Текст книги "Объединение наций в разделенном мире. Трудный путь к консенсусу"

В ответ на действия Северной Кореи была создана американо-южнокорейская специальная рабочая группа. Как глава отдела по отношениям с США я стал ее главным участником с корейской стороны и тесно сотрудничал с представителями Госдепартамента, корейскими Министерствами обороны и объединения и с органами разведки.

В 1991 году мое положение было узаконено; я стал одним из пяти южнокорейских переговорщиков. Наши первые в истории переговоры с правительством Северной Кореи проходили в приграничной зоне, в мирной деревне Пханмунджом. Сеул знал, что их ход не будет прямым и гладким, как в случаях, когда обе стороны в целом согласны с предполагаемым исходом. Но я не мог даже предположить, что переговоры с Севером затянутся на три десятилетия и в них успеет поучаствовать семь южнокорейских администраций.

С самого начала Север ясно дал понять, что не собирается закрывать свою ядерную программу. Его тактика подразумевала затягивание переговоров с целью использовать это время для дальнейшей разработки ядерного оружия. Поэтому дипломатический диалог выглядел фарсом. Я был в расстерянности от манипуляций, к которым прибегал Север, – в частности, от расстановки мебели. Как правило, такие переговоры проходят в обычных конференц-залах. Делегации сидят по разные стороны прямоугольного стола, в порядке старшинства, каждый напротив своего визави. Во время перерывов они могут пошептаться между собой, отойти от стола, обсудить новые подходы.

С самого начала на переговорах царила атмосфера недовольства. Корея – гостеприимная страна, и Пханмунджом не был исключением. Однако когда делегации принимала Северная сторона, ее манипуляции не знали предела. Север предлагал участникам большое количество напитков со сладкими и солеными закусками, чтобы спровоцировать частые отлучки в туалет. Начиналось соревнование: кто усидит на месте дольше, не следуя «зову природы». Будучи в то время относительно молодым, я не сильно страдал во время этой «партизанской войны» на выносливость.

В те три десятилетия дипломатических диалогов мы с уверенностью могли рассчитывать лишь на одну вещь – на недоверчивое упрямство северокорейского генерал-майора Ким Йонг Чхоля. Генерал Ким, правая рука Ким Чен Ына, а ранее его отца, Ким Чен Ира, проводил переговоры о ядерном разоружении с администрацией Трампа вплоть до провала саммита в Ханое в феврале 2019 года, после которого Ким Чен Ын оказался опозоренным на весь мир. Саммит мог привести к ослаблению международных санкций, но после его неудачи отношения Северной Кореи с мировым сообществом только ухудшились.

Ходили слухи, что в поезде по дороге назад в Пхеньян генерал Ким встал на колени перед Ким Чен Ыном, а по возвращении был переведен на менее ответственный пост. Генерал Ким еще много лет появлялся на официальных фотографиях, как всегда в своей парадной военной форме генерала с четырьмя звездочками. Он невысок ростом, но выглядит крепким и держится с заносчивостью незаменимого советника. До 2019 года он фактически являлся главным помощником Ким Чен Ына и его телохранителем.

В начале 1990-х годов Ким Йонг Чхоль с его высокомерием и дерзкой риторикой напоминал мне ядовитую змею, из чего можно сделать вывод о моем отношении к нему. Пхеньян явно одобрял его несдержанность, что лишний раз провоцировало подозрения по отношению к действующему тогда режиму. Хотя Ким ходил в военной в форме с одной звездой на каждом погоне, он был самым младшим по званию в делегации из пяти переговорщиков. Он сидел у дальнего конца стола – с этой позиции редко подают голос. Тем не менее он с самого начала мешал ходу переговоров, например, возражал на ремарки второго по старшинству делегата от Южной Кореи, Ли Дон Бока. Как только Ли опровергал ложные факты, представленные руководителем делегации Северной Кореи, генерал-майор Ким тут же вмешивался, заявляя: «А мистер Ли у нас, наверное, из корейского ЦРУ. Кто еще на Юге, кроме ЦРУшника, осмелится заговорить, когда молчит главный переговорщик?»

Серьезная психологическая борьба всегда была частью этих переговоров. Однажды во время перерыва Ким Йонг Чхоль обратился к нашей делегации с неожиданным вопросом: «Вы когда-нибудь охотились на слона?» «Слон? – подумал я. – Как в сказке Редьярда Киплинга “Слон-дитя”?» На Корейском полуострове нет слонов – ну, может быть, они есть в двух зоопарках, – поэтому вопрос показался мне странным и злонамеренным. С учетом напряжения, царившего в зале, это точно не было невинным предлогом, чтобы начать беседу. «Ну, слона довольно трудно убить, даже из пулемета», – сказал он со злорадным довольством. «Но есть способ уничтожить его одной пулей. Знаете какой?» Все присутствующие затихли, прислушиваясь. «Если выстрелить ему между глаз, он тут же рухнет». Ясно было, что под слоном Ким Йонг Чхоль подразумевал Соединенные Штаты, а единственной пулей, видимо, являлось ядерное оружие. Он точно не стремился к построению долгосрочного мира и ему было все равно, поймем мы это или нет.

Киму особенно нравилось напоминать нам, что Северная Корея обладает достаточной мощью, чтобы уничтожить Корею и ее союзников. Этим заносчивым и дерзким поведением он намеренно провоцировал нашу делегацию на ответные действия, и переговоры на многое открыли мне глаза. Однако тщательная подготовка помогала нам справляться с его поведением.

Мы вместе разработали план по ядерному разоружению Корейского полуострова. Мы предполагали, что обе стороны должны были согласиться на взаимное инспектирование с заранее оговоренными временем и местом. Для меня механизм контроля был основным элементом договоренности, поскольку он обеспечивал прозрачность, необходимую для выстраивания доверия, утраченного из-за соперничества и враждебности.

В сентябре 1991 года президент Джордж Г. У. Буш объявил о своем решении вывести все тактическое ядерное оружие с территории Южной Кореи, поскольку она как союзница США больше не нуждается в защите. Посол США в Корее Дональд Грегг проинформировал меня об этом решении, о котором немедленно было доложено министру иностранных дел Ли Санг Оку и президенту Ро Дэ У. 8 ноября 1991 года президент Ро официально заявил, что «ядерного оружия нет в Корее, в ее территориальных водах, в воздухе и на земле». Это дало нашей делегации сильный аргумент на переговорах с Северной Кореей. Теперь мы могли утверждать, что у Южной Кореи нет ядерного оружия.

31 декабря, после серии совещаний последнего раунда переговоров, обе Кореи наконец подписали судьбоносную Декларацию о безъядерном статусе Корейского полуострова. (3) Международное сообщество радовалось этому соглашению вместе со всем корейским народом. Это была первая конкретная доходчивая договоренность за всю историю разделенной Кореи. И это был один из самых счастливых и торжественных моментов в моей жизни.

Совместная Декларация вступила в силу 19 февраля 1992 года. Обе стороны соглашались, что не будут «испытывать, разрабатывать, производить, получать, иметь, хранить, разворачивать или использовать ядерное оружие». Мировое сообщество питало сильную, хотя и преждевременную надежду на полное ядерное разоружение Корейского полуострова. Я, как и все, держался осторожного оптимизма, но вскоре меня ждало разочарование.

Для подтверждения следования Декларации в марте 1992 года сторонами была сформирована Совместная комиссия по ядерному контролю. Я стал вице-председателем южнокорейской делегации, и в этой должности проводил большую часть переговоров. Председателем был Ро Мён Кон, позднее назначенный министром иностранных дел. Как обычно, по правилам бюрократии как вице-председатель я вел интенсивные и нередко эмоциональные многомесячные диалоги с северокорейцами, чтобы убедиться, что они действительно будут исполнять восемь обязательств, перечисленных в Декларации.

В соглашении применялась гораздо более точная формулировка, чем просто «полностью безъядерный статус», о котором договорились 27 апреля 2018 года президент Мун Чжэ Ин и председатель Ким Чен Ын. К сожалению, команда президента Муна, не до конца знавшая подробности переговорного процесса с Севером, продолжала использовать расплывчатый термин «полностью безъядерный статус», употребленный в Пханмунджомской декларации.

Я до сих пор обеспокоен тем, что Северная и Южная Корея и США не смогли до конца уточнить, что значит «полностью безъядерный статус». Однако даже правительство США заменило формулировку «полный, проверяемый и бесповоротный безъядерный статус» на «окончательный, полностью проверяемый безъядерный статус». Президент Трамп заявил, что США удовлетворятся отсутствием ядерных испытаний, указав тем самым на то, что приоритетом для него является безопасность для Америки. Это вызывает озабоченность в Азии, так как демонстрирует, что США думают о влиянии северокорейских вооружений на Северную Америку, а не на свой регион.

Переговоры по безъядерному статусу проходили с марта по декабрь 1992 года, и однажды вечером я вернулся домой совершенно измотанным, душой и телом. «Дорогой, – сказала мне Сунтхэк, – я была сильно разочарована тем, что ты кричал на северокорейских делегатов».

Я и забыл, что начало нашей дискуссии транслировали по телевидению! Обычно мы просто обмениваемся шутками на камеру перед десятком журналистов. Наверное, я решил, что репортеры уже уехали… И теперь мне было очень неловко: та сцена стала главной темой новостного выпуска в девять часов вечера – самой популярной новостной передачи в Корее.

Жене я ответил так: «Дорогая, но как мне было выдержать такие опрометчивые и вопиющие аргументы Севера?»

Переговоры между Севером и Югом практически сразу натолкнулись на препятствие. Приоритетом Сеула было проведение внезапных проверок, при которых обе стороны получали уведомление за несколько часов до посещения международными контролерами подозреваемого ядерного объекта. Мы настолько держались за эту возможность, что готовы были предоставить для инспекций даже американские военные базы, где некогда находилось ядерное оружие. Север сначала дал согласие, однако затем отозвал несколько условий и положений. Прежде всего, северяне настаивали на том, что обе стороны должны согласиться о времени и месте, что давало им недели и даже месяцы на подготовку к предполагаемой инспекции. Тогда вся процедура теряла смысл. На этом переговоры и остановились. Северная Корея вышла из них после тринадцати раундов, в конце 1992 года.

С тех пор режим полностью отстранился от диалога, отказавшись обсуждать с Южной Кореей ядерное разоружение. Вспоминая обо всех подготовительных мероприятиях и изматывающих переговорах, прошедших впустую, я впервые почувствовал искреннее разочарование по отношению к Северной Корее.

Пхеньян вернулся к ядерной дипломатии только в 1994 году, когда США пригласили делегацию Северной Кореи в Женеву. Думаю, режим почувствовал, что под угрозой само его существование: к тому времени пало несколько коммунистических правительств, включая Советский Союз. Когда президент Клинтон публично заявил о возможности точечных ударов, Северная Корея была вынуждена пойти на переговоры с американцами. Я до сих пор считаю, что подписание Декларации о безъядерном статусе Корейского полуострова в 1992 году стало возможным из-за непосредственной угрозы, которую Пхеньян ощущал в связи с быстрой сменой международной политической обстановки. Советский Союз распался на пятнадцать государств; независимость обрели девять бывших восточноевропейских и пять центральноазиатских стран, а также Россия. Стремление к свободе и демократическому правлению распространялось со скоростью лесного пожара. Северокорейский лидер Ким Ир Сен наверняка с тревогой гадал, как это скажется на Северной Корее. Угроза демократизации могла сподвигнуть северокорейскую «верхушку» власти вступить в переговоры – но только с целью выиграть время.

К сожалению, на переговорах в Женеве Сеул остался в стороне. К лету 1994 года нас исключили из всех прямых переговоров с нашим соседом, и в Сеуле ощущалось недовольство. Югу удалось преодолеть это неприятное обстоятельство с помощью команды во главе со старшим посланником Ким Сэн Хуном. Эта команда каждый вечер после переговоров между США и Северной Кореей собиралась и выражала позицию южнокорейского правительства. Сейчас мы считаем такой подход к взаимодействию нормальным; это все равно расценивается как хорошее партнерство. Но в те времена оно считалось значительным переходом Вашингтона на сторону Северной Кореи.

В корейских внешнеполитических кругах вызывал обеспокоенность выбор переговорщика от США. Два имени упоминались в качестве возможных кандидатов: Уинстон Лорд, заместитель госсекретаря по Азиатско-Тихоокеанскому региону, и бывший посол США в Китае и эксперт по разоружению Роберт Галуччи, заместитель госсекретаря по военно-политическим делам. Мы предпочитали Лорда, считая, что он лучше понимает региональную динамику. Мы также надеялись, что ему удастся минимизировать ущерб от отстранения Южной Кореи от переговоров, значительно влияющих на нашу страну. В конце концов Галуччи стал во главе команды, отправившейся на переговоры с вице-премьером Северной Кореи Кан Сок Чу. Американец пользовался отличной репутацией и славился своим интеллектом, однако манера ведения переговоров у него была резковата, особенно для дипломата.

Ким Ир Сен скоропостижно скончался от инфаркта 8 июля 1994 года, и Северная Корея прервала переговоры по ядерному разоружению на целый месяц, погруженная в траур по восьмидесятидвухлетнему Великому Вождю. В политических кругах циркулировали различные предположения насчет дальнейшей стратегии Ким Чен Ира, его сына и преемника. Вернется ли он к переговорам? Или просто умоет руки и продолжит развивать северокорейскую ядерную программу, не обращая внимания на мнение мирового сообщества? Смерть Ким Ир Сена затрагивала и Сеул. Северокорейский лидер должен был встретиться с президентом Ким Ён Самом через семнадцать дней – впервые в истории разделенной Кореи двое лидеров собирались сесть за стол переговоров. Теперь все надежды на это развеялись. Правительство рассматривало возможность отправить на похороны делегацию, но не стало этого делать, опасаясь очередных трений.

Переговоры по разоружению возобновились несколько недель спустя, после того как президент Билл Клинтон оказал сильное военное давление на Север. Тактика оказалась успешной, и 21 октября 1994 года переговорщики объявили о заключенном в Женеве рамочном соглашении, по которому Северная Корея замораживала текущие ядерные программы, принимала стандарты МАГАТЭ и соглашалась на другие меры по нормализации отношений на полуострове.

Северная Корея подтвердила согласие на отказ от ядерных разработок, а США в ответ должны были обеспечивать доставку в страну двух легководных ядерных реакторов и предоставление 500 000 тонн жидкого топлива ежегодно. Также обсуждалась возможность открытия представительских офисов США и Северной Кореи в столицах обеих государств.

Но за соглашение предстояло заплатить немалую цену. Стоимость двух ядерных реакторов предстояло разделить между собой Южной Корее, Японии и другим странам, включая Евросоюз. США обеспечивали только жидкое топливо. Чтобы облегчить процесс, был учрежден многосторонний орган – Организация содействия ядерной энергетике на Корейском полуострове (КЕДО). Финальная стоимость оценивалась в 4,8 млрд долларов, и 70 % этой суммы предстояло платить Южной Корее. (4) Сеул согласился, несмотря на разочарование и недовольство. КЕДО силами северокорейских рабочих начала строить первую АЭС на лекговодном ядерном реакторе, который производит атомную энергию без обогащения урановых стержней, используемых в процессе. Таким образом, он может считаться, насколько это возможно, «безопасным» ядерным реактором.

Несмотря на очевидный прогресс, в своей первой речи на посту президента США 29 января 2002 года Джордж У. Буш назвал Северную Корею, Иран и Ирак составляющими «оси зла». (5) Как я и опасался, Пхеньян немедленно открыл словесный огонь, и напряженность на полуострове опять усилилась.

В октябре 2002 года заместитель госсекретаря Джеймс Келли приехал в Сеул после визита в Пхеньян и подтвердил наши опасения: Северная Корея в условиях секретности продолжала программу по обогащению урана, а также исследования плутония. Рамочное соглашение потерпело неудачу. Для всех заинтересованных сторон это был серьезный удар; лично я был раздавлен.

В начале 2003 года Джордж У. Буш и китайский президент Цзян Цзэминь согласились устроить переговоры с участием Северной и Южной Кореи, Китая, Японии, России и США, так называемые «шестисторонние». Мне не верится, что решение об их проведении случайно совпало с болезнью вице-президента Дика Чейни. Как большинство «неоконсерваторов» небольшой, но влиятельной группы консерваторов, отстаивающих напористую политику национальной обороны, Чейни активно сопротивлялся подобным многосторонним договоренностям. Однако в его недолгое отсутствие госсекретарь Кондолиза Райс добилась поддержки этого нового предложения, в том числе у президента Буша. Я желал вице-президенту Чейни скорейшего выздоровления, но также посмеивался над тем, как разъярилась его команда, узнав, что решение было принято, несмотря на его сопротивление.

К 19 сентября 2005 года шестисторонние переговоры в Пекине достигли определенного прогресса. Я был министром иностранных дел Южной Кореи и тесно сотрудничал с госсекретарем Кондолизой Райс и министром иностранных дел Японии Нобутака Матимурой, позднее ставшим спикером японского парламента. Мы все находились в Нью-Йорке, наблюдая из отеля «Уолдорф-Астория» за переговорами наших делегатов, проходившими в офисе госсекретаря Райс. Наши переговорщики проявляли чудеса дипломатии. Мы втроем добились принятия тщательно проработанного Совместного заявления, по которому Северная Корея отказывалась от существующих ядерных программ и возвращалась к ключевым мировым соглашениям по ядерному разоружению: международному договору о нераспространении ядерного оружия и соблюдению стандартов МАГАТЭ. (6) Это был эпохальный момент, и я счел, что все шесть правительств одержали грандиозную победу. Переговоры еще продолжались; но Северная Корея затягивала имплементацию соглашения.

Шестисторонние переговоры провалились менее, чем через год, когда Пхеньян запустил спутник с ядерным оборудованием. (7) Никто, за исключением северокорейцев, не ожидал, что Север испытает первую ядерную бомбу всего год спустя, когда на соглашении еще не высохнут чернила.

В начале октября 2006 года заканчивалась моя почти годовая предвыборная кампания по избранию восьмым генеральным секретарем ООН. Во мне росла уверенность, что Совет Безопасности выберет меня, несмотря на традицию не ставить на ключевые посты представителей стран, участвующих в конфликтах.

Недовольная Северная Корея, безуспешно пытавшаяся в июле запустить несколько ракет, 9 октября провела испытания ядерного оружия. Момент был для меня крайне неудачным, и Пхеньян, думаю, это сознавал. Тем не менее двенадцать часов спустя я получил единогласное одобрение Совета Безопасности, и моя кандидатура была представлена Генеральной Ассамблее на одобрение и назначение. Члены Совета Безопасности хотели дать Северу понять, что не поддались на его злонамеренную тактику. Я гордился их решением, но на сердце у меня было тяжело из-за последствий для всего полуострова.

Несмотря на попытки Пхеньяна избавиться от моей кандидатуры, я собирался использовать свой пост для дальнейшего движения к миру на полуострове. Я контактировал с северокорейцами с первых дней на новом посту, надеясь договориться о визите и использовать свою роль для преодоления былой враждебности. Постпред Северной Кореи в ООН Син Сон Хо был на удивление деликатным человеком и посланником по сравнению с другими в Пхеньяне. В конце 2009 года он передал мне официальное приглашение посетить Северную Корею, но мне показалось, что момент неподходящий. В декабре в Копенгагене должен был состояться саммит по изменениям климата. Изменения климата – первоочередной для меня вопрос, и переговоры находились под угрозой. Я не хотел, чтобы показалось, будто я впустую трачу время, пока мой основной приоритет просел.

В качестве альтернативы я предложил Пхеньяну визит в начале 2010 года. Я упомянул об этом на переговорах в Копенгагене в разговоре с госсекретарем США Хиллари Клинтон и президентом Южной Кореи Ли Мён Баком, и оба согласились, что визит может быть полезен. Он был запланирован на январь, но пока я еще находился в Копенгагене, северокорейцы проинформировали заместителя главы моей администрации Ким Вон Су, что поездку придется отложить. Пхеньян никак не объяснил отмену визита. Позднее я узнал, что Ким Чен Ир планировал посетить Китай. Когда северокорейский лидер покидает страну или даже принимает визит, страна закрывает границы. Оставалось надеяться на другую возможность; я был рассержен, что северокорейцы легко меняют даты. Вспоминая о тех событиях, я думаю, что мне следовало настаивать на своем сильнее. Я не мог предвидеть, что наши отношения внезапно испортятся всего пару месяцев спустя.

26 марта 2010 года Северная Корея атаковала и потопила южнокорейский военный корвет «Чхонан»; сорок шесть моряков при этом погибло. Я осудил эту ужасающую провокацию, вместе с другими мировыми лидерами. Считалось, что приказ отдал Ким Йонг Чхоль, ставший к тому времени главой северокорейской разведки. Я сказал репортерам, что мне очень жаль, что инцидент произошел в момент, когда переговоры остановились. Такое недопустимое нападение, подчеркнул я, идет вразрез с международными усилиями по достижению мира и стабильности в регионе. Отношения между Южной и Северной Кореей оказались полностью заморожены. Не было возможности обсудить визит, но мы прилагали все усилия для восстановления доверия.

В период с 2003 по 2007 год состоялось пять раундов переговоров между представителями правительств стран-участниц Шестисторонних переговоров. ООН не играла в них значимой роли, поскольку дискуссии возглавляли США и Китай. Они даже не проконсультировались с европейскими державами из Совета Безопасности ООН, и Россия жаловалась, что ее держат в неведении. Я испытывал глубокое разочарование, личное и профессиональное. Разоружение – одна из важнейших задач ООН, а мир на полуострове – цель всей моей жизни. Эти переговоры касались только разоружения, а внутренние проблемы страны оставались нерешенными. Однако гуманитарные условия там оставались ужасающими, а нарушения прав человека – одними из самых жестоких в мире.

В связи с этим я еще больше стремился делать все, что было в моих силах, чтобы помочь Северной Корее. Я продолжал неформально взаимодействовать с ее официальными лицами через миссию ООН; мы договорились о плановом визите в мае 2015 года. Я собирался совершить промежуточную остановку на пути в Пхеньян; вместо того чтобы сразу направиться в столицу, я должен был 21 мая прибыть с однодневным визитом в город Кэсон, уникальный своей ролью центра индустриального сотрудничества между Северной и Южной Кореей. Он расположен в Северной Корее, близ демилитаризованной зоны, и в то время южнокорейским компаниям позволялось нанимать туда пятьдесят тысяч северокорейских рабочих. Их доставляли на больших автобусах каждое утро, как римских солдат на колесницах. Они работали на двести – триста компаний и были очень признательны за такую возможность.

«Кэсонский проект – выигрышная модель для обеих Корей», – заявил я двумя днями ранее на встрече Всемирного Форума Образования в Инчоне. «Он приносит выгоду Северной и Южной Корее одновременно. Надеюсь, мой визит даст положительный импульс для развития этой инициативы и ее распространения на другие области». (8) Я собирался начать визит с посещения предприятий и закончить общением с прессой. Никто не сомневался, что встреча пройдет по плану: ни один северокорейский рабочий не осмелится выступить вне очереди. Будучи реалистом, я не надеялся ни на какое спонтанное общение. В конце концов, я уже был там в 2006 году в качестве министра иностранных дел Кореи. И хотя я не рассчитывал, что мой визит растопит лед в отношениях с Северной Кореей, я рассматривал его как промежуточный шаг на пути к диалогу, который вновь запустит переговорный процесс.

Пока моя команда в Нью-Йорке оговаривала последние детали визита, ко мне обратился президент Всемирного Банка Джим Ён Ким. Он сказал, что хотел бы присоединиться ко мне, если я поеду в Северную Корею. 19 мая я сообщил, что собираюсь отправиться в дорогу. Это должен был быть первый визит генерального секретаря ООН в Северную Корею с 1993 года, когда Бутрос Бутрос-Гали встречался с Ким Ир Сеном. Новость разлетелась по заголовкам газет. «Все стороны извлекут выгоду из возобновления отношений и установления искреннего диалога», – сказал я прессе в Инчоне. «Поддержание мира и безопасности на Корейском полуострове – одна из важнейших задач генерального секретаря ООН», – заявил я, подчеркнув, что диалог – единственный способ решения проблем там. Я настаивал на диалоге, сознавая всю запутанность проблем, с которыми мне предстоит столкнуться. Но я не ожидал того, что случилось далее.

За день до моего отъезда из Инчона, после месяцев тщательной подготовки с обеих сторон, Северная Корея отменила визит. Никакого предупреждения. Никаких объяснений. И уж точно никаких извинений. Личное разочарование дало мне возможность поразмышлять. Как генеральный секретарь я ощущал злость и растерянность, а вынужденное бездействие усиливало мои чувства. Я задавался вопросом: почему это произошло? У нас имелась лишь самая скудная информация о том, почему режим в Пхеньяне принял такое решение. Только месяцы спустя мы смогли как следует разобраться в причинах гибели нашей инициативы. Судя по всему, мое упоминания о нарушениях прав человека заставило северокорейцев отменить визит. Подозреваю, мои выступления широко транслировались в Южной Корее, да и международные СМИ подогревали ситуацию.

Я сделал заявление в прямом эфире; общественность была шокирована, а пресса по всей Корее выдвигала собственные предположения о том, что могло пойти не так. Я изложил лишь голые факты об отмене, в том виде, в котором их знал, и повторил о своем стремлении преодолеть давнее противостояние. «Я как Генеральный Секретарь не пожалею никаких усилий, чтобы привлечь КНДР к сотрудничеству с международным сообществом с целью установления мира и стабильности на Корейском полуострове и за его пределами». (9) На данный момент то было единственное, что я мог сделать.

В следующие месяцы я продолжал неофициальные консультации с министром иностранных дел Северной Кореи Ли Су Ёном. В 2015 году я пригласил его к себе в резиденцию на неформальный ужин, вместе с северокорейским послом Чжа Сун Намом и моей женой. В конце года мы встретились в Париже на саммите по изменению климата. Каждый раз мы договаривались о том, что я должен посетить Северную Корею до конца своего срока. Я продолжал консультации с постпредом Северной Кореи в ООН, Чжа Сун Намом, и все детали были согласованы. Из всех представителей Северной Кореи в ООН, с которыми мне довелось работать, с постпредом Чжа у меня сложились самые теплые отношения. Он был добр, сговорчив и дружественно настроен.

В ООН мало кто был проинформирован о предстоящем визите. Однако решено было оповестить несколько избранных глобальных СМИ, включая корейское новостное агентство «Рёнхап». Мой пресс-секретарь, Стефани Дюжаррик, негласно связалась с представителями этих СМИ, как обычно делала перед секретными поездками, на которые мы приглашали прессу.

В ноябре 2015 года, во время саммита Большой Двадцатки в Анталии, в Турции, я сказал корейскому президенту Пак Кын Хе о визите, и она согласилась, что мне стоит поехать. Ее поддержка стала для меня сюрпризом, поскольку ее правительство сопротивлялось взаимодействию с Северной Кореей.

Я также переговорил с президентом США Бараком Обамой и советником по национальной безопасности Сьюзан Райс, которая служила постпредом при ООН в его первый срок. Она была удивлена. «А зачем? – последовал вопрос. – Чего вы на этот раз ожидаете от Северной Кореи?» Однако президент Обама отреагировал положительно. Вашингтон был на нашей стороне.

Президент Си Цзиньпин был очень доволен и поддержал меня, узнав о визите. Он даже предложил сначала заехать в Китай, чтобы обсудить предстоящую поездку, и пообещал оказать всемерное содействие. Президент Путин также приветствовал визит в Пхеньян, но спросил: «Вы уверены, что поедете?» «Почти», – ответил я. Моя осторожность оказалась пророческой. Когда мой самолет выруливал на взлетно-посадочную полосу, чтобы вылететь в Нью-Йорк, позвонил запыхавшийся Ким Вон Су: он сообщил, что визит – в третий раз! – отменился.

Новость просочилась в прессу. 15 ноября «Рёнхап» опубликовало репортаж, где приводилась цитата одного из высокопоставленных чиновников ООН о том, что «генеральный секретарь Пан Ги Мун собирается посетить Пхеньян на этой неделе». (10) Утечка информации вызывала активный интерес у корейских новостных медиа, и они стали спрашивать, буду ли я затрагивать вопрос о правах человека. Думаю, эти статьи и разозлили северокорейские власти. Я был угнетен, раздражен и зол, что мой визит отменили уже в третий раз. Пожалуй, это был самый мрачный момент моей карьеры.

Мне неоднократно задавали вопрос, почему Северная Корея трижды отменяла мои визиты, но, конечно, у меня нет ответа на него. Я могу представить лишь две причины, по которым Пхеньян отменял мой приезд. Первая: я отказался от приглашения посетить Кымсусанский мемориальный дворец, где похоронен Ким Ир Сен, и воздать ему почести. Вторая: по данным хорошо информированного эксперта в области северокорейской политики, правительство не собиралось привлекать ко мне внимание как к потенциальному кандидату на пост президента Южной Кореи – об этом ходило тогда много слухов.

Сейчас мне хотелось бы попытаться трезво оценить текущую ситуацию. После трех встреч президента Дональда Трампа с Ким Чен Ыном Северная Корея получает привилегии в обмен на обещания, которые гораздо, гораздо легче сдержать, чем восемь положений Совместной Декларации 1992 года. Помня о том, как сложно было добиться принятия того доходчивого и продуманного соглашения, я сильно сомневаюсь, что Пхеньян сдержит свое слово, когда от него требуется так мало подтверждений, а ставки значительно выше.