Текст книги "Объединение наций в разделенном мире. Трудный путь к консенсусу"

3 сентября 2007 года, спустя месяц после создания ЮНАМИД, я нанес спонтанный визит в Хартум, Дарфур и Джубу, теперь столицу независимого Южного Судана. Это была моя вторая поездка в регион на посту генерального секретаря. Я отправился сразу в столицу Судана, где был приглашен на официальный ужин в резиденции президента аль-Башира – большом доме с парадной гостиной, заставленной громоздкой мебелью и увешанной фотографиями всех этапов его карьеры.

Меня сопровождали Жан-Мари Геэнно, заместитель Генерального Секретаря по миротворческим операциям, и мой специальный посланник в Дарфуре, шведский дипломат Ян Элиассон, которого я на втором сроке назначил своим заместителем. Я был настроен скептически и ожидал, что ужин пройдет так же нервно, как наша встреча в Аддис-Абебе, однако он оказался вполне цивилизованным. Когда я после ужина вернулся к себе в отель, президент аль-Башир позвонил и попросил немедленно заехать еще раз к нему в резиденцию. Мы переговорили тет-а-тет в его библиотеке; в процессе я настаивал на том, чтобы он пошел на сотрудничество с Международным уголовным судом. «Иностранные правительства не понимают сути конфликта и требуют, чтобы Международный уголовный суд судил меня за военные преступления, – на повышенных тонах заявил он. – Мое правление законное, и я не буду подчиняться требованиям иностранцев».

Я знал, что он разозлится, и надеялся обратить его эмоции на пользу дела. «Я так понимаю, что поезд готов выехать со станции, – объявил я торжественным тоном. – Если вы добровольно выдадите нарушителей прав человека Международному уголовному суду, я еще смогу остановить поезд. В противном случае он отправится лично за вами». Потом я передал ему список из пяти имен.

– Я не выдам преданных мне министров, которые старались защитить страну от дарфурских повстанцев, – крикнул президент аль-Башир в ответ.

4 марта 2009 года Международный уголовный суд выдал ордер на арест аль-Башира за преступления против человечества, совершенные в Дарфуре. Позднее, 12 июля 2010 года, последовало второе обвинение – в нескольких случаях геноцида. (6) Аль-Башир не выдал своих министров Гааге, и я сомневаюсь, что это сыграло бы какую-то роль. Обвинения Международного уголовного суда затруднили мирные переговоры, потому что мне и другим представителям ООН требовалось определенное понимание со стороны суда, чтобы разговаривать с президентом аль-Баширом напрямую. Мы же чаще всего общались с членами его кабинета.

4 сентября 2007 года я прилетел в Джубу, столицу отделившегося Южного Судана. Я был на грани изнеможения. Юг приветствовал миротворческий контингент, обещавший ему защиту от Хартума, однако его руководство рассчитывало на гораздо более масштабную международную поддержку, чем ту, которую получило. Я мог не беспокоиться.

Моя служба протокола сообщила, что правительство собирается забить в мою честь двадцать одну корову. Меня приветствовали салютом – двадцать одним оружейным залпом, – как обычно встречали глав государств в стиле Джубы. Однако я не мог участвовать в этом мероприятии, даже с учетом того, что мясо забитых коров планировалось раздать беднякам. Перспектива казалась мне ужасной. Я попросил руководство страны отпустить животных. К счастью, они согласились. Я не ожидал, что первые мои переговоры в Судане будут посвящены спасению крупного рогатого ската, но был рад, что первое испытание пройдено удачно. «Возможно, – думал я, – так пойдет и до конца визита».

Пока группа автомобилей ООН ехала из аэропорта до центра города, я видел тысячи людей, стоявших вдоль дороги с плакатами и кричавших «Добро пожаловать, Пан Ги Мун». Женщины были завернуты в яркие узорчатые ткани и издавали забавные звуки – улюлюканье и нечто вроде свиста. Я был глубоко тронут таким приемом и хотел помахать им рукой, чтобы продемонстрировать свою признательность. Однако моя служба безопасности не позволила опустить тонированные стекла машины, не говоря уже о том, чтобы высунуться наружу. Я представил, как должен был себя чувствовать только что избранный президент США Дуайт Эйзенхауэр, когда приезжал в Корею во время войны в декабре 1952 года. Более миллиона человек вышло приветствовать его. Вспомнив о возрождении своей страны, я преисполнился решимости использовать ресурсы ООН для защиты населения Южного Судана и помощи региону в достижении процветания.

Вторую половину дня я провел в миссии ООН в Судане (МООНВС) (7) в первый раз, когда находился в Джубе. В тот вечер ужин устраивал вице-президент Судана Салва Киир, старый военный, боровшийся с Хартумом за независимость южной трети страны. Командующий Народной армией освобождения Судана Киир присоединился к суданскому правительству в безуспешной попытке объединения страны. Из этого ничего не вышло. Но даже как член суданского правительства он продолжал активную и яростную борьбу за независимость Южного Судана. Представитель народа динка – высокий, бородатый – он одевался как ковбой и всегда выделялся на саммитах ООН благодаря своему росту и черной ковбойской шляпе, которую никогда не снимал. Эту шляпу ему подарил Джордж Буш во время визита в Белый дом, когда они подружились. По секрету он сказал бы вам, что шляпа – его фирменный знак. Я тоже по секрету скажу, что он лысеет.

За ужином вице-президент Киир подарил мне белого быка. Я не знал, как реагировать, но после того, как отвергнул двадцать одну корову в аэропорту, боялся показаться неблагодарным. Я покорно принял подарок и заверил Киира, что миротворцы ООН отлично позаботятся о быке. «Все дети, родившиеся сегодня, получат имя Пан Ги Мун», – провозгласил Киир за ужином, в ознаменование моего визита в Южный Судан.

– Прошу вас, не надо, господин вице-президент, – попросил я. – Я проведу здесь всего один вечер. Я не хочу, чтобы меня считали слишком тщеславным.

Это вызвало за столом добродушный смех. Мы с моими сопровождающими переночевали в спартанских условиях базы МООНВС. Меня приняли очень хорошо, но репортер «Ассошиэйтед Пресс» при ООН Эдит Ледерер сказала, что прессу разместили в крошечных комнатках без кондиционеров. Она также пожаловалась, что ей и еще одной женщине пришлось мыться очень быстро в мужском душе, потому что женского там не было!

Зато теперь там был бык – прекрасное белоснежное животное с громадными витыми рогами. Он стал символом бангладешского батальона, бойцы которого дали животному кличку Пан Ги Муууу. Каждый раз, бывая в Джубе, я проверял, хорошо ли живется моему «тезке». Вообще, у меня постепенно собрался целый зоопарк. Помимо быка, я получил в подарок и других животных в странах, которые посещал. В их числе черепашка по имени Галапагос, а в Кении – оставшийся без родителей львенок, которого я поддерживаю финансово. В Улан-Баторе президент Цахиагийн Эгбэлдорж подарил мне коня редчайшей монгольской породы, которую с трудом удалось спасти от полного уничтожения. Я назвал его Энктаиван – в переводе с монгольского «мир». Когда я посещаю Монголию, то могу в телескоп понаблюдать за тем, как моя лошадь скачет в национальном парке. Она очень красивая и сильная.

Хотя визит 2007 года в Джубу был коротким, меня потрясла местная примитивная инфраструктура. Представьте себе государство площадью почти 390 000 км, где всего четыре мили асфальтированных дорог. Как может такая огромная страна функционировать без доступа ко всем своим регионам? Я предложил крупным державам присоединиться к помощи Южному Судану. В марте 2013 года моя страна, Республика Корея, отправила туда военно-инженерный и медицинский корпус в составе 280 человек, так называемый Ханбитский контингент. Китай и Япония в числе других государств тоже ответили на призыв о помощи Южному Судану.

6 сентября я вылетел из Джубы в Дарфур. На этом отрезке пути я чувствовал себя более тревожно, чем на предыдущем. Я много изучал данный регион, продумывал для него стратегии развития и обсуждал его столько, что мне казалось: я уже знаю его досконально. Однако речи, фотографии и статистика никогда не заменят реальное знакомство со страной, связь с ее народом. Моя группа прибыла в аэропорт Эль-Фашер в северном Дарфуре, удушающе жарком и пыльном даже по суданским стандартам. ЮНАМИД была на тот момент самой крупной миротворческой миссией ООН и, по определению, самой тяжелой. Нас встретил опытный и надежный командующий, генерал-майор Мартин Лютер Агвай из Нигерии, а с ним – Усман Мохаммад Юсиф Кабир, «вали» (губернатор) Дарфура.

Я был рад присутствию Яна Элиассона, моего специального посланника в Дарфуре, который стал первым заместителем Генерального Секретаря по гуманитарным вопросам еще в 1990-е годы. Мы видели целые семьи, ютящиеся в настолько суровых условиях, что в них едва возможно было выжить. Бесчисленные перемещенные дарфурцы укрывались там от хартумского ополчения, однако у них не было даже дерева, чтобы укрыться под его тенью, или комнаты, чтобы спать. В те времена мандат миротворческих миссий не включал в себя обеспечение жизни мирного населения, и мы не располагали достаточными ресурсами продовольствия, воды и санитарных средств, чтобы принять такое количество народа. Однако мы не могли отвернуться от них. Это была страшная проблема, не имевшая однозначного решения.

На базе генерал Агвай проинформировал нас о состоянии дел. Суданские войска продолжали теснить безоружное население, и миротворцы ЮНАМИД, как я и ожидал, не могли остановить вооруженные нападения или даже обеспечивать безопасность. Сама миссия еще не развернулась до конца, потому что Хартум мешал персоналу ООН, солдатам, самолетам, поставкам амуниции и т. п. Странам-членам следовало прислать в ЮНАМИД дополнительные войска.

Положение было тревожным. Тем не менее я с облегчением узнал, что руководство ЮНАМИД нисколько не разочаровано, а, напротив, настроено позитивно. Кое-что в том брифинге сильно меня смутило. Когда я вошел в комнату, увидел, что перед каждым участником стояло по литровой бутылке воды. Минимум двадцать литров потратили на людей, собравшихся на получасовое совещание. Мы не планировали патрулирование. Никто не мог выпить литр воды за полчаса. Я знал, что к концу брифинга из большинства бутылок сделают максимум несколько глотков и все оставшееся выкинут. А ведь причиной конфликта в Дарфуре являлась в том числе нехватка питьевой воды. Это было не просто расточительно. Это показалось мне аморальным.

В ответ на мой вопрос внезапно смутившийся представитель ЮНАМИД ответил, что миссия в этом году планирует потратить 2 млн долларов на поставки питьевой воды из Европы. Это так меня разозлило, что я не сразу ответил. «Экономьте воду, – сказал я мгновение спустя. – Используйте стаканы». Эта ситуация натолкнула меня на мысль экономить воду и в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке. В оставшиеся девять лет моей работы на посту генерального секретаря ООН посетители на тридцать восьмом этаже получали бутылки объемом 350 мл, а не литр. И никто не жаловался.

В Эль-Фашере мне предстояло рассмотреть несколько вопросов. Хотя ООН и могла предоставить дарфурцам защиту от ополченцев Хартума, мы не могли защитить их друг от друга. К нам поступали сообщения о грабежах, нападениях, изнасилованиях и жестоких стычках. Требовалось обычное общественное управление, и я собирался встретиться с главами разных фракций и попытаться найти с ними взаимопонимание ради облегчения страданий народа. Представители трех разных групп согласились на встречу со мной, однако не успели мы сесть, как вмешалась четвертая группа, требовавшая, чтобы ее выслушали. Люди стучали в стену ангара, и я подумал, что вся конструкция сейчас рухнет. Мы были напуганы, и служба безопасности быстро увела меня в более защищенную часть базы на время, пока ситуация не стабилизируется.

В тот вечер я с моей командой – в противоположность рекомендациям генерала Агвая, моей службы безопасности и даже вали Кабира – отправились в лагерь дарфурцев, вынужденных бежать из своих деревень. Там царила напряженность, но я не заметил никакой враждебности к ООН или к ЮНАМИД. Пока наш конвой ехал к лагерю аль-Салаам с населением в сорок пять тысяч беженцев, мы видели тысячи дарфурцев, выстроившихся вдоль узкой дороги. Оказалось, мы наткнулись на демонстрацию. Толпа пела что-то на непонятном мне языке; по плакатам было ясно, что они дожидаются прибытия адвоката, ставшего лидером повстанцев, Абдулы Вахид аль-Нура, который, как мне было известно, большую часть времени проводил в Париже. Я увидел не только транспаранты, но и неожиданно много оружия. Это был тревожный момент, хоть я и понимал, что протестуют они не против нас.

Толпа сразу же окружила конвой. Я понял, что такому количеству людей под силу перевернуть наш автомобиль. Мы оказались в ловушке. Конвой остановился и не мог сдвинуться ни назад, ни вперед. Я отчаянно стремился найти выход из ситуации. И вдруг в двадцати шагах от дороги, на небольшом возвышении, я заметил водяную колонку. Несмотря на скопление людей, я кое-как открыл дверцу машины, с трудом протиснулся в нее, а потом – сквозь толпу. Потребовалось не меньше пяти минут, чтобы выбраться на открытый участок. Преодолев толпу, я побежал по холму вверх, прежде чем охранники смогли меня остановить. Все ждали – одни со страхом, другие со злорадством, – но я знал, что ЮНИСЕФ уже побывала здесь, и надеялся, что колонка работает.

«Говори просто», – напомнил я себе. Длинные предложения не подействовали бы здесь так, как в Нью-Йорке. «Дамы и господа», – сказал я в громкоговоритель, который протянул мне солдат ЮНАМИД. Я был уверен, что те немногие в толпе, кто знает английский, переведут мою речь остальным. Если колонка заработает, то слова не потребуются. «Я здесь, чтобы дать вам воду! Вы сможете вернуться к себе домой!» – сказал я, с некоторым усилием надавив на рукоятку колонки. Она свободно пошла вниз, и я остро осознал, что вода может и не появиться. Я продолжал качать с уверенностью, которой на самом деле не ощущал. Внезапно раздалось журчание, потом всплеск, и из колонки хлынула драгоценная вода. Я понял, что задерживал дыхание, и наконец расслабился. И вдруг до меня снова донеслись крики, на этот раз: «Добро пожаловать, Пан Ги Мун!»

Мне пришлось еще раз побывать в Хартуме на обратном пути в Нью-Йорк. Хотя он явно был недоволен моей поездкой, президент аль-Башир пригласил меня в тот вечер на ужин. Там был министр иностранных дел Али Карти, а меня сопровождал заместитель главы администрации Ким Вон Су. Кроме нас, на ужине находился Марк Сильяндер, бывший конгрессмен от республиканцев и бывший альтернативный представитель США в ООН. Конгрессмен попросил президента помолиться с ним вместе христианскому богу, хотя и знал, что президент аль-Башир – мусульманин. Он склонил голову, пока Сильяндер вслух страстно молился за мир в Судане.

В тот вечер Сильяндер убедил президента аль-Башира сотрудничать с ООН как можно активнее. Мы спокойно переговорили о потребности ЮНАМИД в вертолетах, госпиталях и тяжелом вооружении. Ужин оказался довольно интересным. Иногда я даже задерживал дыхание, ожидая, что президент придет в ярость, однако этого так и не случилось. Он вел себя как обычный человек, а не диктатор, и большая часть беседы прошла в уважительном и спокойном тоне. Конечно, президент аль-Башир согласился на предложение не сразу, однако через несколько месяцев он принял предложение ООН о большом пакете поддержки.

9 июля 2011 года народ Южного Судана отпраздновал свой первый День независимости. Пять дней спустя Генеральная Ассамблея приняла Республику Южный Судан в качестве сто девяносто третьего члена ООН. Я полетел в Джубу, чтобы присутствовать на торжественной церемонии в надежде, что предводители повстанцев теперь займутся строительством новой страны и перестанут терзать собственный народ, лишая его всякой перспективы.

День независимости прошел на большом подъеме: праздник начался сразу после полуночи взрывом ликования и радости. К рассвету люди стали заполнять трибуны футбольного стадиона в Джубе и прилегающую к нему площадь Свободы. Около трехсот тысяч человек присутствовало там в тот день. Молодежь забралась на деревья, чтобы лучше видеть происходящее; зрители пели, танцевали и плакали, когда был поднят национальный флаг, а оркестр заиграл недавно написанный гимн страны. Это стало одним из самых ценных моментов в моей дипломатической карьере. ООН, наши партнеры и я много работали, чтобы создать самую молодую в мире страну и положить конец опустошительной двадцатиоднолетней гражданской войне с Хартумом, в которой погибло более 1,4 млн человек. Суданские запасы нефти, залегающие преимущественно в Южном Судане, стали причиной конфликта и поводом продолжать его. Я рассчитывал, что с обретением страной независимости и в присутствии аль-Башира война закончится.

На церемонию в тот день собралось столько мировых лидеров, что пришлось построить специальную трибуну, чтобы разместить их всех. Десятки африканских правителей сидели тесными рядами под палящим солнцем. Великобританию представлял министр иностранных дел Уильям Хаг, а США – постпред в ООН Сьюзан Райс. Старые противники Салва Киир и Омар аль-Башир вступили на трибуну вместе, под гром аплодисментов. Я был удивлен и таким приемом, и тем, что они сидели рядом на протяжении церемонии. Солнце жгло беспощадно, и я, слушая президента Генеральной Ассамблеи Йозефа Дейсса, уже вспоминал, каковы первые симптомы теплового удара. Сложно было представить, как огромное количество людей живет в таких условиях.

Вскоре наступила моя очередь говорить. «Вы оба принимали трудные решения и шли на компромиссы, – сказал я. – Ваше присутствие здесь сегодня подтверждает вашу общую приверженность миру и партнерству». Далее я обратился ко всему народу Южного Судана, призывая не терять надежды, несмотря на политическую нестабильность и нищету. «Нельзя недооценивать значительный потенциал Южного Судана, стойкость и одаренность его народа, изобилие природных ресурсов, гигантские площади пригодных для земледелия земель и те возможности, которые дарит Нил, протекающий по территории страны. Южный Судан может стать процветающим, продуктивным государством, способным удовлетворять нужды своего населения». «Но только, – подумал я, – если его лидеры искренне пойдут на сотрудничество».

Церемония была трогательной, но еще и очень долгой. В середине мне пришлось уйти, чтобы лететь в Аддис-Абебу и успеть на самолет обратно в Нью-Йорк. Однако в аэропорту образовалась пробка. Минимум тридцать частных самолетов стояли на взлетно-посадочной полосе в одной из беднейших стран мира, и мой оказался заблокирован. Я подумал: «Кого из мировых лидеров можно попросить «подбросить» меня до Америки». К счастью, мы заметили самолет главы ЮНАМИД на краю полосы, и я улетел на нем – так мне удалось попасть в Аддис-Абебу вовремя.

Политическая ситуация в Южном Судане так и не привела к формированию единого правительства. Фракции продолжали возникать и распадаться, мешая установлению стабильности в самой молодой в мире стране. За месяц после празднования на площади Свободы триста человек погибли в этнических стычках в провинции Джонглей. Судан и Южный Судан продолжали свою бесконечную войну. Как и в Дарфуре, они боролись за природные ресурсы – на этот раз залежи нефти; сюда же накладывалась расистская ненависть Хартума к чернокожему населению Южного Судана.

Вскоре после прекрасной праздничной церемонии в честь Дня независимости президент Киир приказал своим войскам захватить нефтяные поля в Южном Судане, требуя от президента аль-Башира согласия на переговоры по выделению Джубе ее доли прибыли от экспорта нефти. Аль-Башир пригрозил военными действиями. Я позвонил Кииру и попросил его уступить. В ответ он обратился к парламенту Южного Судана со следующими словами: «Генеральный секретарь Пан Ги Мун попросил меня отдать нефтяные поля, но он не мой командующий». Это было предупреждение международному сообществу, что он не потерпит вмешательств.

К этому моменту повстанческие группировки тоже возобновили войну, и десятки тысяч людей опять бежали из своих домов. Я виделся с президентом Кииром еще раз, на саммите Африканского союза в 2012 году, и попросил его о короткой беседе. Думаю, он понял, о чем пойдет речь, потому что плечи его упали, а лицо стало каменным. «Господин президент, – сказал я, – вы больше не лидер фракции. Вы глава суверенной нации. Ваша страна совсем недавно родилась. На вашем месте я сосредоточился бы на внутренних делах и общественном порядке вместо того, чтобы враждовать». С удивлением я слышал, как крепнет мой голос: «Вы должны сконцентрироваться на политической стабильности и развитии».

Я всегда ощущал особую близость с Южным Суданом, и потому алчность президента Киира выводила меня из себя. По его вине тысячи людей погибли и более миллиона стали беженцами – и это в тот момент, когда их жизнь вроде бы должна была наладиться. Президент Киир почувствовал себя крайне неуютно. Он не ответил мне, и я не мог сказать, пристыжен он или просто раздумывает. Я решил, что мое послание так или иначе дошло до него. Я вышел за рамки полномочий генерального секретаря ООН, обратившись к главе государства в такой резкой форме, однако я знал, что это необходимо, чтобы положить конец кровопролитию и нестабильности в регионе.