Текст книги "Королевство Краеугольного Камня. Книга 1. Мастер крушений"

5

Вот уже год на «Изабелле» не сменялись времена года: лето и лето, сплошное лето. Моряки давно мечтали о зиме в своем королевстве, хотели, чтобы руки мерзли и кололи топором дрова для печки. Надоела потная одежда, просоленные гамаки. С каждым днем паруса казались более тяжелыми, канаты гнилыми. А главное, они не находили общего языка с морем. Оно измучило их коварством. Ненадежностью. Жили с ним как с неверной женой.

После встречи с кораблем-призраком дела пошли еще хуже. Тибо заперся в каюте и почти не выходил. Изредка, только из вежливости, приглашал к себе адмирала с капитаном пообедать. А ведь кто, как не он, был душой команды, оживлял однообразную жизнь причудливыми затеями? Поначалу отсутствие принца встревожило моряков, потом они всерьез заскучали. Даже Эма, хоть и появилась на шхуне совсем недавно, почувствовала: без принца все вокруг потускнело.

Что же с ним случилось? Никто не мог ответить, потому что на самом деле ни один человек на шхуне ничего не знал о принце Тибо. Он никогда не говорил о своей семье, о самом себе, о жизни во дворце. А если кто-то ненароком касался этой темы – смолкал. Принц старался, чтобы все забыли, что он принц, и, казалось, сам не придавал значения своим привилегиям (каюта, настоящая кровать и единственная на шхуне приличная пара сапог). Если он и пользовался властью, то только ради шалостей. Например, отправлялся вместе с матросами купаться голышом в коралловые рифы, угощал всех жареной саранчой или затевал экспедицию на болото, где вились тучи комаров. В общем, сейчас никто не мог сообразить, что же делать.

Матросы, набравшись мужества, стучались по очереди к принцу в дверь, готовые даже на внеочередной урок боевого искусства. Тибо не откликался. В конце концов они его допекли, и он преподал им урок, уложил всех на палубу, посоветовал больше тренироваться и снова, хлопнув дверью, закрылся в каюте.

Эма, наблюдавшая эту сцену, спросила у фельдшера Лукаса, единственного человека в команде, который думал, прежде чем ответить:

– И часто с вашим принцем такое?

– Впервые.

– Он к вам, кажется, добр?

– Работает с нами наравне.

– И честно платит?

– Щедро, я бы сказал. К тому же кроме денег он раздает нам всем перец, а каждая горошинка перца на вес золота.

– А у себя в королевстве он каков?

– Трудно сказать. У себя в королевстве он, можно сказать, не бывает.

– Но он же там вырос, – настаивала Эмма.

– У него умерла мать, когда он был совсем маленьким. Говорят, что, когда король женился снова, детство у него стало безрадостным, но…

Бархатный голос Гийома Лебеля прервал рассказчика:

– Мы не говорим о том, о чем не принято говорить. Ты ведь человек молчаливый, Лукас, а сейчас меня огорчил.

Эма тоже огорчилась, но по другой причине: ей хотелось узнать больше. Она перебрала про себя все, что сама сумела подметить: Тибо охотно смеется, легко двигается, внимателен к тем, кто рядом, благожелателен и щедр. Если бы в ней сохранилась хоть капля доверчивости, она бы ему доверилась. Но в глубине его взгляда таилась тоска. А теперь им вдруг овладела страсть к одиночеству, мрачность… И что это была за демонстрация силы? И зачем так яростно хлопать дверью? Принц непредсказуем, как погода в тропиках.

Никто не видел принца Тибо много-много дней. Уединение он нарушил из-за весьма неприятного случая. К величайшему сожалению Эмы, он произошел именно с ней.

Нечто висело в воздухе. И воплотилось в реальность одной дождливой ночью, когда Эма дремала на баке. Она уже погружалась в глубокий сон, как вдруг услышала тихие осторожные шаги. Тяжелый топот был привычным, тихие шаги настораживали. Эма затаила дыхание и не двигаясь стала ждать. Чья-то рука прикоснулась к ней. Потом ладонь грубо зажала рот, другая полезла под рубашку.

Эма всегда держала при себе отбитое бутылочное горлышко с острым неровным краем, «розочку», как раз для таких гостей. Она мгновенно развернулась, и насильник вскрикнул от боли.

– Только тронь! Без глаза останешься, гад!

Матрос тут же исчез, но крик Эмы услышал Гийом Лебель, который как раз совершал обход. Он заглянул на бак – Эма, свернувшись в корзине с канатами, притворилась, что крепко спит.

На следующее утро Гийом ждал ее у себя, но понял, что жаловаться она не будет. Эма ни за что на свете не хотела привлекать к себе внимание. Однако Лебель отвечал за дисциплину на борту и не мог замалчивать подобное безобразие. Он сообщил о случившемся Тибо, тот вызвал к себе Эму.

Она появилась в кубрике с напряженным, осунувшимся лицом, проведя бессонную ночь с «розочкой» в руке.

– Слушаю тебя, юнга! Что произошло?

Вопрос прозвучал суровее, чем Тибо хотелось. В присутствии Эмы ему всегда становилось неспокойно. Она ничем не помогла ему, не пожелала отвечать.

– Я дал команде приказ. Его нарушили. За неповиновение положено наказание. Таков закон, и он всем известен.

Эма подняла голову и не произнесла ни слова. Она напряглась, словно ждала, что сейчас получит пощечину. Принц Тибо побарабанил пальцами по столу.

– Как хочешь. С сегодняшнего дня ты спишь в своем гамаке. Никаких ночевок под открытым небом на баке.

Эма сердито взглянула исподлобья, но тут же опустила глаза.

– Да скажи ты хоть слово! – попросил принц, и голос его прозвучал умоляюще, хотя этого он тоже не хотел.

Без сомнения, в команде «Изабеллы» не было никого упрямее Эмы, но она вспомнила, что судьба ее целиком и полностью в руках принца, и решила заговорить.

– На нем метка, ваше высочество.

– Метка? На ком? На виновном? Назови лучше имя!

Эма покачала головой. Она узнала обидчика, но имя хранила про себя.

– Ты стыдишься, юнга. Но ты тут ни при чем. Объясни, какая метка.

– Шрам от бутылочной «розочки».

Золотистые брови Тибо сошлись на переносице.

– От «розочки»? Ну-ну… – Он задумался, почесав подбородок. – Ладно. Этого достаточно. Можешь идти. Но и тебя я предупреждаю: с осколком будь осторожнее. Парни не сахар, но все-таки…

Через несколько минут принц собрал команду на главной палубе. Разбуженные матросы поднимались наверх, недовольно ворча. Те, кого оторвали от работы, тоже были не слишком довольны. Эма, помертвевшая от ужаса, спряталась в трюме. Однако Тибо заговорил так громко, что голос его раскатился по всем укромным уголкам шхуны.

– Я отдал приказ о новом юнге. Кто-то меня ослушался. Заметьте себе, с жалобой ко мне пришел не юнга! Виновный, шаг вперед! Немедленно.

Никто не сдвинулся с места. Матросы стояли и почесывались от укусов блох. Они до того к ним привыкли, что начинали замечать только при обстоятельствах из ряда вон. В общем, матросы стояли, почесывались и переглядывались. Гийом Лебель скрестил на груди руки. Адмирал Дорек – губы в ниточку – дал про себя клятву избавиться от казарки при первой возможности.

– Так, – сказал принц Тибо, подойдя поближе к матросам. – Выстроились, показали руки!

Принц внимательно осмотрел матросов, одного за другим. Никаких шрамов от «розочки» не обнаружил. И готов был уже отступиться, как вдруг заметил царапину на виске марсового Марселина.

– Что это у тебя?

– Я… – забормотал Марселин, – ударился о рею, ваше высочество. Треснулся, можно сказать.

Рея – деревянный брус, прикрепленный к мачте горизонтально к палубе, на который крепится парус. Удариться о рею, конечно, можно.

– Значит, тебя ушибла рея?

Тибо изучил царапину, прикинул, мог ли осколок бутылки нанести такую, и решил, что мог. Значит, марсовой врет.

– Что я сказал о новом юнге, Марселин? Не обижать! И что будет тому, кто его обидит?

– Будет пенять на себя, но…

– Никаких но! За борт!

Марселин сжал покрепче амулет, который вручила ему матушка в день прощания. Она не пожалела денег, лишь бы ее сын в огне не сгорел и в воде не утонул. Но не смог скрыть дрожи, когда Тибо выдернул его из строя и потащил к фальшборту. Одной рукой принц опрокинул Марселина на ограждение, так что он наполовину повис над бездной, а второй схватил за пояс, чтобы сбросить в нее окончательно. Обычный боевой прием. В этот самый миг из толпы матросов раздался глухой голос:

– Подождите, ваше высочество! Это я! Я виноват!

Поздно. Марселин получил толчок и полетел вниз. После долгого полета ушел с плеском под воду, словно камень. Тибо обернулся.

– Кто это сказал?

Из строя, волоча ноги, вышел Проказа. Прореха у него на рубахе была зашита на скорую руку. Матросы не удивились. Этот тип поменял уже не одно судно, и нигде его не жаловали. Им бы по-хорошему предупредить о нем Эму заранее, но болтунов в команде не уважали, вот все и молчали.

– Подними рубаху!

Проказа поднял. Длинная свежая царапина пересекала наискось его грудь. Да, в эту ночь он попытал счастья. Не первый день он подлавливал Эму в укромных уголках под предлогом дружеских советов, которые становились все менее дружескими. Эма не переносила прикосновений, и Проказа это знал. Но жаловаться она тоже не будет, он знал и это. Девушка на борту, как тут устоять? С девушками моряки виделись только на остановках, а из-за часов Бушприта он и такой возможности лишился. Будь проклят Бушприт! И Тибо тоже! Дурацкие часы! Проказа попытал счастья. А теперь Марселин наказан вместо него… С одной стороны, здорово, но с другой – рано или поздно правда выйдет наружу. За Проказой числились и другие грешки, так что за свою жизнь он не дал бы и медного гроша.

– Грязный гальюнщик! – обругал его Тибо.

Гальюном называют выступ на верхней палубе в носовой части судна, который служил матросам отхожим местом, так что трудно найти оскорбление обиднее. А в устах принца оно звучало чудовищно. Тибо в ярости продолжал, указывая рукой на море:

– Марш за ним следом! Живо! Отправляйся за Марселином!

Виновник застыл в нерешительности. Он всегда избегал опасности, держался от воды подальше и сейчас в нее прыгнет? Глупость какая!

– Прыгай!

Проказа перекинул ногу за борт, испуганно взглянул на товарищей и… прыгнул. Баталёр прыснул. Адмирал испепелил его гневным взглядом.

Тибо тут же бросил в воду канат. Марселин, отчаянно стараясь не отстать от корабля, плыл возле борта. Сначала его окатил брызгами Проказа, потом плюхнувшийся канат. Тибо смотрел, как марсовые барахтаются в воде, убедился, что они крепко уцепились за канат, и обратился к остальным матросам.

– Всё поняли?

– Так точно, ваше высочество! – крикнули в один голос матросы.

– А теперь тащите их!

Тибо развернулся и спустился к себе в каюту, на прощание так хлопнув дверью, что она чуть с петель не слетела.

Команда вытащила марсовых, а штурман Феликс отправился в трюм «вытаскивать» Эму. Он не забыл времена, когда его дразнили «барышней» и ему доставалось ни за что ни про что, поэтому не сомневался: Эма забилась в какой-нибудь уголок и тоже нуждается в канате, который помог бы ей выплыть. Феликс нашел ее между двумя мешками риса с прижатой к уху раковиной – шумом моря Эма заглушала команды принца.

Феликс протянул ей свою лапищу, но она руки не подала. После того как Проказа поднял на ней рубашку, она все время чувствовала на коже ледяные уколы. Никто никогда не смел к ней прикасаться! И добряк-верзила в том числе.

Проказу лишили сахара, половины жалованья и отобрали драгоценные горошинки перца. Кто-то написал на его кружке «придурок».

Эма делала все, чтобы стать образцовым юнгой, – красила, чистила, конопатила, мало спала и ни с кем не общалась. Старания ее не пропали даром – адмирал, ко всеобщему удивлению, смягчился. Он всегда считал женщин помехой в жизни и благодарил небеса за профессию, которая держала его вдалеке от жены. Но сейчас признал: из казарки вышел правильный юнга. Даже угостил Эму миндальным печеньем. Феликс в себя не мог прийти от изумления, увидев это.

– Глазам не верю! – прошептал штурман за спиной адмирала.

6

«Изабелла» пересекла экватор, и принц Тибо стал изредка выходить из каюты и смотреть на морской простор. Морякам докладывало о настроении принца место, на котором он устраивался. О прошлом Тибо размышлял на полуюте. Пенный след шхуны был похож на крыло, но потом понемногу размывался, исчезая в бескрайности. Море не запоминало пути «Изабеллы», и жизнь была точно такой же: зыбкой и переменчивой.

О будущем Тибо думал на носу, всматриваясь в далекий горизонт, к которому упорно стремилась шхуна. Но тут было одно неудобство – гальюны (несколько досок, которые выдавались вперед и нависали прямо над водой). И хотя матросы приспособились писать так, что ветер не мешал им, палуба оставалась опасным местом. Однако принц стал подниматься сюда на закате каждый день, чтобы полюбоваться миражами, возникающими в облаках: городами с извилистыми улочками и сияющими куполами, драконами, караванами.

Если кто-то приближался, адмирал ставил ребром одну руку на ладонь другой, показывая жестом, что проход закрыт. Душевное состояние принца стало хрупким, его следовало оберегать. Зато сам адмирал, заметив на горизонте облачко, тут же громогласно восклицал:

– Климат тропиков коварен…

– Как жители Кириоля, – непроизвольно заканчивал Тибо.

Однажды вечером, когда адмирал и принц стояли, как обычно, на носу, к ним подбежал Марселин, изображая что-то жестами. Адмирал ему ответил тоже жестом, показав, что приближаться к ним нельзя. Однако марсовой настаивал, имея на то серьезную причину.

– Бизань-мачта дала трещину, господин адмирал!

– Какую трещину?

– Большую!

– Позвать ко мне плотника.

В ожидании плотника Жюля Дорек приказал спустить парус с бизань-мачты. Он ничего не мог поделать с печальной очевидностью: несмотря на тщательный уход, «Изабелле» пора было отдохнуть и подлечиться. Слишком сильно били ее волны, слишком часто ветер рвал паруса. Краска облупилась, на фок-мачте появилась плесень, а запасы парусного полотна погрызли крысы. Да здравствует королевство Краеугольного Камня! Да здравствует твердая земля! Там соберутся мастера-корабелы и помогут «Изабелле», она снова будет как новенькая.

Бизань-мачта была цельным стволом сосны, заменить ее мог лишь такой же ствол. Прекрасная прямая сосна. А пока предстояло обойтись подручными средствами. Плотник с подмастерьем внимательно осмотрели щель и стали мазать ее смолой. Потом они вгонят в нее клинышки, которые смола будет держать как клей, и плотно обмотают мачту веревкой. Микроб действовал примерно так же в случае переломов.

Плотник лечил раненую мачту, а на небе собирались тучи, все гуще, все чернее. Море готовилось показать свой нрав. Упали первые дождевые капли, потом ливень хлынул как из ведра. Но плотники не оставили работу. Не могли бросить дело на полпути. Они накрылись большим куском брезента и продолжали точить клинышки. Время не ждет. Буря могла сломать раненую мачту, и они поспешно ее укрепляли, работая в полной темноте. И тут случилась беда: долото, наткнувшись на сучок, соскользнуло и раскроило плотнику руку.

Однако Жюль, словно принял от бури вызов, стал работать еще яростнее. При каждом ударе молотка по долоту из руки хлестала кровь, брызгая на бороду. Подмастерье в конце концов отвел его в лазарет. Микроб, то и дело поправляя очки на крючковатом носу, осмотрел руку.

– Придется потерпеть, старина. Чудо, что ты еще можешь двигать пальцами.

Врач и плотник выросли в одной деревне на холмистой равнине в центре королевства. И оба с детства мечтали о море. А потом, спустя много времени, случай свел их на борту «Изабеллы». Доктор отпер шкаф и достал бутыль со спиртом. Адмирал чрезвычайно строго относился к этой бутыли: «Анестезия, дезинфекция, но ни капли в рот!» Однако, сочувствуя мучениям старого друга, Микроб протянул плотнику бутыль, и Жюль, глотнув от души, приготовился к следующему глотку.

– Хватит! Довольно!

Судовой врач отобрал у него бутыль и следующую порцию спирта отправил в кровоточащий рот раны. Но зашивать рану не спешил, опасаясь вредоносных микробов. Чтобы расправиться с ними, он раскалил добела металлический прут в кухонной печке. Рана зашипела, а вопль плотника услышал дозорный на верхушке грот-мачты.

– Я прижег их, Жюль, дружище. Теперь только промывай утром и вечером соленой водой и носи повязку. Покой и тепло для руки главное.

– И сколько дней не работать?

– Смеешься, что ли? Спроси, сколько недель.

Плотник поглядел на подмастерье, тот кивнул. Ясно, сделает что может.

Вечером ветра не было. Только дождь. Жюль спать не мог и все слушал, как капли стучали по палубе ночь напролет, а потом еще целый день. Пришел Микроб и, делая перевязку, все время покачивал головой.

– Ну что?

– Что – «что»?

– Поправляюсь?

– Конечно, а почему спрашиваешь?

– Больно пальцами двигать.

– А ты чего хотел, дружище? Погоди, пройдет.

Но поверить Микробу было трудно: выражение лица похоронное. Прошло четыре дня. Состояние раны не улучшалось, и Микроб только покачивал головой и поправлял на носу очки.

– Ну что?

– Что – «что»?

– Давай, Микроб, выкладывай все как есть.

Врач в ответ промолчал, а вечером у плотника начался жар. Жюль стонал во сне. К утру рука так опухла, что развязалась повязка. Конечность не двигалась, посинела, пальцы стали похожи на сосиски. Рана сочилась гноем.

– Черт, Жюль! Черт, черт и черт!

– Гангрена?

– Влажная. Может, обойдется.

Микроб отправился за фельдшером, который как раз драил палубу. До настоящего доктора фельдшер по своим познаниям недотягивал, но знал он гораздо больше Микроба, и тот частенько обращался к нему за советом, хотя вида старался не подавать.

– Пойдем, Лукас, поглядишь, что да как, – пригласил он его в лазарет, отодвинув занавеску – захватанный руками кусок полотна с бурыми пятнами крови.

Здоровяк фельдшер закинул за плечо длинную косу черных волос и склонился над больным. Ощупал руку, задал Жюлю массу вопросов и высказал свое мнение:

– Думаю, влажная гангрена.

– Точно, – согласился Микроб, довольный, что не ошибся в диагнозе. – Придется, старина Жюль, кое-что вырезать.

– Что вырезать?

– Омертвевшую ткань. Почистим немного, согласен?

Лукас сердито скривился. Не любил он этих чисток, считал жестокими и неполезными. Чувствуя, что предстоит спор, Микроб отправил Лукаса обратно на палубу. Оставшись с больным с глазу на глаз, он наложил на рану повязку, подождал, пока она пропитается гноем, а потом отодрал, не разбирая, где живое, где мертвое, где кровь, где гной. Жюль заорал что было сил и орал не переставая, пока Микроб выскребал из раны гной ножом и дезинфицировал ее горячим маслом. Лукас вне себя отодвинул занавеску. Понимая, что вот-вот на него посыплются упреки, Микроб заговорил первым:

– Хорошо, что заглянул, Лукас. Помоги переложить его на пол, а то гамак качается, мешает работать.

– Покажи, что сделал.

– Не лезь в мои дела, Лукас Корбьер. Ты фельдшер, я врач, делаю что положено: отрезал, выскреб, смазал маслом. Милое дело. Иди, тебя швабра ждет!

Эма чистила картошку на другом конце палубы и слышала, как они препираются. У них была проблема, а у нее решение. Как только судовой врач вышел из лазарета, она его окликнула. Разговор превратился в горячий спор и кончился не по-доброму.

– Ты юнга, я доктор. Марш к картошке!

Жюль страдал неимоверно. Рука пухла, синела, гангрена ползла все выше. На следующее утро гнилостный запах из лазарета чувствовали уже все. А тут новая беда – у команды начался понос. Мужчины, терпеливо переносившие боль от ран, стали капризными детишками, когда у них заболели животы. Три четверти команды оказались на попечении Лукаса. Микроб тоже едва-едва ползком добирался до ведра.

Пришлось фельдшеру одному заниматься рукой Жюля. А ее состояние внушало серьезную тревогу. Она покрылась гнойниками с фиолетовой жидкостью, кожа почернела и при нажиме трескалась.

– Жюль, бедняга! Началась газовая гангрена, так что выхода нет!

Лукас побежал к врачу, тот лежал, скрючившись, в гамаке.

– Занимайся другими, Лукас Корбьер. А меня оставь в покое.

– Я из-за Жюля. Тебе надо его осмотреть.

– Ты справишься, я уверен.

– Нет, лучше ты.

– Ой! Рези! У меня опять рези!

Лукас обошел всех больных на шхуне и, не зная, что же ему делать, решил постучаться к принцу.

– Фельдшер? – удивился Тибо.

Лукас еще ни разу в жизни не переступал порог кубрика, хотя ему очень хотелось заглянуть туда хоть одним глазком. Но сейчас он сразу перешел к делу.

– Ваше высочество, плотник помрет, если ему не ампутировать руку.

– Где хирург?

– Мается от резей в животе. Послал меня куда подальше.

– Ампутация? Ты уверен, Лукас? Он плотник, а речь идет о руке!

– Уверен, ваше высочество. Да, руки – это чудо, мой учитель гитары всегда повторял, но другого выхода нет.

– Жюль лишится профессии…

– Он лишится жизни, если не сделать операцию в ближайший час.

Принц Тибо не мог не почесать подбородок. Жюль был лучшим плотником в королевстве. «С деревом на одном языке говорит», – отзывался о нем народ.

– Вы понимаете, ваше высочество, что такое ампутация на борту судна? – снова заговорил Лукас.

– На шхуне ампутировали фалангу пальца у кока и большой палец у баталёра.

– Я знаю, ваше высочество. Но палец – это удар, и все, тогда как рука…

Тибо пристально вгляделся в стоящего перед ним высокого, крепко сбитого парня, небритого, с длинными темными волосами и серебряными кольцами в ушах, – карие глаза смотрели на него с детской надеждой.

Когда Тибо взял Лукаса из фельдшерской школы к себе в команду, то думал в первую очередь о его игре на гитаре. В долгом путешествии хорошо иметь на борту музыканта. Лукас был сведущ в профессии, практичен, как большинство людей его цеха, спокоен, как они, и никогда ни о ком не сказал дурного слова, что было редкостью.

– Мне кажется, встревожен в первую очередь ты, Лукас. Ты когда-нибудь делал операции?

– Смотрел со стороны, ваше высочество. Читал… – вздохнул он. – Откровенно говоря, нет. Никогда не оперировал.

Тибо снова почесал подбородок.

– Хочешь, чтобы я навестил врача? Убедил его вылезти из гамака?

– Даром потраченное время, ваше высочество. Он едва доползает до ведра.

– Ладно. Все бывает в первый раз.

– Так и есть, ваше высочество.

– У меня есть все основания тебе доверять.

– Спасибо, ваше высочество.

– Что тебе нужно для операции?

– Спирт, чтобы напоить Жюля, ему очень плохо. Помощники: один – чтобы держать больного, второй – чтобы светить мне, третий – чтобы кипятить воду и поддерживать чистоту.

– Бери кого хочешь.

– Дело в том… – Лукас уставился на носки башмаков, – у большинства команды понос, ваше высочество. Я осмеливаюсь попросить открыть для них ваш личный туалет при кубрике, если вас это не слишком затруднит. А то слишком большие очереди.

– Что случилось? Вода?

– В воде черви.

Через два месяца после погрузки пресная вода вдруг порыжела и стала издавать неприятный запах. Потом, словно по мановению волшебного жезла, снова стала прозрачной и без малейшего привкуса. Прошло еще две недели, вода снова стала коричневой, и в ней появились серые с черными головками червяки. Воду фильтровали, сетка, по счастью, червей задерживала. Жили они дней десять. Потом вода побелела. Когда она снова сделалась прозрачной, вместо крупных червяков в ней появились мелкие, почти невидимые, и кишело их столько, что даже через шестнадцать слоев ткани воду не удавалось отфильтровать как следует.

– Понятно. Значит, мелкие червяки. Как подумаешь, что мы так и не загрузились в Кириоле… Значит, баталёр фильтрует воду?

– Старается, ваше высочество, но… Бортовая качка заставила на днях поплясать бочки, так можно было подумать, что в них компот.

– А как ты себя чувствуешь, Лукас? У тебя болит живот?

– У меня, ваше высочество?

– Да, у тебя.

– Видите ли, ваше высочество… Баталёр, вы же знаете… мастер на морские узлы. А вот когда он воду фильтрует… Если честно, торопится. У меня в кармане платок, и я фильтрую ее еще раз или два, но это между нами, принц, вы понимаете.

Тибо взял сказанное на заметку. Он поручит первому помощнику шепнуть пару слов баталёру. А сам задумался: как ему-то удалось избежать резей в животе? Лукасу не хотелось прослыть доносчиком, и он постарался представить заболевание полной ерундой.

– Парни и не такое видали! Подумаешь, живот схватило! И вода очистится сама собой! А вот рука у Жюля…

– Ты решил, кого возьмешь в помощники?

– Так точно, ваше высочество.

– И кого же?

– Я прикинул, кто у нас сейчас на ногах и без кого на «Изабелле» не обойтись, и вот что вышло: если оставить Щепку при кухне, то всего два человека.

– Только два? Ты управишься?

– Обойдусь без особого освещения. Море спокойное, если повезет, лампы не погаснут. Один будет держать, второй кипятить инструменты и следить за чистотой.

– Хорошо. Значит, двое. И кто же?

– Первый, ваше высочество, я бы сказал, не мужского рода…

– Понял. Она не болеет?

– Она считает корабельную воду… отравой. Взяла за правило собирать дождевую. Над ней смеялись, но насмешники теперь наказаны. После недавних дождей воды достаточно, чтобы ее делить…

– С кем делить?

– С вами, ваше высочество. По просьбе адмирала.

– Я пью дождевую воду?

– По мере возможности, ваше высочество.

– Что себе адмирал позволяет?!

– Позволяет следить за вашим здоровьем. По поручению короля Альберика, вашего батюшки.

Вода – первая неожиданность для принца. И вторая не лучше: Лукас выбрал его в помощники. Потому что больше некого.

– Можно, конечно, взять Щепку, – продолжал фельдшер. – Если вы согласитесь поработать на кухне и сварите рис на тридцать человек… Хотя, мне кажется, паренек не дорос до операций. А вам как кажется, ваше высочество?

– Хорошо, я помогу.