Текст книги "Объединение наций в разделенном мире. Трудный путь к консенсусу"

Я никогда не забуду своего визита в Сирт той осенью. Встреча с Кадаффи была странной, и я помню ее очень отчетливо. Царь Царей встретил меня в одном из своих роскошных шатров, которые обожал, потому что они напоминали ему о бедуинских корнях. Безумие постепенно овладевало им – об этом свидетельствовало обилие охраны вокруг шатра и следы пластических операций, изменивших лицо Каддафи. Пока я говорил, он озабоченно ловил мух и требовал, чтобы его звали Царем Царей Африки. Каддафи явно испытывал презрение и к ООН, и к собственному народу.

Восстание ширилось, и я надеялся, что он доверится мне достаточно, чтобы прислушаться к моим доводам. Когда мы беседовали в середине февраля 2011 года, я убеждал Каддафи остановить военный ответ на гражданские протесты. Я предупреждал, что западные страны рассматривают вариант с применением силы. Однако он проигнорировал мои слова. Диктатор отправил танки и даже самолеты, чтобы разогнать множащиеся демонстрации. ООН в Нью-Йорке и Женеве оказалась в тупике. Весь мир ждал, пока Генеральная Ассамблея, Совет Безопасности и Совет по правам человека составят проект резолюции для рассмотрения государствами-членами. Особенно трудная задача стояла перед Советом по правам человека, потому что Ливия являлась тогда его участником.

Руководствуясь совестью, я занял сторону демонстрантов, которые широко заявляли о своих требованиях на улицах и в интернете. Против воли региональных правительств, я снова и снова призывал их – публично и в частном порядке – обеспечить своим гражданам соблюдение прав человека, вместо того чтобы подавлять протесты. Однако мое слово не имело силы закона. А те, у кого эта сила была – пять постоянных членов Совета Безопасности, – зашли в тупик в формулировании реакции на углубление кризиса в Ливии.

Одностороннее эмбарго на поставку вооружений было лишь маленьким шагом в общих усилиях защитить мирных граждан, и его оказалось недостаточно, чтобы противодействовать правительству в накоплении оружия и использовании иностранных наемников. Лондон, Париж и Вашингтон настаивали на том, что долг Совета Безопасности – вмешаться, применив пока не апробированную инициативу R2P, «обязанность защищать». R2P была принята на Всемирном Саммите ООН в 2005 году с целью предупреждения геноцида, угроза которого уже нависла над Ливией.

Опираясь на параграф VII Устава ООН, члены совета придирчиво разрабатывали резолюцию, разрешающую принятие «всех необходимых мер» – эвфемизм, подразумевающий применение силы. Невзирая на R2P, Москва и Пекин не рассматривали возможность военного вмешательства в то, что считали «внутренними делами» страны. Тем не менее 26 февраля 2011 года Совет Безопасности принял судьбоносную резолюцию 1970, накладывающую эмбарго на поставки вооружений, запрет на пересечение границ и заморозку ливийских активов. Три недели спустя Совет принял – с пятью воздержавшимися – резолюцию 1973, по которой над Ливией устанавливалась бесполетная зона.

Поначалу Арабская весна вдохновила весь мир как воплощение фундаментального принципа ООН о самоопределении. Президенты Туниса и Египта ушли в отставку, но Каддафи скрывался где-то в своей стране. Я радовался каждой новой победе: в Саудовской Аравии женщины получили право голоса и возможность выдвигаться на выборные посты; в Алжире закончилось двадцатилетнее военное положение; старый режим – диктатуры в Тунисе, Ливии, Египте и Йемене – лишился власти. Даже монархи, крепко державшиеся за свои страны, немного ослабили «хватку» – сначала.

Однако за каждым шагом вперед следовал шаг назад. В странах Персидского залива демонстрации жестоко подавлялись. По всему региону даже умеренные выступления, не нарушавшие законодательства, встречали сопротивление властей. Имущественное неравенство, этнические и религиозные конфликты по-прежнему беспокоили население региона. С нарастающей тревогой я наблюдал за тем, как в ходе реакции на Арабскую весну люди продолжают гибнуть, потоки беженцев растут и огонь все еще горит.

21 февраля 2011 года один из сотрудников вбежал ко мне в кабинет с сообщением из миссии Ливии в ООН, располагавшейся всего в квартале от штаб-квартиры. Ибрагим Даббаши, заместитель постпреда Ливии в ООН, отказался сотрудничать с правящим режимом. Всего более десяти ведущих ливийских дипломатов по всему миру единогласно выступили с обличением режима Каддафи. «Мы убеждены: то, что происходит сейчас в Ливии, – это преступление против человечества, военное преступление, – сказал Даббаши репортерам. – Мы считаем недопустимым и дальше хранить молчание… Мы должны донести слова ливийского народа до всего мира». Очень скоро его выступление передали по телевидению.

Я был поражен. Дипломаты крайне редко обращаются против правительств, чьи интересы представляют. Однако передо мной был достойный человек, обличающий кровавый режим. Он и раньше мне нравился, а теперь я еще сильнее его зауважал. Я был рад, когда он стал ливийским постпредом после падения Каддафи. Режим пережил целую волну разоблачений и отречений. На следующий день, 22 февраля, Арабская лига изгнала Ливию из числа стран-членов. (3)

Постпред Ливии в ООН Абдель Рахман Шалгам не отрекся вместе с остальными. Однако он обратился к Совету Безопасности на официальном совещании три дня спустя, и из его заявления было ясно, что и он настроен против Триполи. Я сидел во главе подковообразного стола на всем протяжении эмоциональной дискуссии об ухудшающейся ситуации в Ливии. Я настаивал на том, чтобы государства-члены СБ отказались от преследования собственных интересов и подумали о жизнях сотен тысяч ливийцев. В конце совещания слово получили послы стран, о которых шла речь, – обычно они защищают свои правительства и «разъясняют» ситуацию. Однако в тот день этого не произошло.

Только начав говорить, ливийский постпред Шалгам, который с самого начала выглядел очень плохо, вдруг разразился слезами. «Прошу, ООН, спасите Ливию!» – кричал он. Он умолял Совет Безопасности ввести бесполетную зону, чтобы не позволить наемникам и ливийской авиации бомбить мирных жителей. «Нет кровопролитию! Нет убийствам невинных! Мы хотим от вас решительной, немедленной и храброй резолюции». Это историческое событие в прямом эфире транслировалось по телевидению.

Шалгам знал Каддафи с детства, и я понимал, что он совершает, хотя и оправданное, но практически невероятное предательство своего «брата Каддафи». Пока постпред Шалгам утирал слезы платком, другие дипломаты столпились вокруг него, хлопая по плечу, пожимая руку, целуя в щеки и обнимая. В совещании был объявлен перерыв; представители более десятка стран торопились утешить и поздравить его. Я тоже подошел и взял руку постпреда Шалгама в свои, коротко его обнял и сказал слова ободрения. Момент был очень трогательным.

Я не представлял себе, что когда-нибудь увижу в ООН такую эмоциональную сцену.

Это был самый невероятный момент за всю мою дипломатическую карьеру. «Мы стали свидетелями небывалой сцены в Совете Безопасности ООН; поистине исторического события. Ливийский посланник обратился к нам с горячей просьбой о помощи», – сказал я журналистам, собравшимся с микрофонами сразу за дверями зала. Ранее в тот день в Женеве Совет по правам человека проголосовал за исключение из него Ливии, которая, как ни странно, являлась его членом.

Я настаивал, чтобы Совет Безопасности предпринял решительные действия: пятнадцать его членов все еще продолжали сложные переговоры по применению R2P. Впервые этой концепции предстояло пройти военную проверку, а она являлась одним из важнейших, определяющих принципов предыдущего десятилетия. Западным странам удалось наконец убедить Россию и Китай воздержаться и не накладывать на нее вето в обмен на обещание не пытаться устранить Каддафи. Историческая резолюция 1972 была принята без особого энтузиазма 17 марта, пять из пятнадцати членов СБ – Китай, Россия, Бразилия, Германия и Индия – воздержались. (4)

Два дня спустя в Париже я присутствовал на международном совещании по Ливии под председательством президента Франции Николя Саркози. Спикеры один за другим повторяли, что их страна поддерживает народ Ливии и не собирается далее признавать режим Каддафи. Сидя напротив президента Саркози, я начинал скучать, поскольку речи ничем не отличались друг от друга. И вдруг я вздрогнул, услышав, как президент грубо крикнул: «Absolument pas!» (Ни в коем случае!) Все были поражены. Мне стало ясно, что так президент отреагировал на рекомендацию своего советника, бывшего постпреда в ООН Жана-Давида Левитта, продлить совещание, потому что в списке остается еще много выступающих. Саркози объявил, что слово будет предоставлено только главам государств и правительств.

Очень скоро он опять вмешался в ход выступлений. «Ça suffit!» (Хватит!) – выкрикнул президент ко всеобщему изумлению. Саркози сказал, что оставшиеся получат возможность опубликовать письменное заявление, и резко оборвал совещание. Было без нескольких минут шесть часов вечера, и президент попросил меня о совместной пресс-конференции на улице. По пути туда меня останавливали другие главы государств, поэтому Саркози вышел к прессе один и заявил на весь мир, что в данный момент самолеты НАТО и французских военно-воздушных сил вторглись в воздушное пространство Ливии с целью исполнения резолюции Совета Безопасности ООН. Видимо, эту драматическую сцену он заранее тщательно спланировал. По настоянию французского президента – считавшего, что такая демонстрация силы повысит его популярность, – военные самолеты направлялись на вооруженные подразделения к югу от Бенгази и другие цели, преследуя задачу лишить Ливию обороноспособности. Арабская весна распространялась на восток, и границы уже не сдерживали ее.

Пока и Совет Безопасности, и я занимались вопросом Ливии, в Даръа, небольшом городке на юго-востоке Сирии, была арестована и подверглась пыткам группа подростков, вдохновленных Арабской весной и создававших антиправительственные граффити. Как и в Египте, арест вызвал мирные демонстрации. Однако сирийский народ последним пошел на столкновение с режимом, и президент Башар Асад успел подготовиться. Протест был быстро и жестоко подавлен, и мало кто за пределами Даръа обратил на него внимание.

Одновременно в Персидском заливе около десяти тысяч бахрейнских шиитов собрались на Жемчужной площади, требуя экономического равенства, политического представительства и соблюдения прав человека от монархии Халифы. Они рискнули даже потребовать отречения от власти правящей семьи или перехода к конституционной монархии. Протесты не были очень масштабными, но ведь и Бахрейн невелик. Реакция наступила незамедлительно: 16 марта 2011 года двухтысячная армия Совета по сотрудничеству в Персидском заливе напала на демонстрантов при поддержке вертолетов и бронетранспортеров. Около ста диссидентов погибли, сотни были арестованы и подверглись пыткам. Тысячи людей лишились работы из-за своей политической деятельности.

Я был намерен посетить Северную Африку и 20 марта приземлился в Каире. В соседней Ливии продолжались беспорядки, однако основная буря уже миновала. Военная хунта под предводительством маршала Мухаммеда Тантави обещала вернуть власть гражданскому правительству: народу предстояло избрать его в следующие шесть месяцев. Но мне показалось странным то, как военные встретили меня. Обычно генерального секретаря принимают незамедлительно, мне же велели подождать. Эти люди нуждались в поддержке международного сообщества, и их действия не являлись продуманными ни политически, ни стратегически.

Генерал Тантави держался спокойно и вежливо, говорил очень мягко. Я даже удивился, насколько благоприятное впечатление он производил. Я передал ему и бывшему вице-президенту Омару Сулейману свою настойчивую рекомендацию как можно скорее сменить военное правительство на гражданское. Он заверил меня, что не собирается оставаться в политике и предпочтет вернуться в казармы.

На улице, на площади Тахрир, по-прежнему стояли демонстранты: протесты продолжались, но уже не такие ожесточенные. Я собирался обратиться к митингующим. Я знал, что мою речь будут транслировать на весь арабский мир, и составлял ее так, чтобы внушить надежду и мужество всем, кто стремится к демократии и равноправию. Это был радостный, чудесный день. «Куллена масрейим, – сказал я. – Сегодня мы все египтяне». Я намеренно сделал эту отсылку к посту в «Фейсбуке», с которого начались протесты в Каире, а также к знаменательной речи Джона Ф. Кеннеди 1963 года, «Их бин айн Берлинер», где он выступил с обличением коммунизма.

«Это момент Египта», – сказал я сотням тысяч человек, стоящим передо мной, и еще миллионам перед телевизорами. «Вам хватило мужества выступить за справедливость, заявить о своих правах и достоинстве, вместе подняться во имя египетского народа, чтобы построить лучшее будущее для всех, молодых и старых, женщин и мужчин, мусульман и коптов, от дельты до верховий Нила». Я сделал паузу для неожиданных аплодисментов. «Я надеюсь, что возрождение Египта приведет к возрождению Ближнего Востока – Ближнего Востока со справедливостью для всех, Ближнего Востока мирного и процветающего».

Всякий раз, бывая в этом регионе, я призывал правительства и общество прислушиваться к молодежи, глубоко обеспокоенной своим будущим. У многих юношей и девушек не было образования, а те, у кого оно было, не могли найти подходящей работы или заработать достаточно, чтобы жениться и завести собственные семьи. Две трети арабского населения региона находится в возрасте до тридцати лет. Такая демография способна, как американское поколение бэби-бумеров, сформировать экономику и культуру на несколько десятилетий вперед.

Вдохновленные Магрибом, начали протестовать жители Бахрейна, Саудовской Аравии, Ирака, Иордании, Западного Берега, Ирана, Джибути, Судана, Кувейта, Марокко, Мавритании и Йемена. В некоторых странах демонстрации затихали сами по себе, но в основном правительства подавляли их – более или менее жестко. События развивались с такой скоростью, что дипломаты в Нью-Йорке, постоянно находившиеся на связи со своими столицами, тем не менее отслеживали их еще и по телевидению и соцсетям. Я восхищался борьбой народов за права человека и достойную жизнь. Удивительно было наблюдать за такой широкой волной возрождения надежд и политического активизма, нередко обходившегося очень дорого. Я был решительно настроен помогать демонстрантам всеми средствами, имеющимися в распоряжении ООН.

Спустя два дня после окончания операции НАТО в Ливии, 31 октября 2011 года, я на несколько часов прилетел в Триполи, чтобы встретиться с персоналом ООН и самопровозглашенным правительством – Переходным национальным советом (ПНС). Я сказал ПНС, что для них жизненно необходимо избавиться от гигантских запасов вооружений, накопленных Каддафи, от боеприпасов до артиллерии и ракет «земля-воздух», которые могут сбивать пассажирские самолеты. Ливийское оружие уже поставлялось в зоны других конфликтов в Африке, и важно было положить конец этой смертоносной торговле.

Пока в Ливии царил хаос, Каддафи удалось скрыться. Два месяца спустя диктатора вытащили из дренажной трубы в его родном городе Сирте и убили, причем неясно кто – разозленные ливийцы, сторонники ПНС, или его собственные телохранители. Тем не менее русские сочли, что американцы и европейцы их обманули, нарушив обещание не использовать прецедент R2P как прикрытие для смены режима. Москва заявила, что больше не будет рассматривать применение каких-либо военных мер в рамках принципа R2P. Эта позиция вскоре привела к серьезным последствиям, когда сирийский народ поднялся против своего правительства.

Мы знали, что Арабская весна вызовет беспорядки в Сирии. Башар Асад не допускал никакой оппозиции и никаких вызовов своему единоличному правлению. Из всех членов ООН у Дамаска было больше всего нарушений прав человека, и я беспокоился, что протесты приведут к жесткой реакции. В 2011 году я еще не мог знать, что мирные демонстрации спровоцируют гражданскую войну, которая продолжит полыхать спустя десятилетие, приведя к беспрецедентной гуманитарной катастрофе. Религиозные экстремисты наводнили Сирию, соседние страны принимали одну из сторон конфликта. Сотни тысяч сирийцев были убиты, половина населения превратилась в беженцев, экономика страны оказалась полностью разрушена. Сложились идеальные условия для садистского «Исламского Государства и Леванта», которые погрузили страну в хаос и терроризировали население страшными убийствами, сексуальным рабством и принуждением к переходу в другую веру.

И снова ООН находилась в тупике, поскольку двое из постоянных членов Совета Безопасности не собирались поступаться своими национальными интересами, чтобы спасти страну. США, Франция и Великобритания опасались дальнейшей дестабилизации на Ближнем Востоке и особенно беспокоились за своих союзников – Турцию, Иорданию и Израиль. Однако Россия блокировала все проекты резолюции, не обращая внимания на эскалацию насилия. Пекин также отказывался от вмешательства во внутренние дела – следствие его позиции по Тибету. Москва, с самого начала поддерживавшая режим Асада военными и политическими методами, защищала свою морскую базу в Тартусе – единственный зарубежный российский порт, не замерзающий на шесть месяцев ежегодно.

Таким образом, западные правительства поддерживали сирийскую оппозицию, что становилось все сложнее, по мере того, как к борьбе присоединялись повстанцы, а затем и религиозные экстремисты. Однако Москва и Пекин упорствовали в своем отказе рассматривать применение доктрины R2P, приводя в пример Ливию. Тегеран также стоял на прежних позициях, оказывая сирийскому режиму логистическую, техническую и финансовую поддержку, а также обучая сирийских военных. Иран поддерживал тесные отношения и с Башаром Асадом, и с его отцом, Хафезом Асадом, правившим Сирией железной рукой почти три десятка лет. Хотя Тегеран мог оказать давление на сирийское правительство, его руководство не собиралось этого делать.

8 июня 2012 года, в кулуарах Токийской конференции по Афганистану, у меня состоялся напряженный разговор с министром иностранных дел Ирана Али Акбаром Салехи. «Иран может сыграть важную роль в деэскалации гражданской войны, – сказал я, – и очень важно, чтобы Тегеран участвовал в мирном процессе по Сирии, проходящем в Женеве». С учетом пятнадцати тысяч жертв, насчитывавшихся на тот момент, я просил его внушить Асаду, что его международный приоритет – остановить насилие.

«Позиция Ирана неизменна», – ответил Салехи, признавая то, что он называл «оплошностями и промахами Дамаска». Тем не менее министр сказал, что Тегеран не будет настаивать на выборах, потому что считает это узурпацией прав сирийского народа. Иран «поддерживает президента Асада как человека, поскольку он – основной столп шатра и без него шатер рухнет», как он выразился. Салехи предупредил, что устранение Асада может дестабилизировать регион, особенно Ливан, «склонный к волнениям».

Поддержка Тегерана сделала Асада неуступчивым, даже высокомерным. Я сказал министру Салехи, подавляя гнев, что «с учетом масштабов разрушений президент Асад утратил моральное доверие и легитимность». Когда мы разошлись, я был очень зол от того, что не добился поддержки от Ирана, и в то же время рад, что выразил свое истинное мнение. Я знал, что битва за Сирию намного сложнее судьбы отдельного человека.

21 августа 2013 года зловещий губительный ветер пролетел по восточной Гуте, пригороду Дамаска, где и без ядовитого газа было довольно бед. Среди ночи сирийские солдаты выпустили от восьми до двенадцати ракет по району, контролируемому повстанцами. Ракеты были российского производства, но с изготовленными на заказ боеголовками, содержащими до шестидесяти литров мощного отравляющего вещества зарина. Пока город спал, ядовитый газ нервнопаралитического действия без цвета и запаха распространился по густонаселенному району. Не было никаких предупреждений, перед тем как ситуация вышла из-под контроля. Зарин убивает, парализуя мышцы, – технически жертвы погибают от удушья, потому что в их легкие не может попасть воздух. Погибло не менее тысячи пятисот мирных граждан, пострадало пять тысяч, включая огромное количество детей. Смотреть на фотографии жертв со стеклянными глазами, в судорогах пытавшихся сделать вдох, было невыносимо. Трупов было столько, что их раскладывали на простынях прямо на улице, хотя соседи и старались оказать им все традиционные почести. По количеству жертв атака оказалась самой масштабной со времен применения отравляющего газа в ирано-иракской войне 1980-х годов.

Дамаск отрицал, что использовал зарин, и настаивал на том, что это оппозиционеры применили химическое оружие, чтобы ввести в заблуждение международное сообщество. Однако было известно, что сирийские военные давно накапливали его, и их подозревали в применении зарина в других местностях, где проходили выступления против сирийского режима. Международная команда экспертов ООН по химическим вооружениям уже находилась в стране и расследовала предположительные случаи применения этого вещества. Они потребовали разрешения немедленно посетить Гуту. Правительство сначала дало согласие, но Башар Асад, видимо, повторял старый трюк Саддама Хуссейна: тянуть и уклоняться. Практически сразу же после того, как я объявил об отправке экспертов в Гуту, Дамаск начал избегать исполнения обещаний. Правительство не одобрило условия инспекции, препятствуя нашим попыткам доставить в Гуту международную команду. Разъяренный, я потребовал от армии и повстанцев прекращения огня, чтобы инспекция могла работать. С 26 по 29 августа обе стороны прекращали огонь на пять часов ежедневно, давая тем самым нашей команде возможность брать образцы почв и крови у жертв и крупного рогатого скота.