Текст книги "Объединение наций в разделенном мире. Трудный путь к консенсусу"

Результаты третьего предварительного голосования, проходившего 28 сентября, стали для меня неприятным сюрпризом. Я получил только тринадцать голосов «за», один «против» и один «воздержался». (9) Я не понимал, что произошло. Тем не менее я был единственным кандидатом, преодолевшим порог в девять голосов, необходимых для победы. Остальные кандидаты потеряли голоса: Шаши Тарур получил восемь, лишившись двух голосов «за», а Суракьярт, поддержавший военный переворот в Таиланде, набрал всего пять голосов в свою пользу.

Перед четвертым долгожданным предварительным голосованием я узнал, что против меня проголосовала Франция. Ее голос как члена Совета Безопасности с правом вето сильно подрывал мои шансы быть избранным. Мой французский к тому времени был достаточно хорош, чтобы использовать его: я позвонил министру иностранных дел Филиппу Дуст-Блази и – на английском – попросил объяснений. Он напрямую потребовал, чтобы я назначил француза главой Департамента миротворческих операций ООН. Это важная, очень высокая должность, на которую генеральный секретарь Аннан назначал нескольких французов подряд. Франция возглавляла миротворческую деятельность отчасти потому, что до сих пор сохраняла хорошие отношения с большинством своих бывших колоний, а также потому, что активно участвовала в организации, содержании и поддержке миротворческих сил ООН. Будучи, кроме того, членом СБ, она находилась в положении, когда можно выдвигать свои требования.

Тем не менее мне было неприятно, что Париж может распоряжаться важными постами. Возможно, именно поэтому я проявил определенную жесткость. Я ответил, что являюсь всего лишь кандидатом и что сначала он должен избрать меня генеральным секретарем. Тогда я рассмотрю его требование. В конце концов Франция подержала меня, и я действительно назначил одного за другим троих французов руководителями миротворческих операций. Я оставил на должности Жана-Мари Геэнно и назначил Алена Ле Роя и Эрве Ладсу – все трое великолепно справились со свой работой.

2 октября я получил четырнадцать голосов «за» и ни одного «воздержался». Остальные кандидаты снялись, обеспечив мне избрание. (10) После тридцати семи лет в дипломатии я вплотную подошел к посту, который считается самой невыполнимой работой в мире. Я часто думаю, что у меня деревянное сердце. Моя невыразительная реакция в тот вечер многих разочаровала бы, но я по натуре стоик. Это не было похоже на кинофильм, где подпрыгивают и пускаются в пляс; я лишь спокойно выслушал новость. Мои дети сразу же стали звонить, из США и Африки, с поздравлениями. Жена была рядом; я знал, что она мной гордится.

Многие южнокорейцы обрадовались этой новости, которая была оглашена вскоре после полуночи, в первый час национального праздника, Дня основания государства. Мое имя красовалось в заголовках журналов и газет, однако его быстро вытеснили другие известия. В шесть утра того же дня Северная Корея объявила, что вскоре проведет свои первые ядерные испытания. Я чувствовал больше тревогу, чем торжество. Сообщение потрясло меня, и я сожалел, что оно поступило в такой радостный день.

Неделю спустя, 9 октября, Пхеньян провел первые ядерные испытания, нарушив мир и безопасность на Корейском полуострове. Люди по всей планете были шокированы этим страшным известием. Мир внезапно стал значительно более угрожающим.

Тем вечером на совещании Совета Безопасности все его члены единогласно одобрили мою кандидатуру как преемника Кофи Аннана на посту генерального секретаря ООН. После того как председатель (СБ), полпред Кензо Ошима, в октябре подтвердил мое избрание, я помчался на пресс-конференцию в здание Министерства иностранных дел. Более сотни корейских и иностранных репортеров дожидались там, хотя время перевалило за полночь. «Спасибо за терпение, проявленное в ходе этой долгой кампании, – сказал я им. – Я радовался бы сейчас куда сильнее, если бы наш сосед только что не провел испытания оружия массового поражения. Я горжусь тем, что ООН продемонстрировала миру: подобные провокации неприемлемы».

Многие государства-члены согласились, что Северная Корея намеренно провела испытания, чтобы саботировать избрание южнокорейца главой ООН. Пхеньян в мире считают способным на все. Я уверен, что он ощутил угрозу в том, что я стану генеральным секретарем. Кофи Аннан придерживался политики невмешательства, но в Пхеньяне опасались, что южнокореец может использовать свою власть в ООН для подрыва режима. Я не мог сказать, как стану справляться с отдельными кризисами, но с самого начала дал понять, что буду защищать права человека и развитие, одновременно укрепляя организацию и ее способность отвечать на беспрецедентные угрозы миру и безопасности.

Возможно, то была попытка Северной Кореи продемонстрировать, что ее лучше воспринимать всерьез. А еще напоминанием, что меня ждет множество тяжелых задач.

Государства-члены переизбрали меня на второй пятилетний срок в июне 2011 года, на много месяцев раньше обычного. Вместо того чтобы дождаться конца моего официального руководства, Генеральная Ассамблея предпочла привести меня к присяге немедленно. Я решил устроить что-нибудь особенное, чтобы отпраздновать.

Ранее Национальный архив США никогда не выдавал оригинал Устава ООН – маленький, но ценный документ с неизмеримым духовным значением. Однако в Архиве согласились выдать его мне для принесения присяги на оригинальном издании и доставили драгоценный пакет в штаб-квартиру ООН с вооруженной охраной. В моем кабинете куратор в защитных перчатках перелистал Устав передо мной. Удивительно было увидеть и даже прикоснуться к драгоценному документу, основавшему такой грандиозный институт. Мне позволили дотронуться только до обложки, но и это было потрясающе.

21 июня 2011 года президент Генеральной Ассамблеи Йозеф Дейсс из Швейцарии принял у меня присягу на второй срок. Положив левую руку на оригинал Устава ООН, я поклялся служить ООН со всей лояльностью, верностью и добросовестностью.

Глава 4
Опасность
Риск реален

При слове «дипломат» люди представляют себе мужчину в темном костюме или женщину в классическом жакете и юбке. Представление это верно, но не всегда. Каждый месяц я не меньше десяти дней провожу в разъездах, а одет могу быть и в пуленепробиваемый жилет, и в теплый спортивный костюм, и в легкую рубашку, и в несколько пар резиновых перчаток. Конечно, все это странно смотрелось бы на трибуне Генеральной Ассамблеи.

За десятилетие службы генеральным секретарем я усвоил, что опасность может принимать разные формы. Угроза может быть огромной, как орудие, и крошечной, как вирус. Никуда не спрячешься от разбушевавшейся толпы, нигде не укроешься на пустом поле аэродрома. Все мы в той или иной степени подвергаемся риску, но генеральный секретарь ООН в наше время является общемировой мишенью.

Когда я приступил к исполнению обязанностей в 2007 году, стало ясно, что вся моя жизнь будет проходить в прозрачном пузыре.

Великолепно обученная охрана сопровождала меня не только в залах ООН, но и по всему миру. Они разместили свой командный пост сразу за дверями моей резиденции. Установили металлодетектор перед входом в кабинет. За десять лет я ни разу никуда не вышел один; был даже случай, когда мне пришлось путешествовать с двойником.

Мы с женой плохо привыкали к охранникам, камерам и прочим предосторожностям, которые сильно ограничивают жизнь – а может, продлевают ее. Я был благодарен своим верным защитникам, но, как бы незаметны они ни были, их присутствие напоминало о смертельной угрозе.

Я был совершенно не готов к обстрелу, который произошел во время пресс-конференции в «зеленой зоне» 22 марта 2007 года. Стоя рядом с премьер-министром Ирака Нури аль-Малики, я говорил журналистам, что мой однодневный визит является доказательством восстановления стабильности в стране. И тут раздался громкий взрыв, здание содрогнулось и по нему как будто пронесся сквозняк. Я инстинктивно пригнулся и даже не запомнил толком, что случилось потом. Глаза и рот у меня были залеплены пылью, но я скорее удивился, чем испугался. Боевики выпустили четыре снаряда по укрепленной «зеленой зоне», и один разорвался буквально в восьмидесяти метрах от офиса премьер-министра. Еще несколько часов я дрожал.

Конечно, пресс-конференцию транслировали в прямом эфире, а позднее выложили на YouTube, но я сам пересмотрел ту запись лишь спустя несколько недель.

Я гадал, что почувствую: страх, неловкость, радость? Я испытал облегчение, увидев, что не запаниковал – только рот у меня приоткрылся от неожиданности.

Я с гордостью заметил, что сразу выпрямился и не показал растерянности. Однако моя реакция не шла ни в какое сравнение с хладнокровием иракцев: премьер-министр Малики и глазом не моргнул, а его переводчик, переводивший мое выступление на арабский, прервался лишь на мгновение и сразу же продолжил.

– Как это вы стояли так спокойно? – спросил я позднее премьер-министра.

– Тут такое происходит постоянно, – ответил он.

Оказалось, что боевики узнали о моем необъявленном визите по самому факту пресс-конференции. ООН совершила ошибку, позволив трансляцию в прямом эфире.

Позднее меня проинформировали, что никто из VIP-персон, приезжающих в страну, не объявляет о своем визите, пока не уедет.

По протоколу ООН я должен сообщать о своих планах лишь по телефону, непосредственно президенту или премьер-министру.

Я так и сделал, но никакие предосторожности не дают стопроцентных гарантий.

Баграм, Афганистан: угрожающее спокойствие

Мой самолет сел для дозаправки в аэропорту Тбилиси, в Грузии, по пути на международную конференцию доноров в Афганистане в июле 2010 года. Бизнес-джет пострадал при жесткой посадке: у нас даже раскололось лобовое стекло. Опыт был пугающий; я вцепился в ремни безопасности и, казалось, слышал, как кости стукаются друг о друга у меня внутри. Казалось бы, достаточно приключений для одного полета, но день еще не закончился.

Грузинские власти нашли нам другой самолет, и сорок минут спустя мы с министром иностранных дел Швеции Карлом Бильдтом продолжили путешествие в Кабул. Когда мы прилетели, аэропорт был закрыт; гигантские прожекторы обшаривали небо. Это показалось мне странным, и я сразу почувствовал: что-то не так. Мы еще покружили на большой высоте, и я немного расслабился, а потом стремительно приземлились в аэропорту Баграм. На следующий день мы узнали, что талибы обстреляли аэропорт в момент, когда была запланирована посадка. Я был в ужасе: кто-то из офиса президента разгласил сведения о моем прибытии.

Баграм – штаб-квартира американских войск и, можно сказать, самое охраняемое место в Афганистане. Однако, когда наш самолет коснулся земли, на взлетно-посадочной полосе не было ни одного человека. Аэропорт казался вымершим; вокруг царило неестественное спокойствие. Буквально – ни души. Министр Бильдт и я в одиночестве стояли на полосе, дожидаясь прибытия американских солдат. Хоть нам и дали разрешение на посадку, выглядело все так, будто мы – нежеланные гости, и я боялся, что по нам откроют огонь. После треснувшего стекла и происшествия в аэропорту Кабула я пошутил, что наша удача на сегодня закончилась. Ну да ничего.

По прошествии некоторого времени пара заспанных американских солдат в форменных шортах подошла посмотреть, что происходит; кажется, они сильно удивились, увидев нас там. Я попросил предоставить нам вертолет для переезда в резиденцию президента Карзая, и вскоре мы сидели в «Черном ястребе», который летел с выключенными огнями, и двое солдат целились из пулеметов в темноту внизу.

Кажется, с самолетами мне вообще не везло – достаточно вспомнить два полета, когда у них не убирались шасси. В марте 2011 года, за день до удара НАТО по Ливии, проблему с шасси обнаружили сразу после вылета из Мадрида. К счастью, я улетел тогда с испанским премьер-министром Хосе Луисом Родригесом Сапатеро, который отправлялся в Париж на то же самое совещание. С похожей проблемой я столкнулся на следующий день, при перелете из Парижа в Каир! Пилоту пришлось сбросить топливо перед посадкой, чтобы минимизировать опасность возгорания. На этот раз президент Франции Саркози любезно предоставил мне собственный личный самолет. Я был признателен за то, что все удалось организовать, несмотря на выходной день, воскресенье.

Когда мы приземлились, весь персонал хранил гробовое молчание. Не знаю, о чем думали они, я же вспоминал Дага Хаммаршёльда, разбившегося на самолете в Замбии полвека назад. По возвращении в Нью-Йорк я позвонил Сусане Малькорре, своему заместителю по вопросам полевой поддержки, команда которой занималась организацией моих поездок. «Вы хотите, чтобы я стал вторым Хаммаршёльдом?» – спросил я. Естественно, она извинилась. В остальном она отлично справлялась с работой, и позднее я назначил ее главой своей администрации.

Неудобства, нервы, опасность – у нас возникало множество проблем с самолетами ООН в два срока моей службы. За ухудшение состояния воздушного флота Организации, в особенности самолетов миротворцев, я возлагаю ответственность на западные государства-члены, бюджетные ограничения которых заставляют нас соглашаться на самые дешевые варианты, независимо от их годности.

Защита – это не только оружие и не только люди. Иногда лучшее средство защиты – стопроцентный хлопок. Одежда – идеальный камуфляж и барьер. Я ценю строгую красоту хорошо сшитого темного костюма, но он годится для Генеральной Ассамблеи, а не для глинистых проселков восточного Конго. Каждый визитер, вне зависимости от национальности или ранга, в Антарктике надевает теплый комбинезон, а на Гаити – легкую рубашку. Я ходил в многослойном силиконе и пластике, чтобы защититься от вируса Эболы в Гвинее, и никогда не отправился бы в некоторые регионы Мали или Сирии без кевлара.

Конечно, для противостояния криминалу, толпе и киллерам требуется нечто большее, чем одежда. Бывают случаи, когда не обойтись без вооруженного эскорта. Или без двойника.

Убийство в Бейруте премьер-министра Рафика Харири 14 февраля 2005 года приписывается сирийскому режиму. При взрыве бомбы, заложенной в автомобиль, погибло двадцать два человека, еще двести было ранено, а на знаменитой набережной Корниш осталась воронка размером с плавательный бассейн. Следователи выяснили, что тротиловый эквивалент бомбы составлял около одиннадцати тонн. Я был тогда министром иностранных дел Кореи и испытал настоящий шок. Я смотрел репортажи с места событий, которые бесконечно крутили по кабельным каналам.

Позднее, в начале своего первого срока на посту генерального секретаря, я тоже посещал Ливан, и моя охрана заметно нервничала. Они решили, что мой давний помощник, Ким Вон Су, поедет во второй машине как двойник. В Ливане совсем немного корейцев, и мы думали, что мы очень похожи друг на друга. Ким покинул машину первым, и, когда никто не начал стрелять, охрана дала разрешение выйти и мне тоже. Я знал Кима много лет, и, я уверен, он принял это предложение с сознанием своего долга. Однако я и представить не могу, что он чувствовал, когда стоял там, в такой опасной ситуации. Я был от всей души признателен ему за преданность.

Два года спустя после отставки из ООН я с удивлением узнал, что ливанское правительство арестовало трех палестинцев, членов «Исламского государства», которые планировали убить меня во время того визита в Ливан в 2012 году.

Их судили военным судом Ливана за заговор с целью убийства генерального секретаря ООН во время однодневного визита в Южный Ливан. Это нападение, утверждали ливанские власти, скорее всего, не состоялось лишь потому, что я в тот день решил лететь на вертолете, а не ехать на машине.

Я до сих пор не связывался с местными властями, чтобы узнать, признали тех троих виновными или нет.

Опасность может быть не только в насилии. Иногда угрозой становится самое простое дело, которое вдруг пошло не так. В июле 2015 года мы с Сунтхэк сели в Свальбарде, далеко за Полярным кругом, на небольшое норвежское исследовательское судно и отплыли в Арктику. О роскоши и речи не шло. В ту ночь, спускаясь с верхней койки, я упал и ударился о стул головой и плечом. Мне было больно, но я не хотел отвлекать членов экспедиции, а также смущать министра иностранных дел Норвегии Бёрге Бренде, сопровождавшего нас. Я не желал, чтобы он отменил поездку, и боялся произвести на остальных впечатление человека капризного, поэтому ничего не сказал. Я просто ходил осторожно, старался как можно меньше двигаться, а Сунтхэк прикрывала мне левый бок, чтобы никто меня не толкнул.

Сразу по возвращении в Нью-Йорк я обратился к врачу, и снимок компьютерной томографии показал несколько мелких переломов двух ребер с левой стороны. Ничего поделать было нельзя; оставалось ждать, пока ребра срастутся сами. Следующие два месяца я двигался медленно и очень старался не кашлять. Несмотря на мою скованность, это мало кто заметил. Я радовался, что не пострадала правая сторона, иначе как бы я пожимал руки – порой до сорока раз в день! Травму я получил примерно через месяц после того, как Джон Керри сломал ногу, катаясь в Женеве на велосипеде во время переговоров по Ирану.

Безопасность в количестве – и опасность тоже. Дипломатия мало чем поможет в работе с большими дезорганизованными группами. Толпа – одна из немногих вещей, которых я боюсь. Толпа непредсказуема, возбудима, ее не уговорить. Удивительно, как быстро ситуация становится опасной. Один недовольный человек соберет вокруг себя десятки таких же. Небольшая группа журналистов превращается в дерущуюся свору с острыми микрофонами и увесистыми камерами. На демонстрациях начинается давка.

Я находился в Порт-о-Пренсе спустя несколько дней после январского землетрясения 2010 года, сровнявшего с землей столицу Гаити. Я был на улице и спокойно разговаривал с женщиной, которая, распаляясь, рассказывала мне, как ее дом развалился, похоронив под собой все, что находилось внутри. Впереди маячил призрак бездомной жизни, что ее очень страшило. Голос женщины становился все громче, пронзительней, вокруг нас начали собираться люди. Охранники взяли меня в кольцо; рядом теснилась толпа, выкрикивавшая что-то на креольском. Мои телохранители подхватили меня под руки, готовясь вывести оттуда. Я знал, что гаитяне не желают мне зла, но нас окружали десятки кричащих и плачущих людей – их гнев и испуг почти осязаемо витали в воздухе. Крики усиливались: они обрушивались на нас со всех сторон. Наконец, телохранители протолкнулись со мной за пределы круга. Умом я понимал, что нам ничего не грозит, но такая буря эмоций в настолько тесной близости меня страшила.

Год спустя в Северной Африке началась Арабская весна; Муаммар Каддафи едва удерживался у власти в Ливии. Ливийцы бурно и порой жестоко протестовали против его долгого насильственного правления.

Лига арабских государств созвала срочное совещание в Каире 3 февраля 2011 года: его участники обвинили Каддафи в кровавой бойне и обсуждали возможность введения бесполетной зоны с целью защиты гражданского населения от бомбардировок. После совещания мы с моей охраной пошли к машине, но тут около пятидесяти сторонников Каддафи бросились ко мне по парковке, выкрикивая свои лозунги и размахивая плакатами в поддержку Каддафи. Застигнутый врасплох, я побежал между машинами; они погнались за мной. Египетской полиции удалось отсечь моих преследователей. Мы вернулись в здание, и я укрылся в кабинете секретаря Лиги Амр Мусы. Я пробыл там пятнадцать или двадцать минут, пока охрана занималась восстановлением порядка. После этого меня провели через задний ход прямо к дверце моего автомобиля.

Группа без лидера непредсказуема, потому что ее внимание ни на ком не сосредоточено и некому ее усмирить. Позднее тем же вечером я задался вопросом, была ли толпа на парковке столь опасной. На следующее утро об этой истории написали в газете: рядом со статьей красовалась большая фотография с египетским офицером, бегущим возле меня. Мои глаза были широко распахнуты. Он тянулся за пистолетом. В тот момент я не заметил, что он взялся за оружие. У меня по спине, незаметная под костюмом, пробежала дрожь.