Текст книги "Поступь хаоса. Книга 1"

10
Огонь и еда

– Эй! – я побрел за ней к обломкам. – У нас нет времени тут прохлаждаться…

Я шагнул к двери в тот самый миг, когда она опять высунулась наружу, так што пришлось отскочить. Она подождала, пока я освобожу дорогу, вылезла и прошла мимо, таща большой мешок в одной руке и пару пакетов поменьше в другой. Я привстал на цыпочки, стараясь разглядеть, што там, по ту сторону двери. Лом, беспорядок, как и следовало ожидать, все раскидано, кучи не пойми чего.

– Ты как тут вообще живешь? – спросил я, поворачиваясь к ней.

Но она уже занималась делом. Бросила свои мешки и извлекла какую-то плоскую зеленую коробочку, устроила ее на клочке земли посуше и стала накладывать сверху хворост.

Я глазам своим не поверил.

– Слушай, сейчас некогда заниматься ко…

Она нажала кнопку сбоку коробки, и – ВВВУХХХХ! – чрез секунду у нас был целый полноразмерный костер. Весь и сразу.

Я стоял, разинув рот, как дурак. Хочу такую костровую коробку.

Она поглядела на меня, потерла плечи характерным жестом. Тут только до меня дошло, што я мокрый насквозь, мне холодно, у меня все болит, а огонь – это самое лучшее, што есть на свете, по крайней мере в этот чертов момент.

Я вперил взгляд в болотную черноту, словно реально мог там што-то разглядеть. Вдруг оттудова на нас уже надвигается… Ничего оттудова не надвигалось. Ни звука. Хотя бы пока.

Костер.

– Только на минуточку, – сказал я.

Я подошел и стал греть руки, но рюкзак не снял. Она разорвала один из пакетов поменьше и кинула мне, а я уставился на него и таращился, пока она не сунула руку в свой, другой, вытащила вроде бы кусочек сушеного фрукта и принялась есть.

Она дала мне еду. И огонь.

На физиономии у нее все еще не было ни следа выражения, никакого, пустота, камень. Просто стоит у огня и ест. Ну, и я начал. Фрукты, или што там это было, оказались похожи на крошечные сморщенные комочки, но сладкие и упругие, и я прикончил целый пакет в полминуты, и только потом заметил, што Мэнчи стоит рядом и клянчит.

– Тодд? – для верности облизнулся он.

– Ах ты, черт. Прости.

Девочка поглядела на меня, поглядела на Мэнчи, вынула горсточку из своего пакета и протянула ему. Когда он подошел, она дернулась, невольно, ничего не смогла с собой поделать, и бросила ему наземь, не дала с руки. Мэнчи-то все равно – он в один присест все заглотил. Я кивнул ей. Она кивать в ответ не стала.

Стояла уже настоящая ночь, непроглядно черная за пределами нашего маленького пятачка света. Только звезды помигивали сквозь дыру в лиственном своде, проделанную рухнувшим кораблем. Я пытался вспомнить, не слыхал ли когда на прошлой неделе дальнего грохота с болот… но на самом деле он бы все равно потонул в Шуме Прентисстауна, так што его все одно бы никто не заметил.

Ну, почти никто.

Кроме одного проповедника.

– Нам нельзя тут оставаться, – сказал я. – Сочувствую по поводу твоих и все такое, но за нами будет погоня. Даже если Аарон мертв.

При звуке этого имени она поморщилась, совсем чуть-чуть. Видимо, он ей представился. Или типа того.

– Мне правда жаль, – сказал я, хотя сам не знал чего, и передвинул рюкзак на спине: он был тяжел как никогда раньше. – Спасибо за припасы, но нам правда надо идти. Если ты идешь, конечно.

Секунду она смотрела на меня, потом носком ботинка сбросила с зеленой коробки последнюю тлеющую веточку, нажала кнопку и взяла ее с земли, даже не обжегшись.

Черт, я точно хочу себе такую.

Коробку она сунула в мешок, тот, который побольше, и лямку продела через голову, типа рюкзак такой. Будто с самого начала так и собиралась уйти со мной, еще до того, как мы встретились.

– Што ж, – сказал я, когда она опять уставилась на меня. – Надо понимать, мы готовы.

Но с места никто не двинулся.

Я оглянулся на ее ма и па. Она тоже туда посмотрела, но только на секунду. Я хотел ей што-нибудь сказать, што-то еще, но чего тут скажешь… Я даже рот раскрыть успел, но она полезла в мешок – искала, наверное, как почтить память своих или жест какой памятный сделать, не знаю… но вынула она всего лишь фонарик. Включила – ага, так она все-таки знает, как они работают! – и просто пошла. Ко мне, мимо меня и дальше, словно мы уже вышли в путь и… ну, идем.

Как будто ее ма и па не лежат вон там мертвые.

Я проводил ее глазами.

– Эй!

Она оглянулась.

– Не туда, – я ткнул пальцем влево. – Вон туда.

И сам пошел куда надо, Мэнчи – за мной, а она – за ним (я специально посмотрел). Еще я посмотрел на останки крушения, мне ужасно хотелось задержаться, обыскать их – вдруг там еще чего полезного осталось, – но, черт, нам и правда надо отсюда убираться, хотя кругом ночь, да только все равно никто не спит, так што просто надо взять и идти.

Ну, мы и пошли, поглядывая на горизонт через прогалины между деревьями и в целом держа направление к той ложбине между ближней горой и двумя дальними. Обе луны уже перевалили за половину, небо было ясное – и то спасибо, хоть немного света под глухим болотным пологом, почти в полной темноте.

– Ушки на макушке, – приказал я Мэнчи.

– Зачем? – бухнул тот.

– Штобы на нас никто не напал, дубина.

Бегать по темному болоту в ночи не получится, так што мы просто шли – но быстро, как только могли; я светил фонарем вперед, огибая корни и стараясь не слишком ломиться в грязь. Мэнчи скакал впереди, то и дело возвращаясь, нюхал, иногда гавкал, но так, ничего серьезного. Девочка поспевала за нами, не отставала, но и слишком близко не подходила. Што хорошо, так как мой Шум хоть и почти молчит – никогда еще за весь день он не был таким тихим, – ее тишина все равно давит, стоит ей оказаться достаточно близко.

Странно, што она не стала ничего делать с ма и па перед уходом, правда? Не плакала, не подошла последний раз, вообще ничего. Ну што, разве я не прав? Я-то што угодно бы отдал, только б увидеть еще разок Бена, и Киллиана вообще-то тоже, даже если бы они… Ну, в общем, если они еще есть.

– Бен, – сказал у колена Мэнчи.

– Знаю, – я почесал его промеж ушей.

Мы шли.

Я бы их похоронил, если уж пришлось бы. Я бы хотел хоть што-нибудь сделать, все равно што. Я даже встал и оглянулся посмотреть на девочку, но лицо у нее было все такое же, как всегда. Может, это потому, што у нее родители погибли и она так пришиблена, што даже говорить не может? Или потому, што ее Аарон нашел? Потому што она не отсюда, а из какого-то совсем другого места?

Неужели она ничего не чувствует? Может, у нее унутри ничего и нет, совсем пусто?

Она смотрела на меня, ждала, когда я снова пойду. Секунду спустя я таки пошел.

Часы. Много часов красться в тишине и темноте. Быстро. Часами. Кто его знает, сколько нам еще идти, и в правильную ли сторону мы идем, и вообще. Часы. Время от времени я слышал Шум какой-то ночной твари. Болотные совы ухали и тихо падали сверху, небось на короткохвостых мышей – у этих Шум такой тихонький, што он даже почти и не язык; но в основном я слышал быстро гаснущий Шум осторожных съедобных тварей, улепетывавших подальше от нашего топота и треска, – мало ли кто там ломится чрез болото в ночи и чего ему надо.

Но самое странное, што позади до сих пор нету ни звука; никто за нами не гонится, ни Шума, ни ветка не хрустнет, ничего. Может, Бен с Киллианом и правда стряхнули их со следа. Может, причина моего бегства… не так уж и важна. Может, даже…

Девочка остановилась вытащить завязший в грязи ботинок.

Ну да. Девочка.

Нет. Они точно идут за нами. Единственное, што возможно, ждут дня, штобы нагнать быстрее.

Так мы и шли вперед и вперед, уставали все больше, остановились только разок, штобы пописать в кустах по очереди. Я достал из рюкзака што-то из Беновых припасов и выдал каждому по чуть-чуть, раз уж теперь мой черед.

А потом мы опять шли и шли.

Но где-то перед рассветом настал-таки час, когда идти уже больше не вышло.

– Мы должны сделать привал, – сказал я, бросая рюкзак под дерево. – Надо отдохнуть.

Девочка бросила мешок у другого дерева – долго ее уговаривать не пришлось, – и мы оба просто типа как рухнули наземь, спиной на багаж, как на подушку.

– Пять минут, – пробормотал я; Мэнчи брякнулся у моей ноги, свернулся и мгновенно закрыл глаза. – Только пять минут, – сказал я девочке (она как раз вытаскивала из мешка одеялко, штобы накрыться). – Эй, не устраивайся там слишком уютно.

Надо идти дальше, это как бы без вопрошаний. Я только глаза прикрою на минутку… на две, отдохнуть же немножко надо, а потом мы пойдем, еще быстрее прежнего.

Но без отдыха-то никак.

Я их тут же открыл, только солнце было уже высоко. Ну ладно, высоковато. Но уж точно совсем встало.

Вот черт. Мы минимум час потеряли, а может, и все два. Дальше я наконец понял, што меня разбудило. Шум.

Паника. Люди уже идут за нами, вот-вот найдут. Я вскочил на ноги…

…и увидел, што это никакой не человек. Это жубёр. Возвышается над нами всеми тремями.

Еда? – сказал его Шум.

Вот так я и знал, што никуда они с болота не делись.

Оттуда, где спала девочка, донесся тихий ох. Кажется, там уже не спали. Кассор повернулся поглядеть на нее. Тут уже спохватился Мэнчи, вскочил, разбрехался: «Взять! Взять! Взять!» – и длинная жубёрья шея качнулась обратно в нашу сторону.

Представьте самую громадную на свете птицу, такую большую, што уже даже летать толком не может, футов десять-двенадцать ростом, да еще и с длиннющей изгибистой шеей – в общем, здоровенная, мало не покажется. Перья у нее еще есть, но выглядят уже почти как мех, а крылья мало на што годятся – ну, разве только оглушить еще живую еду. Но беречься на самом деле следует ног. Ноги у нее длинные, тебе по грудь в высоту, и с когтями, которые запросто могут прикончить, если не побережешься.

– Не бойся, – сказал я через плечо девочке. – Вообще-то они дружелюбные.

Потому што они и правда дружелюбные. Ну, или так считается. Кормятся в основном грызунами, а лягаются, только если на них напасть, ну а если не нападать – так, по крайней мере, говорил Бен, – то они очень милые и туповатые и дают себя покормить. А еще они очень вкусные, и первые поселенцы Прентисстауна так на них охотились, што ко времени моего рождения на мили вокруг не осталось ни одного жубра. Еще одна штука, которую я до сих пор видел только в видаке или в Шуме.

Вот так они и расширяются, горизонты.

– Взять! Взять! – Мэнчи тем временем нарезал вокруг птицы круги.

– Не трогай его! – крикнул я.

Шея жубра тоже крутилась и моталась, точно ожившая лоза: птица следила за Мэнчи, как кошка – за жуком. Еда? – продолжал интересоваться Шум.

– Не еда, – твердо сказал я, и шея обратилась ко мне.

Еда?

– Нет, не еда, – отрезал я. – Просто собака.

Собака? – подумал Шум, и шея опять принялась кружить за псом – теперь уже стараясь тюкнуть клювом. Клюв у них не страшный – ну, ущипнет, как гусь, разве што, но у Мэнчи на этот счет было другое мнение: он скакал, уворачивался и лаял без передыху.

Я засмеялся – очень это все было смешно.

И тут раздался еще смешок, уже не мой. Я оглянулся. Девочка стояла у своего дерева, смотрела, как глупая псина носится вокруг исполинской птицы, и смеялась. Она улыбалась!

Увидела, што я смотрю, и тут же перестала.

Еда? – услышал я и обнаружил, што жубёр уже засунул клюв ко мне в рюкзак.

– Эй! – Я стал отгонять его всяким «кыш-кыш».

Еда?

– На тебе! – я выудил маленький кусочек сыра, который Бен завернул в тряпочку.

Жубёр понюхал, клюнул, подцепил и заглотнул; шея пошла длинными волнами, пока он глотал. Пощелкал немного клювом, как человек почмокал бы губами, съев што-то вкусное, но тут шея заволнилась обратно, и с громким ёком кусок сыра полетел обратно в меня, весь в слюнях, но практически целый. Даже в щеку попал и оставил полосу слюней поперек всей рожи.

Еда? – грустно сказал жубёр и побрел обратно в болото, словно ничего интересного в нас больше не осталось.

– Взять! Взять! – заорал ему в спину Мэнчи, но преследовать не стал.

Я рукавом вытер слизь с лица и заметил, што девочка, глядя на меня, улыбается.

– Думаешь, это смешно? – буркнул я, и она сделала вид, што нет, но улыбаться на самом деле продолжила.

Затем отвернулась и подобрала мешок.

– Так. – Я снова взял происходящее под контроль. – Мы слишком долго спали. Надо идти.

И мы снова пошли, не разговаривая и не улыбаясь. Почва стала колдобистей и суше, деревья малость расступились, то и дело обливая нас солнцем. Чрез какое-то время мы выбрались на полянку – прямо-таки маленькое поле, а за ним – невысокий пригорок, высотой до верхушек деревьев. На него мы взобрались и там чуток отдохнули. Девочка достала еще пакет этих непонятных фруктов. Завтрак. Так и поели, стоя.

Сверху, над деревьями, дорогу было видно лучше. Большая гора – вон она, прямо на горизонте, две поменьше – поодаль, за дымкой.

– Мы идем вон туда, – я показал пальцем. – Ну, то есть я думаю, што нам туда.

Она отложила пакет и полезла в рюкзак. И представьте, вытащила самый прехорошенький бинок, какой я только в жизни видел. Мой старый, дома, который много лет назад сломался, в сравнении с этим – просто хлам. Она поднесла его к глазам, посмотрела, потом протянула мне.

Я взял и наставил его в ту сторону, куда мы шли. Ух ты, все так четко! Впереди простирался зеленый лес, скользил отлого книзу прямо в настоящие долины, а дальше превращался в самую настоящую землю, а не в какую грязную болотину, и даже видно, где топкие луга становятся обратно рекой, которая нарезает все более глубокие ущелья, подползая к горам. Если прислушаться, можно уловить, как она шумит. Я смотрел и смотрел, но никакого поселения не видел. Но кто его знает, што там за этими отрогами и излучинами? Кто знает, што там, впереди?

Я и назад посмотрел, туда, откуда мы пришли, но утро еще раннее, и большую часть болота не видно из-за тумана – все прячет, ничего не выдает.

– Славный какой, – я протянул ей обратно бинок.

Она убрала его в мешок, и мы еще немного постояли, жуя.

Между нами где-то длина руки была, но ее тишина все еще не давала мне покоя. Я глодал сушеный фрукт и раздумывал, каково это – вообще не иметь никакого Шума, прийти из мест, где Шума нет… Што это за места? Они прекрасные? Отвратительные?

Вот представьте, што вы стоите на вершине холма с человеком, у которого нет Шума. Это как будто вы там один? Как поделиться? И вообще вы бы так хотели? Я хочу сказать, вот они мы, девочка и я, только выбрались из одной опасности и, возможно, лезем в другую, в неизвестное во всяком случае, и никакого общего Шума кругом, ништо тебе не говорит, што другой думает. Вот так оно все и должно, што ли, быть?

Я доел фрукты и смял пакетик. Она протянула руку, взяла и засунула мусор обратно в мешок. Ни слова, ни мысли, только мой Шум и большое сплошное ничего с ее стороны.

Неужто вот так и мои ма и па общались, когда только прилетели сюда? Што же, выходит, во всем Новом свете раньше царила тишина?

Я резко поднял на нее глаза. Раньше. Ох, нет…

Какой же я дурень.

Чертов идиотский дурень.

У нее же нет Шума. И она сама с корабля. А это означает, што она явилась из мест, где Шума нет, само собой, тупица ты чертов.

Это означает, што она совсем недавно приземлилась и пока не словила Шумовую заразу.

Это означает, што, когда она ее поймает, та сделает с ней то же, што и со всеми остальными женщинами.

Убьет ее.

И вот я гляжу на нее и на солнце, а солнце глядит на нас, и глаза у нее делаются все шире и шире, пока я все это думаю, и тут я понимаю еще одну глупейшую, очевиднейшую вещь.

То, што я не слышу от нее никакого Шума, не обязательно означает, што и она моего не слышит.

11
Книга без ответов

– Нет! – быстро сказал я. – Не слушай! Это ошибка! Я ошибся! Все не так!

Но она уже пятилась от меня, уронив свой пустой пакетик от сушеных фруктов, а глаза все расширялись.

– Нет, не надо…

Я шагнул к ней, но она еще быстрее отскочила; мешок упал на землю.

– Все не… – начал я, но што тут скажешь? – Я не прав. Я ошибся. Я про другого человека думал.

Ничего глупее и придумать было нельзя, потому што она же слышит мой Шум. Ведь слышит? Она видела, как я изо всех сил пытаюсь придумать, што сказать, и получается дикая неразбериха, но она в ней везде, это видно, и я сейчас уже точно знаю: ежели што вылетело в мир, обратно его уже не вернуть.

Черт. Черт его все раздери через преисподнюю направо и налево!

– Черт! – добавил от себя Мэнчи.

– Почему ты не СКАЗАЛА, што слышишь меня? – возопил я, забыв, што она вообще ничего не сказала, ни слова, с самой нашей встречи.

Она еще попятилась, закрыла рукой рот, а в глазах – сплошные безмолвные знаки вопрошаний.

Я попробовал придумать што-нибудь, што угодно, только бы все исправить, но в голову ничего не пришло. Один Шум, а в нем – смерть и отчаяние, смерть и отчаяние.

Она повернулась и побежала, назад, вниз с холма, прочь от меня, быстро, со всех ног. Вот дерьмо.

– Подожди! – заорал я, пускаясь вдогонку.

Она мчалась той же дорогой, которой мы пришли, чрез полянку, в чащу, но я висел у нее на хвосте, а Мэнчи – у меня.

– Стой! – кричал я ей в спину. – Погоди!

Но с какой стати ей ждать? Назовите хоть одну причину ей ждать меня.

А надо сказать, она просто поразительно быстро бегает, когда хочет.

– Мэнчи! – крикнул я, и он меня понял, и стрелой кинулся на обгон. Не то штобы я рисковал ее потерять – не больше, чем она меня. Мой оглушительный Шум летел за ней вдогонку, а ее столь же оглушительная тишина маячила впереди – даже сейчас, даже зная, што может умереть, она все равно была нема, как могила.

– Подожди! – я запнулся за какой-то корень и приземлился на оба локтя, отчего вся боль, какая у меня только была, што в лице, што в теле, тут же встрепенулась и сказала: «Да, кстати…» – но надо было встать, надо было встать и бежать за ней, дальше.

– Черт!!

– Тодд! – отозвался Мэнчи где-то впереди, отсюда не видно.

Я похромал на голос, обогнул большую купу кустов и нашел ее.

Она сидела на большом плоском камне, торчащем из земли, прижав колени к груди, и качалась взад и вперед, а глаза – широкие и пустые, как всегда.

– Тодд! – гавкнул снова Мэнчи, завидев меня, вскочил на камень и встал там, обнюхивая ее.

– Оставь ее в покое, Мэнчи! – приказал я, но он не оставил.

Пес обнюхал ей лицо, лизнул пару раз, сел рядом и прислонился к боку. А она все качалась.

– Слушай, – сказал я, отдуваясь и понимая, што дальше мне говорить нечего. – Слушай… – повторил я, но на этом мысль и закончилась.

Я просто стоял, пыхтел, молчал, а она раскачивалась и раскачивалась, пока мне ничего другого не осталось, кроме как взобраться туда же, на каменюку, самому, держась, конечно, поодаль – из уважения, ну и для безопасности тоже. В общем, я и взобрался. Она качалась, я сидел и думал, а дальше-то што.

Прошло довольно много минут. Хороших таких, полезных минут, когда нам давно пора было идти, но мы никуда не шли, а кругом наступал болотный день.

Но наконец мне в голову пришла мысль. Да, еще одна.

– Я, возможно, и не прав, – сказал я то, о чем прямо сейчас и подумал. – Я могу и ошибаться, понимаешь? – Я повернулся к ней и затараторил: – Мне врали буквально про все, ты можешь обыскать мой Шум, если хочешь убедиться, што это правда. – Я встал, продолжая говорить: – Мне говорили, што нет больше никаких других поселений. Што Прентисстаун – последний на всей этой идиотской планете. Но на карте есть это другое место! Так што, возможно…

Я думал, думал, думал.

– Возможно, микроб был только в Прентисстауне, а раз ты в городе не была, может, ты и в безопасности. Может быть, все хорошо, потому што я точно ничего от тебя не слышу, никакого Шума, и с виду ты совсем не больная. Может быть, все с тобой в порядке.

Она все еще качалась, но уже смотрела на меня. Понятия не имею, о чем она там себе думала. «Может быть» – наверное, не такое уж утешительное слово, особенно когда дальше идет: «Может быть, ты и не умираешь».

Я держал для нее Шум открытым, настолько ясно и свободно, насколько мог, а сам продолжал думать дальше. «Возможно, мы все подхватили микроб, и… и… и… да! – Это была уже следующая мысль и притом хорошая. – Может быть, мы изолировались, штобы то, другое поселение тоже его не подхватило! Да, наверняка так и было! И раз ты все время сидела на болоте, значит, ты в безопасности!»

Она перестала так уж сильно качаться и только смотрела – возможно, верила?

Но дальше, как настоящий записной дурачина, не знающий, когда уже хватит, я продолжил думать. Ведь если правда, што Прентисстаун прекратил все контакты с окружающим миром, там, в другом поселении будут совсем не рады, если я вот так возьму и заявлюсь к ним! Может, это не мы, а другое поселение изолировалось, потому што Прентисстаун был реально заразный?

И если вообще можно подцепить Шум от другого человека, значит, и девочка может подцепить его от меня?

– О черт, – сказал я, согнувшись впополам и уперевшись руками в колени; унутри такое чувство, будто падаешь, хотя на самом деле стоишь. – О черт.

Девочка снова вцепилась себе в плечи, скукожилась, и вот вам, пожалуйста, мы вернулись туда, с чего начали.

Это нечестно. Вот как хотите, но это нечестно, совсем. Ты поймешь, што делать, когда доберешься до болот, Тодд. Ты все поймешь. Ага, уже понял, спасибо, Бен, за всю твою помощь спасибо и за заботу тоже, потому што вот он я, и я понятия не имею, што делать дальше. Нечестно! Вышибли из дома, поколотили… Люди, говорившие, што любят меня, всю дорогу врали… Тащись теперь по идиотской карте в город, про который я первый раз слышу, читай идиотскую книгу – как хочешь, так и читай… Так, стоп. Книга.

Я скинул рюкзак, вытащил книгу. Бен сказал, ответы все там – вдруг хоть здесь не соврал. Хотя…

Ладно, я вздохнул и открыл ее. Тетрадь вся исписана, сплошные слова, все почерком ма, страницы, страницы, страницы, и я…

Так, хорошо. Я опять взялся за карту, на обороте которой Бен чего-то написал – хоть не при фонарике посмотреть, он на самом деле для чтения ни разу не годится. Несколько строчек в самом верху. Сначала «иди» – это точно первое слово, ага; дальше парочка других, подлиннее, которые у меня решительно нет времени разбирать по буквам, а потом еще несколько больших абзацев, с которыми мне уж точно некогда возиться, но пониже Бен там чего-то наподчеркивал, сразу несколько слов подряд.

Я посмотрел на девочку (качается) и повернулся к ней на всякий случай спиной.

Ну, што ж, поглядим. Т…ы, наверняка «ты». Ты. Ладно, я – што? Л. Лооо… Лооожить? Ложишь? Ты ложишь… Ты ложил? Какого черта это должно значить? Пе… ре… Переть… Переть? Ы… Или не ы?… Ых? Ты ложишь переть ых? Их? Ну конечно, их, дубина!

Но ты ложишь переть их?

Каково?

Помните, я говорил, как Бен пытался научить меня читать? А што я не слишком в этом дока, помните? Ладно, проехали. Ты ложишь переть их. Дубина!

Я схватился за книгу, пролистнул страницы. Десятки страниц, просто десятки, и все в словах, сверху донизу, и все ничего мне не говорят, никаких ответов вообще.

Чертова етьская книга!

Я сунул обратно карту, захлопнул обложку и швырнул книгу об землю. Тупица! Дурень!

– Чертовая етьская книга! – на этот раз вслух выдал я и пинком отправил ее в какие-то папоротники, повернулся к девочке.

Она все так же качалась, взад-вперед, взад-вперед, да понятно все, понятно, понятно, я сказал, но меня это уже начинало выбешивать. Потому што это, еть, тупик, и мне больше нечего ей дать, а она и подавно ничего в ответ не дает.

Мой Шум пошел треском.

– Я, знаешь ли, ничего этого не просил, – сказал я; она даже глаз на меня не подняла. – Эй! Я с тобой разговариваю!

Ничего. Ничего, ничего. Ноль реакции.

– Я   НЕ   ЗНАЮ,  ШТО   МНЕ   ДЕЛАТЬ! – заорал я в голос и принялся топать кругом по камню, вопя и ссаживая себе горло. – Я НЕ   ЗНАЮ,  ШТО   МНЕ   ДЕЛАТЬ!  Я НЕ   ЗНАЮ,  ШТО   МНЕ   ДЕЛАТЬ! – Я повернулся к ней: – Мне ЖАЛЬ, мне ужасно жаль, што с тобой все это случилось, но я не знаю, што теперь с этим поделать! И   ПЕРЕСТАНЬ   УЖЕ   НАХРЕН   КАЧАТЬСЯ!

– Орешь, Тодд, – заметил Мэнчи.

– Аааааарррргхх! – Я даже лицо руками закрыл.

Потом открыл: нет, к сожалению, ничего не изменилось. Вот, значит, как это бывает, когда тебя выкинули из дома и разбирайся сам, как знаешь. Никто для тебя ничего не станет делать. Если ты сам ничего не изменишь, ничего и не изменится.

– Нам надо идти, – свирепо бросил я, берясь за рюкзак. – Пока што ты ничего не подцепила, так што просто держись от меня на расстоянии и будешь в порядке. Больше я ничего не знаю. Што имеем, то имеем. Пошли.

Кач, кач, кач.

– Назад мы пойти не можем, значит, пойдем вперед, без вариантов.

Качается, ага.

– Я   ЗНАЮ, што ты меня СЛЫШИШЬ! – Но нет, даже глазом не моргнула.

Ух, как же оно все на меня навалилось.

– Отлично. Хочешь сидеть здесь и качаться – сиди и качайся. Кому какое дело? Кому вообще, еть, какое дело до всего этого?

На земле валялась книга. Чертова штуковина. Но больше у меня все равно ничего нет, так што я подобрал ее, сунул в пластиковый пакет, пакет – в рюкзак, а рюкзак – на спину.

– Пошли, Мэнчи!

– Тодд? – Он смотрел то на меня, то на девчонку. – Нельзя уйти, Тодд!

– Если захочет, пойдет с нами, – отрезал я. – Но…

Ох, даже не знаю, што там могло быть за «но». Но если хочет, пусть остается здесь и помирает в одиночестве? Но если хочет, пусть идет назад, прямо в лапы мистеру Прентиссу-младшему? Но если хочет, пусть рискует подхватить от меня Шум и умереть таким способом?

Чертов идиотский мир.

– Эй, – сказал я, постаравшись сделать голос помягче, только проку в этом все равно никакого не было, потому што Шум у меня ревел и бушевал. – Ты помнишь, куда мы шли? К реке и между гор. Вот так и иди, пока не дойдешь до города, поняла?

Может, слышала, может, нет, кто ее разберет.

– Я буду за тобой присматривать. Понимаю, што ты не хочешь ко мне приближаться, но я буду за тобой присматривать.

Постоял еще минутку – посмотреть, усвоилось оно или как.

– Ладно, – сказал наконец. – Приятно было познакомиться.

И пошел прочь. У купы кустов оглянулся – дать ей еще один шанс. Ничего не изменилось. Качается себе и качается.

Ну, так, значит, так. Я зашагал дальше, Мэнчи, неохотно, по пятам, оглядываясь на каждом шагу и даже между ними и непрерывно гундося:

– Тодд! Тодд! Уходим, Тодд? Тодд! Нельзя уходить, Тодд! – Тут, я его наконец шлепнул. – Ой, Тодд?

– Не знаю, Мэнчи, так што давай без вопрошаний.

Мы вышли из чащи на сухую землю, к полянке, и дальше, на пригорок, где только недавно завтракали и любовались прекрасным днем, и мне пришло в голову блестящее умозаклюшение про ее смерть.

Пригорок, где на земле так и валялся ее мешок.

– О, черррррт!

Секунду я таращился на него. Час от часу не легче, да? Што мне теперь тащить его ей, назад? Может, сама найдет? Или так для нее будет только еще опаснее? Или опаснее будет наоборот?

Солнце уже целиком выкатилось на небо, а небо стало синее, как свежее мясо. Я упер руки в боки и окинул округу долгим взглядом, как делают мужчины, когда думают. Поглядел на горизонт, на дорогу, которой мы пришли, на туман, по большей части уже выжженный утром, и весь болотный лес, купающийся в солнечном свете. Отсюда, с пригорка, видать далеко, аж дотуда, откуда мы прошли пешком, ног под собой не чуя. В ясную погоду и с парой хороших биноков отсюда наверняка и город можно разглядеть. Хороших биноков, говорите?

Мешок на земле валяется, говорите?

Я уже руку протянул к нему, когда в воздухе вроде бы што-то пронеслось. Вроде шепот. Мой Шум так и взвился – уж не девчонка ли решила все-таки взяться за ум? Чуть не испытал при этом облегчение – больше, чем сам хотел бы признать.

Но нет, никакая это не девчонка. А вот опять. Шепот. И не один. Словно ветер принес чьи-то слова.

– Тодд? – Мэнчи усиленно нюхал воздух.

Я сощурился против света и попытался разглядеть, што там творится в болоте.

Есть што? Или нет?

Схватив мешок, я принялся лихорадочно искать бинок. Куча какого-то аккуратно упакованного мелкого барахла… но вот и он, схватить и скорее смотреть.

Болото… просто болото, верхушки деревьев, прогалины, лужи, река вон постепенно вспоминает, кто она такая… На биноке всюду какие-то мелкие кнопочки – я нажал одну, потом другую: оказалось, картинку можно еще приблизить. Приблизил, потом еще, вон он, снова шепот. Теперь точно он.

Так, вон дыра в кронах, канава, пропоротая кораблем, вон обломки, но там все по-старому. Стоп. Неужто движение? Я посмотрел поверх биноков, потом опять в них, поближе к нам на сей раз, где вон деревья рябят.

Это же просто ветер, да?

Я водил биноком туда и сюда, жал кнопки, приближал, удалял, но все время возвращался к тем качающимся деревьям. Так, теперь вот сюда, где овраг, на полпути между ними и мной.

Смотрим здесь.

Я смотрел и смотрел, и в животе у меня так все и крутило, потому што, кажется, я слышал шепот, а может, и не слышал, но все равно смотрел, пока эта рябь по деревьям не добралась до открытого места, а из-за деревьев не показался мэр собственной персоной, на лошади, а за ним еще куча народу и тоже верхами.

И ехали они все прямиком к нам.