Текст книги "Партизаны. Записки преемника Сталина"

Гречиха в штрафных

Как-то в приемной Совета Министров СССР встретился с маршалом Коневым. Он спросил меня, освоился ли я уже в Министерстве заготовок и как идут дела с заготовками. Зная, что этот человек не любит праздных разговоров и не задает вопросов, ответ на которые его мало интересует, я вкратце ответил. Выслушав, он далее спросил, заметил ли я, что в последние годы в продмагах, даже в столице редко бывает в продаже гречиха. Это, заметил Конев, плохое явление; гречневую кашу в России любят и отсутствие гречки прежде всего бьет по низкооплачиваемым категориям рабочих и служащих. Я ему сказал, что это явление мы видим. К сожалению, в ближайший год улучшения не предвидится, заготовки текущего года по гречихе также не выполняются. Происходит ежегодное сокращение посевов.

Конев сказал, что это серьезный вопрос. Заявки военного ведомства на гречневую крупу ежегодно срезаются, армия получает ее все меньше. А накормить армию без гречки очень трудно. По калорийности, вкусовым качествам ей нет равных заменителей. Почему бы вам, сказал, не разобраться, в чем тут дело и не войти в правительство с предложениями, каким образом не только прекратить сокращение посевов, но и расширить их до необходимых размеров. Это был разумный совет, и я ему последовал. Чтобы разобраться в этом, большого труда не потребрвалось.

В Министерстве заготовок работали крупные специалисты, отлично знавшие сельское хозяйство и заготовки, такие, как Арзамасцев, Шапиро, Гараев. Они и поведали мне печальную историю того, как гречиха стала «штрафной» культурой и почему ее перестали сеять многие колхозы страны.

Оказывается, вскоре после войны в Политбюро обсуждался вопрос о расширении посевов пшеницы, и Н. С. Хрущев предложил ряд мер для стимулирования ее посевов по сравнению с другими культурами. В числе этих мер были введены зачетные заготовительные коэффициенты для ряда культур. Так, если колхозу следовало сдать 1000 пудов пшеницы, то если бы он решил сдать вместо пшеницы гречиху, он уже должен был бы сдать не те же 1000 пудов, как было раньше, а 1500 пудов.

По мысли «мудрого» сельского хозяина, это должно было создать заинтересованность в расширении посевов пшеницы, но колхозы, получив такой штрафной коэффициент, стали сокращать посевы гречихи до размеров собственных потребностей; ее невыгодно стало сеять для сдачи государству. Это была естественная реакция колхозов на непродуманное постановление.

Мы послали соответствующую записку Сталину. В ней излагалось положение дел с гречихой и предлагалось отменить коэффициент.

Вскоре, в одно из летних воскресений, в шесть утра меня разбудил телефон. Звонил Сталин. Слышу его привычное: «Я вас не побеспокоил?» и, переходя к делу: «Мы здесь обсуждаем вашу записку о гречихе. Я прошу вас сообщить точно коэффициент замены». Я ответил, что коэффициент замены 100:150.

– Вы это говорите по памяти, я прошу вас узнать у ваших работников точно, и я вам минут через двадцать позвоню.

Я звонил всем своим заместителям и начальникам управлений, но никого не нашел. Все они разъехались на воскресенье кто на дачу, кто на рыбалку. Наконец удача. Дозвонился до начальника хлебофуражного управления. Он в этом управлении сидел много лет, он-то уж знает точный коэффициент!

Но он ответил, что на память сказать не может, ему надо ехать в министерство и оттуда он сообщит. Но это было невозможно. Сталин уже три раза звонил и наконец сказал, что больше звонить не будет и чтобы я сам позвонил, когда выясню.

Наконец я нашел своего помощника в воскресном доме отдыха в Соснах. Он сказал, что этот коэффициент 66:100.

Я позвонил Сталину и сказал, что коэффициент не 100:150, а 66:100.

Сталин засмеялся и сказал, что это все равно. В то утро было принято постановление об отмене штрафного коэффициента для гречихи и о мерах по расширению ее посевов.

Однако в сельском хозяйстве легко вывести посевы, да не так-то легко их восстановить. Гречихе на долгие годы суждено было стать дефицитным продуктом.

Рязанское «хлебное дело»

Дело это разыгралось в 1951 году. Однажды вечером раздался звонок. Я поднял трубку. Услышал голос Сталина: «Здравствуйте, я Вам не помещал? Приезжайте немедленно, здесь уже все собрались».

Хотя эта фраза и выглядела вежливо, но голос, каким он говорил, показывал, что речь идет о чем-то очень серьезном. Мы уже понимали интонации его голоса, обычно всегда ровного.

Самое щепетильное в таких случаях всегда было то, что не знаешь, зачем вызывают, следовательно, не знаешь, что захватить с собой для справок.

Когда я приехал в Кремль, поднялся на третий этаж и вошел в кабинет Сталина, там уже были Маленков, Микоян, Берия, Аристов и, может быть, еще кто-либо. Позже были вызваны Брежнев, Игнатов и министр торговли Жаворонков.

Оказалось, что все ожидали меня. Как только я вошел и не успел даже поздороваться, Сталин поднялся и спросил меня: «Правда ли, что вы, представляя ежегодно хлебный баланс, вносите предложение и настаиваете на уменьшении государственного плана снабжения на 1,5–2,0 млн. тонн?» Я ответил, что это правда. Раздался общий возглас удивления, а Сталин, обращаясь к Берии, сказал: «Значит, то, что ты рассказал, верно».

Затем продолжил, обращаясь к Аристову: «Повторите, пожалуйста, кратко о том, что произошло в Рязани и результате вашей поездки». Аристов повторил, и из его рассказа я понял следующее.

Из Рязани от одной учительницы было получено письмо на имя Сталина. В письме говорилось о перебоях в снабжении хлебом населения Рязани. Об этом письме Поскребышев доложил Сталину.

В секретариате Сталина руководствовались установленным им принципом, состоявшим в том, что, несмотря на то, что Сталин не может ознакомиться с огромным количеством писем на его имя, ему должны докладывать о письмах, касающихся интересов не одного человека, а групп населения, коллективов заводов, колхозов и ставящие общие вопросы управления, хозяйства и политики.

Ежедневно Сталин читал много писем. На его большом столе всегда лежала их целая папка. Туда ему непрерывно подкладывали вновь полученные и отобранные.

Прочитав письмо рязанской учительницы, он придал ему большое значение. Перебои в снабжении хлебом большого города в то время, когда план заготовки хлеба текущего года выполнен с превышением, а на складах государственных резервов лежит двухгодовой запас хлеба, представляли явление исключительное.

Сталин вызвал Аристова, тогда одного из секретарей ЦК ВКП(б), ознакомил его с письмом и предложил поехать в Рязань и проверить этот факт. Аристов съездил в Рязань и, приехав, доложил о том, что перебои с торговлей хлебом действительно имели место.

После того, как Аристов повторил кратко при нас результаты проверки заявления, Сталин спросил у него: «Вы сами видели эту женщину? Говорили с ней? Что она из себя представляет?» Аристов ответил: «Да, видел ее, разговаривал с ней. Это учительница одной из рязанских школ. Очень хорошая советская женщина». После сообщения Аристова Сталин, обращаясь ко мне, сказал: «Как же вы можете в подобных условиях требовать сокращения плана снабжения зерном, учитывая совершенно обстановку? Так может делать только человек, не понимающий политического значения такого важного вопроса, как снабжение населения. По правде сказать, я от вас этого не ожидал. Что теперь с вами делать?»

Берия бросает реплику: «Вышибить».

Положение создавалось слишком серьезное, но оно было основано на непонимании действительных обстоятельств. После реплики Берии я сказал: «Вышибать – операция нетрудная, но прежде надо все-таки дать министру объясниться».

Сталин коротко бросил: «Объясняйтесь». И тогда я рассказал о том, что стояло за моими требованиями сохранения плана снабжения. Я сказал: «Мне совершенно непонятно, почему товарищ Берия извращает вопрос. В этом году, когда рассматривался план снабжения на Совете Министров, председательствовал именно он и поэтому хорошо знает мои предложения и ход обсуждений. Общий план снабжения состоит из нескольких частей. Наиболее важная часть плана – это продовольственное снабжение населения, далее идет промышленная переработка и экспорт. Продовольственное снабжение населения составляет примерно половину общего плана снабжения, и я, требуя сокращения общего плана снабжения без экспорта, не только никогда не ставил вопроса о сокращении его в какой-то степени за счет раздела снабжения населения, но, наоборот, каждый год вносил предложение о его увеличении на полтора – два миллиона тонн в связи с ростом населения вообще и увеличением населения городов. Это каждый раз принималось после дебатов на тему «не много ли предлагает министр заготовок прибавить».

Но министр торговли в таких случаях подтверждал правильность расчетов Минзага, и в этом году план снабжения населения по предложению Минзага увеличен на два миллиона тонн против прошлого года за счет сокращения закладки в резерв, хотя я требовал сделать это за счет сокращений общего плана снабжения, что и сейчас считаю правильным.

Здесь присутствуют участвовавшие в обсуждении плана на Совмине Маленков и Микоян, пусть они скажут, увеличен ли действительно план снабжения населения хлебом против прошлого года или нет».

Сталин перевел взгляд на них, ожидая ответа. Микоян сказал, что, действительно, и в прошлом году, и в этом году по предложению Минзага план продовольственного снабжения населения увеличен. Маленков также подтвердил это. Причем, они охотно подтвердили и потому, что это была правда, и потому еще, что вопрос об ответственности за снабжение населения хлебом уходил далеко за пределы Минзага.

Это сразу же изменило всю обстановку. Сталин бросил в адрес Берии замечание «не в те колокола звонишь», и, обращаясь ко мне, спросил: «А почему вы ставите вопрос о сокращении общего плана снабжения и за счет каких его статей?»

На его вопрос я ответил: «Министерство заготовок занимается анализом всех статей плана снабжения с целью предотвращения нерационального расхода хлеба и увеличения государственного резерва. При этом встречаются большие трудности. Они заключаются в том, что для этого у нас недостаточно прав и, кроме того, аналитическая функция этого рода у Министерства заготовок раньше была развита очень слабо. В Минзаге много крупных специалистов и дельных людей, но они годами приучены к организации заготовок, приему и хранению хлеба и исполнению указаний, а как, куда и зачем идет выданный со складов Минзага хлеб, это-де их не касается.

В смысле такого анализа мы сделали еще не много, и не по всем статьям, но и то, что уже сделано, заслуживает внимания.

По разделу снабжения «Экспорт» мы пока сказать ничего не можем. Это вопрос связан со многими ведомствами и политическими вопросами: помощь другим странам, валютные соображения, специальные постановления правительства, выступления с предложениями по этому разделу. Освоить все мы еще не смогли, хотя нам кажется, что некоторые статьи экспорта в некоторые страны могли бы быть сокращены. А вообще план экспорта хлеба должен обсуждаться в правительстве детальнее, с участием министерств заготовок, финансов, внешней торговли – для того, чтобы вопрос об экспорте хлеба решался не только в связи экспортной ситуацией, но и с учетом действительного, а не кажущегося хлебного баланса страны».

Сталин: «Как, разве вы не участвуете в обсуждении этой части плана снабжения?»

Пономаренко: «Да нет, формально мы участвуем в последней инстанции, я как министр представляю план снабжения и мотивирую его. Но раздел «Экспорт» мы получаем от других организаций, с такой предрешенностью, что мы лишены возможности вносить в него какие-либо поправки. Да и вообще, нам трудно это сделать, так как до этого план экспорта уже одобряется отдельно в директивных организациях и лишь включается нами в виде раздела в общий план снабжения.

То, против чего мы протестуем, касается раздела «Промышленная переработка» При этом мы никогда не затрагиваем тех статей, которые относятся к снабжению населения. Это касается производства макарон, вермишели и других мучных изделий и круп, а также производства пива и спирта на водку. Эта часть раздела, как и план отпуска зерна на хлебопечение, также каждый раз увеличивается. Но есть в этом разделе расходы, которые не могут не вызывать возмущения. У нас огромное количество зерна идет на производство спирта для получения синтетического каучука. Нигде в мире зерно на это не тратят.

Спирт для таких технических целей получают из древесных опилок, из извести, перерабатывают на карбид кальция. Известно, что за рубежом закуплено оборудование для производства спирта из опилок, но оно валяется годами около лесозаводов, утопающих в горах опилок. У нас существуют и действуют два завода но производству спирта из извести – карбида кальция, но они не выполняют программы заготовок минерального сырья, соответствующее ведомство компенсирует недоданный спирт за счет производства из зерна. Они, эти ведомства, входят в правительство с просьбой разбронировать из государственного резерва 20–30–50 или даже 100 тысяч тонн зерна в связи с невыполнением плана заводами и получают это зерно.

Правительство привлекает к строжайшей ответственности за расход сверх плана каждой тонны зерна в области или районе, а здесь – ничего. Не подвез, не заготовил извести – давай 100 тысяч зерна. И дают, резина ведь нужна. Никто даже упрека не сделает. Зерно ведь легче вывезти из складов, чем известь из карьеров. Склады повсюду, дороги к ним хороши, да и иметь дело с зерном приятнее, чем с пыльной и вредной известью. Можно ко всему и стащить с завода мешок с зерном. Это ведь не песок или известь.

Вот мы и протестуем против ежегодного увеличения плана расхода зерна на эти и подобные им цели. Да и если посмотреть по-хозяйски, почему у нас в стране только два завода, производящих спирт из минерального сырья?

И еще вопрос из этой же области. Мы сейчас по плану снабжения отпускаем для армейской кавалерии столько же фуражного зерна, что и десять лет тому назад, хотя нам известно, что кавалерии у нас, может быть, в пять, а то и более раз меньше.

Эта явная и вопиющая несообразность не может быть нами проверена и доложена в конкретных цифрах, так как у нас нет права проверки армейских фондов снабжения, их соответствия с численностью войск, а Госконтроль не вмешивается в это дело, очевидно, из-за нежелания портить отношения с министерством обороны.

Вот как обстоит вопрос с требованиями Минзага к общему плану снабжения зерном, а не так, как его изобразил зампред Совмина Берия, который слышал на Совмине то, что изложено здесь, но… или забыл, или… впрочем, это уже неважно».

«Все?» – спросил Сталин.

«Да», – ответил я.

«То, что доложил т. Пономаренко, – сказал Сталин, – очень интересно и важно. Я думаю, что вопросы, связанные с нерациональным расходом хлеба, надо обсудить отдельно, в том числе обсудить вопрос об увеличении количества заводов, производящих технический спирт из минерального сырья. Минзаг непричастен и не имеет отношения к перебоям снабжения хлебом в Рязани. Очевидно, здесь дело в распределении ресурсов зерна на хлебопечение, которое производит Министерство торговли, надо вызвать сюда министра торговли Жаворонкова».

Жаворонкова вызвали, а пока он ехал, Сталин резко говорил о Рязанском обкоме и его руководителях. «Кто там первый секретарь обкома?» – спросил он. Ему сказали, что Ларионов. «Какой же это обком? Разве можно допускать, чтобы были такие руководители, которые не видят, что город без хлеба! Этого простить нельзя. Могут быть промахи, но промах промаху рознь. Здесь не промах, а преступение, и чтобы все знали, что ЦК не прощает таких вещей, когда страдает население, а обком и его руководители ничего не видят и не принимают мер к исправлению.

Предлагаю Ларионова строго наказать. Предлагаю арестовать и предать суду. Как вы полагаете?» – обратился он к членам президиума ЦК.

Молчание, реплики: «Да, прощать нельзя», «Надо наказать» и т. п. Присутствующие секретари ЦК Брежнев, Игнатов, Кузнецов, Пегов и я знали Ларионова как очень дельного работника и были расстроены таким оборотом дела. Сидевший рядом со мной Брежнев наклонился и тихо сказал мне: «Надо выручать Ларионова и не допустить такой меры». Я согласился с ним, и он сказал: «Товарищ Сталин, Ларионов до этого случая показал себя хорошим работником, может быть, можно обойтись без такой строгой меры». Вслед за ним я тоже сказал, что Ларионов поазал себя в войну очень хорошо, будучи секретарем Ярославского обкома. Сталин встрепенулся и спросил: «Разве это тот самый Ларионов? Я его помню в связи с вопросами Ярославского шинного завода. Действительно, он и на меня произвел тогда очень хорошее впечатление. И вообще, Ярославль и его промышленность внесли ценнейший вклад в войну. Что за черт, почему же теперь он допустил такое в Рязани, чего не было в Ярославле в тяжелых условиях войны? Отяжелел? Заплыл жиром? Испортился? Тогда, действительно, такой строгой меры не надо. Вызовите на секретариат ЦК, – продолжал он, обращаясь к Маленкову, – разберитесь и прочистите его как следует».

Мы с Брежневым радостно переглянулись. Разбор дела окончился утверждением комиссии под моим председательством, с участием Жаворонкова, представителей Главпродснаба и других.

Комиссии было поручено выработать предложение в духе обмена мнениями, обратив главное внимание на проверку правильности распределения зерна для хлебопечения по районам страны, и внести предложения о частичном увеличении отпуска муки, если в этом будет необходимость.

На этом, собственно, и окончилась драматическая часть этой истории. Дальше не обошлось без фарса. На другой день после президиума прибыл в Москву по вызову в ЦК первый секретарь обкома Ларионов. Он заявил, что в Рязани, действительно, были некоторые перебои в торговле хлебом, немедленно устранявшиеся областными организациями. В письме, полученном Сталиным, все это непомерно преувеличено. Кроме того, письмо анонимное, человека по имени, фамилии и ядресу, указанному в письме, нет. Действительно, письмо оказалось анонимным. Очевидно, Аристов на вопрос Сталина «говорили вы с человеком, приславшим письмо?» побоялся сказать, что не видел его и не говорил с ним.

Когда Сталин узнал об этом, он внес предложение освободить Аристова от обязанностей секретаря ЦК КПСС. Аристов был направлен в Хабаровск председателем крайисполкома.

Но бывает же такое… Прошли годы, не стало Сталина. После того, как Аристов при Хрущеве вновь стал секретарем ЦК и членом Президиума ЦК, он был освобожден от работы в ЦК опять же в связи с рязанским делом и Ларионовым, поскольку принял на себя все, что Хрущев заварил и чего не хотел расхлебывать.

Теперь все знают известную рязанскую скандальную историю с троекратным «выполнением» плана продажи мяса государству, оказавшуюся фикцией. При воспоминании о ней становится стыдно даже тем, кто никакого отношения к этому не имеет. История эта была замята, ибо идея перевыполнения планов в два – три раза принадлежала Хрущеву, и вытекала из курса «догнать и перегнать».

Политическая мерзость здесь в том, что Хрущев, вызвавший эту идею, следивший за ее осуществлением, безжалостно вышибал областных работников, осмеливавшихся заявлять ему, что они не могут выполнять такие планы без нанесения тяжелого ущерба поголовью скота, в том числе молочному.

Когда на пленуме ЦК в присутствии огромного количества гостей Ларионову вручили звезду Героя Социалистического Труда и орден Ленина, а Хрущев на трибуне обнимал и целовал его, я вспомнил, какие указания давались ему от имени ЦК, когда он был назначен первым секретарем рязанского обкома партии. Секретари ЦК говорили ему, какое огромное богатство представляет из себя пойма реки Оки, какие богатые возможности представляет она для развития животноводства, если взяться за нее как следует.

Мне думалось, что богатейшие, огромные луга Окской поймы стали источником роста животноводства и планов продажи мяса государству. Чем же другим мог бы я объяснить успехи, которые Хрущев превозносил с высочайшей трибуны, в которые я, в тот момент, поверил.

В перерыве между заседаниями в Екатерининском зале Ларионов разыскал меня, поздоровался, и я поздравил его с успехами. Я заметил, что приятно и нам, обратившим в свое время его внимание на значение окских заливных лугов, очевидно, интенсивное их использование и является основой сегодняшних успехов Рязани. Ларионов смутился, поблагодарил за поздравление и ушел со звездой на груди, грустный и расстроенный, каким я его никогда раньше не видел[27]27
  Скандальная «рязанская история» закончилась, как известно, тем, что Ларионов покончил с собой. – Прим. ред.


[Закрыть].