, запустили целую вереницу ужасных мыслей. При воспоминании о них лицо парня перекосилось, будто от удара кнута. Брови сомкнулись в клиновидную бороздку, и от боли он закусил губу.

– Джим, ты не слышал ни слова из того, что я сказала! – воскликнула Сибила. – А я строю для тебя такие дивные планы на будущее! Ответь хоть что-нибудь!

– Чего ты хочешь услышать?

– Скажи, что будешь хорошим мальчиком и не забудешь нас, – ответила она с улыбкой.

Он пожал плечами:

– Скорее ты меня забудешь, Сибила.

Она вспыхнула.

– Что ты имеешь в виду, Джим?

– Я слышал, у тебя появился новый друг. Кто он? Почему ты ничего о нем не рассказываешь? Он тебя до добра не доведет.

– Прекрати! – вскричала она. – Не смей говорить о нем плохо! Я люблю его!

– Ты даже имени его не знаешь, – напомнил Джим. – Кто он? Я имею право знать!

– Его зовут Прекрасный Принц. Чудесное имя, правда? Дурачок ты! Такое имя не забудешь никогда. Если бы ты только его увидел, то понял – он самый замечательный человек во всем мире! Когда-нибудь ты с ним познакомишься. Вот вернешься из Австралии!.. Он тебе очень понравится. Он всем нравится, а я… я люблю его! Как бы я хотела, чтобы ты успел сегодня в театр! Он придет, и я сыграю Джульетту. Ах, как я сыграю! Только представь, Джим: быть влюбленной и играть Джульетту! Он будет сидеть там, и я порадую его своей игрой! Боюсь, что напугаю публику, напугаю или очарую. Любить значит превосходить самого себя. Этот жалкий уродец господин Айзекс станет кричать «гениально!» своим шаромыжникам в баре. Прежде он проповедовал меня как догму, сегодня объявит меня откровением. И всем я обязана моему Прекрасному Принцу, моему потрясающему возлюбленному, моему грациозному идолу! Рядом с ним я ничтожна. Ничтожна… Ну и что? Нужда вползает в дверь, любовь влетает в окно. Наши пословицы надо переделать! Они придуманы зимой, сейчас же – лето. Нет, для меня – весна, бал цветов под голубыми небесами!

– Он – аристократ, – угрюмо напомнил брат.

– Он – принц! – мелодично пропела она. – Чего же боле?

– Он хочет сделать тебя своей рабыней.

– Я содрогаюсь при мысли о свободе.

– Берегись его!

– Кто его видел, тот его боготворит, кто его знает, тот ему верит!

– Сибила, ты совсем потеряла голову.

Она рассмеялась и взяла брата под руку.

– Старый добрый Джим, ты рассуждаешь так, будто тебе сто лет! Когда-нибудь и ты полюбишь. И вот тогда узнаешь сам, каково это. Не гляди так мрачно. Ведь ты должен радоваться, что хотя и покидаешь меня, я счастлива как никогда прежде! Жизнь наша была тяжелой, ужасно тяжелой и непростой. Теперь все изменится! Ты отправляешься в новый мир, я нашла его прямо здесь. Давай присядем и посмотрим, как прогуливаются нарядные люди.

Они сели среди толпы зевак. Тюльпаны на клумбах алели, словно дрожащие языки пламени. В душном воздухе белым облаком парил аромат, кажется, фиалкового корня. Яркие зонтики приплясывали и покачивались над головами, словно гигантские бабочки.

Она заставила брата заговорить о себе, о своих планах и перспективах. Говорил он медленно и через силу. Они обменивались словами, как игроки фишками. Сибила истомилась. Она никак не могла поделиться своей радостью. Единственный отклик, который она получала, – слабая усмешка, кривившая мрачный рот брата. Вскоре она умолкла. Вдруг невдалеке мелькнули золотистые волосы и смеющиеся губы – в открытой карете в компании двух дам проехал Дориан Грей.

Она встрепенулась.

– Вот он! – крикнула девушка.

– Кто? – спросил Джим Вэйн.

– Прекрасный Принц! – ответила она, глядя вслед экипажу.

Джим подскочил и схватил ее за руку.

– Покажи мне его! Который? Пальцем покажи. Я должен его увидеть! – воскликнул он, но в этот момент обзор загородила четверка лошадей герцога Берика, когда же она отъехала, карета выскользнула из Парка.

– Уехал, – печально пробормотала Сибила. – Жаль, что ты его не увидел.

– А уж мне как жаль! Голову даю на отсечение: если он тебя обидит, я его убью!

Сибила посмотрела на брата с ужасом. Он повторил обещание. Слова резанули воздух будто кинжал. Люди принялись на них оглядываться. Стоявшая рядом леди хихикнула.

– Пойдем отсюда, Джим, пойдем, – прошептала девушка.

Он неохотно двинулся за ней сквозь толпу, радуясь, что высказался.

Дойдя до статуи Ахиллеса, она оглянулась. Грусть в ее взгляде обернулась смехом на губах.

– Джим, какой же ты дурачок! Как у тебя язык поворачивается говорить такие ужасные вещи? Ты сам не знаешь, что говоришь, просто ревнуешь и злишься! Ах! Вот бы и ты полюбил кого-нибудь! Любовь делает людей хорошими, а то, что ты сказал, вовсе нехорошо.

– Мне шестнадцать, и я знаю, что говорю! На мать тебе надеяться нечего. Она понятия не имеет, как за тобой приглядывать. Зря я вообще затеял ехать в эту Австралию! Меня так и подмывает взять все и бросить. Если бы не подписал контракт, непременно бы остался.

– Ах, Джим, не будь таким серьезным! Ведешь себя как герой тех дурацких мелодрам, в которых так любила играть наша мама. Ссориться с тобой я не стану. Я его увидела и вполне счастлива. Не будем ссориться. Ты ведь не причинишь вреда тому, кого я люблю?

– Пока ты его любишь – не причиню, – мрачно буркнул он в ответ.

– Я буду любить его вечно! – вскричала она.

– А он тебя?

– И он меня!

– Пусть только попробует не любить!

Она испуганно отшатнулась. Потом рассмеялась и взяла брата под руку. Мальчишка!..

Возле Мраморной арки они остановили омнибус и сошли неподалеку от своего жалкого жилища на Юстен-роуд. Был уже шестой час, и Сибиле следовало прилечь перед спектаклем на пару часиков. Джим сказал, что простится с нею, пока их мать не вернулась. Она наверняка устроит сцену, а он их терпеть не мог.

Они расстались в комнате Сибилы. В сердце юноши поселилась ревность и яростная, убийственная ненависть к незнакомцу, который, как казалось Джиму, встал между ними. Тем не менее, когда сестра обвила его шею руками и провела пальцами по волосам, он смягчился и расцеловал ее от всей души. И когда он спускался по лестнице, в глазах его стояли слезы.

Мать ждала внизу. При появлении сына она начала ворчать из-за его опоздания. Он молча принялся за скудный обед. Мухи кружили вокруг стола и ползали по грязной скатерти. Сквозь грохот омнибусов и громыхание кебов по мостовой доносился заунывный голос, отравляющий последние оставшиеся ему минуты.

Вскоре он отодвинул тарелку и обхватил голову руками. Он считал, что имеет право знать. Если подозрения верны, то ему следовало узнать гораздо раньше. Мать смотрела на него, замерев от страха. Слова машинально падали с ее губ. Пальцы теребили истерзанный кружевной платочек. Часы пробили шесть, Джим встал и пошел к двери. Потом обернулся и посмотрел на мать. Их взгляды встретились. В ее глазах он увидел исступленную мольбу о пощаде. Это его взбесило.

– Мама, мне нужно кое-что у тебя спросить, – проговорил он, рассеянно оглядывая комнату. Женщина молчала. – Скажи мне правду! Я имею право знать. Ты была замужем за моим отцом?

Она облегченно вздохнула. Ужасный миг, которого она страшилась днем и ночью в течение долгих месяцев, наконец наступил. Однако ей больше не было страшно. Более того, в какой-то степени она даже была разочарована. Вульгарная прямота вопроса требовала прямого ответа. Постепенного нагнетания страстей не произошло. Как грубо! Ей на ум пришла аналогия с плохой репетицией.

– Нет, – ответила она, поражаясь неприглядной простоте реальной жизни.

– Тогда мой отец был подлецом! – вскричал юноша, сжав кулаки.

Она покачала головой:

– Я знала, что он несвободен. Мы очень сильно любили друг друга. Если бы он не умер, то непременно бы о нас позаботился. Не говори о нем плохо, сын. Он был твоим отцом и настоящим джентльменом. Более того, у него имелись связи в высших кругах.

Джим выругался.

– На себя мне плевать, – воскликнул юноша, – только не позволяй Сибиле… Ведь в нее тоже влюблен джентльмен, по крайней мере, так он себя называет? И связи у него имеются, надо думать.

Миссис Вэйн испытала жгучий стыд. Она уронила голову, утерла дрожащими руками слезы.

– У Сибилы есть мать, – пробормотала она, – у меня ее не было.

Джим растрогался, подошел к матери, наклонился и поцеловал ее.

– Извини, что ранил тебя вопросом об отце, – проговорил он, – но я ничего не смог с собой поделать. Мне пора. Прощай! Не забывай, что теперь на твоем попечении остался всего один ребенок, и если этот человек причинит зло моей сестре, я узнаю, кто он, выслежу его и убью как собаку. Клянусь!

Чрезмерность угрозы, сопровождающий ее страстный жест, неистовая напыщенность слов придали жизни красок. Такая атмосфера миссис Вэйн была знакома. Она вздохнула свободнее и впервые за много месяцев восхитилась сыном. Она бы с удовольствием продолжала сцену в том же духе, однако Джим прервал полет ее вдохновения. Пора было сносить вниз чемоданы и искать подевавшийся куда-то шарф. Слуга при меблированных комнатах засуетился, засновал туда-сюда. Потом пришлось торговаться с извозчиком. Момент загубили пошлые бытовые хлопоты. С еще более глубоким разочарованием миссис Вэйн встала у окна и помахала истерзанным кружевным платочком вслед уходящему сыну. Она прекрасно понимала, какая блестящая возможность упущена, и утешилась тем, что сообщила Сибиле, какой пустой станет жизнь теперь, когда на руках у нее осталось лишь одно дитя. Фразу она запомнила. Прозвучало неплохо. Об угрозе она не сказала ни слова. Впрочем, сформулировано было ярко и драматично. В один прекрасный день все они посмеются от души.