Текст книги "Объединение наций в разделенном мире. Трудный путь к консенсусу"

Диалог длиной в десять лет

Как примирить стороны в конфликте, не имеющем временных ограничений, неподвластном финансовому, политическому или военному давлению и без всякого стремления участников к компромиссу? С этой проблемой я и пять из семи моих предшественников столкнулись, пытаясь установить долгосрочный мир на Кипре. Этот прекрасный средиземноморский остров расколот на две части с момента вторжения Турции в июле 1974 года.

Там не происходит вооруженной конфронтации, и в этом смысле Кипр отличается от прочих миротворческих операций ООН. Люди, живущие в буферных зонах вдоль Зеленой линии, не подвергаются угрозе с противоположной стороны. Миротворческие силы ООН на Кипре – одна из немногих долгосрочных миссий, соответствующих изначальному определению миротворчества ООН: выступать гарантом длительного прекращения огня. Благодаря турецким солдатам, поддерживающим войска ООН с севера, угрозы насилия там практически нет.

Несмотря на это мы должны стараться положить конец разделению. Спустя десятилетия промедлений я решил, что настал момент добиться мира на Кипре. В начале моего срока президентом там был избран грек Димитрис Христофиас, и у меня сложились хорошие отношения с долговременным лидером кипрских турок Мехметом Талатом. Оба сообщили, что готовы решить основные проблемы, включая управление и разделение власти, вопросы собственности, экономики и вступления в Евросоюз. Хотя лидеры обеих сторон говорили это вот уже сорок пять лет, я был настроен оптимистически.

Двое президентов хотя бы общались между собой, и уже это давало надежду на примирение. В прошедшие годы подобная возможность представлялась не раз, но ни ООН, ни нашим партнерам не удалось подтолкнуть Кипр к политическому разрешению вялотекущего конфликта. Единственное, к чему пришли предыдущие лидеры, – это не договариваться ни о чем. Я понадеялся, что смена обстановки поможет ведению переговоров, которые ничем не омрачались, но и не давали никаких значимых результатов. 25 января 2012 года я пригласил обоих лидеров на встречу со мной в Гринтри, очаровательное уютное поместье, которое его бывший владелец передал на дело мира. Оно находится в часе езды от Манхэттена и служит ООН ценным вспомогательным ресурсом, так что я очень рад его существованию. В каком-то смысле оно напоминает Кэмп-Дэвид, где отдыхают президенты США.

Перед нашим приездом туда выпал снег, поэтому Христофиасу и Талату нечем было заняться, кроме как есть, спать, выпивать и разговаривать. За два дня пребывания там они смогли укрепить свои отношения, что в дальнейшем облегчило обсуждение разногласий. Обрадованный, я пригласил их в Женеву, где они сначала посетили штаб-квартиру ООН, а затем швейцарский горный курорт Мон-Пелерин. Не прекращая усилий по поиску путей сближения двух стран весь свой десятилетний срок на посту генерального секретаря ООН, я пять раз устраивал трехсторонние переговоры с обоими президентами в Нью-Йорке и Швейцарии и с каждым встречался лично десятки раз. Мои специальные советники, Александр Даунер, а затем Эспен Барт Эйде, бывшие министры иностранных дел Австралии и Норвегии соответственно, постоянно участвовали в процессе. Однако я не уверен, что мы многого достигли своими усилиями. Мешала нам и смена правительств. На Кипре сменилось пять лидеров за время моей работы генеральным секретарем, и дружественные отношения с каждым приходилось выстраивать заново. (2)

Заманчиво полагать, что достаточно свести две конфликтующие стороны вместе, чтобы они поговорили и обсудили свои расхождения. Однако простой беседы недостаточно, чтобы изменить ход истории или устранить разногласия. И, честно говоря, мало что можно сделать, если сами лидеры не чувствуют настоятельной потребности положить конфликту конец. Я не ожидал прорыва, но надеялся, что нам все-таки удастся продвинуться на пути к соглашению. Пока Турция не ослабит свои требования, а Греция не пойдет на уступки, Кипр будет оставаться разделенным. Мы знаем, что должно произойти для формирования Объединенной Кипрской Федерации, но сколько доброй воли потребуется, чтобы преодолеть инерцию, привычку и выгоды, которые обе стороны извлекают из разделения? Какое нужно волшебство, чтобы прийти к единству?

Мой первый визит на Кипр состоялся в субботу, 31 января 2010 года, и я до сих пор хорошо помню этот день. Я шел с юга на север по улице Ледра в центральной Никосии. Граница, разделяющая главный торговый район, символична для обеих сторон, потому что здесь находится самый прямой из шести пограничных переходов в стране. Когда я оказался на турецкой стороне, толпа приветствовала меня громкими криками; люди высовывались из окон и скандировали «резолюцию!», требуя объединения. Женщины бросали гвоздики, атмосфера была полна надежды. Во время переговоров по Кипру я постоянно возвращался мыслями в тот день, на Ледру, и думал: «Народ сам говорит вам, что надо делать! Перестаньте болтать и прислушайтесь к нему».

Стоя на Ледре и делая шаг через границу, маленький, но такой символичный, я представлял себе, как чудесно было бы пройти в Северную Корею через мирную деревню Пханмунджом. У нас, в отличие от Кипра, нет таких доступных переходов. Наши семьи и культуры разделены уже более семидесяти пяти лет. Я ощущал – до глубины души – разницу между разделенным Кипром и разделенной Кореей. Та сцена в Ледре была прекрасна, но для меня еще и грустна.

Есть люди, согласиться с которыми невозможно

Западная Сахара – продуваемая всеми ветрами пустыня на Атлантическом побережье Африки, терзаемая невыносимой жарой, густыми туманами и пыльными сирокко, которые донимают народ сахрави постоянными ветрами. Тяготы жизни там очевидны, а вот богатства этих территорий остаются скрытыми. В действительности под песком и выжженными солнцем деревушками залегают богатейшие в мире запасы фосфата, ценного вещества, входящего в состав множества продуктов, от зубной пасты до химического оружия. По данным последних геологических разведок там присутствуют также значительные подводные запасы нефти.

Марокканское правительство аннексировало Западную Сахару в 1975 году, когда испанское колониальное правительство уступило эти земли соседним государствам. Марокко убедило Алжир и Маврикий отказаться от своих претензий, однако к миру это не привело. Марокко отрицает критику мирового сообщества уже более сорока пяти лет, утверждая, что не может оккупировать земли, которые и так являются марокканскими. ООН добилась там перемирия в 1991 году и развернула Миссию по референдуму в Западной Сахаре (MINURSO) с целью снижения напряженности на границе с Марокко.

С первых дней на посту генерального секретаря я пытался посетить Западную Сахару, чтобы побывать в MINURSO и лично поблагодарить миротворцев за их службу. Я также хотел попытаться разрешить споры между фронтом ПОЛИСАРИО (Народный фронт освобождения. – Прим. ред.) и Марокко. Однако Марокко намеренно оттягивало выдачу мне разрешения на посещение 75 % территорий, находящихся под его контролем, настаивая на том, что король Мохаммед VI хочет лично принять меня в Западной Сахаре, однако даты моих предполагаемых визитов никогда его не устраивали. Других вариантов его представители также не предлагали.

Ближе к концу моего второго срока я, серьезно разочарованный, решил в любом случае посетить регион. Моим приоритетом было посещение лагерей беженцев; в Сахаре условия в них оказались крайне тяжелыми. Люди жили под палящим солнцем, преследуемые пыльными бурями. Из-за отсутствия плодородных почв и воды они не могли возделывать землю и добывать дрова для растопки, то есть хоть как-то вести собственное скромное хозяйство. Люди в лагере Смара, как большинство беженцев в регионе Тиндуф, полностью зависят от гуманитарной помощи для удовлетворения всех своих потребностей, включая продовольственные. Перемещенные лица – это самая уязвимая категория людей в мире. У меня болело сердце за судьбу беженцев в Сахаре, влачащих жалкое существование, которому не видно конца. Сотни детей рождаются в этих лагерях; там же они и вырастут в ожидании пока наконец произойдет референдум.

Первую остановку я совершил в Школе 17 июля на краю лагеря беженцев Смара. Толпа людей уже дожидалась меня – около двадцати тысяч по некоторым подсчетам. Они стояли вдоль дороги, по которой ехал мой автомобиль. Я посещал лагеря беженцев в разных уголках мира, и за редким исключением меня встречали с радостью. Однако большинство беженцев в Смаре демонстрировали мне свой гнев. Я видел на их лицах оскорбленное достоинство: им приходилось выживать в этих ужасных условиях, и они были злы на ООН за то, что Организации не удавалось положить конец их борьбе с Марокко.

Я был удивлен и подавлен при виде такого количества разъяренных молодых людей с плакатами «Нет сорокалетней оккупации» и «Несправедливость». Я слышал их возгласы протеста; некоторые бросались к моей машине и показывали фотографии окровавленных трупов. Телохранители велели мне оставаться в пуленепробиваемом автомобиле, и я не стал спорить. Американский дипломат Кристофер Росс, мой личный посланник в Западной Сахаре, вышел, чтобы выяснить ситуацию. Град камней сыпался на укрепленные двери и окна машины, но удары, хоть и громкие, не причиняли ей вреда.

Сотрудники обеих служб безопасности, алжирской и ООН, решили, что визит надо отменить, но я настоял на том, чтобы мы продолжили. Не останавливаясь, мы проехали по территории лагеря. Его обитатели бежали за моим автомобилем, но мы продолжали двигаться, и нашим глазам открывалось жуткое зрелище грязных рваных палаток, возле которых стояли дети, которым следовало находиться в школе. Мне нужно было быстро принять решение, стоит ли отменить визит и вернуться в аэропорт. Но толпа решила за нас.

Офицеры из службы безопасности ООН и местные полицейские тоже бежали за машиной, охраняя ее с обеих сторон. В воцарившемся хаосе люди выскакивали на дорогу посмотреть, что происходит. По рекомендации Росса и моих телохранителей встречу отменили, и конвой стал разворачиваться. Машина уже набирала скорость, но двое офицеров ООН отстали и упали, получив травмы. Мохаммад Абдул Хусейн повредил плечо, а Жозе Лоуренс – руку. Позднее я с ужасом узнал, что им предстоит лечиться несколько месяцев.

Я посещал регион спустя восемнадцать лет после визита Кофи Аннана в 1998 году, в самом начале его срока. «Марокканское правительство долго тянуло, – подумал я. – Видимо, чтобы избежать внимания, которое привлекают наши поездки». Несмотря на эмоциональное потрясение и усталость, мы сразу же проследовали на пресс-конференцию, которая была запланирована заранее. «Я с грустью увидел большое количество беженцев и в первую очередь молодых людей, которые появились на свет в лагерях, – отвечал я на вопрос репортера. – Детям, родившимся там в начале оккупации, сейчас сорок – сорок пять лет». «Оккупация». Я знал, что это слово покажется оскорбительным властям Марокко, но события того дня так взволновали и тронули меня, что я говорил без цензуры. Собственно, я сказал чистую правду.

Мое высказывание получило широкую огласку, и сразу стало ясно, что без серьезных последствий не обойдется. Я предупредил пресс-службу ООН, которая немедленно, с моего одобрения, выступила с официальным заявлением, гласившим, что я выразил свое личное мнение, а не позицию ООН. Я сомневался, что так удастся смягчить марокканское правительство, и оказался прав. Король Мохаммед быстро отреагировал, назвав мое высказывание «преднамеренным». В результате мой визит в регион оказался контрпродуктивным. Король Мохаммед отозвал марокканских миротворцев из MINURSO и отменил ежегодные взносы в размере 3 млн долларов. Немедленное увольнение десятков гражданских сотрудников из разных стран подорвало работу миссии и вызвало всеобщую критику. После моего отъезда по всему Марокко прокатилась волна организованных протестов с транспарантами, громкими криками и лозунгами, чтобы поддержать воинственный дух местного населения. По оценкам Марокко в демонстрациях, проходивших во всех крупных населенных пунктах, приняло участие более миллиона человек.

15 марта, через несколько дней после моего возвращения в Нью-Йорк, министр иностранных дел Марокко Салахеддин Мезуар посетил меня в штаб-квартире ООН. Я принял его, хотя и знал, что он собирается выразить протест по поводу моего неосторожного высказывания, что уже неоднократно сделал на публике. Однако я никак не ожидал, что он прикажет мне принести извинения его правительству и королю Мохаммеду. Я этого не сделал. Я сказал министру иностранных дел, что за десять лет на посту генерального секретаря ООН я ни разу не сталкивался с таким неприемлемым поведением какого-либо государства-члена в отношении спонтанной и искренней моей реакции. Я также напомнил, что уже выразил свои сожаления.

Пресс-служба ООН по моему указанию опубликовала еще одно официальное заявление, которое дипломатическим языком описывало мое потрясение в ответ на заявления марокканских властей и «глубокое разочарование и гнев» как реакцию на демонстрации, направленные против меня лично. В заявлении также указывалось, что такие нападки – проявление неуважения к статусу генерального секретаря и к ООН в целом. Мои отношения c королем Мохаммедом VI были навсегда подорваны. Моя прямота причинила марокканским властям немалый ущерб, но я не жалел, что сказал правду.

В ноябре 2016 года, за шесть недель до моей отставки, я приехал в Марракеш на конференцию по климату и встретился с королем Мохаммедом в его дворце. Беседа наша была короткой, вежливой и поверхностной. В следующий раз мы с королем увиделись в декабре 2017 года, когда после моей отставки прошел уже год. Тогда на саммите «Одна планета» в Париже президент Франции Эммануэль Макрон устраивал обед. И было бы неловко, если бы я и король Мохаммед не пожали друг другу руки. Мы сделали это, вежливо и без особых разговоров.

Возможно, в будущем мы встретимся опять на какой-нибудь конференции по изменению климата или по молодежным инициативам. Но я не уверен, что мы когда-нибудь примиримся. Невозможно договориться с человеком, который не просто не согласен с тобой, но еще и отказывается слушать. С такими людьми ничего не добьешься, и очень важно понять, когда приходит пора оставить подобные попытки.

Часть II
Мир и безопасность
Конфликты, катастрофы и глобальная политика

Глава 6
Северная Корея
Конфликтные двоюродные сестры

Северная Корея наложила сильный отпечаток на всю мою жизнь и карьеру. За десятилетия работы с Северной Кореей я никогда не забывал о насилии, совершаемом над жителями страны ее режимом. Его бессердечие и пренебрежение к правам человека сложно себе представить, не то что описать. Я не прекращал верить в возможность воссоединения наших стран, но вряд ли я стану свидетелем этого при жизни. Нынешняя «оттепель» может быстро закончиться. За пятьдесят лет государственной службы я не раз отвечал на вопросы иностранцев о том, состоится воссоединение или нет. И каждый раз мой ответ был все более пессимистичным.

Корейская война лишила меня детства. Сразу после ее окончания я неоднократно видел на улицах трупы подозреваемых северокорейских боевиков и коллаборационистов, вывешенные в назидание возможным предателям. Мне никогда не избавиться от этих страшных воспоминаний. Хоть я и был еще мал, интуитивно понимал, что если война сопряжена с такими жестокостями, то победителя в ней быть не может. Этот урок оставил неизгладимый след в моей душе, и более полувека спустя определил принципы моей работы на посту генерального секретаря ООН. Военачальники всех времен утверждают, что победы одерживаются на поле боя, но я по личному опыту знаю, что война несет лишь потери – ресурсов, крови и даже желания жить.

Другой урок, который я извлек из детских воспоминаний, касается уже не войны, а мира, и особенно мощи интернациональной солидарности. Мой родной город, Чхунджу, и большая часть Кореи лежали в руинах. Но солдаты в форме с символикой ООН пришли нам на помощь. Эти солдаты были не из одной, а из двадцать одной страны, включая пять (Швецию, Индию, Данию, Норвегию и Италию), которые отправили еще и гуманитарные команды. Они прибыли с пяти континентов и даже из таких далеких государств, как ЮАР, Эфиопия и Колумбия. Я был потрясен, когда узнал, что столько стран готовы протянуть нам руку помощи.

Действия ООН в Корейской войне сыграли роль правового прецедента – впервые ООН отреагировала на агрессию применением вооруженных сил, то есть намного более мощно, чем при обычных мирных операциях. Советская делегация в тот момент бойкотировала Совет Безопасности, требуя изгнания Тайваня и передачи места Китая Пекину (КНР), сейчас это представляется большой стратегической ошибкой, против чего возражали постоянные члены США, Великобритания и Франция. В результате остальным членам удалось провести Резолюцию СБ № 83 от 27 июня 1950 года, которая разрешала военное вмешательство с целью остановить вторжение Северной Кореи в Южную. (1)

Когда Советский Союз наконец вернулся в Совет Безопасности в августе 1950 года, он выразил недовольство тем, что его члены приняли важные решения в его отсутствие и подал жалобу на первого генерального секретаря ООН, Трюгве Ли. По Уставу ООН генеральный секретарь не может отменять резолюции Совета Безопасности. Тем не менее Москва отказалась сотрудничать с Генеральным Секретарем Ли, агрессивно подрывая его работу и унижая его. К ноябрю 1952 года у него не осталось других вариантов, кроме как уйти в отставку и отдать пост кандидату, находящемуся в более приемлемых отношениях с государствами-членами.

Долго еще в ООН шутили, что аббревиатура SG (генеральный секретарь) расшифровывается как Scape Goat – козел отпущения.

Нет такого южнокорейца, которого не трогала бы мысль о том, что люди из далеких стран жертвовали жизнями за нашу свободу. За три года в Корейской войне погибло около сорока тысяч иностранных солдат, невероятное количество – 217 000 – южнокорейских и миллион гражданских лиц. (2) Тела 2282 этих павших героев теперь похоронены на единственном в мире мемориальном кладбище ООН в Бусане, в Корее, в юго-восточной части Корейского полуострова. Изначально это было голое поле с белыми крестами; могилы располагались за линией национальных флагов стран, чьи граждане были там похоронены. Однако, став в 1981 году руководителем отдела по связям с ООН в Министерстве иностранных дел Кореи, я руководил капитальным переустройством кладбища.

В качестве генерального секретаря я посещал кладбище, напоминая о необходимости помнить обо всех погибших, а также о миллионах мирных жителей и солдат, до сих пор страдающих от бессмысленных ужасов войны. Когда я вернулся в Корею после десятилетней службы в ООН, то снова посетил кладбище, чтобы почтить память павших солдат ООН. Они пожертвовали собой ради всех нас, и, чтобы отплатить им, мы должны оказывать помощь другим людям, нуждающимся в ней. Я встречался с ветеранами Корейской войны из Эфиопии, Греции, Турции, США, Великобритании, Австралии и Новой Зеландии. Каждому я говорил, что благодарен за его службу и самопожертвование. Многие из них глубоко тронули меня, упомянув о том, насколько развитой стала Корея за прошедшие десятилетия, и о своей гордости за участие в этом преображении.

Их лица и слова я никогда не забуду. И помнил печальную красоту этого кладбища, когда поднимался по ступенькам правительственной карьерной лестницы и все больше погружался в запутанные подробности отношений моей страны с Северной Кореей. В трудные времена я вспоминаю о нем как о символе братства всего человечества, на которое можно положиться в самых тяжелых ситуациях.

В начале 1990 года, когда я руководил отделом отношений с США, представители американского ЦРУ прилетели в Сеул на секретное совещание. Я знал, что это не обычный брифинг, потому что его устроили в Министерстве обороны, а не в Министерстве иностранных дел. У ЦРУ имелась строго секретная разведывательная информация, подтверждающая попытки разработки Пхеньяном ядерного оружия. У ЦРУ были спутниковые снимки характерной деятельности в регионе Йонбен, фотографии и шифровки. Северная Корея развивала военную ядерную программу.

Все мы слышали об этом впервые и были потрясены. Некоторые надеялись, что вашингтонская разведка ошиблась. Меня поразила как сама новость, так и детальные доказательства. Достоверность сведений ЦРУ не вызывала сомнений. Весь брифинг и после него у меня в голове повторялись мысли: сможет ли Пхеньян дойти до конца и разработать надежное ядерное оружие? Направят его на нас, своих двоюродных братьев, соседей? Означает ли это опасность для моей семьи? А год назад такая угроза уже была? Я был встревожен и обеспокоен.

Изменился не только баланс сил между Севером и Югом. Эта новость повлекла за собой серьезные региональные и глобальные последствия, поскольку разрушительная мощь Северной Кореи могла быстро выйти за пределы полуострова, дестабилизировав не только регион, но и весь мир. Теперь мы знали, что северокорейский режим инвестирует в ядерную войну вместо того, чтобы стремиться к миру.