Текст книги "Над Бугом-рекой"

6.2. Возвращение блудного сына

Я снова начал работать в школе родного села. Как и раньше вел разные предметы в пятом, шестом и седьмом классе. В свободное время ходил рыбачить на речку Буг. Любил я посидеть над прозрачной водой с удочкой в руках. Эта страсть, рассказывали мне родные, перешла мне в наследство от деда Павла. Тот тоже был упорным рыбаком. Деда я не помню, он умер, когда я еще был маленькой, однако страсть рыбачить осталась на все жизнь.

Была у меня своя деревянная лодка, которую я привязывал возле паромной переправы через Буг. К тому времени важность этой переправы для крестьян Колюхова уменьшилась, так как и в районный центр и на рынок они ходили за двенадцать километров в городок Тивров. Однако с нашей стороны Буга имел часть земли колхоз села Никифоровцы. Там они посадили лесную посадку и завели пастбища для колхозного скота. Поэтому паромная переправа поддерживалась в хорошем состоянии.

Часто мы со старым сельским фельдшером Приймаком (он к тому времени уже был на пенсии) рано утром шли к речке, садились на лодки, да и плыли себе рыбачить. Иногда выходили на ночную рыбалку, а зимой на подводный лов. Ловились нам кленичи, лещи, лини, окуни, плотва, караси. Иногда попадалась щука, а на глубоких местах и сомы.

Однажды зимой, были значительные морозы, и речка Буг полностью перемерзла. Кто-то из рыбаков сделал проруби для подводного лова напротив речушки, которая впадала в Буг возле парома. Со временем в тех прорубях стали появляться усатые головы сомов. Они выскакивали из воды, чтобы ухватить немного воздуха и затем исчезали. Все, кто увидел это явление, побежали по домам за вершами, побежал и я. Так за день на том месте мне удалось поймать вершою до ста килограммов сомов, каждый весом от одного килограмма до десяти. Пришлось потом нанять в селе конную упряжь, чтобы довезти тот улов домой. Конечно, это было определенного рода браконьерство, но удержаться от того процесса ловли было очень тяжело. Сомов весом больше килограмма поймать на удочку почти невозможно. Они, поймавшись, не разрешают себя вытянуть и обычно освобождаются, порвав снасти.

В середине шестидесятого года произошло у нас неприятное приключение – в нескольких наших родственников попала молния. Был в этом обществе и Валерий. А произошло это следующим образом.

Из России в гости к моей сестре Вере, которая в это время жила в городке Гнивань, приехал со своей женой Екатериной ее сын Денис. Денис закончил ветеринарный институт в городе Одессе и был направлен работать в Алтайский край. Там он работал ветеринаром в одном з немецких поселений Славгородского района. Женился на девушке на имя Екатерина, которая работала учительницей, и остался на постоянное проживание.

Спустя некоторое время они решили посетить нас в Колюхове и сестру Ларису, которая жила в Никифоровцах. В то время к нам также приехала внучка Ларисы – Людмила. Как всегда в таких случаях приезд родственников отметили хорошим застольем. А на следующий день они – сестра Вера, ее сын Денис, невестка Екатерина, в сопровождении Людмилы и Валерия решили идти в Никифоровцы. Нужно было идти пешком около пяти километров и переправлятся паромом через Буг.

Вышли они, позавтракав около десятого часа, и пошли по тропе через наш огород в направлении Никифоровцев. В конце нашего огорода тоже была тропа, которая разделяла огороды нашей улицы от огородов противоположной улицы, носившей такое себе народное название «Усадьбы». Только что эта группа людей вышла в конец нашего огорода, как появилась темная грозовая туча. Им бы возвратиться назад к дому. Но, думая, что это ненастье ненадолго они решили идти дальше. Грозовая туча двигалась быстро с громом и молниями и была надежда где-то под деревом ее переждать.

Однако не так, то было как ожидалось. Буквально через сотню метров от нашего огорода, в эту группу из пяти людей ударила молния. За рассказами Валерия разряда грома он не услышал, но от удара молнии потерял сознание. Перед глазами что-то сверкнуло, ноги задрожали, подкосились, и он упал на землю. Через некоторое время пришел в себя и увидел, что все остальные лежат тоже на земле без движения. Потом с земли поднялся Денис. Однако все другие – Вера, Екатерина и Людмила, продолжали лежать без движения.

Видно увидав, куда упал этот грозовой разряд, на то место прибежали люди с соседней улицы. Кто-то из них дал команду прикрыть пораженных молнией людей землей, чтобы охладить. Валерия послали за сельским фельдшером. Фельдшером к тому времени работала Лидия, жена председателя сельсовета Петра Ткачука. Когда Лидия прибежала на место приключения, то сразу же распорядилась пострадавших откопать и начала делать им массажные и дыхательные процедуры.

Екатерина отошла от того шока за какой-то час, но Вера с Людмилой пролежали в больницы около месяца. В них на голове были места, в которых волосы прямо выжгло грозовым разрядом. К счастью все участники этого приключения остались живы, а с течением времени стабилизировалось и здоровье.

6.3. Новое жилье

В одна тысяча шестьдесят первом году мы решили изменить место жительства. Валерий уже подрастал, и нужно было думать за его будущее. Мария все порывалась возвратиться в городок Гнивань, да и я был не против этого, так как у меня там проживала сестра Вера. Вот в одну из поездок в Гнивань Мария с Верой пошли в гости до одной знакомой по фамилии Вербовая, которая проживала в селе Витава. Это село в то время граничило, а с течением времени и вошло в состав города Гнивань. В разговорах Вербовая розказала, что недалеко от нее недорого продается старенькая избушка. В том доме, говорила она, еще можно некоторое время жить и одновременно строиться. На участке даже был вывезен для этого угольный шлам, из которого в то время выбивали стены на известковом растворе.

Мария договорилась с хозяевами дома о его покупке за семьсот рублей, а Вербовая даже одолжила семьдесят рублей на задаток. К тому времени более дорогого дома мы не смогли бы купить, да и таких свободных денег у нас не было. Однако мы их одолжили, и дом таки купили. Уже с осени шестьдесят первого года я перевелся на работу в Витавскую восьмилетнюю школу. Через два месяца нашелся покупатель на наш дом в Колюхове, и мы перебрались в село Витава на постоянное местожительство.

Школа в селе Витава находилась в центре села и состояла из двух отдельных зданий. С течением времени там построили еще один корпус, столовую и школьные мастерские. Директором в школе на то время был отставной офицер, поэтому и дисциплина в школе была почти воинская. Я преподавал естественные дисциплины, вел трудовое обучение, некоторое время даже был завучем.

Дом в селе Витава был очень старенький, и почти сразу возник вопрос срочного строительства нового. Того же шестьдесят первого года мы вывезли камень на фундамент, купили комплект деревянных материалов финского домика, приобрели лесоматериал на крышу. Это стало возможным благодаря деньгам, полученным от продажи родительского дома.

Следующей весной шестьдесят второго года мы начали строительство нового дома. Я сам сделал разбивку фундамента, выкопал котлован и забутовал его. Котлован выдался сложным, так как в двух местах попались глубокие ями, наверное, там были когда-то погреба. В каждую из этих ям пошло по машине камня.

Все это приходилось делать после работы и по выходным. Когда пришла весна, я договорился с мастером за кладку, и вдвоем за неделю мы сделали фундамент нового дома. Летом самостоятельно выбили шлакобетонные стены, и осенью, с помощью Марииного родственника Ивана, выбросили верх и покрыли дом шифером. Зимой я сделал в новом доме простенки и потолок. А в шестьдесят третьем году мы завершили все внутренние работы, и перешли из времянки в новый дом.

В этом доме мы прожили до семьдесят четвертого года, когда переехали в город Николаев. В одна тысяча шестьдесят четвертом году Валерий закончил Витавскую восьмилетнюю школу и прошел по конкурсу в Львовский политехникум связи. На это время ему исполнилось пятнадцать лет. Техникум он закончил в шестьдесят восьмом году и был сразу же призван на воинскую службу. На этом я и закончил бы свой рассказ, но уже раньше пообещал розказать о семье жены моей Марии, к чему и перейду.

Часть седьмая: Семья Табачнюков

7.1. Родословная Марии

Мария родилась первого (четырнадцатого по новому стилю) марта одна тысяча девятьсот тринадцатого года в селе Ярышивке. Раньше я уже упоминал об этом селе, там началась моя трудовая биография на должности учителя сельской школы.

Среднее за размерами и количеством жителей село Ярышивка, как и большинство сел полесской Украины (не исключение и мое родное село Колюхов), раскинулось по обе стороны неглубокого оврага. Этот овраг был перегорожен в нескольких местах плотинами, между которыми образовались небольшие водоемы – сельские пруды. За селом овраг упирался в высокую железнодорожную насыпь колеи Юго-Западной железной дороги на участке Винница – Жмеринка. Дорога эта давала работу некоторым жителям села, однако на то время не играла особенно большой роли в жизни крестьян.

Родители Марии были, как и мои, обычными крестьянами. Отец Табачнюк Филипп Кузьмович, одна тысяча восемьсот девяностого года рождения, отвоевал две войны – империалистическую и отечественную. Пришлось нему побывать на войне четырнадцатого года и попасть в плен к немцам. Возвратился из плена уже после революции в восемнадцатом году. Сын Тимош, который родился уже без него в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году, отца не признавал. Он говорил матери, ее звали Ксения (Ивановна, девичья фамилия Сницар, 1890 года рождения):

– Прогони этого дядька!

Марии, как старшему ребенку в семье, приходилось присматривать Тимоша, хотя она и сама еще была ребенком. Однажды она взяла брата за руку, и пошла с ним на пруд стирать белье. В те времена стирка в селах происходила, как правило, на водоемах – сельских прудах, речушках, озерах. Для этого строились специальные кладки, на которых поочередно подоткнутые молодицы стирали и полоскали свое белье и прочие вещи. Насмотревшись на такую стирку, маленькая Мария и себе решила помочь матери. Собрав такое-сякое белье и взяв брата за руку, она побрела с ним на пруд. Наверное, к тому времени она совсем забыла приказ отца, который запрещал детям самим бывать на воде и далеко отходить от дома. Родителям Марии, как и многим крестьянам, приходилось периодически оставлять детей самих дома, чтобы обрабатывать свои земельные наделы. Кто-то из сельчан, увидев детей на пруду, сказал Филиппу, и тот срочно прибежал лошадью на пруд их забрать. Чтобы проучить, он дома привязал обеих бечевками за ноги к столу.

Тимош умер от тифа в двадцатом году еще маленьким, когда ему исполнилось только шесть лет. В этот же год умерли от тифа оба деда Марии, как с материнской стороны дед Иван, так и из отцовской стороны дед Кузьма. В семье родилось семеро детей, однако выжило только трое – старшая Мария (родилась первого марта по старому стилю, четырнадцатого по новому стилю в одна, тысяча девятьсот тринадцатом году), средний сын Анатолий (родился в одна тысяча двадцать четвертом году) и самая младшая дочь Леонида. Другие трое детей, кроме Тимоша, умерли еще грудными. Когда 7 мая тридцать девятого года родилась Леонида, Марии было уже двадцать шесть лет. Мать родила Леониду в возрасте сорока девяти лет.

Улица, на которой жила Мария, имела уклон вниз, и зимой по ней дети съезжали на санках. Марии тоже хотелось покататься, но мать этого не разрешала. Тогда Мария прибегала к ухищрению, говорила матери, что идет по воду, а сама несколько раз и спустится с соседскими детьми. Когда она несла домой ведра, то набирала их полные, а сама же маленькая. Вот соседские девчата ей часто говорили:

– Ты глупая, не вырастешь.

Они ошибались – выросла. Хотя отец Марии был довольно, как для села того времени, просвещенным человеком в школу Марию пустил только на один год. Он говорил, что девушке образование не нужно.

В послереволюционное время Филипп Табачнюк занимал активную сторону большевиков, был членом партии. Некоторое время, работал, то председателем сельского совета, то председателем колхоза. За это несколько раз и поплатился – первый раз местные «кулаки» сожгли ему дом, а потом три раза отсидел в тюрьме (третий раз уже после войны). Первая тюремная отсидка была за связь с «кулаками», вторая за растрату, а третья (месяц после войны) за халатность, проявленную при краже сахара на свеклоприемном пункте.

В двадцать шестом году началось раскулачивание. К кулакам отнесли и брата Филиппа – Илька. Тот был мастеровым мужиком, имел свою маслобойню, молотилку и прочие сельскохозяйственные машины. Филипп посоветовал ему все самому добровольно сдать в колхоз, так как иначе выселят в Сибирь. Он знал, что говорил, так как и сам проводил те раскулачивания и выселения, будучи председателем сельского совета. Брат так и сделал, чем избег наказания власти диктатуры пролетариата. После добровольного раскулачивания он пошел работать механиком на совхоз, который находился километра за два от села.

Однако не все, так называемые «кулаки», хотели добровольно отдавать в колхозы горбом и годами нажитое добро. Среди них были и такие, что то добро наживали кражами и знали некоторые методы борьбы с властью. В начале двадцать шестого года они и сожгли дома председателя комнезама и председателя сельсовета.

7.2. Пожар

Филипп Табачнюк ехал верхом, пустив повод. Лошадь выбирала дорогу сама, не ожидая приказов хозяина. Этой дорогой ей приходилось проходить уже десятки раз, поэтому ступала она уверенно, не сбиваясь из шагу и не сворачивая в сторону. Путь всадника и коня лежал домой, где на Гнедого ждало уютное стойло с охапкой сухой овсянки, а Филиппа выглядывала жена Ксения с двумя детьми. Старшей Марии уже исполнилось тринадцать, а младшему Анатолию было всего только два года.

Так вот постепенно, но и не очень медленно, всадник двигался в направлении родного села Ярышивка, где Филипп уже несколько лет был председателем сельсовета. Вокруг дороги мир заступила довольно теплая, но еще с послезимним холодком весенняя ночь. Из-за леса несмело начинал потихоньку выставлять свои серебристые рога молодой яркий месяц. Он, то заходил за темное покрывало туч, словно хотел спрятаться от человеческих глаз, то шутливо раздвигал эти тучи своими крутыми рогами и светил, светил, светил.

Филипп придержал коня, переезжая железнодорожный путь. Вдали на холме завиднелись темные очертания Пурпуровцев со светлыми пятнами хат выбеленных белой глиной. Эту глину копали здесь же на холме возле села, и за ею приезжали крестьяне из всех окружающих сел. Ездили и с Ярышивки. Под холмом заблестел плес пурпуровецкого пруда с нависшими над ним развесистыми ивами. За час такого бега после станции Тюшки появится и родная Ярышивка.

Голова Филиппа клонилась к гриве коня от нелегких дум. Не совсем было ему по сердцу то распоряжение, которое он получил сегодня в городском комитете. Председатель комитета требовал еще к зиме очистить село от кулаческих элементов. А кого же отнести к тем элементам? Где та мера, за которой можно четко сказать – «Это кулак, а это – нет!». Можно, конечно, записать в кулаки тех, кто имеет пару лошадей, исправный реманент и дом покрытый железом. За то, что, хотя бы пару дней на неделю, детей кормят борщом с мясом. Если всех таких записывать в кулаки, то придется четверть села переписать. А сколько среди этих исправных хозяев таких, кто достиг этого благосостояния своей тяжелой работой и горбом не раз политым соленым потом. И вдобавок среди них много его ровесников и товарищей, с которыми он пас коров и лошадей, ходил к девчатам и сидел в окопах империалистической. Как он сможет зайти к ним во двор, глянуть в глаза и сказать:

– Мы решили тебя раскулачить!

В то же время как доказать в том комитете, что его же брат Илько не кулак, если у него своя маслобойка, молотилка да и скот во дворе водится. И не только уездному начальству, но и своим в сельсовете это придется доказывать. А среди них есть и такие, кто к работе не очень быстр, но к чужому добру прибегут скоро. Придется брату тихо посоветовать как можно быстрее сдать все добро в колхоз, а то и до Сибири недалеко.

Ну, конечно, в Ярышивке найдется несколько таких живоглотов, которые нажили свое благосостояние всеми правдами и неправдами. Они и батраков держат, и других сельчан крепко за горло долгами жмут. Вот они и есть настоящие кулаки. С них необходимо начинать, а с другими, наверное, следует подумать и потянуть время (если бы Филипп тогда знал, чем – это решение для него в дальнейшем обернется).

Взять хотя бы Циганчуков. Живут они на отшибе, почти что на хуторе, под лесом. Живут в селе недавно, но как-то очень по отшельнически. Кажется, промышляют кражами, так как не раз уже люди видели, как появляются в них новые коровы и лошади, а через несколько дней исчезают. Цинганчуков он первыми и предложит внести в список на раскулачивание. В этом он, наверное, найдет поддержку у своего давнего товарища – председателя комсомольской ячейки и комнезама Ксенича (они даже живут рядом на одной улице), а за ним и другие проголосуют. А как быть с другими – решим вместе. Вот приеду к дому, вздремну час-другой, а завтра соберем партийцев и членов сельсовета. Пусть составляют список.

Лошадь ступала размеренно, и за такими думами Филипп не ощутил, как задремал. Пришел в себя только тогда, когда Гнедой остановился возле своего двора и начал, завернув голову, тыкаться мордой Филиппу в руку.

– Вот мы и дома, Гнедой. Давай я распрягу тебя и поставлю в стойло. Там есть овес – то и заморишь червячка.

Филипп открыл ворота, завел Гнедого в сарай, наложил ему корма. Управившись, закрыл ворота и пошел к дому. Жена с детьми уже спала. Тихо, чтобы не разбудить их, Филипп разделся и лег на топчан.

Второго дня селом пошел порученец Савва созывать на общее заседание членов партячейки и сельсовета. Савва был такой себе средних лет невысокий человечек не совсем ясного ума и речи. На трезвую голову все поручения он выполнял довольно добросовестно. Однако, если по дороге Савва попадал в какую-то хлебосольную кумпанию, где ему за добрую (ли недобрую, но нужную) весть приподносили рюмку горькой, то словно бы перерождался. В другое время слова из него нужно было вытягивать, а здесь у Саввы прорезался язык и он выбалтывал им все, что знал и даже то, чего не знал.

А знал он сегодня очень интересную причину, по поводу которой шел по сельским активистам – будут составлять списки на раскулачивание. Об этом шел при нем разговор в сельсовете между председателем сельсовета Филиппом Табачнюком, который и привез такое распоряжение из уезда, и председателем комнезама Александром Ксеничем. И первым в этом списке будет записан Циганчук.

Сегодня Савве явным образом не везло – никто не пожелал поставить ему рюмку, да и не было за что. Здесь не только то, что он отрывал активистов от горячей весенней работы, но и принесенная им весть была не из лучших.

Обойдя всех, кто был в списке для оповещения, Савва шел себе не спеша по улице, и здесь в его голову неожиданно пришла такая себе мысль:

– А не зайти ли мне к Циганчукам? Вот они, наверное, не поскупятся на хорошее угощение за мою весть. Хотя и недобрая весть, а для них на вес золота.

Подумав немного, Савва развернулся на месте и подался в сторону хутора под лесом.

Циганчуки уже не раз угощали Савву, им было интересно, что о них говорят в селе, да и от новостей сельской власти не отказывались. Вот и сегодня, как только Савва зашел во двор, его сразу же пригласили за стол. Семья как раз ужинала. На видном месте за столом чинно сидел седой глава семьи, напротив его двое зятьев, лет обоим было около сорока и трое подростков. Двое из них – это сыны зятьев и дочерей, старшему уже пятнадцать, младшему четырнадцать. Третий – был товарищ синовей, соседский Николай. Всем, а также и Савве налили по рюмке. Хозяйки поставили посреди стола большие тарелки с борщом и с варениками, дали всем ложки. И ужин начался.

Употребив первую, затем и вторую рюмку и попробовав вкусного борща с мясом и вареников, Савва развязал языка и начал рассказывать принесенную новость хозяевам. Недобрая весть тех явным образом не обрадовала, тем не менее, при Савве они вели себя сдержанно, без паники. А потом потихоньку Савву из дома выпровадили.

Когда за Саввой закрылись двери старый Циганчук загремел:

– То быдло, Табачнюк с Ксеничем, захотели нас отправить в Сибирь. Они просто не знают, с кем имеют дело. Они нас в Сибирь – а мы им красного петуха пустим, может и раздумают. Собирайтесь ребята, да и Николая с собою прихватите, пусть приучается. Как только потемнеет, чтобы дворы председателя комнезама и председателя сельсовета развеяло по ветру.

Сказано, сделано. Водки уже больше не пили, не к тому было. Приготовили спички, намочили керосином клоки конопляной пакли, оделись в темную одежду. И как только хорошо стемнело, отправились на дело.

– Мариню, вставай! Где-то, наверное, в селе пожар, вон как отблески идут в окнах. Беги во двор и посмотри.

Мария еще хорошо не проснувшись, только что задремала, вскакивает с лежанки, впопыхах натягивает на себя платье и выбегает в сени. Громыхает надворная дверь и оттуда слышно ее сдавленный вопль.

– Мама, мама! Это не в селе, это горит наш сарай. Быстрее поднимайтесь, так как огонь уже из-под крыши выбивается.

Ксения резко вскочила с кровати, долго не могла найти обувку, которую вчера неизвестно куда задела. Непослушные руки не лезли в рукава. И вот впопыхах, в конце концов, одевшись, она выскакивает во двор. О боже, действительно горит не где-то там, на селе, а горит их овин покрытый соломой. Огонь так и брызгает тучами искр из под крыши, и ветер рассыпает их по всему двору.

– Дочка, дочка! Зови людей, беги по соседям, а я пока подниму Толю.

Мария побежала по улице, созывая людей. Однако те уже и сами спешили на пожар с ведрами в руках. Люди бежали к усадьбам Табачнюков и Ксеничей, так как горело и там и там. В особенности сильно горело в Табачнюков, так как в сарае было полно клевера, а под его стенами лежал заготовленный на новый дом материал.

Мария начала выносить из дома одежду и бросать ее в погреб (чтобы не украли). Потом люди остановили ее, так как крыша на погребе была тоже из соломы. В дальнейшем она носила одежду уже в сад. Филипп в это время был еще в сельсовете. Когда прибежал оттуда и узнал, что часть одежды в погребе, то бросился оттуда ее вытаскивать. Верх погреба, как и верх дома уже тоже горел. В погребе Филипп от дыма утратил сознание, едва его оттуда вытянули. Пожар потушили, но сарай сгорел полностью, а на дому и на погребе сгорели крыши.

Однако и поджигатели попались на горячем. В тот вечер по улице из клуба шел соседский парень и видел подростков, которые убегали огородами от подожженного сарая Табачнюков. Они зашли из долины и сразу подожгли сарай Ксенича, а затем, перейдя улицу, и сарай Табачнюка. Этот парень розказал об увиденном председателю сельсовета, а тот вызвал милицию из Винницы. Милиция приехала на следующий день с собакой. Собака с места, где пробегали ребята, взяла след по клочку штанов, который разодрал один из них на ограде из колючей проволоки. По следам беглецов собака привела милицию к дому Циганчуков. Застали там их за пьянкой, наверное, поджигатели думали, что теперь сельской власти будет уже не до раскулачивания и обмывали это событие.

На суде старикам дали расстрел, зятьям присудили по десять лет, а подросткам – по три года. После апелляции приговор стариком смягчили, заменив расстрел на десять лет. Один из зятьев во время войны возвратился в Ярышивку, служил там полицаем и зверствовал. Однажды он привязал к лошади одного из сельских комсомольцев – Петра Ткачука, и тянул его верхом до соседнего села Гриженцы (где-то около десяти километров) пока тот не отдал Богу душу.

Филиппу Табачнюку предлагали, взамен сгоревшего, взять дом поджигателей. Это был хороший дом, под железом, обшитый досками. Однако здесь засопротивлялась Ксения, она боялась родственников поджигателей и семья так и осталась в старом доме, который пришлось восстанавливать.