Текст книги "Объединение наций в разделенном мире. Трудный путь к консенсусу"

Борец за окружающую среду Грета Тунберг начала свою одиночную вахту в возрасте пятнадцати лет, и в течение года мобилизовала молодежь по всему миру призывом пропускать школу раз в неделю в рамках мирной акции «Пятницы для будущего». Такие демонстрации помогали привлекать внимание к неотложности климатических вопросов, стоящих перед нами. Я был удивлен и впечатлен, когда она бросила вызов мировым лидерам, советуя пересмотреть их позиции. Она пример представителя молодежи, идущего впереди всего общества; молодежи, которую нам стоит поддерживать и готовить к тому, чтобы она сделала наш мир лучшим местом для жизни. Тунберг заставила меня чувствовать себя отчасти виноватым: я стал задаваться вопросом, что мог бы сказать или сделать, когда был в ее возрасте.

На январском Всемирном экономическом форуме 2019 года, куда ее пригласили, Тунберг потребовала немедленных и значимых действий от сильных мира сего. «Ваш дом горит!» – предупреждала она. Не по годам красноречивая и упорная, Тунберг стала одним из самых пламенных спикеров на саммите ООН по климату 23 сентября 2019 года, бросив свое знаменитое «Как вы смеете!» прямо в лицо потрясенным президентам и премьер-министрам.

Несколько недель спустя на в целом безуспешной встрече КС-25 (25-я Конференция по изменению климата) в Мадриде, она раскритиковала директоров корпораций и политиков за то, что они прячутся за «хитрой бухгалтерией и креативным PR-ом» – отсылка к кампаниям по демонстрации автопроизводителями их озабоченности чистотой воздуха или по соблюдению тайны частной информации в соцсетях. Делегаты приветствовали Тунберг аплодисментами и даже смехом, когда она назвала конференцию местом, где правительства обсуждают лазейки, а не решения. Грета Тунберг – полная противоположность дипломатии, однако в каком-то смысле ее влияние мощнее. Ее решимость, энергия и возраст делают гораздо более харизматичной, чем ожидаешь от такого яростного критика.

Она же вдохновила меня проявить больше настойчивости и меньше дипломатии в моем собственном подходе к неотложным климатическим проблемам. В январе 2020 года я выступал с речью в Бруклинском институте в Вашингтоне, и дискуссия коснулась Дональда Трампа.

– Могу вам сказать лишь, что президент Трамп проявил политическую недальновидность, научную некомпетентность и моральную безответственность, – сказал я. – Даже с экономической точки зрения его решение не имеет смысла. Он – по неправильную сторону истории.

Никогда я не сказал бы этого на посту генерального секретаря. Очень приятно было высказаться искренне теперь, когда я, впервые в своей взрослой жизни, стал просто гражданином. Я больше не выступал от лица 193 наций – или даже одной – и не был ограничен традициями дипломатии.

Грета Тунберг и другие, подобные ей, – это именно те, кто нам нужен для активных действий. Эта девушка запустила «зеленую революцию», и нам следует не просто испытывать к ней признательность, но и присоединиться к ее деятельности. Я неоднократно повторял, что у природы свой путь, и она не ведет переговоров. Мы должны сами найти способ жить в гармонии с Землей. 11 апреля 2018 года, путешествуя как частное лицо я встречался с папой Франциском в Ватикане. Это была моя пятая аудиенция с этим выдающимся человеком. Он сказал мне: «Господь всегда прощает, мы, люди, иногда прощаем, но природа никогда не прощает». Какое вдохновляющее и мощное высказывание!

Мои собственные внуки еще даже не подростки, и я беспокоюсь о мире, который они унаследуют. Я мечтаю о том, как поведу их в поход по корейским горам, и надеюсь, что у них проявится моя любовь к природе и уважение к ее мощи. И я знаю, что они продолжат важную работу по спасению наших холодных чистых ручьев уже для своих внуков.

Глава 20
Глобальное здоровье
Предупреждать, сдерживать и лечить вместе

Эбола напугала весь мир, прокатившись по Сьерра-Леоне, Либерии и Гвинее летом и осенью 2014 года. Я тоже был напуган. Мы до сих пор не понимали природы заболевания, оно было крайне заразным и фатальным в 50 % случаев. ООН и ее система автономных агентств, включая Всемирную Организацию Здравоохранения (ВОЗ), оказались на переднем фронте борьбы, и я тревожился насчет нашей способности оказать достаточно мощное противодействие проблеме.

Эбола – страшная болезнь, убивающая свои жертвы неукротимой рвотой, кровотечением и диареей. Ее настолько боялись, что в пострадавших странах возникла паника и стали даже происходить нападения на медицинский персонал, который, по мнению местных жителей, служил разносчиком инфекции. Однако нам предстояло успокоить перепуганных людей и собрать средства на борьбу с эпидемией. Хоть мне и было тревожно, я собирался ехать в Западную Африку. Мой персонал категорически возражал против визита. Сунтхэк была не такой непреклонной, однако и она выглядела обеспокоенной. «Будь осторожен», – вот все, что она сказала.

Я вылетел в Африку 17 декабря 2014 года, собираясь посетить три пострадавших страны, а также Гану и Мали. Свое пятидневную поездку я начал с регионального центра ООН по контролю над эпидемией – Миссии ООН по чрезвычайному реагированию на Эболу (МООНЧРЭ), штаб-квартира которой находилась в Гане. Ветеран политики и миротворец Тони Бэнбери служил в Аккре моим специальным представителем и главой МООНЧРЭ, поддерживая контракт с региональными правительствами от моего лица. Миссия открылась в разгар эпидемии, в середине сентября 2014 года. С самого начала МООНЧРЭ подходила к болезни холистически: не как к кризису здравоохранения, а как к событию, влияющему на экономику, транспорт, национальную безопасность и права человека.

Будучи дипломатом, который постоянно перемещается между разными странами и культурами, я привык к этикету и его требовательному кузену – протоколу. Оба руководят тонкостями политического поведения в официальной обстановке так, чтобы фокус оставался на обсуждаемом предмете, а не на том, кому первым входить в двери. Эбола все это перечеркнула. Мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть здороваться локтями – просто прикосновение, локоть к локтю. Это было быстро, гигиенично и объединяло людей в сложные времена. С точки зрения здравоохранения рукопожатие и неловкий «воздушный поцелуй» (фирменные жесты дипломатии) лишены здравого смысла. Я слышал от персонала ООН в регионе, что прикосновение локтями сближает их, как мгновенное признание общих опасений и озабоченности.

Даже президенты прибегали к нему: я сильно удивился, когда президент Ганы Джон Драмани Махама приветствовал меня локтем. Эбола не распространилась на Гану, однако все старались соблюдать меры предосторожности. Президент навлек на себя недовольство политиков, когда согласился принять МООНЧРЭ в Аккре. Я был очень ему признателен. Что касается меня, я решил следовать всем ограничениям во время поездки, даже когда путешествовал по территориям, где Эболы не было. Я часто измерял температуру и тщательно мыл руки хлорированной водой всякий раз, когда выходил из здания или входил в него. Это защищало и меня, и всех, с кем я контактировал. Уровень тревожности был так высок, что я точно знал – другие соблюдают такие же меры.

После легкого ужина, ощущая некоторое беспокойство, я вернулся к себе в комнату. Я понял, что нервничаю из-за завтрашнего отъезда в Сьерра-Леоне. Я был рад, что в семьдесят лет отличаюсь крепким здоровьем, и знал, что будут приняты все меры безопасности, пока мы находимся в «горячей зоне». Но в ту ночь я мысленно начал исследовать болезнь: заложенность легких, резь в глазах, головную боль от обезвоживания, повышение температуры и затем окончательное ухудшение состояния. Я представлял себе больных, мучимых жаждой, у которых не было сил, чтобы пить. Спрашивают ли они себя, почему родные их не навещают?

На следующее утро я проснулся рано. Полевые госпитали в регионе работали на пределе возможностей. В Сьерра-Леоне я говорил с обеспокоенным персоналом о перспективе поступления новых больных. Все сотрудники больницы утверждали, что продолжат лечить зараженных, хотя сами по много дней не могут нормально поспать и поесть. Невысказанная угроза заключалась, конечно, не в утомлении, а в заражении. Пациенты сильно страдали. Те, кому удавалось выжить, должны были набираться сил для того, чтобы хотя бы сесть в постели. Остальные испытывали ужасные мучения – в спутанном сознании они изгибались от боли.

Выйдя за территорию госпиталя, я обратился к выжившим и их семьям, сказав, что ООН продолжит поддерживать их медикаментами, финансами… и даже физически. Я хотел, чтобы эти люди увидели меня – здорового приезжего, – который не боится Эболы и их самих. Однако все портил мой костюм – хирургическая маска и щиток на лице; водонепроницаемый костюм с длинными рукавами и резиновые сапоги; две пары перчаток. Я чувствовал себя астронавтом. Моя одежда говорила об отчуждении, а не о сочувствии. Этот костюм и другие меры предосторожности были рекомендованы Американским центром по профилактике и контролю над заболеваемостью; они были приняты по всему миру и копировались с максимально возможной точностью даже в условиях отсутствия лицевых щитков и резиновых сапог.

Некоторые из наиболее храбрых людей, с которыми я встречался, работали непосредственно в палатках с больными. Это были обычные граждане, не испугавшиеся смертельной угрозы. Члены семей, медики, соседи и выжившие получали бумажные маски и латексные печатки и становились волонтерами. Я познакомился с Ребеккой Джонсон, пережившей Эболу, которая работала волонтером в полевом госпитале в Гастингсе, в Сьерра-Леоне. Она сказала, что болела так сильно, что не могла сама есть и даже говорить, ей казалось, что «миру пришел конец». Когда болезнь отступила, она обнаружила, что стала в деревне парией. Поэтому она пришла в госпиталь и предложила свою помощь остальным. Ее преданность вдохновила меня на то, чтобы приложить еще больше усилий к борьбе с эпидемией и утвердила в намерении сломать стереотипы, которые применялись к большинству выживших.

В день визита в Сьерра-Леоне мы узнали, что Виктор Уиллоуби, «отец медицины» в стране, скончался. Он был одиннадцатым врачом, умершим от Эболы только в Сьерра-Леоне; его смерть стала тяжелой потерей для страны с самым низким количеством докторов на душу населения в мире.

Во время моей поездки в Западную Африку вакцина против Эболы проходила ускоренную процедуру испытаний. Ее применяли только самые храбрые доктора и медсестры, готовые к проверке на себе. Вспышка Эболы быстро распространилась из Гвинеи в Сьерра-Леоне и Либерию, крайне бедные страны, только оправляющиеся после разрушительных войн. Сообщалось об отдельных случаях заболеваний в Мали и Нигерии, однако там вирус удалось остановить. В бассейне реки Мано десятки тысяч перенесших Эболу столкнулись с перспективой неопределенного будущего без семьи, дома и даже общины. У меня разрывалось сердце при мысли о людях, которые выжили, но теперь подвергаются изгнанию вместо радостного приема.

Я был уверен, что масштабы эпидемии Эболы можно было бы сократить, если бы Цели развития тысячелетия по устранению нищеты преследовались более активно. Однако в отсутствие чистой воды, санитарных условий и здравоохранения в регионе разыгралась настоящая трагедия, превзошедшая даже самые худшие сценарии. Как будто природа и судьба сговорились сделать эту вспышку Эболы самой масштабной и смертоносной.

В декабре 2013 года, в маленькой деревушке в Гвинее, полуторагодовалого мальчика покусали летучие мыши. Именно он считается «нулевым пациентом» – жертвой, с которой началась эпидемия Эболы, в ходе которой заразилось 28 600 человек и умерло 11 300, около 40 % из зарегистрированных случаев. Маленький мальчик передал заболевание летучих мышей своим родственникам и через три дня умер сам. Его деревня, Мелианду, находилась в глухих лесах, в том треугольнике, где сходятся границы Гвинеи, Либерии и Сьерра-Леоне. Все три страны сильно страдали от нищеты и гражданских беспорядков, беженцы свободно перемещались в окрестностях Мелианду в поисках места, где можно осесть. Эбола несколько месяцев циркулировала в этих лесах, и люди, заразившиеся ею, оказывались уже очень далеко от источника Эболы, когда у них начинался кашель. Только в Гвинее заразилось 3800 человек, 2536 из них умерли.

К середине августа Эбола добралась до Вест-Пойнта, либерийских трущоб в пригороде столицы, Монровии, где находились около семидесяти тысяч человек. Выжившие рассказывали, что болезнь разошлась по трущобам, подобно взрывной волне, из-за антисанитарных условий, отсутствия медицинской помощи и скудного питания. Несмотря на жесткую критику медицинского сообщества и правозащитников, включая агентства ООН, Монровия приказала военным установить в Вест-Пойнте карантин. Ограда из колючей проволоки и баррикады осложняли оказание медицинской помощи; в трущобах быстро начались беспорядки и паника. Более того, эта политика практически гарантировала, что здоровые люди продолжат заражаться. Я с ужасом видел на одних и тех же фотографиях пациентов, врачей и солдат, и знал, что военные находятся там не ради спасения, а для удержания заболевших. Эксперты ООН утверждали, что либерийские оценки – официально 4800 смертей на 10 600 инфицированных – занижены, потому что перепуганные родственники избавляются от трупов, сваливая их в общие могилы или сбрасывая в реку.

Тем временем прямо у нас на глазах началась эпидемия в Сьерра-Леоне. Там распространению инфекции способствовала очень уважаемая целительница, которую знали по всему региону. Зараженные люди приходили к ней, оставляя за собой шлейф вируса Эболы. На ее похороны в традиционном стиле явились сотни скорбящих, и по данным расследования там заразилось более трехсот человек – из более чем четырнадцати тысяч зарегистрированных случаев в Сьерра-Леоне.

Местные представительства Программы развития ООН отреагировали одними из первых, равно как представительство Секретариата, надзиравшее за экстренным реагированием. Сначала процесс возглавляла Всемирная организация здравоохранения, однако наших партнеров по борьбе с Эболой разочаровала дезорганизованность в Западноафриканских офисах ВОЗ и трагически запоздалый ответ на кризис. Я глубоко уважал руководителя ВОЗ Маргарет Чан, однако мне пришлось указать ей, что мы напрасно расходуем время и деньги, не оказывая помощи максимальному количеству людей. Президент Всемирного Банка Джим Ён Ким, возглавлявший ВОЗ в начале 2000-х годов, особенно критиковал реагирование Организации на ситуацию с Эболой.

Это реагирование стало слишком сложно осуществлять в рамках одного агентства, и мой специальный советник по Эболе Дэвид Набарро, глава моей администрации Сусана Малькорра и другие согласились, что пора задействовать всю систему ООН. Нам требовалось мобилизовать финансовые, медицинские, политические и гуманитарные ресурсы Организации, а также логистические и операционные возможности Департамента миротворческих операций. Эпидемия Эболы превратилась в войну, и мы собирались противостоять ей, учредив МООНЧРЭ, первую миссию ООН, направленную на борьбу с угрозой здоровью.

18 сентября 2014 года, когда эпидемия находилась на пике, я выступил перед Советом Безопасности с требованием развернуть операцию по противостоянию Эболе, чтобы доставить оборудование и специалистов в пострадавший регион. Я подчеркнул, что болезнь разрушает целые общины – и не только в медицинском смысле. К сентябрю люди стали бояться выходить из дома. «Вирус ложится тяжким бременем и на экономику», – заявил я Совету Безопасности. «Инфляция и цены на продовольствие растут. Транспортные и социальные службы перестают работать. Ситуация приобретает трагический размах – особенно с учетом тех усилий, которые Либерия и Сьерра-Леоне приложили, чтобы покончить с жестокой войной и множественными внутренними конфликтами».

На следующий день, 19 сентября, Совет единогласно одобрил Резолюцию 2177 (2014), где говорилось, что «беспрецедентные масштабы вспышки Эболы в Африке представляют угрозу миру и безопасности на планете». Средства на реализацию мер, предусмотренных в резолюции, выделило беспрецедентное количество стран-участниц – 130. Это была первая на тот момент миссия ООН для реагирования на угрозу здоровью. (Хотел бы я, чтобы государства-члены так же серьезно отреагировали на пандемию коронавируса Covid-19!)

Консультативный комитет по административным и бюджетным вопросам ООН (ККАБВ) рекомендовал Генеральной Ассамблее утвердить финансирование в размере 50 млн долларов до конца 2014 года. Президент Генеральной Ассамблеи Сэм Кутеса, министр иностранных дел Уганды, немедленно предпринял меры по срочному утверждению бюджета – обычно этот процесс занимает несколько месяцев. Это было самое быстрое финансовое решение, какому я стал свидетелем.

ООН и ВОЗ не сразу вспомнили о своем мощном союзнике и источнике ресурсов – миссии ООН в Либерии. МООНЛ обеспечила транспорт, охрану и другие вспомогательные услуги медицинским работникам. (1) Это стало возможным потому, что МООНЛ являлась преимущественно гражданской полицейской миссией и была развернута после десятилетней гражданской войны в стране. В случае возникновения угрозы общественному здоровью и благосостоянию, страны, предоставляющие войска, агентства ООН и правительство принимающего государства должны дать свое согласие на то, чтобы переключить миротворцев на борьбу с кризисом.

США, Великобритания и Германия первыми сделали взносы в фонд борьбы с Эболой, пожертвовав в общей сложности 3,6 млрд долларов. Тем не менее миссия финансировалась недостаточно, и я до сих пор сожалею, и даже стыжусь, что так мало других стран прониклись сочувствием и ощущением неотложности, которое заставило бы и их внести свой вклад. Постепенно поступала поддержка прочих государств, но ее всегда было недостаточно для внедрения внятного плана по локализации и устранению инфекции. Президент Гвинеи Альфа Конде часто жаловался мне, что французское правительство не предоставляет достаточно помощи, особенно в плане солдат.

16 сентября 2014 года президент США Обама объявил, что страна отправляет три тысячи военных и выделяет 750 млн долларов на нужды Либерии. Великобритания прислала 750 солдат в Сьерра-Леоне, Франция – 400 человек и средства на открытие полевого госпиталя в Гвинее. Я посетил все три военные базы и поблагодарил миротворцев за альтруизм, проявленный при работе в красных зонах.

Иногда я спрашиваю себя, могла ли ООН сделать больше для остановки распространения вируса Эболы, прежде чем он проник в Восточное Конго в 2017 году. Общество там очень разрозненное, вековые традиции определяют образ жизни и общения между людьми – и уж тем более обряды прощания с умершими. Похороны стали тем обычаем, от которого следовало отказаться в первую очередь. Во многих странах Западной Африки умершего в знак почтения омывают и обнимают десятки и более скорбящих, которые затем опускают тело в могилу. Но ведь труп по-прежнему заразен, и вирус быстро передается присутствующим. Как сказать перепуганным людям в разгар эпидемии, что они не могут хоронить людей, следуя привычным ритуалам? Тони Бэнбери проконсультировался с антропологом насчет альтернативных традиций погребения – это была блестящая идея, которая определенно нам помогла. Многие скорбящие соглашались на немедленное погребение без присутствия родни, если с телом, упакованным в мешок, обращались с достаточным почтением и осторожностью. Иногда они также не отказывались похоронить ствол дерева, фрагмент металла или какой-либо другой объект вместо трупа – такая практика существует во время войн. Эти меры немного помогли, однако их было недостаточно, чтобы остановить распространение эпидемии.

Возвращение домой из красной зоны по Эболе было практически таким же тягостным, как пребывание там. Мы с моим окружением ожидали, что после осмотра нам разрешат покинуть аэропорт Кеннеди. Но отпустили только меня, измерив температуру и задав несколько вопросов, а членам моей делегации пришлось пройти через массу обследований. Им нужно было отчитаться, где именно они бывали, рассказать о своем самочувствии и сдать анализы.

Я находился на облегченном карантине в течение двадцати одного дня – на всякий случай. Центр по контролю и профилактике выдал мне и всем в моей команде «телефоны контроля Эболы», по которым с нами можно было связаться напрямую. Дважды в день я должен был звонить в Центр и сообщать о своей температуре и других симптомах; я немного расслабился лишь со временем, поняв, что не заболел и не заразен. Тем не менее я беспокоился о своем здоровье и постоянно мыл руки. И да, когда кто-то протягивал мне ладонь для рукопожатия, я подставлял локоть. Ежедневно я работал в своем кабинете, но с радостью пропускал вечерние приемы, где волей-неволей оказываешься в тесном контакте со множеством людей.

Мне следовало держать дистанцию даже с родственниками. После трудной недели в Западной Африке я не мог обнять жену. Внуки, еще малыши, расстроились, когда я не подхватил их на руки и не поцеловал; они странно посмотрели на меня, когда я только помахал им издали. Мне запрещалось покидать Манхэттен – те же ограничения, что США накладывают на послов Северной Кореи и Ирана. Однажды я забыл об этом и отправился в Нью-Джерси поиграть с друзьями в гольф. Но как только я отъехал от дома, как зазвонил «Эбола-фон», и автоответчик напомнил мне, что я выезжаю за границы периметра. Когда я понял, что за мной ведется наблюдение со спутника, то расхотел играть. Меня сильно впечатлили возможности правительства США по защите своих граждан от подобного рода опасности. С потенциальными носителями Эболы в Соединенных Штатах Америки обращались достаточно гуманно, хотя они все равно возмущались, что находятся чуть ли не под домашним арестом.

В Северной Корее министр иностранных дел Ри Су Йонг просидел в изоляции двадцать одни сутки, хотя не бывал даже поблизости от красной зоны во время своего визита в Африку. КНДР, не обладавшая необходимой медицинской инфраструктурой для лечения вируса Эболы и сдерживания вспышки, стала первой страной, закрывшей границы для всех, кто оказался невдалеке от пострадавшего региона.

Тогда я и представить не мог, что всего шесть лет спустя США окажутся так неповоротливы при реагировании на коронавирус.

ООН, Всемирный банк, Центр профилактики и контроля и другие агентства проделали выдающуюся работу в Западной Африке, предотвратив то, что могло превратиться в гораздо более масштабную катастрофу. Президент Всемирного Банка Джим Ён Ким, сам опытный врач, эпидемиолог, объехал пострадавшие страны и предоставил большую часть бюджета МООЧРЭ, составившего 500 млн долларов. (2) Мне известно, что количество жертв могло быть намного больше, и, возможно, в следующий раз так и произойдет. Но я также уверен, что ущерб от эпидемии 2014 года можно было снизить во всех смыслах слова.

Международный доклад ВОЗ по результатам кризиса в связи с Эболой отражал критическое отношение к нашему реагированию в Западной Африке. Главный офис действовал неорганизованно, его персонал был недостаточно квалифицированным, что превратилось в большую проблему, когда дошло до координирования усилий между НГО и штабом. Это стоило нам упущенного времени и удвоенных усилий в дальнейшем. В докладе также заявлялось, что ВОЗ координировала операцию ООН «по инструкции», без учета слабости местной системы здравоохранения и свободного перемещения зараженных беженцев. Исследование 2018 года оценивало расходы, затраченные на борьбу со вспышкой Эболы в Западной Африке, более чем в 59 млн долларов. Эпидемия унесла по меньшей мере 11 310 жизней, причинила ущерб в 15 млрд долларов в торговой и инвестиционной сферах и тяжелым бременем легла на образование, туризм и развитие региона.

Как частное лицо я с печалью наблюдал за тем, как власти в конголезском Северном Киву справлялись со вспышкой Эболы в августе 2018 года. Медики работали в полевых госпиталях, невзирая на вооруженные нападения и очевидную опасность. В начале 2020 года они, казалось, уже побороли вирус, но им сразу же пришлось бороться с новым – Covid-19.

Как и в бассейне реки Мано, население в Восточном Конго разрозненное, очень бедное, и беженцы свободно перемещаются по региону, спасаясь от конфликтов. Но о Конго я уже не так беспокоился. Соседние страны знали об угрозе и отслеживали первые симптомы заболевания. По крайней мере одна вакцина была с тех пор одобрена для экстренного реагирования, другие должны были очень скоро поступить на рынок. При необходимости ООН могла восстановить МООНЧРЭ, которая закрылась, когда с кризисами в Либерии, Сьерра-Леоне и Гвинее было покончено.