Текст книги "Лекции по искусству профессора Паолы Волковой. Книга 2"

Меня очень привлекает личность этого человека, начиная с момента его рождения и заканчивая трагическим финалом. Он ставит очень много интересных вопросов. Например, кто такой гений? Когда человек не может физически справиться со своим гением, он трещит под натиском тех сил, в которых живет. Я хочу привести вам в пример письмо отца Александра Флоренского к Василию Розанову – очень интересному философу и писателю. Я сама читала это письмо. И вот, что он пишет: «Как же не хочется заниматься ни богословием, ни искусством, мое призвание математика, физика и гидравлика».

Я уже говорила, что Флоренский построил Беломорканал и еще очень много чего другого, и когда я, будучи студенткой, впервые пошла в библиотеку Ленина, чтобы почитать его труды, то все, что я нашла в каталоге были только его работы по гидравлике, физике и математике. Там не было ни одной книги, связанной с его другими направлениями. Это был величайший ученый. Он писал: «Что мне делать?», на что Розанов ответил: «Гений безволен, дорогой мой друг. У него своей воли нет – он обречен на свою миссию. Он невольник своей миссии. И не тебе выбирать, чем заниматься».

Мне очень понравилось это письмо. Моцарт не выбирал, он был обречен, но он был бедным человеком и не мог справиться. Я люблю Гофмана, но и он не мог справиться. Очень тяжело. Это человеческая ограниченность, которая страдает от того, что в нее вложено. К таким страдальцам принадлежал Эйзенштейн. Ему было так тяжело, что разносило в разные стороны. А ведь в этом толстом мальчике из Риги было заложено очень многое. Его папа – архитектор, в начале 20-го века выстроил Ригу, и когда он с кем-то знакомился, то подавая ручку, говорил: «Позвольте представиться, Эйзенштейн, из православных». Очень гениально.

Эти люди себя не выбирают. И Македонский себя не выбирал. Я хочу сейчас сказать спорную вещь. Я не утверждаю ее. Я просто говорю спорную. Сейчас отмечали 80 лет Горбачева. Кто он был? Он был рекрутом истории. И сейчас мы присутствуем при очень интересных событиях. Это прекрасно показано в «Мастере и Маргарите». Она имеет свой знак – знак будущего. Но наступил такой момент, когда Филипп Филиппович завоевал ослабленную войной Грецию и положил ее к стопам предсказанного сына, которого он не любил. А что он мог сделать? Ну, скончался, когда тому было 16 лет. Как говорил Гумилев:

– Чего тебе, юноша, золотая молодежь? Посмотри, какое наследство тебе папа оставил. Радуйся жизни, какой ты богатый, красивый, образованный Аристотелем, побеждаешь на Олимпиаде.

– Нет, – сказал юноша, – я этим персам, которые нас 400 лет назад обидели, отомщу.

Почему персам? А они при чем? Не нужны ему персы, дело не в них, а в той воле, перед которой он бессилен. Можно соглашаться, можно не соглашаться, но завоевания Македонского изменили часы мировой истории. Греции не стало, а стала Империя. А когда он умер и той не стало – она развалилась на куски, а одному из его главных сатрапов – греку Птолемею, досталось очень большая территория, куда входили Египет и Александрия, и которая просуществовала 300 лет. И закончилась на тетеньке, которую звали Клеопатра из династии Птолемеев, которая не оставила наследника. Закончилось все завоеванием Рима и вошло в состав римской Империи, как и все, что создал Македонский. И культура, что образовывалась в этих местах была очень разной и прямой наследницей эллинской эстетики. Была линия высокой античности или классики и в том числе эта гражданка. Самая главная скульптура Греции. Вот есть она, Джоконда и Черный квадрат. Знаки времени. Это не греческая скульптура, хотя выдает себя за главное греческое достижение. Самозванка.

А знаете, когда она была сделана? В конце 2-го века. Если посмотреть на нее моими глазами, то я должна сказать, что есть один феномен: человечество неоднократно предпринимало усилия, чтобы приделать ей руки. Уж очень хотелось посмотреть, что она сделала своими руками. И знаете, это никому еще не удалось. Усилия пришлось оставить. Дамочка реконструкции не подлежит по одной простой причине – она была сделана именно так изначально. Без рук. Никаких конечностей не полагается. Почему? Потому что во 2-ом веке до н.э. греки уже столкнулись или мир столкнулся с Грецией, как с античной археологией и она – археологический предмет Греции. Греции давно уже не было. Это креатив.

С того момента прошло много лет, а это воспринимается, как высшее достижение античности. Проблема невероятная. Самое любопытное то, что ее болтающиеся складки сделаны очень грубо. Разве их можно сравнить с теми же рельефами на истинных скульптурах? А когда подходишь к ней со спины, то понимаешь, что там художник особо не старался, все мазки довольно тяжелые. А лицо и голова ориентированы на школу Фидия – это, как бы возвращение к эталонам 5 века. Что мы скажем на это? Начало 20 века минус 300 лет, что получается? На улице 17 век. Что происходило в искусстве в начале 20-го века? Происходила удивительная вещь – ретроспекция, когда художник, типа Билибина или Кустодиева, рисовали Россию 17-го века. Билибин идеально делал сказки, декорации никогда не использованные. Но гением-теоретиком первой ретроспекции или воспоминанием о былом величии был Бенуа, у которого был свой бог – Людовик XIV. Это их мир искусства. То же самое, что Бенуа, по отношению к прошлому, новое художественное воспоминание. Это страдания. Это ностальгия, мечта по тому времени и той эпохе, когда Греция была гениальна. И они воссоздают эти образцы. Просто из-за находки эта тетенька стала такой знаменитой. Там такие были баталии и страдания. Я считаю, что более интересная картина у Леонардо не «Джоконда», а «Анна, Мария, младенец и агнец». Она более глубокая, но в эпицентр попала «Джоконда». И здесь, мадама попала в эпицентр и заменила собой Грецию, а на самом деле это ностальгическая стилизация. И это очень интересно. (Аплодисменты).

Греция, лекция №6

эдип – античный театр – аристотель и македонский – высоцкий – пифагор – рустам хамдамов и его фильмы

Волкова: Я считаю, что в марте коты ходят на крышу. И март влияет не только на них, но и на меня. Читать я сегодня буду не очень собранную лекцию, она такая клочковатая и, кроме того, я должна буду сказать несколько слов о режиссере Рустаме Хамдамове, чей фильм вы сегодня будете смотреть. Он мне вчера такую истерику закатил. Орал, что не придет, если я покажу его фильм «В горах мое сердце». Я ему сказала: «Ну и не приходите! А мы все равно покажем».

Студенты: А он не любит этот фильм?

Волкова: Он его терпеть не может! Считает, что снял гадость и мерзость.

В прошлый раз, я немного недоговорила о Софокле. Что я хочу вам сказать… Для начала повторю еще раз, что для античного общества театр был гораздо важнее, чем прочее искусство, потому что театр представлял собой публичное действие, которое, охватывая ситуацию, помогал этому процессу эмоционально и непосредственно общаться с людьми. Античная Греция на своем уникальном примере показала, как драматургия вырастает из театрального пространства, и как театральное пространство вырастает из драматургии. Они выходят друг из друга, помогая другим частям театра: оркестру, сцене, помосту и уборным сочетаться и дополнять их самих до такой степени, что вся эта конструкция находилась в согласии и в соответствии с тем каноном драматургии, что существовала на тот момент времени. Только античная Греция смогла создать ту уникальную модель идеальности.

Мне иногда кажется, что я хочу поехать в Рим только для того, чтобы еще раз потихонечку, перешагнув через веревку заграждения, подойти вплотную к нужному мне шедевру. Даю вам слово, что есть вещи, которые очень сложно перевести на язык слов. На язык слов искусство вообще не переводится. Можно, конечно, постараться, но, чем больше скульптура или картина приближается к представлению о ее максимальном значении, тем меньше вы можете эту форму или идею перевести на язык. Это очень интересная тема.

Возьмите, например, индийское кино. Когда разговор идет о простых вещах, таких как деньги, хлеб, куда пойти, где она или, где он – то есть о теме быта, они просто открывают рот и говорят. Но, как только дело начинает касаться чувств и любви, что происходит на экране? Что они начинают делать?

Студенты: Петь.

Волкова: Ну, конечно же! Они никогда не позволяют говорить себе о разных понятиях на одном и том же языке. Если дело дошло до «Космоса», то начинаются пляски в каком-то несотворенном ритме. И этот ритм – жизнь космическая. Что делает человек, когда подозревает, что другой находится уже не среди нас? Щупает пульс, чтобы понять выпал ли тот, другой, из мирового ритма. Пульс соединяет нас с мировым ритмом. И, если это так, тогда завешиваются зеркала, ибо тень отделилась от него. От него ушло главное – его суть. Варенуха в романе Булгакова не отбрасывал тень. Я повторяю: когда нет пульса – нет мирового ритма и в этом смысле индийское кино единственное, что придерживается этого канона. Нельзя говорить об одних и тех же вещах. Для меня, например, как человеку, живущему в родном языке и способного объяснить многое, не всегда получается разъяснить другим тот процесс, что происходит в той пигмалионовской точке, где оживает Галатея. Именно оживает, а не ожила. И эта точка называется «хиазм». Вот эта промежуточная точка-квант, неуловимая между покоем и движением, которую выразил Поликлет, согнув ногу у скульптуры. Я пошла? Нет, я стою. Как можно выразить словами то состояние, при котором Галатея теплая? Она только что была теплая, и она вот-вот оживет, хотя нет! – она превращается в мрамор, но у нее еще есть пульс. И этого не смог сделать никто. Это не поиск Абсолюта, это и есть абсолют. Они умели создавать абсолютные формы, несмотря на то, что до нас мало, что дошло. Но, все-таки, дошло: и абсолютные формы, и абсолютные идеи, о чем мы еще поговорим. Подобно этому живет и театр. Форма, драматургия – все это продумано и сложено. Здесь нет стихийности или мистериального обряда, который тоже имеет форму, но остается больше импровизацией. Драматургия – вот, что имеет форму, строфу, антистрофу, место для хора, эпизодик! То есть она выстроенная вещь. Она структурно собрана. Самое главное, что, будучи, как бы воспроизводящей до сих пор, она дала старт блуждающим сюжетам, которые постоянно комментируются. И в них тоже есть то высокое чувственное и мыслительное состояние, когда происходяшее находится, с одной стороны, в Абсолюте, то есть в мифе, а, с другой стороны, касается каждого. Когда у Антигоны идет спор с Креонтом о ее братьях, что он говорит? А он говорит:

– Нет! Государственно недопустимо хоронить предателей, которые пошли на вилы!

Она спорит с ним:

– Но они мои братья. Это мои родные. Это люди, которые являются трагедией моей семьи. Я не могу не похоронить их.

Креонт парирует:

– Ты понимаешь, что ты говоришь? А я не могу допустить это, как государственный прецедент.

А она свое талдычит, что не может ни спать, ни есть, потому что моим любимым птицы глаза клюют.

Это как-то касается людей, сидящих в театре? Очень. И меня тоже касается, и вас, между прочим. Всех людей касается. Вот почему 20 век, в частности Камю, но особенно еще двое – Сартр, который написал «Мухи» и Ануй со своей «Антигона», снова возвращаются в ту точку, потому что она болезненна. Это момент ситуации, в которую ты поставлен. Момент выбора. Только оказывается, что греки в своем шестом, пятом или четвертом веке до нашей эры, когда и жизнь, и люди были другими – они все это показали в театре. Но вопрос-то остался. Он так и не был ими решен – он был ими подвешен. И с этим подвешенным вопросом существуют две формулы античности – это театр и философия.

Вопрос ордера – это вопрос решенный. Мы с вами изучаем архитектурные мастерские, правда вопрос скульптуры – беда. Он непоправимо потерян. Гений нации ушел навсегда, отлетел. Торвальдсен мог сходить с ума, хотя был гениальным скульптором-классицистом, но он ничего не мог сделать. Когда речь заходит о том, что оставила нам античность, я утверждаю – идеи!, а Мираб Константинович говорил: «Форму». И то, и другое правильно. У них во всем было чувство формы, а форма бессмертна. Эллада. Остановившееся время – главный пафос этой странной, метафизической культуры, которая воевала, голодала, страдала и создавала. У меня есть такая культурная аналогия – не точно такая же, но все-таки есть. Вот Андрей Арсентьевич Тарковский. Бывает же такое слово «абсолютный гений». Как он в «Андрее Рублеве» показал страшную жизнь России. Помните эти бесконечные дороги, эту бесконечную слякоть, бесконечную нищету, эту, даже, не забеленность, а беспредельную грязь. Ненависть друг к другу. Помните тех двух князей? Нашествие Адыгея. Куликовская битва прошла, и мы говорим: «Все! Конец татаро-монгольскому игу!» Но они-то тогда не знали, что конец. Те пошатнуться-то пошатнулись, но набегать набегали. Для них не существовало брат ты или не брат, сват или не сват – ничего. Только власть, деньги – вечно и навсегда! Да что это такое?! А в России, в этот момент, какой расцвет культуры! Просто невероятный! Феофан Грек, Андрей Рублев. А сколько греческих книг, сколько знаний по античности! А какая культура в Москве и в Звенигороде! И, конечно, расцвет архитектуры и иконописи на рубеже 14—15 веков, когда вроде бы татарского ига нет, но вокруг Москвы что-то собирается. Глаза друг другу выкалывают, бандиты в лесах пристают:

«А вы куда идете?»

«А мы идем в Звенигород, к Юрию Звенигородскому».

«Ну, идите-идите, сделайте ему что-нибудь»

И тут же глаза идущим быстренько выцарапывают.

Никакого общего дела, никакого представления. Одно понятие: «Мне! И только мне!» Это ужас какой-то, но и он куда-то растаял. Тарковский сделал весь фильм черно-белым, а в самом конце иконы-то цветные. От них свет идет. Эта тема очень острая.

И греки все время друг друга били. Что они делали в Пелопоннесскую войну? В персидскую ладно, для них персы – не люди. А Спарта? Сколько они воевали? Сколько они друг друга положили? Весь пассионарный состав. Самый пик расцвета культуры и профессиональной философии, когда создается платоновская Академия и Аристотельский лицей, и, когда Аристотель является воспитателем Македонского. Видите, какая интересная жизнь? И это, конечно, все отражается в драматургии. Драматургия отвечает на эти вопросы. Только у греков возможна такая идеальность и структурность.

Если Эсхил является такой монументальной фигурой, то Гефест появился с определенной маской на лице и эта маска так и держится на нем. Прометей начал свои речи толкать. Если взять и прочитать Еврипида так, как он сегодня переведен, то мы поймем о том, какой огонь украл Прометей у богов и отдал людям. А он украл огонь творчества. Украл и сказал глубочайшую вещь: «Гений – это огонь, украденный у богов». Но для чего он крал этот огонь? Потому что он бессмертен. Для людей был украден бессмертный огонь. И они понимали, что он украден у богов. Тебе, тебе и тебе, но не все могут быть гениями.

Теперь пару слов про улыбку. И хотя со мной многие не согласятся, но у греков улыбка была отдельной. У них улыбка появлялась, когда пришли сатиры. У Эсхила чистый театр маски и публицистики, и театр не меняющегося характера. Приходит актер и заявляет о себе: «Вот я, такой-то!» Брехтовский театр другой – он публицистический, гражданский, объявленный. Ну и, конечно, очень важно все, что касается Софокла. Софокл, как и Еврипид – это очень современная драматургия. Поэтому не проходит и дня, чтобы в разных странах, как и в разных театрах не ставились бы пьесы этих великих людей. Особенно Софокла.

Что же по своей очень глубокой сути отличает Еврипида от Софокла? Еврипид первый, кто из всей мировой драматургии стал заниматься личными страстями. Вот не может быть у Эсхила этой сумасшедшей бабы! Да кому она интересна?! Какая-то тетка влюбилась в своего пасынка. Ну, сиди и молчи. Неприличная женщина. Нет! Так там же потом идет эта бесконечная тема сегодняшнего дня. Сколько этих теток было, бог ты мой! Только они по-другому все называются. Там есть некое опущение образа. Шекспир бесконечно цитирует или Софокла, или Еврипида. У него постоянно встречаются комбинации по софокловско-еврипидовской теме. Но это очень интересно сравнить царя Эдипа не по сюжету, а по своей сути с королем Лиром. Если будете себя хорошо вести, даже очень хорошо вести, я вам почитаю Шекспира. Тут я, да! До каких-то вещей дошла в достаточной степени слишком глубоко. Там есть личный момент, когда человек, переживший внутри себя трагедию, как микрокосмос, который расширяется, приносит мировое разрушение. Конечно, у них всегда и во всем виновата женщина.

И все становится ясно и очевидно, и нам уже хор все объяснил и вестник. Что говорит эта безумная женщина? Подумайте. Чего боятся смертным? Мы у власти случая. Предвидению мы чужды. Жить следует беспечно – кто, как может. Ей плевать – она защищает свой дом, своих детей. Она привыкла, что он слушает женщин. Она продолжает и не знает, что он уже далеко. Но она продолжает говорить и вот как она аргументирует то, почему он не должен боятся супружества с матерью: «Во сне не редко видят люди будто спят с матерью. Но это сны. Пустое. А потом опять живется беззаботно». Видали? У нее все разламывается. Я не хочу сказать, что в данном случае она корень всему. Далеко нет. Но, конечно, ее исправляет Антигона, потому что она, как плод великого греха матери и отца, становится поводырем у Эдипа. Кстати, возвращение Эдипа во внутрь себя, в Колону, любопытная деталь. Софокл прожил 90 лет и перед самой смертью вернулся в место своего рождения – в Колону. И Антигона ведет Эдипа домой. На протяжении всей пьесы Софокл меняется под воздействием того, что ему открывается о самом себе.

О Эдипе много написано. Я не знаю, чтобы о ком-то писали столько, сколько об Эдипе и этой очень серьезной ситуации. Гений Софокла заключается в том, что он под влиянием разного рода обстоятельств раскрыл эту ситуацию первым. Иокаста говорит: «Да плюнь ты на все, спи спокойно. Мало ли что тебе во сне приснится». И говорит это так беззаботно. А он – царь, он озабочен тем, что в его стране непорядок: нет дорог, падает скот, демография, люди мрут. Что вы скажете на это? А ничего не скажете. Да, хоть, все вымрите! У него страна не такая большая, как Россия. Ему необходимо знать, в чем дело. Ему дельфийские оракулы говорят, что все разрушения внутри. Он даже на Креонта подумал, что все дело в нем, а тот ему сказал замечательную вещь: «Послушай, найти врага легко. Казнишь меня, а падежь-то скота не прекратится». Первое, что делает Эдип – ищет врага вокруг себя. Кто виноват? А, кто виноват с Каддафи? Нашли врага! А, если не найдут? Это всегда плохо. Особенно для Греции, такой маленькой, состоящей из лоскутного одеяла. Для нее эти вопросы были основополагающими. Когда плохо, врага надо искать в себе. Не надо смотреть вокруг, кто виноват. Хотя приятно, конечно. Иначе будет: «Спи спокойно. Плевать. Мало ли что во сне бывает». Но все-таки Эдип потому и Эдип. И он очень хорошо в своем монологе объясняет обстоятельства того, что Иокаста повеселилась и все рухнуло. И он выколол себе глаза. Слепота глаз, как прозрение души. Гомер был слеп. Когда надо было обязательно найти человека, который мог бы организовать этих плохо организованных людей, кого выбрал Спаситель? Он выбрал человека из вражеского стана. Он выбрал иудея, адвоката, преследовавшего христиан. Он выбрал самого умного, состоятельного и богатого человека – римского гражданина. Если вас зажало в метро между двумя дверями, не надо пытаться открыть эти двери. Лучше подумайте, как это могло случиться. Когда Павел ослеп по пути в Домаск, то не стал думать о том, что надо срочно бежать к врачу, потому что глаза засыпало песком. Как и у царя Эдипа, его глаза повернулись внутрь самого себя, т.е. то, о чем писал Платон: «Поверните глаза внутрь и долго удерживайте их в этом состоянии».

С момента царя Эдипа, во всей европейской культуре устанавливается традиция образа слепоты, как прозрения. Великий архетип – Апостол Павел, который стал Павлом и больше никогда не был Савлом. А как его вознесли-то высоко. Одесную по правую руку и всегда два камня. Два строителя церкви – Петр с ключами и Павел – с мечом и книгой. Там такой был темперамент, который мог это сделать.

Для меня большое значение имеет наш царь Александр I. Абсолютная аналогия с царем Эдипом. А то, что так было – это факт. Меня с этого не свернуть. Для него не отцеубийство, а одно только знание о заговоре, было равно отцеубийству. Он был христианином и поставил знак равенства. И то, что он сделал, было очень серьезно. Он никогда не роптал, был бит батогами, пошел на каторгу. Это знает вся Европа, это никогда не уходило с поверхности. Это становится архетипом. Например, историко-мифологический роман Томаса Манна «Избранник», о папе Григории. Вы не читали? Прочитайте. Он маленький. Томас Манн замечательно пишет о том, что человек, написавший этот роман, уже немолод и, может быть, последний из тех, кто призван напомнить миру о грехе и милосердии. Грех царя Эдипа также, как и грех Григория и Александра I был прощен, и мы помним не раскаяние, а осознание того, что была нарушена этическая мера вещей и то, что он осознал, сам понял и сам освободил свой город от проклятья. Александр не смог освободить род Романовых, но поступил, как полагается – он произвел акцию, которую древние называли словом «катарсис». Это не хэппи энд. Не путать! Хэппи энда не бывает, он появляется только в римской драматургии, а в греческой его нет. Но есть более высокая вещь, которую они и называли катарсис. Это не вульгарное очищение – это восстановление вселенской гармонии и порядка. То, что царь Эдип осознал и вырвал. Он иссек корень зла и мировой порядок был восстановлен. Это и есть катарсис. Поэтому вы представляете себе, какую огромную нагрузку нес в себе античный театр? Какая в нем была сила! Приобщение огромной массы людей. Мне трудно это сейчас обсуждать – я не додумала до конца и у меня нет ответа, но театр был сразу всеми средствами массовой информации. Олимпиады, Пиры и театры – это все средства информации. И театр направлял людей на текущие события, потому что они обсуждались там тоже, теми же сатирам, и в перерывах между трагедиями. Те вообще приходили, как газета, как ТВ. Они обсуждали события. Аристофан, который писал и высмеивал все на злобу дня.

Театр был местом очень важным, особенно в эпоху его расцвета, то есть во второй половине 5 века до н. э. Помещение театра использовалось как место для разных художественных информаций. Там выступали гастролирующие гетеры, пели мальчики-эфебы. Оно использовалось для разного рода действий. Но в основном, театр использовался, как место высокого опыта. И что же? А то, что они сделали осталось, а все ненужное распалось. Здание создается внутри лесов. И этими лесами было нечто, что мы знаем очень плохо. Этими лесами была сама жизнь: войны, споры, междоусобицы, любовь, ревность. Вот эти самые «леса» сгнили и распались. Но осталась гениальная идея, остался театр, остался очень ценный мир, осталась феноменальная скульптура, которая может быть создана только на уровне огня Прометея и остановившегося времени…

Так, а сейчас мы с вами поговорим об одном экземпляре. Вот он. В истории Греции есть несколько рубежных моментов. Первый момент – это Греко-персидская война, длившаяся в течение 30 лет на рубеже 6 и 5 веков. Вторая веха – Пелопоннесская война, проходившая на рубеже 5 и 4 веков и третья веха – это Македонский, живший на рубеже 4 и 3 веков. Я достаточно много говорила об Александре Македонском. Могу лишь добавить, что вы себе даже не представляете, сколько о нем ходило легенд. Знаете, было ли, что-то на свете или не было, делали ли пчелы модель или нет, лично я, по своему складу ума, предпочитаю всегда говорить, что было. Так мне проще и является объяснением только по одной причине – не потому, что так проще или легче – я точно знаю, что Зазеркалье такая же реальность, как и та, в которой мы все живем, и что эти миры тесно связаны между собой. Просто в тонком мире события происходят раньше. Да, иногда, некоторые обстоятельства того мира просачиваются сюда, но нам не дано заглянуть за эту тонкую перегородку. Я понимаю, что вы считаете меня не совсем нормальной. Ради бога!, вы так и скажите: «У нас там тетка одна читает, и она немного того, ку-ку». Поверьте, мне все равно. Моей репутации навредить уже не может ничего. Она и так повреждена слишком сильно. Так что я хочу вам сказать следующее: я не то, что в это верю, я просто не сомневаюсь, что это так. И моя собственная жизнь неоднократно давала тому доказательства. А судьба, ребята, есть. Это то, что приходит оттуда сюда. Другой вопрос, как вы понимаете, как слышите знаки судьбы, и что вы с ними делаете. Китайцы говорили: «Судьба эта иероглиф, который выпадает оттуда сюда». Об этом же говорили и греки. Покойный Женя Шифферс говорил: «Жизнь постоянно посылает знаки, только вы просто не хотите обращать на них внимание». И он был абсолютно прав. Знак был послан и Александру Македонскому, и не один раз, а вот папаша-то его – Филипп Филиппыч мгновенно протрезвел, увидав маму с трубочкой в руках. Короче говоря, история этого человека, как личности – это одно, а история этого человека, как следствие личности – другое. К тому же история этого человека, как личности, несоизмерима по масштабам ни с чем, потому что показывает возможности личности. Когда я смотрела, как танцует Нуриев, то говорила, что такого быть не может, чтобы у личности были такие возможности. Нет, может! Только они были очень узко выражены – в танце. О Нуриеве можно кино смотреть, рассматривать фотографии, слушать рассказы, еще что-то, но все это не сопоставимо с тем, что вы видите живьем. Меня знобило, температура поднялась – это был бог! Бог, вершащий какой-то танец, как миротворение, перевернувший твое представление обо всем. Тело, которое рассказывало обо всем. Когда он вставал на пуанты, то его ноги невозможно было описать, как и ту энергию, что шла у него от этих ног к телу. Это был какой-то невероятный, прекрасный и мощный выброс. Он весь светился. А так может быть?

Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется. Разумеется, как личность, император Македонский, который никогда не был в столице, никогда не сидел на троне, никогда не имел дома, спавший на земле с Гомером под головой, напивавшийся так, что мог убить человека и убивавший – это же не какие-то легенды, что были о нем написаны. Он мог спалить город и палил, как спалил по пьянке Персеполис. А почему и нет? Не надо путать моего слесаря, что живет в моем доме с Македонским. Я этой путаницы не люблю и слесаря не рассматриваю, несмотря на то, что мои с ним разговоры достойны летописи. Когда его надо вызвать для каких-то работ – вода течет или замок не закрывается, то я заранее начинаю готовиться к этому бреду речи и распада личности. Но есть и другие случаи – и это Моцарт, и Македонский. Они были людьми и не всегда могли выдержать того напора гениальности, что распирала их каждый день. Им нужна была релаксация. Им нужно было сбросить это напряжение, ну, хоть, как-то. Как и у Высоцкого. Они напивались. Причем вульгарно. Пьянка у Александра так и называлась Пир у Македонского. Он был гениальным человеком, жившим трагически по всем пунктам, но он перевел часы времени. Он раздавил Грецию, он очень рано встал во главе державы. Как писал Гумилев: «Ну, чего тебе, мальчик, надо? Живи спокойно. Тебе папаша такое наследство оставил. Смотри, сколько у тебя всего. Радуйся!»

– Нет, меня обидели персы.

– Когда? 300 лет назад? Успокойся, никто тебя не обижает. Посмотри, какие у тебя друзья, какой учитель.

– Нет, меня обидели персы. Нас обидели персы. Мы греки или не греки? Я пойду и им сейчас за все отомщу! Я дойду до конца!

Нет слов! Вы не думайте, что он шел абы куда. Аристотель был вынужден нарисовать ему карту, и она сохранилась. Сейчас я расскажу вам то, о чем мало кто знает. Было такое издание документов Академии Наук. Замечательное. Академическое. Оно практически прекратило свое существование. Я считала его лучшим во всей советской культуре. У меня есть много книг, которые они выпускали: и по Византии, и по Риму, и по Бальтасару Грасиану – испанскому иезуиту, и по доктору Фаустусу, и по королю Артуру. И во главе этого издательства стоял академик Ученко (?). Мы с ним дружили, к тому же его жена работала во ВГИКе. Так вот, ему не дали выпустить ни одной книги по переписке Македонского с Аристотелем. Там была очень сложная история и подлинность многих писем не была доказана.

Аристотель был достаточно занятным персонажем, дважды женат, единственный из всех философов, имевший детей и друзей. Очень интересный человек, отслеживал все и Александр, по привычке, отчитывался перед ним. И, когда он дошел до Памира, то тут же повернул обратно. Он был в ужасном состоянии и написал свое знаменитое письмо Аристотелю: «Нет края никакого, зачем вы обманули меня учитель?» Я рассказываю вам об этом только потому, что академик давал мне читать их переписку. И для Александра изменился мир, в котором Пифагор был прав, а Аристотель нет. Эти два великих человека по уму были равны, но Пифагор вычислил, что Земля имеет сферическую форму. Точно так же, как и то, что не все небесные тела имеют сферическую форму и держатся через особую возможность, которую он описал, и которую мы знаем под словом «гравитация». Пифагор считал, что все держится на музыке сфер. На ритмо-вибрациях особого поля.

И Македонский был вынужден вернуться обратно. Разбитый, усталый, зареванный, потому что он много плакал, не зная, что ему теперь делать. Он заигрался в евразийство. А ведь он был первым теоретиком этого понятия. Ойкумена. Европа и Азия диффузионны. Их не должно было быть среди Средиземноморья и азиатских стран. Они должны пронизать друг друга, но ни в коем случае Европа не должна была оккупировать Азию. Македонский говорил: «Завоевание есть только одно: кровью и кровью. Когда вы приходите, как солдаты, вы неизбежно проливаете кровь и эта кровь, которая будет смыта всегда теми, куда вы пришли. И тогда вступает другая кровь. Вы должны породнится с тем населением, куда вы пришли».

Он оставлял свои войска на завоеванных территориях. Те женились на местных женщинах и, таким образом, благодаря своей теории «Не оккупации, а ассимиляции» или, как гениально пишет Гумилев «симбиоза», создавал новые мировые культуры и новые мировые этносы. Таджики, к примеру, появились благодаря Македонскому.