Текст книги "История и культура гуннов"

Глава 6
Религия

Гунны, писал Аммиан Марцеллин, были людьми без религии. Словно неразумные звери, они оказались совершенно невежественны в том, что такое хорошо и что такое плохо, лживы в речах, ненадежны, nullius religionis vei superstitionis reverential aliquando districti (XXXI. 2, 11).

Вряд ли найдется варварский народ, который обладал большим набором добродетелей, чем римляне. Парфяне держали слово, только когда им было выгодно. Герулы не были связаны никакими условностями. Мавры, как и гунны, не считали нужным исполнять клятвы, поэтому среди них «не было ни страха перед Богом, ни уважения к людям». Авары, преемники гуннов, были самыми вероломными из всех кочевников. Перечень можно продолжить.

Заявление Аммиана относительно отсутствия религиозных чувств у гуннов основано не на информации из первых рук: это был вывод, сделанный им на основании их поведения, точнее, сведений, которые сообщили ему люди, имеющие неприятный опыт общения с гуннами. В действительности он немало узнал о религиозных традициях дикарей от своих информаторов, хотя и не признавал этого.

Если они один раз надевают на тело тунику грязного цвета, она снимается или заменяется другой не раньше, чем она расползется в лохмотья от долговременного гниения.

Аммиана трудно винить за то, что он принял нежелание гуннов стирать свою одежду за очередной признак их дикости. Ибн Фадлан (1939. 29–30; 1956. 126), проницательный наблюдатель, всегда готовый задавать вопросы, заметил одну и ту же отвратительную привычку среди огузов, не подозревая, что она может иметь религиозный характер. Предмет тюркских и монгольских традиций – избегать оскорбления водных духов. Возможно, нечто подобное было и у гуннов и совпадало с их естественными склонностями. Приск отметил, как нечто удивительное, что платье Аттилы было чистым. Массагеты = гунны были грязными, как славяне.

Гунны и христианство

К середине IV в. римское и романизированное население Паннонии по большей части было христианским. Арианство укрепилось, епископы Мурсы и Сирмия стойко поддерживали еретические традиции. В 380-х и 390-х гг., благодаря религиозному рвению святого Амвросия, которого поддерживала светская знать, Дунайские провинции были приведены в лоно православной церкви. Во времена Аттилы Паннония и та часть, которую уступили ему, и не слишком определенно очерченная территория к востоку от Норика, очевидно, уже были католическими. В Паннонии Секунде христианская община Сиримия пережила гуннов, остготов и гепидов. Сопиана в Валерии, откуда христианство распространилось на север и запад, выдержала все невзгоды периода миграций. В Паннонии Приме, когда пришли гунны, городская жизнь практически замерла, но ее маленькие христианские общины, судя по всему, уцелели.

Отрезанные от римских церквей католики в Паннонии не создавали политических проблем гуннам. Крупные землевладельцы бежали, оставшиеся небольшие группы людей не могли организовать эффективное сопротивление. Опасности, что католики могут стать для римлян пятой колонной – временами эта опасность была очень велика в Персии и являлась постоянной угрозой для вандалов в Африке, – в Романии не существовало. Аттила мог себе позволить быть терпимым. Он разрешал своим подданным-католикам молиться и поститься, пока они работали на него.

Большинство христиан-германцев при гуннах были арианами[115]115
  Небольшая часть готов принадлежала к аудианской секте, некоторые были католиками. Утверждение Сократа (1, 8), что сарматы к востоку от Дуная после поражения в 322 г. стали христианами, определенно неверно: в археологических материалах нет ничего христианского.


[Закрыть]. Сомнительно, что Аттила понимал разницу между арианской ересью и православием. Трудно представить себе гуннского царя, слушающего дискуссию о единосущности Отца и Сына. Но он, вероятно, осознавал, что его подданные германцы исповедуют не ту же религию, что императоры в Равенне и Константинополе. Сам факт, что арианское духовенство при гуннах не преследовалось, как в империи – и в Восточной, и в Западной, – обеспечивал его преданность гуннским царям.

Гунны имели христианских слуг. То, что сказал Проспер относительно путей, по которым Евангелие доходит до варваров за границами, может быть в какой-то степени справедливым и для гуннов: «Некоторые сыновья церкви, став пленниками врага, превращали своих хозяев в слуг Евангелия, и, научив их вере, они стали выше своих собственных военных предводителей. Опять же, некоторые чужеземные варвары, служа в римской армии, смогли научиться вере нашей страны, когда на своих землях не знали ее; они вернулись домой, приняв христианскую религию».

Тот или иной гуннский наемник в римской армии мог принять крещение. Особенно благочестивый раб мог обратить в христианство своего хозяина или, что вероятнее, супругу хозяина. Но крайне маловероятно, что такие люди, как Онегесий, премьер-министр Аттилы, могли отказаться от веры отцов, потому что банщик регулярно читал им Библию.

Если бы гуннское царство не рухнуло так неожиданно, гунны рано или поздно, безусловно, приняли бы арианство. Готы-ариане были им ближе, чем римляне. В сравнении с несчастными католиками в умирающих городах Паннонии, не говоря уже о военнопленных, готские вожди были почти что равными гуннской знати. Но два поколения медленно растущего симбиоза между верхними слоями гуннского и германского общества – слишком короткий срок, чтобы привести гуннов к религии готов.

Сальвиан, писавший около 440 г., так классифицировал гуннов среди язычников: «Я скажу сначала о варварах, поскольку их заблуждения старше: саксонские люди жестоки, франки коварны, гепиды безжалостны, гунны бесстыдны – иными словами, мы видим, что жизнь всех варваров полна порока… Но столь ли предосудительны их пороки, как наши? Так ли предосудительно бесстыдство гуннов, как наше? Заслуживает ли коварство франков такой же хулы, как коварство христиан? Достоин ли жадный алан такого же порицания, как скупой христианин? Удивителен ли обман гунна или гепида, если они не знают, что это грех? Что поразительно в ложной клятве франка, если он считает это обычным делом? Посмотрите, что за люди те, кого называют христианами?»

Единственными гуннами, которых знал Сальвиан, были те, кто служил при римлянах в Галлии. Но гуннские цари определенно не набирали только язычников во вспомогательные войска, которые посылали своим римским «друзьям». Гунны, как народ, оставались такими же язычниками в середине V в., как и были, когда переправились через Дон.

Мнение Сальвиана отличается от заявлений Иеронима и Орозия. Более того, оно противоречит часто цитируемому фрагменту из Феодорита об успехах духовенства, которое Иоанн Златоуст якобы послал к гуннам. Никета (Никтита) из Ремезианы тоже, как утверждают, вел миссионерскую деятельность за Дунаем в стране гуннов. Таким образом, ближайшее рассмотрение свидетельства приводит к выводу, что оно или ненадежно, или неправильно понято.

В 399 г. Иероним назвал гуннов «дикими зверями». Но, описывая в письме вскоре после этого триумфальную победу христианства над демонами, он сообщал: «Из Индии, из Персии, из Эфиопии мы каждый час приветствуем толпы монахов. Армяне отложили свои колчаны, гунны учат Псалтырь, холод Скифии согревает огонь веры». Примерно в это же время Иероним объяснял Псалтырь двум готам по имени Сунния и Фретела. Возможно, он объединил гуннов и готов, оба скифских народа, но, вероятнее всего, он просто придумал поющих псалмы гуннов, как изобрел толпы монахов из Индии.

Гунны, писал Орозий в 418 г., заполняли церкви Запада и Востока. Это заявление теолога. Ранняя вера христиан в неминуемый конец света подразумевала уверенность в том, что Евангелие будет доведено до всех народов. Что Тертуллиан и другие поборники христианства III в. говорили о распространении христианства скифам, парфянам и индийцам, было выводами, сделанными на основании Священного Писания. Знали бы они гуннов, непременно включили бы их в число крещеных варваров. Если списки обращенных варваров у Тертуллиана и Арнобия были продуктами экзегезы, постникеевские отцы увлекались риторикой. Поэтам и теологам нравились экзотические названия. Скифы, массагеты, савроматы, гелоны, мавры, эфиопы, бактрийцы и кимбры теперь стали христианами. Орозий был учеником святого Августина, который радовался тому, что «все, что пока закрыто для тех, кто сражается с железом в руках, теперь открылось ему, кто сражается с деревянным крестом». В каком-то смысле Орозий был прав: гунны действительно заполняли церкви, но только для того, чтобы их грабить. На востоке, во Фракии, они убивали монахов, насиловали монахинь и жгли церкви, но сначала, разумеется, выносили все ценное. Они занимались тем же самым на западе, в Галлии.

Об отношениях между гуннами и христианскими священнослужителями в пограничных провинциях только у Созомена (VII. 26, 6–8) есть для нас информация: «…Церковью Томиса и прочей Скифии управлял Феотим, родом скиф, человек, воспитанный в любомудрии, которого придунайские варвары, гунны, дивясь его добродетели, называли римским Богом, потому что и в самом деле видели от него опыты дел божественных. Рассказывают, например, что однажды он путешествовал по тамошней стране варваров и встретил несколько туземцев, шедших в Томис. Бывшие с ним стали плакать, полагая, что они будут убиты; но он, сошедши с лошади, начал молиться, – и варвары миновали их, не заметив ни его самого, ни спутников его, ни лошадей, с которых они сошли».

Отрывок, который касается последних лет правления Феодосия I, не только бросает свет на неэффективность пограничной обороны, но также показывает, что император не мог иметь такого успеха с гуннами, как утверждалось. Миссионер, который должен сделаться невидимым, встречая того, кого обязан обращать, не сможет окрестить многих. Если бы Феотим (Феотимий)[116]116
  Почему гунны назвали Феотимия римским Богом, совершенно непонятно. Он был скифом, возможно, готом. Возможно, его называли не богом (готское слово guħ), а священником, gudja римлян.


[Закрыть], его преемники или любой другой епископ в Восточной империи сумели обратить в христианство больше, чем единичных гуннов, историки византийской церкви не преминули бы доложить об этом успехе.

Некоторые ученые приводят поэму, в которой Полен из Нолы восхваляет рвение своего друга Никеты из Ремезианы за распространение Евангелия среди скифов, гетов и даков, как еще одно доказательство обращения в христианство гуннских племен к северу от Дуная. Но ведь скифы, геты и даки – всего лишь устаревшие названия бессов и других племен, живших в Балканских горах и Родопах.

Остается Феодорит. Иоанн Златоуст, константинопольский епископ, говорит Феодорит в своей «Церковной истории» (V. 31), знал, что некие скифы-кочевники, ставившие свои палатки вдоль берегов Истра, жаждали спасения, но некому было дать его им. Иоанн стал искать людей, которые смогли бы повторить труд апостолов, и послал их к этим людям. Феодорит сам видел письмо, которое Иоанн написал Леонтию, епископу Анкиры в Галатии. В нем Златоуст сообщал об обращении скифов, просил отправить к ним людей, способных направить их на путь истинный.

Скифы-кочевники – это, предположительно, гунны. Правда, в другом отрывке Феодорит называет кочевых скифов гуннами (V. 37), но из этого вовсе не следует, что все скифы-кочевники обязательно были гуннами. Астерий Амасийский, современник Иоанна Златоуста, писал о скифах-кочевниках Киммерийского Боспора и Рейна. Перечисляя народы, среди которых распространилась слава Симеона Столпника, Феодорит назвал, помимо персов, индийцев и эфиопов, также кочевых скифов. Ясно, что это собирательный термин, лишенный четкого этнического или лингвистического деления. В Vita Athonitae (Житие святого Афанасия Афонского) мадьяры были названы скифами-кочевниками. В одной из речей об Иоанне Златоусте Феодорит снова упомянул скифов, которых обратил епископ, ставший святым. Там он их назвал жителями кибиток – еще одним стереотипом, касающимся скифов, который переходил от одного автора к другому. В «Церковной истории» Феодорит писал о руководстве, в котором скифы продолжают нуждаться. В речи они уже примерные христиане: «Варвар слез с лошади, научился преклонять колени, и он, кого не трогали слезы пленников, научился плакать над грехами». Феодорит не удовлетворился всего лишь одним народом, обращенным в христианство его героем. Он позволил ему принести Евангелие еще и к персам, и они тоже стали поклоняться Христу.

Но рассказ Феодорита нельзя просто отбросить, посчитав выдумкой. Он, конечно, приукрасил то немногое, что знал, но у него имеется по крайней мере один достоверный источник информации – письмо Иоанна к Леонтию. Его Феодорит придумать не мог. Содержание письма представляется странным, а получатель – непригодным для такого допущения. Таким образом, Иоанн писал письмо в Константинополь между февралем 398 г. и июнем 404 г., вероятнее всего ближе к последней дате, поскольку в первые годы своего епископства он был слишком занят реформами в столице. Леонтий играл важную роль в интригах, результатом которых стало падение Иоанна. Ненависть коварного негодяя едва не стоила Иоанну жизни во время путешествия в Кукус. Значит, должны были существовать веские причины, заставившие константинопольского епископа просить епископа Галатии послать священников к варварам на Дунай. Почему люди этой провинции в Малой Азии были лучше приспособлены для такой работы, чем духовенство диоцеза самого Иоанна?

На мой взгляд, существует только один возможный ответ на такой вопрос. Иоанн, должно быть, считал, что из всей Восточной империи только галаты могли проповедовать «кочевникам-скифам» Евангелие на их собственном языке. Миссионеры, которых Иоанн посылал к готам, говорили на том же языке, что и они.

Помимо греческого, в конце IV столетия не так уж мало галатов говорило на кельтском языке. Иероним признавал тесную связь языка гагатов и кельтского диалекта, который он слышал в Трире. Был всего лишь один народ на Дунае, говоривший на языке гагатов, – это бастарны. За исключением Страбона, у которого имелись некоторые сомнения, все греческие авторы считали их кельтами. Плутарх говорил о «гагатах на Истре, которых еще называют бастарнами».

За несколько лет до того, как Иоанн написал Леонтию, бастарны, готы и аланы переправились через Дуная и разграбили Фракию[117]117
  Не хочу, чтобы меня неправильно поняли. Письмо Леонтия не доказывает, что бастарны являлись кельтами. Оно доказывает лишь то, что Иоанн Златоуст считал их кельтами.


[Закрыть]. После 400 г. бастарны нигде не упоминаются, но Βαστέρνας – название крепости, построенной Юстинианом II в Мёзии на Дунае, показывает, что они пребывали на Северных Балканах, сохраняя свою этническую индивидуальность, до VI в.

Более поздние авторы были озадачены «кельтами», обращенными Иоанном Златоустом. Они отождествляли их с арианскими готами, хотя, конечно, ни один автор V в. не спутал бы готов и кельтов. На границах Восточной империи не жили другие кельты, кроме галатов, «говоривших на языке скифов-кочевников», бастарнов.

В Apocritus (IV 13) Макария Магнузийского содержится список народов, которым Евангелие еще не проповедовалось: семь рас индийцев, живущих в пустыне на юго-востоке, эфиопы, макробианы (macrobians – кенийцы и некоторые другие народы Центральной Африки??? – Пер.), маврузианы (maurusians – западные ливийцы. – Пер.), «и те, кто живет за великой северной рекой Истр, которая отделяет страну скифов, где живет двенадцать кочевых племен, о дикости которых нам поведал Геродот; свои дурные обычаи они получили от предков».

Пророки и шаманы

Литорий, один из полководцев Аэция, был, предположительно, последним римским военачальником, который выполнял перед сражением древние языческие обряды. В 439 г. под стенами Тулузы его армию уничтожили вестготы, самого его ранили, взяли в плен и казнили. Римляне, утверждал Проспер, потерпели поражение, потому что Литорий отказывался слушать советы своих офицеров. Вместо этого он доверял прорицателям-гаруспикам и предупреждениям демонов. Можно ли верить Просперу?

Возможно, не является принципиально важным то, что Идатий в своей хронике ничего не сказал о пророчествах. Он едва упомянул о войне 439 г. Кроме того, он мог думать, что, если один из самых доверенных военачальников Аэция, к которому он испытывал глубочайшее уважение, окажется язычником, это повредит имиджу великого ductor. Молчание Сальвиана представляется более важным. Он жил в Галлии и, должно быть, знал Литория. Всегда готовый обвинить своих соотечественников во всех возможных грехах, Сальвиан ни за что не обошел бы молчанием «преступление» Литория, если бы полководец его совершил. По словам Сальвиана, римляне проиграли войну, потому что, в отличие от готов, они возлагали надежды не на Бога, а на гуннские вспомогательные части.

Наличие у Литория в армии профессиональных римских предсказателей маловероятно по другой причине. В тяжелые времена христианское правительство было вынуждено терпеть упрямое язычество исключительно способных полководцев. Так, например, в 409 г. антиязыческий закон временно отменили из-за Генерида. Но после этого эдикты, грозившие смертной казнью тем, кто рискнет прибегнуть к совету пророка, оглашались один за другим. Маловероятно, что в 438 г. римский генерал стал бы рассматривать внутренности жертвенных животных, прежде чем вступить в бой с врагом.

И все же обвинения Проспера должны иметь хотя бы крупицу правды. Если мы примем во внимание, что войска под командованием Литория были гуннскими, объяснение становится очевидным. Не Литорий, а его гунны хотели узнать исход сражения, в котором они собирались участвовать. Языческий обряд выполнили не римские, а гуннские пророки. Гунны Литория сделали перед Тулузой то, что 12 годами позже Аттила, «человек, который искал знаки и пророчества во всех военных действиях», сделал накануне сражения на Мавриакских полях: он решил заглянуть в будущее с помощью гаруспиков. В IX в. булгары перед сражением «обычно практиковали магию, ритуалы, заговоры и гадания» («exercere incantations et ioca et carmina et nonnulla auguria»).

Гуннские предсказатели упоминаются и у Приска. На банкете при дворе Аттилы он заметил, что царь щиплет Эрнака за щеки и смотрит на него спокойными глазами. Приск был удивлен, что Аттила уделяет мало внимания другим сыновьям – только этому. Он узнал от говорившего на его языке гунна о следующем: пророки предрекли Аттиле, что его genos (народ) потерпит неудачу, но будет восстановлен этим сыном. Можно предположить, что эти пророки и были гаруспиками Приска и Иордана.

Гуннские пророки в то же время могли быть шаманами. Шаманы тюркских племен на Алтае, проинформированные своими духами, иногда предсказывали будущее. Они также имели опыт в интерпретации всевозможных знамений, но они не обладали монополией в том, что Боден (Bawden) назвал «нечаянными предсказаниями». То же самое справедливо для бурятских шаманов. Монголы, как правило, делали различие между пророками и шаманами. Но, как это часто бывает, нам следует воспротивиться искушению – на основании обычаев и практик более поздних степных народов делать вывод о том, как обстояли дела у гуннов. То, что последние имели шаманов, не подлежит сомнению. Каш в именах Атакам и Эскам – это qam, тюркское слово, обозначающее шамана. Судя по именам двух высокопоставленных гуннов, шаманы, вероятно, принадлежали к высшему классу гуннского общества. Ὶερεῖς у Малалы – это, должно быть, шаманы.

Гуннский метод узнавания будущего – гадание на лопатке[118]118
  Возможно, лучшим термином будет остеоскопия. Кроме лопаточной кости использовались и другие кости, даже грудные – гусей и цыплят, а также панцири черепах.


[Закрыть]. Прорицатели Аттилы «исследовали внутренности скота и определенные полоски на костях, которые были предварительно отчищены». Из блестящей монографии Айзенбергера (1938. 49-116) мы узнаем о разнице между двумя формами этого метода прогнозирования. Азиатская по форме кость, в основном это лопаточная кость овцы, очищается и подвергается воздействию огня. Трещины, вызванные нагреванием, «читаются». В европейской форме, по всей видимости более примитивной, кости «читаются» такими, как они есть.

Поскольку Иордан не упоминает, подвергались кости тепловой обработке или нет, Айзенбергер не решается сделать окончательный вывод относительно того, какую форму метода использовали гунны. Последнюю он проследил до охотничьей культуры каменного века. Возможно, он прав. В любом случае «европейская» форма документально подтверждается только через много веков после Аттилы. Ни один древний автор о ней не знает. Она была неизвестна аланам[119]119
  «У них удивительный способ предсказания будущего. Они собирают очень ровные побеги ивы и перебирают их в установленное время с определенными заклинаниями, а потом точно знают, что грядет» (Аммиан. XXXI. 2, 24).


[Закрыть]. Ничто в захоронениях раннего сарматского периода не указывает на знакомство с такой практикой. Только в сарматоидных могильниках в районе Ташкента и Бухары, датированных последними веками до нашей эры, нашли плечевые кости овец, причем одна из них была сожжена. Если их использовали для предсказаний, они указывают на восточный неиранский элемент.

Гунны не могли позаимствовать практику гадания на костях у соседей и подданных в Венгрии и западных степях. В Китае она существовала еще до Шан. Тюркское слово, обозначающее предсказание, yrq ‹ yryq. Его первоначальное значение – «трещина». Монгольское tülge, «знамение», восходит к tüle, tüli – «жечь». Нет никаких оснований сомневаться в том, что практика гадания на костях у гуннов имеет восточное происхождение.

Обожествление царя?

За ужином, который римский посол дал Эдекону и его свите, гунны славили Аттилу, а римляне – императора. Бигила, типичный назойливый левантийский драгоман, «заметил, что несправедливо сравнивать человека и бога, имея в виду, что Аттила – человек, а римский император – бог. Гунны, услышав это, разгорячились и разволновались».

Этот фрагмент из Приска часто приводился в доказательство того, что гунны считали Аттилу богом. Однако такая трактовка не принимает во внимание римское значение слова «бог» применительно к императору. Как dominus totius mundi он был «Богом на земле» (deus in terra), а не настоящим божеством. Deus в V в. понимали, как квазибожество, tamquam deus. «Когда император принял имя Август, ему необходима искренняя преданность, как будто он – воплощение бога на земле», – писал Вегеций. В VI в. Агапет писал: «Хотя император телесно выглядит как все остальные люди, по силе и могуществу он как Бог». Пакат назвал хорошего христианина Феодосия божеством, а уже в XI в. византийский император стал «Богом на земле». Беженец Атанарих, потрясенный видом Константинополя, признался, что император действительно «истинный Бог на земле», deus terrenus. Признать его в таком качестве – значило принять его претензию на мировое господство, domitor omnium gentium barbarorum. Именно этот аспект вызвал гнев гуннов при ремарке Бигилы.

Римским послам не позволялось ставить свои шатры на возвышенностях, которые были выше, чем пригорок, на котором стоял шатер Аттилы. Повествование Г. Стаунтона (G. Staunton) о первом английском посольстве ко двору Цяньлуна предлагает поучительную параллель. Когда великолепная колесница, предназначенная в подарок императору, была распакована и собрана, ничто не могло восхитить больше. Но пришлось дать инструкции относительно уборки ящика из-под сиденья кучера, поскольку, когда мандарины узнали, что столь поднятое сиденье предназначено для кучера, который правит лошадьми, они были крайне удивлены и шокированы тем, что предполагается поместить простого человека выше императора. Чувствительность этих людей во всем, что касается их обожаемого суверена, очень легко задеть.

Цяньлун был «сыном небес», но не богом. Не был им и Аттила. В отношениях с простыми гуннами Аттила вел себя вовсе не как божественное существо. Не было никаких сложных церемоний, подчеркивающих дистанцию между божественным сувереном и его подданными, и уж тем более не велась речь о бездне между Сасанидами – царями царей – и простыми смертными. Аттила не носил ни диадемы, ни короны, его платье было простым, пряжки на обуви и упряжь коня не были украшены золотом и драгоценными камнями, как у гуннской знати. Он пил из деревянного кубка и ел из деревянной тарелки. С одним только телохранителем, стоявшим рядом, Аттила перед своим домом выслушивал споры гуннов и выносил суждение. Аттила утверждал, что является всего лишь родовитым человеком, не более того. В погребальной песне, спетой на его похоронах, усопший царь назывался великим завоевателем, а вовсе не богом.

С другой стороны, Куридах, вождь акациров (хазаров. – Пер.) в гуннских войсках, отказался явиться ко двору Аттилы, потому что ему было трудно предстать перед лицом бога: «Если невозможно смотреть на диск солнца, как можно созерцать величайшего из богов без ущерба для себя?» Конечно, Куридах мог прибегнуть к такой аргументации только потому, что боялся ловушки и рассчитывал спастись, польстив великому и ужасному Аттиле. Однако это все же недостаточное объяснение столь гиперболизированному сравнению с солнцем.

В поздней Римской империи правитель часто сравнивался и даже уподоблялся солнцу. Надпись на конной статуе Феодосия I гласит: «Ты пришел с востока, еще одно солнце, несущее свет. О Феодосий, для смертных ты царишь на небесах. О добросердечный, с океаном у ног твоих и бескрайней землей».

Но император был мягким, а не яростным ослепляющим солнцем. Сравнение Куридаха напоминает одно из индийских выражений. Великий лучник Бхишма сам был похож на все пожирающее солнце, и на него невозможно было смотреть, так же как и на солнце, которое приближается к зениту и сжигает все, что внизу. Правда, нет больше ничего, связывающего акациров с Индией.

Титулы и эпитеты царей хунну и правителей орхонов не предлагают никаких параллелей со словами Куридаха. Титул царя хунну – Ch'eng li ku t'u – авторами объяснялся, как täŋri qut, «небесное величество». Ch'eng li – d'ɒng lji – это, несомненно, tänri, «небо, бог». Ран Ку уверенно заявляет, что таково значение слова на языке хунну. Ku t'u, говорит он, означает «сын». Этимология ku t'u Ширатори – он считает это тунгусским словом «сын» – может быть и неубедительна, но она согласуется с текстом. Мюллер и Габайн отвергают перевод Пан Ку, убежденные, что хунну говорили на тюркском языке. Мюллер не сомневается, что ku t'u может быть только тюркским qut. И он, конечно, не прав. Почему китайцы транскрибировали qut не так, как делали это в период Тан, – ku ‹ kuət? Если же старая форма qut была двухсложной, это было, возможно, *qawut. Приняв китайский титул tien tzŭ, шаньюй провозглашал себя равным императору. Не существует дороги от «сына небес» до «величайшего из богов» Куридаха.

В орхонской надписи каган получает силу от Täŋri. Он, если можно так сказать, получает мандат от Täŋri, однако сам им не является, и его никогда не сравнивают с солнцем. В последующие века эпитет täŋri стал вполне обычным. В VIII в. правитель восточных тюрков, а в IX в. царь уйгуров называли себя täŋri qaγan; atun – χatun – это täŋri qunčuy – «божественная принцесса», täŋrim, мой бог, означает «принцесса». Уйгурский царь – это täŋri qan или täŋri ilig, божественный царь. Но он также может называть себя täŋri без каких-либо добавлений. В источниках также встречаются taiχan χan, kümsä, χatun täŋrim, mišan, χan, čaiši wang bäg и другие täŋri. Во всех этих титулах значение täŋri колеблется между «богом» и «величеством», в точности так же, как в baγān в среднеперсидском. Между тем Будда – это «täŋri of the täŋri» (бог богов), а Мани – «величайший täŋri», что в точности соответствует μέγιστος τῶν θεῶν Куридаха. Судя по всему, уйгуры и другие тюрки позаимствовали, хотя и в ослабленной форме, концепцию обожествления царя от персов.

Слова Куридаха имеют отчетливое персидское звучание. Обожествление персидского монарха началось еще при Дарии I и продолжалось весь парфянский и сасанидский периоды. Шапур θιός имел «божественное происхождение». Бахрам II был божеством. Хосров называл себя «божеством, взявшим облик от богов». Сасанидский царь с головой, увенчанной лучами, появляется под видом солнца, radiato capite solis in figura. Усаживаясь на трон, правитель закрывал лицо. Согласно церемониалу нового персидского двора, было очень важно, появляясь перед шахом, прикрыть лицо руками и одновременно воскликнуть: «Misuzam, я обожжен!»

Хотя для гуннов Аттила определенно не был небожителем, акациры, особенно после того, как вынуждены были признать его повелителем, взирали на царя гуннов так же, как персы на своего властелина.

Strava

Когда Аттила умер, гунны, как это было в обычаях у их народа, «отрезали часть своих волос и обезобразили свои лица ужасными ранами, так чтобы храбрый воин был оплакан не слезами женщин, а кровью мужчин». Сидоний имел в виду гуннов, когда писал о народах, «для которых траур означает нанесение себе ран, разрывание щек железом и оставление красных шрамов на угрожающем лице». Строка в поэме Калидасы «Рагхувамша» (Raghuvamśa) упоминает о том же обычае среди гуннов на Оксусе (Амударья); «Подвиги Рагху, чье мужество прославилось среди мужей женщин гуннов, проявилось в алой окраске их щек».

Нанесение себе ран на лице как выражение скорби было так широко распространено, что можно привести в качестве доказательств всего лишь несколько параллелей этому гуннскому обычаю. Кутригуры резали щеки кинжалами, тюрки вырывали волосы, делали разрезы на ушах и щеках, то же самое делали мадьяры и славяне на настенном изображении в Панджикенте, копирующем сцены Паринирваны. Скорбящие резали свои щеки ножами. До сравнительно недавнего времени этот обычай соблюдался сербами и албанцами, а также в некоторых регионах Таджикистана. Линии на золотой маске, найденной в долине Чу и датированной IV или V в., – возможно, шрамы.

В «Гетике» рассказывается о похоронах Аттилы. Источник Иордана – Приск.

Его тело положили в шелковый шатер посреди степи, чтобы воины могли ему поклоняться. Лучшие всадники гуннского племени объезжали шатер, в котором лежало мертвое тело, чтобы порадовать сердце умершего вождя. В погребальных песнопениях они поминали подвиги Аттилы:

 
Аттила, великий царь гуннов, сын Мундзука, властелин сильнейших племен.
Обладая неслыханным дотоле могуществом,
Он один овладел скифским и германским королевствами,
а также поверг в ужас обе империи римского мира
захватом их городов и
умилостивленный мольбами, чтобы не было отдано и остальное на разграбление,
он принял ежегодную дань.
И, совершив все это с большим успехом,
он скончался не от вражеской раны, не преданный друзьями своими,
а когда племя пребывало целым и невредимым,
в радости и наслаждении,
не чувствуя боли.
Кто же примет это за кончину,
когда никто не считает ее требующей отмщения?
 

 
(Praecipuus Hunnorum rex Attila,
patre genitus Mimdzuco,
fortissimarum gentium dominus,
qui inaudita ante se potential
solus Scythica et Germanica regna possedit
nec non utraque Romani orbis imperia
captis civitatibus terruit, et
ne praedae reliqua subderentur,
Placatus praecibus annum vectigal accepit:
cumque haec omnia proventu felicitates egerit,
non vulnere hostium, non fraude suorum,
sed gente incolumi
inter gaudia laetus
sine sensu doloris
occubuit.
Quis ergo hunc exitum putet,
quem nullus aestimat vindicandum?)
 

Когда его оплакали, над его могилой гунны провели strava – так они это называли – и веселое пиршество. Они сочетали противоположные чувства, выражали похоронную скорбь, смешанную с ликованием. Затем в таинстве ночи они похоронили тело в земле. Они обшили гроб золотом, серебром и железом, показав таким образом, что эти три металла годились для могущественнейшего из царей: железо – потому что он покорил многие племена, золото и серебро – потому что получал дань с двух империй. Они также добавили оружие, которое он отнял у врагов, наряды редкостной ценности, блестящие драгоценными камнями, всевозможные украшения, соответствовавшие его положению. А чтобы предотвратить человеческое любопытство к таким великим богатствам, тех, кто выполнил эту работу, убили – ужасная плата за труд. Таким образом, мгновенная смерть постигла погребавших так же, как постигла она и погребенного.