Текст книги "Ключ. Возвращение странницы (сборник)"

Глава 2

Миссис Армитедж подняла взгляд от пуловера образца ВВС, который вязала, и тут же упустила петлю. Женщина она была крупная, белокурая и в высшей степени добродушная. Она надела старый твидовый костюм, а потертую фетровую шляпку как всегда сдвинула на одно ухо. Свободная спица отвратительного ярко-розового цвета была воткнута в густую спутанную массу волос. Когда-то почти золотые, они находились ныне в переходном состоянии, перемежаясь прядями седины, что, пожалуй, больше даже подходило к ее веснушчатой коже, светлым глазам и большому мягкому рту. Твидовый костюм, очевидно, был когда-то грязно-горчичного цвета. Она бы первая признала, что он нарушает гармонию комнаты. Вполне в ее духе было бы сказать: «Но вы только представьте себе комнату, которая бы со мной гармонировала!»

Данная же комната была декорирована для Анны Джослин, когда та вышла замуж. Комната была по-шаблонному прелестной, со своим цветастым обивочным ситцем, голубыми занавесками и старинным фарфором – словом, в высшей степени подходящей для двадцатилетней новобрачной. На белой каминной полке застыли в грациозных позах фарфоровые фигурки, олицетворяющие времена года. Стоящий в угловом буфете яркий чайный сервиз своим тоном подхватывал и повторял оттенок штор. Грязно-горчичный твидовый костюм был здесь определенно не к месту, но его обладательницу это, так же определенно, не волновало.

Миссис Армитедж наклонилась к своей племяннице Линделл, которая сидела на коврике перед камином, подбрасывая в вялый огонь еловые шишки, и сказала в своей обычной манере, не в тему:

– Так или иначе, в войне есть один положительный момент – если бы нам пришлось сидеть в той ужасной кичливой гостиной, мне бы хотелось вопить, как тем девушкам, которые на днях написали в «Дейли миррор».

Лин наморщила носик и спросила:

– Каким девушкам?

Миссис Армитедж, вытянув из волос спицу, ответила:

– Тем трем. Им наскучила их работа, и они сказали, что им порой хочется вопить. Ну так я бы тоже вопила, если бы мне пришлось сидеть в комнате с семью люстрами и пятьюдесятью зеркалами.

Линделл послала ей воздушный поцелуй.

– Только с шестью, дорогая, – я вчера их считала, – и с тремя люстрами. Я совершенно согласна, но почему кичливой?

– Потому что сэр Амброз Джослин, который был дедом Анны и двоюродным дедом Филиппа, создал ее на деньги своей жены. Я полагаю, он сделал это, чтобы ее позлить, – они не ладили, ты ведь знаешь. Она его оставила, но он умудрился до этого соорудить гостиную и выстроить то ужасное северное крыло, и, полагаю, она почувствовала, что больше этого не вынесет и убралась вместе с деньгами, пока он все не истратил, а не то Анне бы ничего не досталось, а Филиппу пришлось бы продать Джослин-Холт. Так что все к лучшему. О боже, я упустила петлю!

Лин хихикнула – это была милая крошка, стройная, бледная, сероглазая, с густыми мягкими темными кудрями – и дотронулась рукой до пуловера.

– Две, дорогая. Вам лучше не отвлекаться. Лучше дайте мне.

– Нет, я подхвачу их сама – я смогу, если серьезно возьмусь за дело. Да, я считаю, Филиппу повезло, что и Анна, и деньги оказались под рукой. Конечно, сейчас прошла мода на браки между кузенами. Забавно, как меняется мода, потому что в викторианских романах это было сплошь да рядом – даже между двоюродными, что уже чересчур. Анна и Филипп только троюродные, и поскольку он унаследовал титул и имение, а у нее были деньги на их поддержание, все сказали, что лучше и не придумаешь… хотя не знаю, как бы они ладили, если бы брак продлился, потому что Анна, конечно… ну, Анна… – Голос миссис Армитедж замер, она ловила убежавшие петли.

Линделл порозовела и горячо сказала:

– Анна была славная.

Миссис Армитедж вернула петлю на розовую спицу и произнесла:

– О да. Анна была привлекательной.

Линделл еще больше порозовела.

– Очень славная!

– Да, моя дорогая. – Светлые глаза моргнули. – Конечно, у тебя было – как это у вас зовется – помешательство на ней в школьные годы, верно? Я и позабыла. Но ведь ты не часто видела ее с тех пор?

Линделл покачала головой.

– Только на свадьбе. Но я никогда не забуду те летние каникулы за год до войны, когда Анна гостила здесь со своей тетушкой. Я часто думала с тех пор, как легко было бы Анне досадовать на меня. Помните, тут были вы, миссис Кендал, Филипп и Анна. Анне было девятнадцать лет – уже вполне взрослая, – а мне только шестнадцать, я была просто соплячкой и, наверное, ужасно ей докучала, но Анна вела себя чудесно. Множество девушек раздражались бы на ее месте, третировали меня и не желали бы возиться с подростком, но Анна была просто чудесна. Она всюду брала меня с собой и позволяла во всем участвовать. Она была славная. И если Филипп не поладил с ней, после того как они поженились, то это, вероятно, его вина.

Милдред Армитедж посмотрела на нее поверх своего растерзанного вязанья.

– Они оба любили поступать по-своему. Оба были всего лишь детьми, а Анна была очень хорошенькой и с кучей денег, и она заранее не подумала, что это совсем не сахар – распоряжаться деньгами, когда ты замужем за таким гордым человеком, как Филипп.

Глаза Лин глянули на нее с испытующим выражением.

– А Филипп гордый?

– О, моя дорогая, конечно!

– Так ли уж?

– Ну… – Миссис Армитедж пожала плечами. – Как бы там ни было, за такой недолгий срок дела у них просто не успели разладиться. А может, они бы и вовсе не разладились. Или сначала бы пошли наперекосяк, а потом опять выровнялись. Ты можешь думать о ней вполне доброжелательно.

– Со мной она была чудесной, – в третий раз повторила Линделл. – Было так любезно с ее стороны пригласить меня в качестве подружки невесты.

Она встала и, пройдя до середины комнаты, подняла глаза на висящий над каминной полкой портрет женщины в полный рост. Это была знаменитое полотно работы Эмори «Девушка в меховом пальто», и оно было написано с Анны Джослин через несколько недель после свадьбы. Мягкий темный мех поверх тонкого голубого платья, нити жемчуга, светящееся овальное лицо с розовыми губами, в ореоле тронутых золотом небрежных завитков, нежное цветение юности и счастья. Анна Джослин смотрела с картины как живая. Молодая женщина в мехах, с непокрытой головой, быть может собирающаяся на вечеринку и улыбающаяся в предвкушении. А год спустя она погибла где-то на пляже в Бретани, под треск автоматных очередей.

Глаза Линделл расширились. Она продолжала смотреть на картину, сияющую в лучах электричества всеми красками. Комната Анны… портрет Анны… А сама Анна погибла двадцатиоднолетней! Девушка гневно повернулась к Милдред Армитедж:

– Почему она вам не нравилась?

Вязанье бесформенной грудой обмякло на обтянутых горчичной юбкой коленях.

– Мое дорогое дитя, я едва ее знала. Мать Анны не очень-то ладила с Джослинами. Ты должна помнить, что Мариан была дочерью старого Амброза, и ее воспитали, приучив смотреть на него как на чудовище. Он взял себе другую женщину, и у них был сын – можешь представить, как это было воспринято. Поэтому Мариан выросла в ненависти к Джослинам и в том же духе воспитала Анну. Только после ее смерти золовка Мариан миссис Кендал – вполне здравомыслящая женщина – позволила Анне встретиться с нами. Я сама, конечно, не из Джослинов, но когда моя сестра вышла за отца Филиппа, мы просто смешались с ними. Так что я не видела Анну, пока ей не исполнилось девятнадцать.

Но Линделл продолжала с осуждением смотреть на нее.

– Почему она вам не нравилась?

Она говорила «почему не нравилась», но подразумевала «почему не любили». Как мог человек, знавший Анну, ее не любить? На это у нее не было ответа.

Милдред Армитедж издала негромкий раздосадованный возглас:

– Откуда я знаю? Человек не проникается любовью к кому-то вот так, наспех – не в моем возрасте, во всяком случае. Она была молода, красива, у нее была куча денег, и миссис Кендал явно планировала выдать ее за Филиппа. Что ж, Анна за него вышла, и все это произошло слишком быстро, чтобы понять, чем оно обернется.

– Но вам она не нравилась!

В ответ на сердито дрожащий голос девушки Милли Армитедж широко обезоруживающе улыбнулась.

– Не надо впадать в ярость. Наши склонности от нас не зависят. Джейн Кендал хотела, чтобы она вышла за Филиппа, а я – нет.

– Почему вы не хотели?

– Во-первых, потому, что они были кузенами. Я не считала, что два конкурента придут к согласию. У всех Джослинов есть в характере абсолютно фатальные черты – гордость и упрямство.

– У Анны не было!

– Разве? Она хотела выйти за Филиппа, и она за него вышла.

– Почему бы и нет?

– Никаких причин, кроме разве что той, что ее мать скорее бы умерла, чем позволила ей это сделать. Я не виню Анну за это – я не виню их обеих. Не было причины, почему бы им не пожениться, но если бы даже и была, это бы ни на йоту ничего не изменило. Таковы уж Джослины. Посмотри на Терезу Джослин, которая сбежала и живет в бретонском шато. А почему? Потому что связалась с незаконной внучкой старого Амброза и рассорилась из-за нее с семьей. Девочку звали Джойс – Энни Джойс. Амброз дал своей женщине имя миссис Джойс – настолько близко к «Джослин», насколько мог себе позволить, – и их сын Роджер унаследовал это имя. Энни была его дочерью и не имела за душой ни гроша, потому что старик Амброз так и не подписал свое завещание. Поэтому, когда Тереза, которая была лишь седьмой водой на киселе, явилась и потребовала, чтобы семья приняла Энни в свое лоно и назначила ей доход, желающих не оказалось. Тогда она со всеми разругалась, ринулась во Францию и сняла там замок. У нее было довольно много денег, и все думали, что она оставит их Энни. Но нет, она завещала их Анне, у которой и так денег хватало. Послала за ней и объявила, что Анна унаследует все и должна быть добра к Энни, потому что бедная девочка сирота и оказалась лишена своих прав. Филипп сказал, что это неприлично, и, безусловно, так оно и было. После всей этой суеты, которую Тереза подняла вокруг девчонки!

Глаза Линделл метали молнии. Она ненавидела несправедливость и любила Анну. Эти два чувства боролись в ней.

– Почему она так поступила?

– Тереза? Потому что она из Джослинов. Потому что ей так захотелось. Потому что ее бредовая привязанность к Энни Джойс прошла и появилась новая – к Анне. Она приехала на свадьбу и бросилась им на шею. Чрезвычайно утомительная женщина, экзальтированная. Честно говоря, я удивлена, что она умудрилась так долго держаться в стороне от семейных дел. Свадьба стала превосходным предлогом, и она за него ухватилась. Видно, что она была сыта по горло своей драгоценной Энни Джойс и настроена на другое помешательство. Я уверена: она собиралась вернуться в Англию навсегда, но заболела. К тому времени как она послала за Анной, было уже слишком поздно ее перевозить, и страсти стали разгораться во Франции. Вот когда у молодых начались раздоры. Филипп твердо стоял на своем, Анна тоже закусила удила. Он запретил ей ехать, она поехала. Ну и разозлился же он – никогда я не видела, чтобы кто-нибудь так злился.

– Он не имел права!

– Ангел мой, когда люди в браке начинают толковать о своих правах, это означает, что между ними что-то пошло вкось.

– Они потом помирились?

– Я не знаю.

– Было бы ужасно, если нет.

Милли Армитедж имела на этот счет свои собственные соображения. Филипп определенно не имел ни малейшего желания улаживать разногласия, когда покидал Англию. В жизни не видела она человека более разгневанного.

Ей было бы лучше держать эти мысли при себе, но она была просто не в состоянии этого сделать. Она сказала:

– Он был в страшнейшей ярости… И, бога ради, зачем мы говорим об этом? События были чрезвычайно трагичными, но они прошли. Не лучше ли оставить их в покое, вместо того чтобы свинчивать себе головы, оглядываясь, как жена Лота? Неприятные, бесполезные воспоминания, соляные столбы… И я уже упустила штук пятьдесят петель, потому что ты, как ястреб, сверкаешь на меня глазами.

– Ястребы не сверкают глазами – у них на глазах отвратительные маленькие мешочки.

Милли Армитедж расхохоталась.

– Иди поймай мои петли, и поговорим спокойно и с приятностью на темы естествознания.

Глава 3

В восемь часов позвонил Филипп Джослин.

– Кто это?.. Лин?.. Хорошо, скажи тете Милли, что я приеду завтра к ленчу… а может быть, после ленча. Это внесет дезорганизацию в распределение продовольственных норм?

Лин прыснула.

– Полагаю, да.

– Что ж, я буду знать точно только в последний момент. В любом случае сегодня у меня не получится.

– Хорошо. Да, постой… кто-то звонил тебе сегодня утром.

– Кто?

– Я не знаю. Она не назвалась – только спросила, дома ли ты, и когда я сказала, что ты в Лондоне, она захотела знать, когда ты вернешься. Я сказала, что, возможно, сегодня, но вероятнее всего только завтра, и она повесила трубку. Это был междугородний звонок, и голос был очень тихим.

Она услышала, как он засмеялся.

– «Голос по телефону»… наш захватывающий радиосериал… продолжение в следующем выпуске! Не огорчайся – думаю, она перезвонит. Передай привет тете Милли. Целую твои ручки и ножки.

– Вот уж нет!

– Да, ты права – мы живем в печально лишенный колоритности век. До свидания, дитя мое. Будь умницей. – Он дал отбой.

Линделл положила трубку и вернулась к камину. Она уже переоделась в теплый зеленый халат, а миссис Армитедж – в бесформенное одеяние из коричневого плюша с довольно потрепанным меховым воротником.

– Это был Филипп, – сказала Линделл.

– Я так и поняла.

– Он не знает, успеет ли завтра к ленчу.

Подобные вещи никогда не беспокоили миссис Армитедж. Она кивнула и сказала, как будто без всякой связи:

– Как хорошо, что вы с Филиппом не настоящие кузены.

Линделл наклонилась, чтобы подложить полено в огонь, и длинная пышная юбка качнулась колоколом, подчеркнув по-детски тоненькую талию. Жар от горячих угольев обдал девушке щеки.

– Почему? – пробормотала она.

– Ну, просто я подумала, что это хорошо. Джослины – прекрасные люди, и бедная Луи была очень счастлива с отцом Филиппа. Он был очаровательный мужчина. Таковы уж Джослины – они очаровательны. Но только от них можно устать – их надо разбавлять.

Именно в этот момент в дверь позвонили.

Анна Джослин стояла на темном пороге и ждала, пока кто-нибудь выйдет. Такси, привезшее ее из Клейфорда, шумно развернулось за ее спиной на посыпанной гравием подъездной дорожке и уехало. Звук постепенно затих. Подождав, она позвонила еще раз, и почти тотчас в двери повернулся ключ. Дверь немного приоткрылась, и из-за нее выглянула молодая девушка. Увидев стоящую на пороге женщину, она отступила на шаг, открывая дверь шире.

Анна вошла в дом.

– Сэр Филипп вернулся?

Айви Фоссетт несколько стушевалась. Посетители не входят в дом вот так, после наступления темноты, не то сейчас время, подумала она. Но женщина была настоящая леди и в таком красивом меховом пальто. Не отрывая от него глаз, девушка сказала:

– Нет, мэм, его нету.

– Тогда кто дома? – резко спросила дама. – Кто говорил со мной по телефону сегодня утром?

– Миссис Армитедж и мисс Линделл… мисс Линделл Армитедж. Это, верно, она снимала трубку.

– Где они?.. В салоне? Не нужно меня объявлять – я пройду прямо туда.

Айви, разинув рот, смотрела, как дама удаляется.

– Прошла мимо, будто меня и не было, – рассказывала она потом на кухне и получила упрек от миссис Ремидж, весьма пожилой кухарки:

– Ты должна была спросить ее имя.

Айви вскинула голову.

– Она не дала мне и слова вымолвить!

Анна пересекла холл. Салон выходил на террасу в задней части дома. Название, вместе с белой панельной обшивкой, досталось по наследству от времен царствования доброй королевы Анны. Первая Анна Джослин была ее крестницей.

Она положила руку на дверную ручку и приостановилась на минутку, расстегивая и сдвигая с плеч пальто, под которым обнаружилось голубое платье. Сердце ее сильно билось. Не каждый день человек возвращается из мертвых. Пожалуй, она была рада, что Филиппа нет дома. Открыла дверь и остановилась на пороге, устремляя взгляд в комнату.

Свет над головой, задернутые голубые занавеси на окне, жарко полыхающие дрова в камине, а над камином – белая полка с глядящими вниз фигурками «Времен года», а еще выше, над «Временами года», – картина «Девушка в меховом пальто». Анна смотрела на портрет неотрывным, критическим взглядом, как могла бы смотреть в собственное отражение, и подумала, что портрет вполне мог бы сойти за зеркало.

В комнате находились двое. Направо от камина – Милли Армитедж, с газетой на коленях и другой газетой, раскинувшейся у ее ног на голубом ковре. Неряшливая скучная женщина. Отнюдь не друг. Конечно же, она должна была оказаться тут, прочно окопавшаяся. Nous allons changer tout cela.[8]8
  Мы все это изменим (фр.).


[Закрыть] Внизу, на коврике перед камином, притулилась с книжкой эта соплячка, надоедливый ребенок Линделл.

Хрустнула бумага, внезапно смятая рукой Милли Армитедж, книжка Линделл уткнулась в белый меховой коврик. Линделл вскочила на ноги, наступая на подол своей длинной зеленой робы, хватаясь за подлокотник пустого кресла, на котором сидела. Глаза ее расширились и потемнели, кровь отхлынула от лица. Она смотрела на открытую дверь и на сошедшую с портрета Анну Джослин – Анну Джослин с ее золотыми кудрями и искусно подгримированным овальным лицом, с нитью жемчуга, свисающей на виднеющееся под расстегнутым пальто тонкое голубое платье.

В тот же миг Анна услышала, как охнула, словно задохнувшись, Милли Армитедж. Она безмолвно уставилась на Анну, и все вокруг будто застыло. Затем мозг Милли молнией пронзила несообразная мысль: «У Эмори она выглядит лучше». Когда позднее ей это вспомнилось, то ужасно ее подивило. После трех лет лишений, страданий и тревог кто бы выглядел иначе? Волна чувств смыла все, кроме осознания того, что это Анна и что она жива. Милли ринулась вперед с непонятным возгласом, и Анна раскрыла ей объятия. Через секунду Лин тоже обнимала ее, вновь и вновь повторяя ее имя, и по лицу у нее текли слезы.

– Анна… Анна… Анна! Мы думали, ты погибла.

– Я и сама почти что так думала.

Все вместе они сделали несколько шагов по комнате.

– Тетя Милли! Как я рада вас видеть! Ах, до чего хорошо снова быть дома.

Анна обнимала Милли Армитедж. Та, борясь с наплывом чувств, поцеловала ее в щеку, которая оказалась накрашена сильнее, чем три года назад. Она не помнила, чтобы когда-нибудь раньше обнимала Анну. Холодный поцелуй в щеку – это было все, что они себе позволяли или хотели позволить. Милли отступила с мимолетным чувством облегчения, силясь найти слова. Не то чтобы мало было новостей, но даже в этот момент потрясения у нее было ощущение, что лучше говорить поменьше. Филипп… Она не имеет права сказать или сделать что-то, способное причинить боль Филиппу. Нависло ощущение безмерной катастрофы. Три с половиной года числиться мертвой – слишком долгое время. Анна вернулась… Ужасно вернуться и почувствовать, что тебя больше не ждут. Кто это сказал: «Живые смыкают ряды»? Верно – приходится смыкать. Под этой выспренной мыслью мелькнула другая, совсем домашняя и обыденная: «Боже! И угораздило же ее вернуться!»

– Анна, дорогая, – твердила Линделл. – Ах, Анна! Как чудесно, что ты жива!

Миссис Армитедж вспомнила, что получила благородное воспитание. С мрачной решимостью она постановила вести себя соответственно.

Глава 4

Когда на следующий день Филипп вернулся домой, время приближалось уже к четырем. В холле его перехватила Милли Армитедж.

– Филипп… поди сюда… мне нужно с тобой поговорить.

– В чем дело?

Она держала его под руку, увлекая через холл к кабинету, расположенному симметрично, напротив Салона, по счастью, на довольно большом расстоянии. Как и большинство комнат под названием «кабинет», он редко посвящался ученым занятиям, но стены его были уставлены книгами и там царил приятный жилой дух, чему способствовали ржаво-красные шторы и глубокие кожаные кресла.

Когда дверь была закрыта, Филипп с любопытством посмотрел на свою тетю Милли. Он очень ее любил, но лучше бы она поскорее приступала к делу. Что-то определенно произошло, но вместо того чтобы приступить прямо к делу и выложить суть, она ходила вокруг да около.

– Мы пытались связаться с тобой, но нам сказали, что ты уже ушел из клуба.

– Да, Блэккетт попросил меня зайти к нему домой. В чем дело? Где Лин? Это ведь не имеет отношения к Лин?

– Нет.

Мысленно Милли Армитедж смятенно сказала сама себе: «Видишь, он сразу же подумал о ней. Он ее любит – он влюбляется с каждым днем сильнее. Какой теперь толк? Я злая женщина… О боже, что за неразбериха». Дрожащей рукой она потерла подбородок.

– Тетя Милли, что случилось? Кто-то умер?

Миссис Армитедж еле удержалась от того, чтобы сказать: «Хуже». С громадным усилием ей удалось только отчаянно покачать головой.

– Тогда что? – уже с некоторым нетерпением спросил он.

– Анна вернулась, – рубанула сплеча Милли Армитедж.

Они стояли возле письменного стола, близко друг к другу. У Филиппа через руку было перекинуто пальто, в руке – шляпа. Белокурый и высокий, как все Джослины, он отличался от типажа разве что более резкими чертами более вытянутого лица. Такие же темно-серые, как у Анны глаза с четко очерченными, как и у нее, бровями – хотя там, где ее выгибались дугой, его были искривлены. Волосы же выжжены тунисским солнцем до льняного цвета. Через секунду он повернулся, бросил шляпу в кресло, перекинул пальто через спинку и мягко произнес:

– Ты не против повторить еще раз?

Милли Армитедж почувствовала, что вот-вот взорвется. Она повторила, разделяя слова, словно втолковывая ребенку:

– Анна – вернулась.

– Именно это я и услышал в первый раз, просто хотел удостовериться. Не откажешь ли в любезности сказать мне, что это значит?

– Филипп… перестань! Я не могу тебе рассказывать, когда ты так себя ведешь.

Его искривленные брови поползли вверх.

– Как?

– Бесчувственно. Она жива – она вернулась – она здесь.

Его голос впервые заскрежетал:

– Ты что, сошла с ума?

– Еще нет, но, наверное, скоро сойду.

– Анна мертва, – мягко произнес он. – Что заставляет тебя думать иначе?

– Анна! Она заявилась вчера вечером. Она здесь – она в салоне, с Линделл.

– Бред!

– Филипп, если ты будешь продолжать так разговаривать, я завизжу! Говорю тебе: она жива; говорю тебе: она в салоне, с Линделл.

– А я говорю тебе, что видел, как она умерла, и видел, как ее похоронили.

Милли Армитедж сдержала непроизвольную дрожь и сердито бросила:

– Что толку это говорить?

– Хочешь сказать, что я лгу?

– Она в салоне, с Линделл.

Филипп прошел к двери.

– Тогда, может, пойдем к ним?

– Подожди! Нет смысла так это воспринимать. Это произошло. Лучше дай мне сказать. Кто-то позвонил утром… вчера утром. Лин сказала тебе по телефону.

– И что?

– Это была Анна. Она тогда только что высадилась с рыболовецкого судна. Она не назвалась – только спросила, дома ли ты. Вчера вечером, примерно в половине девятого, она явилась. Это был страшный шок. Не удивляюсь, что ты отказываешься верить. Лин как раз перед этим смотрела на ее портрет кисти Эмори, и когда дверь открылась и она предстала перед нами, словно сошла с полотна – голубое платье, жемчуг, шуба, – это был страшнейший шок.

Он отвернулся от нее и открыл дверь.

– Анна мертва, тетя Милли. Пожалуй, мне бы хотелось взглянуть, кто там в салоне, с Лин.

Пересекая холл, оба молчали. Филипп открыл дверь и вошел в комнату. Сначала он увидел Лин, сидевшую на подлокотнике одного из больших кресел по левую сторону от камина. Она вскочила, и позади нее в кресле оказались голубое платье с портрета Эмори – платье с медового месяца Анны Джослин, а также украшающие это платье жемчуга Анны Джослин, кудрявые золотые локоны Анны Джослин, ее овальное лицо, темно-серые глаза, выгнутые дугой брови. Он стоял, глядя на все это бесконечно долго: никто из присутствующих не знал, сколько прошло времени, – затем приблизился, тихо и неторопливо.

– Прекрасная постановка, – произнес он. – Разрешите поздравить вас с вашим гримом и с вашим самообладанием, мисс Джойс.