Текст книги "Объединение наций в разделенном мире. Трудный путь к консенсусу"

Одно из моих главных достижений за десять лет на посту Генерального Секретаря ООН – это международное соглашение по борьбе с глобальным потеплением, спровоцированным человеком. Я отстаивал положения, легшие в основу Парижского соглашения по климату 2015 года задолго до того, как мировые правительства согласились ограничить выбросы парниковых газов. Еще мальчиком в Корее я часами гулял по сельской местности. Это было сразу после войны, и природа была единственным, что у нас осталось. Я мог бродить целый день, натыкаясь на маленькие ручейки, бежавшие среди травы и камней. Я вставал на колени перед потоком, руками зачерпывал холодную чистую воду и пил. Будет ли эта роскошь доступна моим внукам?

Я не рассматривал серьезно вопрос изменения климата вплоть до начала моей предвыборной кампании на пост генерального секретаря ООН. Я знал о надвигающемся кризисе, но, должен признать, он являлся лишь одной из десятков проблем в моем портфолио. Но мне очень скоро стало ясно, что каждая цель ООН – от ликвидации нищеты и вооруженных конфликтов до производства продуктов питания и питьевой воды – зависела во многом от стабильного климата, то есть столетий одинаковых температур и количества осадков.

Невозможно было игнорировать таяние полярных ледяных шапок, перепады температур, исчезновение видов и их экосистем, наступление пустыни на тридцать миллионов акров земли или миллионы долларов, которые расходовали страны, следующие девизу «экономическое развитие в первую очередь». Северное полушарие страдает от жары летом и холода зимой, Южное – от высушивания урожаев и повышения уровня океана. Изменение климата – угроза миру и безопасности на планете. В 2006 году такие взгляды еще не были распространены повсеместно, но я тем не менее объяснял каждому дипломату и министру, что изменение климата будет моим приоритетом, если меня изберут генеральным секретарем.

Как только я обосновался в своем переходном офисе, то сразу взялся за эту проблему. Я обратился к Бобу Орру, старшему советнику Кофи Аннана, который работал со мной в переходный период. Боб – американец, красноречивый, с опытом работы в науке и международных отношениях, и я восхищался его острым умом и способностью видеть проблему реалистично и в полном объеме. Я попросил его сказать откровенно, каковы шансы у кампании по борьбе с изменением климата.

– Климат – серьезный вопрос, который необходимо поднять, – ответил он. – Однако это будет крутой подъем в гору.

Его слова не очень вдохновляли, но он, по крайней мере, не сказал, что шансы «нулевые». Я решил, что стоит сосредоточить политические усилия на одном вопросе, если он скажется на жизнях всех наших детей и внуков.

Это была фундаментальная глобальная проблема, требующая глобального решения.

Вопрос о повышении выбросов двуокиси углерода был крайне непопулярным среди государств-членов ООН; немногие были готовы отказаться от немедленного экономического роста ради предотвращения гипотетической угрозы в будущем. Многие развивающиеся страны, включая Корею, в процессе быстрой индустриализации считали столбы дыма над фабричными трубами гарантией процветания. Потому процесс по ограничению выбросов зашел в тупик. Последним крупным соглашением по климату являлся Киотский протокол от 1997 года. Конечно, этого было недостаточно, потому что ключевые развитые державы, такие как США, не являлись участниками протокола, а основные развивающиеся страны, например Китай и Индия, не были обязаны сокращать выбросы по его условиям. Без снижения выбросов в этих странах планета продолжила бы поджариваться.

Даже в отсутствие очевидной политической подоплеки, вопрос об изменении климата подвергался стратегической оценке в государствах-членах ООН, особенно промышленных державах. Они не были готовы пойти на соглашение, влекущее экономические последствия. Даже развивающиеся страны, которые внешне только выигрывали от него, выражали недовольство тем, что от них ждут замедления прогресса, в то время как другие успели выжечь себе путь к процветанию.

Этот гордиев узел я попытался распутать, применив лучшие инструменты из своего арсенала: энтузиазм, сострадание и настойчивость. Я говорил об изменении климата практически повсюду, куда ездил, выступая и на коротковолновых радиостанциях в Центральной Африке, и с трибун форумов по безопасности в Центральной Азии. Я произнес не меньше сотни речей по изменению климата за первые два года на посту, и провел бессчетное множество частных бесед с мировыми лидерами. Я не стеснялся поднимать этот вопрос даже перед абсолютными скептиками.

Вопрос об изменении климата я затронул и на одной из первых, и, возможно, самых важных встреч с президентом США Джорджем У. Бушем 16 января 2007 года. Практически все мои советники рекомендовали не касаться его в первом разговоре с таким высокопоставленным лидером. Они беспокоились, что наши отношения начнутся не лучшим образом и потом останутся сложными. Однако я решил все-таки поднять этот вопрос после того как Иво де Бор, возглавлявший Секретариат Рамочной конвенции ООН по изменению климата (РКИК), прилетел из своей штаб-квартиры в Бонне в Нью-Йорк, чтобы попросить меня об этом. Орр, обсуждавший темы разговора с персоналом Белого дома, просто записал «Приоритеты ООН».

На встрече в Овальном кабинете я затронул ряд ожидаемых вопросов, включая отношения США и ООН, Дарфур и другие зоны конфликтов. И только после этого сообщил Джорджу У. Бушу, что климатическая проблема достаточно серьезна и требует непосредственного внимания. К моему удивлению, он стал защищаться. Президент США сказал, что страна не может снизить выбросы больше, чем на свою справедливую долю. Он также напомнил про Индию и Китай. «США тратят миллиарды долларов на технологии для борьбы с изменением климата, которыми мы делимся с остальным миром, – сказал президент Буш. – Я не уверен, что когда-нибудь будет достигнуто международное соглашение по данному вопросу». Хотя разговор не был серьезной дискуссией, он положил начало взаимодействию с ключевой державой в данной сфере.

Когда я после встречи выступал перед журналистами в Белом доме, все они спрашивали меня об изменении климата. Они знали, что вопрос острый – вероятно, именно поэтому помощники убеждали меня не затрагивать его. Они не хотели, чтобы остальные сферы сотрудничества между США и ООН ушли в тень или чтобы создалось впечатление, что мы с Бушем поспорили. Однако пресса оценила мою стойкую позицию и храбрость в разговоре с президентом – и с человеком, семья которого давно занималась нефтяным бизнесом.

Я хотел пригласить Буша на саммит мировых лидеров. Сначала он не согласился, но я сказал, что без его участия все наши усилия будут бесполезны. Я совершенно точно не хотел нового соглашения по климату без участия ключевых держав. Поэтому я надавил на сопротивляющегося лидера США, лично передав ему приглашение во время нашей второй встречи 17 июля 2007 года. «Господин президент, – сказал я ему, – вы первый глава государства, которому я вручаю приглашение лично. Успех саммита зависит от вашего присутствия».

– Да вы меня подкупаете! – рассмеялся он.

Госсекретарь Кондолиза Райс добавила:

– Похоже, вы добились своего, господин генеральный секретарь. Это означает «да»!

Восемьдесят мировых лидеров съехались в Нью-Йорк 24 сентября 2007 года для беспрецедентной дискуссии по изменению климата. Однако президент Буш отказался выступить перед Генеральной Ассамблеей на однодневном саммите, поставив меня тем самым в неловкое положение.

Я проконсультировался с госсекретарем Райс, и она посоветовала мне устроить неформальный рабочий ужин с небольшой группой глав государств и правительств. Несмотря на неловкость, я действительно пригласил около тридцати мировых лидеров, представляющих каждый из континентов, на неофициальный ужин в ООН. К выбору представителей тридцати восьми малых островных развивающихся государств (МОРАГ) я подошел с особенной щепетильностью. Эти страны – включая Кубу, Фиджи и Сейшелы – занимали наиболее эмоциональную позицию на переговорах по климату, поскольку все постепенно уступали свои земли наступающему океану, а их граждане уже столкнулись с необходимостью болезненной адаптации, предстоящей всем нам.

Неудивительно, что ужин – с размеренными беседами за едой – оказался гораздо продуктивнее, чем официальная встреча. Я произнес вступительную речь; при обычных обстоятельствах за мной последовал бы президент США как лидер принимающей страны, но я знал, что он славится нетерпеливостью. Я сказал ему, что мы дадим сначала высказаться нескольким другим президентам и премьер-министрам, а он обратится к собравшимся после того, как выслушает их мнение. Конечно же, президент США сразу после своей речи попросил меня его извинить за то, что он покинет ужин до окончания. Как только ушел Буш, удалились и итальянский премьер-министр Сильвио Берлускони, и президент Франции Николя Саркози. Я был, скорее, разочарован, чем зол или даже удивлен. Единственными лидерами, досидевшими до конца ужина, оказались канцлер Германии Ангела Меркель и большинство представителей азиатских, африканских и островных государств. Однако мой план сработал: президент Буш выслушал искренние и проникновенные выступления людей, которых уважал.

Я обращался к теме изменения климата во время всех своих визитов в роли генерального секретаря и часто выбирал для посещения регионы, в которых эта проблема была актуальна, чтобы напомнить, какая им угрожает опасность. За Полярным кругом, на усыхающем Аральском море, на озере Чад и в бассейне Амазонки я видел эту угрозу и говорил о ней вслух. Я посещал предприятия, где принимались меры по борьбе с изменением климата: геотермальные заводы, фабрики на солнечных батареях, опреснительные установки и исследовательские лаборатории по всему миру. Я видел зеленые города и встречался с коренными народами, которые чувствуют особенную ответственность за свою землю – например, на Галапагосских островах. Мне кажется, их многовековые традиции заслуживают внимания и поддержки. Наконец, я обрел союзников в бизнес-сообществе, особенно в страховой индустрии, которая финансово заинтересована в снижении мощи природных катастроф и связанных с ними рисков.

Конференция сторон на Бали – официально Конференция сторон по Рамочной Конвенции ООН по изменению климата (РКИК), а неофициально КС-13 – открылась 3 декабря 2007 года. В тринадцатый раз представители государств встретились, чтобы обсудить климатический кризис и попытаться достигнуть соглашения по его преодолению. Далеко зайти нам не удалось, но я был полон решимости оживить этот процесс. Я подчеркнул тот факт, что климат – определяющее условие нашего времени, и горячо призвал делегатов искать компромиссы и творческие решения для разногласий. Как на большинстве конференций с обширным спектром проблем, двухнедельные переговоры должны были закончиться двухдневным саммитом. Я знал, что нам понадобится каждый час этих двух недель, чтобы выработать проект соглашения, который лидеры смогут принять.

Поначалу переговоры шли относительно неплохо. Новый премьер-министр Австралии Кевин Радд собственноручно передал мне документы, ратифицирующие Киотский протокол. После серии встреч с лидерами я уехал с конференции, чтобы нанести официальный визит в близлежащий Тимор-Лесте, недавно получивший с помощью ООН независимость от Индонезии; на территории страны на тот момент все еще были сосредоточены значительные силы Организации. Переговоры по КС не двигались, и многие делегаты уже устали от них. До самого конца конференции никаких подвижек не произошло.

На следующий день, в Тимор-Лесте, я получил срочное сообщение от Боба Орра о том, что переговоры на Бали под угрозой срыва. Я не мог этого допустить. Я немедленно полетел обратно на Бали и вместе с президентом Индонезии Сусило Бамбангом Юдойоно – бывшим миротворцем ООН – обратился к делегатам с призывом вернуться к работе. Атмосфера была крайне напряженной. Однако, когда мы вошли в зал конференции, делегаты встали и поприветствовали нас овацией. Я немного успокоился, поскольку это доказывало, что они тоже стремятся к заключению соглашения по климату. Я произнес еще одну убедительную речь, призывая делегатов «сделать свое домашнее задание ради человечества!» Однако работа только начиналась.

Поначалу переговоры зашли в тупик из-за того, что страны отказывались принимать условия, ограничивающие их экономический рост. Индустриализованные государства, в первую очередь США, не желали подписывать никаких соглашений, идущих, по их мнению, в разрез с их якобы справедливыми экологическими нормами относительно производства, сельского хозяйства и других секторов экономики. Ясно было, что развитые и развивающиеся страны будут играть по разным правилам. И индустриализованные государства хотели убедиться, что не окажутся в проигрышном положении по сравнению с относительно бедными, но с богатым потенциалом, такими как Индия и Китай. Они стояли за лояльные показатели по эмиссии.

Развивающиеся страны также не собирались соглашаться на ограничение их экономического роста. Десятки правительств напоминали, что богатые нации уже «выжгли» себе путь к процветанию, и они имеют право на такие же возможности для развития. Более того, мировые лидеры говорили, что их страны не смогут перейти на более экологичные практики без финансирования, обучения и предоставления технологий. Развивающимся странам было что терять: их теплый климат означал, что изменения сказываются на них в первую очередь, особенно в сельскохозяйственном секторе. Островные и прибрежные регионы уже сталкивались с резкими переменами погоды и наводнениями.

Делегаты «набросились» на Иво де Боэра, исполнительного директора РКИК, с такими острыми вопросами, что он был вынужден покинуть трибуну. США тормозили весь процесс, потому что остальные делегаты ждали реакции от Вашингтона. В какой-то момент американскую делегацию даже освистали! Недовольные делегаты собирались улетать с Бали и, не скрываясь, бронировали себе билеты прямо в разгар конференции. И вдруг произошло чудо. Заместитель госсекретаря США по демократии и международным делам Пола Добрянски, служившая при пяти демократических и республиканских администрациях, объявила, что США присоединятся к консенсусу. Индия и другие крупные экономики подтвердили свою приверженность достижению соглашения, и эти победы стали для конференции глотком свежего воздуха. При поддержке Вашингтона был быстро разработан проект, которому предстояло лечь в основу соглашения по климату.

Впоследствии я неоднократно спрашивал себя, почему Вашингтон изменил свою позицию на 180 градусов, но узнал причину лишь год спустя. 6 января 2009 года нас с женой пригласили на прощальный обед к президенту Бушу – это было за две недели до его ухода с поста. Я был удивлен и польщен, когда узнал, что президент пригласил только нас двоих. Обедать вчетвером оказалось очень приятно. Ближе к концу встречи президент рассказал, что Добрянски позвонила ему с конференции на Бали и запросила официальных инструкций. Джордж У. Буш сказал, что в тот момент подумал обо мне и велел ей «сделать, как хочет Пан». Я был признателен ему за то, что он, наконец, взял на себя ответственность и согласился сотрудничать с другими странами по вопросу изменения климата.

Наша первая встреча в Овальном кабинете и долговременное сотрудничество ООН и США принесли неожиданные плоды. Свое уважение и доверие ко мне президент Буш выразил, поддержав предложенные ООН показатели по эмиссиям. Я знал, что до соглашения еще далеко, однако это стало доказательством того, что США можно вовлечь в процесс с помощью тонкой личной дипломатии. Я понял, что мой подход работает. Когда 12 декабря 2015 года историческое Парижское соглашение по климату было, наконец, подписано, я в интервью «Нью-Йорк Таймс» особо поблагодарил президента Буша за его помощь в достижении этого соглашения.

Балийский проект стал первым шагом в обсуждении комплексного нового соглашения по климату, касающегося, прежде всего, снижения опасных выбросов. Я собрал команду экспертов, подчиненную непосредственно моей администрации, что было крайне необычно. В норме такие команды починяются департаменту развития или другим агентствам ООН. Сначала ее возглавлял Орр, а затем – венгерский эксперт по климату Янош Пастор. Очень скоро в нее вошли эксперты по экологичному бизнесу, экономике, дипломатии и т. д.

Мы решили сосредоточиться на небольших постепенных шагах, которые со временем наберут силу. Начали с лесов: совместно с премьер-министром Норвегии Йенсом Столтенбергом мы учредили Программу по сокращению выбросов в результате обезлесения и деградации лесов (СВОД). К моменту проведения Парижской конференции в 2015 году было учреждено еще несколько подобных инициатив. Каждая стала кирпичиком в стене, строящейся ради защиты нашей планеты. Я старался показывать личный пример, в частности, распорядившись раздавать маленькие бутылки воды в штаб-квартире ООН, и сократить потребление электроэнергии с помощью коррекции температурных показателей.

Критиков ООН вряд ли удивит тот факт, что главным нашим расходным материалом являлась бумага. Наши официальные документы – а их издается более десятка ежедневно – переводятся на шесть официальных языков (французский, китайский, английский, русский, испанский и арабский). Отчеты и протоколы заседаний могут занимать несколько десятков страниц, а в обычный день мы публикуем не по одному такому отчету. Департамент управления ООН сообщил мне, что если сложить их в стопку, то она дойдет до тридцать восьмого этажа, где находится мой кабинет! Невозможно подсчитать, сколько бумаги мы сэкономили, улучшив свои веб-сайты и сделав портал www.UN.org более удобным для работы; кроме того, я распорядился всегда печатать на обеих сторонах листа.

Мои частые перелеты провоцировали возмущение у тех, кто отрицает климатические изменения, вопрошавших, как может дипломат возглавлять решение такого вопроса, когда он сам летает по всему миру на самолетах, потребляющих тонны горючего, притом токсичного, и оставляющих за собой длинные углеродные шлейфы. Я сам задавал себе этот же вопрос, хотя и оправдывался тем, что делаю это ради борьбы с изменением климата. Даже в таких отдаленных местах, как Демократическая Республика Конго, я поднимал вопрос изменения климата, указывая на него как на корень многих национальных проблем. Значительная часть этой зеленой страны уже подверглась обезлесению, и Киншасе необходимо было вступить в международное соглашение по климату ради собственного безопасного и устойчивого будущего. Я был поражен и расстроен, когда узнал, что президент Жозеф Кабила не придает должного значения обезлесению и его влиянию на страну – безусловно, одну из самых зеленых в мире.

Однако происходили и обнадеживающие подвижки. Приход к власти президента Обамы дал новый толчок борьбе с вредными выбросами. В ходе предвыборной кампании он обещал изменить подход Вашингтона к вопросу об окружающей среде и упомянул даже о своей приверженности идеалам бывшего вице-президента и борца с изменением климата Эла Гора. Президент Обама выразил готовность вести переговоры и возглавлять процесс. Он принял участие в климатическом саммите, который я созвал в сентябре 2009 года в Нью-Йорке вместе с еще сотней других лидеров. Они лишь делали заявления, не принимая никаких обязательств, однако эти выступления выражали их позицию по важным вопросам. На тот момент саммит стал крупнейшим съездом мировых лидеров по климатической проблеме. Когда я в ходе него устроил неофициальный ужин, никто не ушел раньше времени, даже президент Обама.

За успехом конференции на Бали последовали КС-14 в Познани, в Польше, и КС-15 в Копенгагене. Декабрьский саммит 2009 года в Копенгагене в целом стал провальным. Мы начали мощную кампанию «Заключить сделку» – этот слоган службы ООН по климату и коммуникациям придумали для того, чтобы внушить правительствам ощущение необходимости и неизбежности. К сожалению, мы продолжали использовать этот лозунг еще долгое время после того, как стало ясно: достичь обязательного соглашения по сокращению выбросов углерода не удалось. Датская делегация, к сожалению, совершила ряд ошибок. Традиционно правительство, принимающее у себя конференцию, не просто предоставляет место для ее проведения – оно берет на себя ответственность за политическое и дипломатическое руководство процессом. В данном случае я возлагал большие надежды на Данию, которая много лет являлась глобальным лидером по экологическим и социальным вопросам.

Представители Копенгагена стремились спасти конференцию, приняв политическое соглашение, не налагающее на правительства обязательств, но лишь выражающее их намерения. В теории идея была неплохая, но на практике она не оправдала себя, потому что лишь несколько стран пригласили для участия в разработке проекта. Этот факт негативно истолковали другие участники конференции, решившие, что их оттеснили в сторону. Не были приглашены, например, Уго Чавес из Венесуэлы и многие другие лидеры, и их исключение из мероприятия омрачило ход переговоров. Что еще хуже, «Гардиан» опубликовала устаревшую версию соглашения. Такая утечка рассердила большинство делегатов, поскольку они узнали о происходящем из газеты – с ними даже не проконсультировались. Представители развивающихся стран чувствовали себя уязвленными – и справедливо. Я тоже начал беспокоиться, поскольку количество ошибок росло.

Датская принимающая сторона, конечно, желала добра, но к вечеру пятницы, 16 декабря, нашего второго и последнего дня работы, стало ясно, что соглашение достигнуто не будет. Атмосфера стала чуть ли не злобной. Я тем не менее призывал лидеров «заключить сделку», хотя и признавал все проблемы, препятствия и высокие ставки. Я постарался дать делегатам понять, что сознаю степень давления, оказываемого на них их странами, и политическую озабоченность. Чтобы привлечь на свою сторону развивающиеся страны, не торопившиеся присоединиться к консенсусу, индустриальные державы хотели подсластить пилюлю. США – их делегацию возглавляла госсекретарь Хиллари Клинтон, – Евросоюз и Япония обещали выделить 100 млрд долларов развивающимся странам до 2020 года, а затем – по 100 млрд долларов ежегодно. Однако из этого ничего не вышло.

Камнем преткновения стало то, насколько амбициозные планки по выбросам мы можем ставить – с учетом уровня глобального потепления, с которым готовы смириться. Я хотел, чтобы показатель роста температуры на Земле был не более 1,5 градусов Цельсия. Все значения выше этого, по мнению ученых, означали причинение непоправимого вреда нашей планете с непредсказуемыми последствиями. Островные и прибрежные государства горячо поддержали данный показатель, однако развивающиеся страны – главные загрязнители – настаивали на планке в 2 градуса Цельсия. Этот разрыв осложнял ход переговоров вплоть до самого Парижа. Я не понимал, почему столько стран ведут себя эгоистично. Теперь, когда мы заручились поддержкой США, требовалось такое же содействие от стран БРИКС: Бразилии, России, Индии и Китая, а президент Обама даже решил «заглянуть» на внутреннее совещание лидеров этих стран. Это немного подтолкнуло процесс, однако китайский премьер Вэнь Цзябао по-прежнему отказывался вести переговоры по данному вопросу. Хотя нет: он отказывался не вести переговоры, а брать обязательства.

Подталкиваемые сроками, датский премьер-министр Ларс Расмуссен, возглавлявший конференцию, президент Обама и я по отдельности посетили китайского премьера-министра у него в отеле. Ситуация была необычная. Как правило, иностранный лидер, находящийся в стране, посещает высшего представителя принимающего государства, но премьер-министр Вэнь этого не сделал. Наши визиты помогали достичь прорыва по Копенгагенскому соглашению. Я настаивал на том, что все правительства должны внести свой вклад в эту работу, и в особенности Пекин, потому что Китай – один из главных на планете источников выбросов, имеющий значительное влияние на Азию и возрастающее на Африку.

Я радовался тому, что возле конференц-центра продолжались мирные демонстрации в поддержку нашей борьбы – это было очевидным напоминанием о том, что народы планеты требуют влиятельных и устойчивых мер в отношении изменения климата. Правда, они не помогали вести диалог. Позднее я принял меры к тому, чтобы выделять больше мест на наших конференциях по климату для общественных и неправительственных организаций. Они союзники и партнеры ООН, и я питаю большое уважение к их позициям и участию. Моя точка зрения не снискала всеобщей поддержки, однако я надеюсь, что мои последователи тоже сочтут, что общественные и неправительственные организации заслуживают места за столом переговоров.

Когда под председательством министра Расмуссена начались неформальные переговоры, ключевые участники столпились в одной крошечной душной комнате. Обычные блюда с сандвичами и пирожными казались не к месту. Естественно, главы государств собрались там не для того, чтобы поесть, однако сорок лет дипломатической службы научили меня, что люди лучше идут на сотрудничество, если их хорошо накормить и напоить. Даже в этих условиях президент Обама выделился своим активным участием. Он работал над последним проектом политического соглашения на своем ноутбуке, который он носил с собой, и глава США на ходу обсуждал положения с другими делегатами. Я знал, что в долгосрочной перспективе поддержка Соединенных Штатов Америки имеет для нас жизненную важность, и рад был видеть воодушевление президента. После мучительных переговоров мы пришли к выводу, что достичь соглашения в Копенгагене не удастся. Недовольство витало в воздухе. Один из китайских делегатов даже повел себя недипломатично, начав критиковать нескольких глав государств и правительств в ходе переговоров.

От разочарования в комнате повисла тишина. Делегаты молчали, понимая, что не добились поставленной цели. В финальной резолюции Копенгагенской конференции не упоминалось никаких конкретных планок по выбросам; там лишь признавалась важность ограничения потепления атмосферы двумя градусами Цельсия – но не устанавливалась планка в 1,5 градуса. Некоторые представители маленьких развивающихся стран чуть не плакали. Однако большинство развитых стран и Китай остались глухи к их слезам. Когда премьер-министр Расмуссен открывал пленарное заседание, он спросил, имеются ли возражения по проекту резолюции. Естественно, они имелись. Вместо того чтобы высказаться «за» или воздержаться, многие спикеры вскочили с мест, чтобы заявить о них. Атмосфера сложилась отнюдь не дипломатическая; в зале царил раздор и негодование. Некоторые даже кричали и стучали по столам. Поднялся страшный шум, начался настоящий хаос.

Двумя днями ранее, на пленарном заседании, суданский делегат провел аналогию между политическим соглашением и Холокостом, заявив, что соглашение станет «самоубийственным пактом», который скажется на шести миллионах африканского населения. Его заявление было совершенно неприемлемо и многих оскорбило. Атмосфера озлобленности отравляла всех вокруг. Тем не менее стало еще хуже! В этот же день делегат Венесуэлы Клаудиа Салерно подняла вверх табличку со своим именем, чтобы попросить слова. Когда ее не вызвали, она начала стучать табличкой и сильно порезалась. Когда ей, в конце концов, дали слово, Салерно продемонстрировала всем окровавленную руку, отчего эмоциональный накал вырос еще на несколько градусов. В финале заседания премьер-министр Расмуссен, стукнув молотком в заключение своего заявления о том, что консенсуса добиться так и не удалось, буквально убежал с трибуны. Я остался один в этой неразберихе. Мы с Иво де Боэром решили держать удар. Множество разозленных и разочарованных делегатов – включая британского министра окружающей среды Эда Милибэнда, главного переговорщика от США Тодда Стерна и представительницу Евросоюза Бениту Ферреро-Вальднер – кинулись к сцене; некоторые указывали на меня пальцем, кричали и протестовали. Никогда за свою долгую дипломатическую карьеру я не переживал такого неловкого момента. Позднее, когда все успокоилось, я попросил Боба Орра проследить за тем, чтобы главному переговорщику от США передали мои глубочайшие сожаления, и Стерн после этого также принес извинение.

Я пригласил нескольких ключевых делегатов – от Кубы, Египта, Никарагуа, Венесуэлы и Индии, в числе прочих, – собраться отдельно, пока пленарное заседание временно прекращено. «Пожалуйста, – умолял я их, – вы должны согласиться. У конференции должен быть результат, и от вас зависит, спасем мы ее или нет». Они все сердились, но я намеренно стал спрашивать, какие у них есть идеи. Я знал, что в дипломатии очень важно уметь слушать, потому что многим людям достаточно того, чтобы их услышали. Предоставив делегатам возможность высказаться, я немного ослабил напряженность между ними. Моя стратегия оправдалась. Египетский переговорщик пожаловался, что странам навязывают соглашение, в выработке которого они не принимали участия. Я развернул ситуацию, задав ему вопрос, пойдут ли страны на соглашение, к которому присоединится большинство.

Когда заново собралась пленарная сессия, я незапланированно обратился к участникам с призывом по меньшей мере «рассмотреть Копенгагенское соглашение». Это было ранним утром следующего дня; делегаты приняли «информационный документ», имеющий гораздо меньший вес, чем резолюция.

И хотя в целом обсуждения в Копенгагене стали разочарованием, поскольку нам не удалось «заключить сделку», в конце концов более сотни стран согласились с этим документом.