Текст книги "Поступь хаоса. Книга 1"

12
Мост

МЭР. Не сын его какой-нибудь – сам мэр. В своей чистой шляпе, с чистым лицом, в чистой одежде, сияющих ботинках и с прямой спиной. В Прентисстауне его не то штобы часто видят в последнее время, если только вы не из его ближнего круга, но коли все-таки видят, он всегда выглядит вот так, даже чрез пару биноков. Будто он знает, как содержать себя на уровне, а вы – ясное дело, нет.

Я еще защелкал кнопками, пока не приблизил так, што дальше некуда. Пятеро, нет, шестеро мужчин – тех, што занимаются этими их дикими упражнениями у мэра в доме: я есмь   круг,  и круг   есть   я… Мистер Коллинз, мистер Макинерни, мистер О’Хеа и мистер Морган, все на лошадях, само по себе редкое зрелище, потому как лошадей в Новом свете нелегко сохранять в живых и личный табун мистера Прентисса охраняет целая банда мужчин с ружьями.

И конечно, мистер чертов Прентисс-младший едет рядышком с отцом, щеголяет фингалом там, куда засветил ему Киллиан. И на том спасибо.

Но это значит, што на ферме все кончено. Што бы ни случилось с Беном и Киллианом, с ними всё. Я опустил бинок и попытался это проглотить. Вышло плохо.

Бинок к глазам. Группа остановилась и стала переговариваться, разглядывая большущий лист бумаги, – вот, у кого-то же есть карта получше – и…

Нет.

Чертов етьский нет, шутите, што ли? Аарон.

Из чащи следом за ними пешком вышел Аарон.

Чертов вонючий идиотский етьский шлепаный Аарон.

Голова – клубок бинтов, но вот тебе, шагает малость позади кавалькады, руками машет, рот разевает – проповедует не иначе, хоть никто вроде бы и не слушает.

КАК? Как эта скотина вообще выжила? Сдохнет он уже когда-нибудь или нет?

Это все я виноват. Моя идиотская етьская вина, потому што я трус, слабак и дурень, коль скоро Аарон жив и ведет мэра чрез болото по нашим следам. Потому што я его не убил, и он теперь тащится убивать нас.

Мне стало дурно. Согнулся впополам и за живот схватился, даже застонал чутка. В крови так вскипело, што Мэнчи от меня аж попятился.

– Это все я виноват, Мэнчи, – сказал я ему. – Я это сделал.

– Ты виноват, – смущенно брякнул он. Явно повторял за мной, но как же к месту, а?

Я заставил себя снова уткнуться в бинок и увидел, как мэр подозвал Аарона к себе. С тех пор как люди стали слышать мысли животных, Аарон всех их считает нечистыми и близко к ним не подходит, так што мэру пришлось повторить пару раз, но наконец Аарон подошел глядеть на карту. Мэр спрашивал, Аарон слушал.

А потом поднял голову и посмотрел.

Через болотные заросли, через небо,

прямо на вершину холма,

прямо на меня.

Нет, он меня видеть не мог никак, правда же? Разве только в такой вот можный бинок, а таких ни у кого больше не было. Я вообще ничего подобного в Прентисстауне никогда не видал. Не мог он меня видеть.

Но он безжалостно поднял руку и показал, показал, ткнул ею прямо в меня, словно я от него через стол сижу, напротив.

Я даже подумать еще не успел, а уже бежал, назад бежал, вниз по холму, назад к девочке, как мог быстро бежал, на ходу доставая из-за спины нож, а Мэнчи, вопя во всю глотку, за мной по пятам. В чащу и вниз, и вокруг той большой купы кустов… и она все так же сидела на камне, но хоть глаза подняла, когда на нее выбежал.

– Пошли! – я схватил ее за руку. – Скорее, надо уходить!

Она попыталась было вырваться, но я не отпускал.

– Нет! – крикнул. – Уходить! СЕЙЧАС   ЖЕ!

Она принялась дубасить меня кулачонками, пару раз по физиономии попала.

Но я все равно не отпускал.

– СЛУШАЙ! – и я вывалил на нее весь свой Шум, открыл его нараспашку.

Она еще раз мне двинула, но через мгновение уже смотрела, смотрела в мой Шум как он есть, на картину того, што ждало на болотах. Ждало, как же! Што упорно к нам подбиралось… Аарон, который все никак не сдохнет, напрягающий все свои извилины, штобы найти нас, и пришедший на сей раз с верховыми, с людьми, и их много, и они гораздо быстрее нас.

У нее аж вся мордочка сморщилась, словно ей стало вдруг очень больно; она и рот раскрыла, будто вот-вот закричит, но только ничего из него все равно не вышло. Так и не вышло. Никакого Шума, ни звука, ничего вообще.

Не понимаю.

– Не знаю, што там, впереди, – сказал я ей, – я вообще ничего ни о чем не знаю, но што бы там ни было, оно все равно лучше, чем то, што позади. По-любому.

Она слушала, и лицо у нее изменилось – расчистилось почти опять до пустоты, и губы она сжала.

– Идти! Идти! Идти! – разорялся Мэнчи.

Она протянула руку за сумкой, взяла, встала, положила бинок унутрь, сумку на плечо повесила и прямо в глаза мне поглядела.

– Ну, стало быть, ладно, – подытожил я.

И во второй раз за два дня кинулся опрометью к реке, с Мэнчи на хвосте, но на этот раз еще и девчонка не отставала.

На самом деле – обгоняла, и так почти все время – очень уж она быстрая оказалась.

Вверх по холму и вниз – с другой его стороны. Остатки болота на глазах сменялись нормальным лесом. Земля стала куда тверже и для бега пригодней и клонилась, на счастье, вниз, а не вверх – хоть какая-то удача за все последнее время. Слева уже то и дело проглядывала река. Рюкзак молотил меня по спине, да и воздуха уже едва хватало.

Но нож свой я из руки не выпускал.

Клянусь. Клянусь перед богом или перед кем там угодно еще, прямо щас вот клянусь. Если мне удастся еще хоть раз дотянуться до Аарона, я его убью. Никаких колебаний. Без вариантов. Убью. Обещаю.

Я его прикончу.

Я его ушлепаю нахрен совсем.

Вот помяните мое слово.

Пологий склон, по которому мы бежали, стал круче, деревья – листвянее, светлее. Нас сначала приблизило к реке, потом снова увело от нее. У Мэнчи язык вывалился из раззявленной пасти и только што не развевался на бегу. Сердце у меня колотилось по миллиону раз в минуту, ноги собирались при первой возможности расстаться со всем остальным, но мы все равно бежали.

Вот снова вильнули к воде.

– Погоди! – выдохнул я.

Девочка, убежавшая сильно вперед, остановилась. Я доковылял до кромки, огляделся, нет ли кроков, наклонился и отправил несколько полных горстей воды в рот. На вкус преснее, чем должна бы. Кто его знает, што там в ней, из болота все-таки течет, – но пить иногда все равно надо. Ее тишина спорхнула рядом – девочка тоже пила. Я отполз малость в сторонку. Мэнчи тоже нахлебался своего. В промежутках между глотками все мы втроем хрипло хватали ртом воздух.

Я вытер рот, глянул вперед по маршруту: берег там быстро становился каменистым и круто забирал вверх, не побегаешь, а дальше тропинка разрезала склон, подымалась и вилась дальше по верху ущелья.

Я аж сморгнул, когда понял.

Я видел тропинку. Кто-то протоптал там тропинку.

Девочка тоже повернулась и посмотрела. Тропа шла вверх, река – вниз, делаясь глубже, быстрее и завиваясь в водовороты. И там кто-то сделал тропу.

– Это наверняка дорога к другому поселению, – сказал я. – Просто обязана быть она.

И тут вдалеке мы услышали бой копыт. Совсем слабо, но точно его.

Я и слова вымолвить не успел, потому што мы уже были на ногах и неслись по тропе. Река под нами проваливалась все ниже и ниже, а на другом ее берегу вставала бóльшая гора. На нашем лесная чащоба отодвигалась от прибрежных утесов. Тропу тут явно проложили, штобы люди могли спокойно путешествовать вдоль реки.

Она и для лошадей вполне широка, даже шире. Пять-шесть лошадей по ней спокойно в ряд пройдут.

Это даже и не тропа никакая, дошло до меня, а натуральная дорога!

Мы летели по ней, по всем ее изгибам и поворотам: девочка – впереди, я – следом, Мэнчи поспешал последним.

Пока я едва не врезался в нее – еще немного, и сшиб бы вниз.

– Ты чего творишь?! – заорал я и вцепился в нее, штобы обоим не свалиться с обрыва в реку, да еще за ножом следя: не ровен случай убью.

Но дальше я увидел то, што видела она.

Мост. Довольно далеко впереди. Перекинут с одного скалистого края на другой, через реку, футов, наверное, в сотне над ней, а то и больше. Дорога, или тропа, или што она там такое, на нашей стороне заканчивается и превращается в голый камень и густой лес. Проще говоря, идти дальше некуда, кроме моста.

В голове што-то такое шевельнулось – первые начатки мысли.

Копыта стучали уже громче. Позади, в той стороне, откуда надвигался на нас мэр, уже вздымались облака пыли.

– Вперед! – Я промчался мимо нее и припустил со всех ног к мосту.

Мы затопотали по окаймлявшей гребень утеса дороге, вздымая изрядно собственной пыли; Мэнчи несся так, што у него уши по шее распластало.

Но вот наконец и он – и это не какой-нить тебе пешеходный мостик: футов шесть в ширину, по меньшей мере. В основном веревки, натянутые меж деревянных шестов, вогнанных в скалу по обе стороны реки, и туго набитые доски от одного берега до другого.

Я проверил его ногой, ясное дело, но он оказался такой прочный, што даже не спружинил. Более чем достаточно для мальчика, девочки и собаки.

И более чем достаточно для отряда мужчин верхами, как пить дать.

Кто бы его там ни построил – строил он на века.

Я снова глянул вверх по течению, откуда мы прибежали. Пыли прибавилось, копыта гремели громче, шепот мужского Шума набирал силу. Вроде бы даже молодой   Тодд слыхать, но скорее я это себе навоображал – Аарон наверняка сильно отстал, пешком-то.

Но што я хотел, я увидел: мост – единственная переправа через реку, от горизонта до горизонта, на мили, докуда хватает глаз.

Может, и на нашу голову немного удачи свалилось.

– Идем, – скомандовал я, и мы побежали.

Мост был настолько хорошо сделан, што между досками – ни просвета: прям как по дороге идешь. На той стороне девочка встала и уставилась на меня, не иначе прочтя мою мысль в Шуме и ожидая, как мы будем действовать.

Нож я все еще держал – сжимал в кулаке его силу.

Может, удастся все-таки сделать им што-то путное.

Наш конец моста привязан к торчащим из скалы шестам. У лезвия жуткий зазубренный край с одной стороны… Я выбрал узел послабже на вид и принялся его пилить.

Пилил и пилил.

А копыта гремели все громче, разлетаясь эхом по всему ущелью. Ежели моста вдруг не станет… Я вгрызся в веревки с удвоенной силой.

И еще. И еще.

Только вот никакого прогресса у меня не наблюдалось.

– Што за черт?! – я обвинительно воззрился туда, где пилил.

Там почти што ни царапинки. Я потрогал для верности зубец на ноже и укололся: кровь пошла в ту же секунду. Присмотрелся к веревке: похоже, она покрыта слоем какой-то тонкой смолы.

Чертовой тонкой смолы, твердой как сталь, которую нипочем не прорезать.

– Глазам своим не верю, – простонал я и посмотрел на девочку: она стояла с биноком у глаз и глядела вверх по течению вдоль дороги. – Видишь их?

Впрочем, никаких биноков уже было не надо: вон они, скачут, невооруженным глазом видать. Маленькие еще, но растут, не мешкают, грохочут по камню, будто после них хоть потоп.

Три минуты. Может, четыре.

Дерьмо.

Я снова запилил – со всей скоростью и силой, на какую был способен, двигая рукой туда и обратно как можно жестче; пот залил кожу, новые боли охотно присоединились к старым, как будто тех еще было мало. Я пилил, и пилил, и пилил, роняя капли с кончика носа на нож.

– Давай же, давай! – рычал сквозь стиснутые зубы.

Поднял нож. О да! Мне удалось прогрызться сквозь один крошечный участочек смолы на одном малюсеньком узелочке огроменного етьского моста.

– Черт тебя раздери! – сказал я ему.

И запилил дальше. И еще запилил, и еще, и больше того, и пот уже затек в глаза и радостно их щипал.

– Тодд! – вопил Мэнчи, и ужас его так и разбрызгивался по всей округе.

Я пилил. И пилил.

Результат был один: нож в какой-то момент застрял, и я раскровянил себе костяшки об опору.

– ЧЕЕЕЕРТ! – Я бросил его оземь; он запрыгал по камню и улегся у девочкиных ног. – ЧЕРТ ЕГО ВСЕ ПОБЕРИ!!!

Потому што деваться некуда, на этом сейчас всё и кончится.

Всё – кончится.

Конец нашему глупому шансу, который даже и не шанс никакой был.

Лошадей нам не перегнать и чертов этот мегамост не перерезать, и нас сейчас поймают, а Бен и Киллиан уже мертвы, и нас тоже убьют, и мир на том и кончится, вот и весь сказ.

Мой Шум накрыло краснотой, внезапно, безоговорочно и грубо, никогда еще в жизни такого не чувствовал, словно докрасна раскаленное тавро вдавили мне прямо в сердце, и всё, што было больно и страшно, запылало багряным и взревело от ярости на вранье и несправедливость, на то, до чего все это нечестно.

И это всё сейчас свелось в одно.

Я поднял взгляд на девочку, и она аж отшатнулась от той силы, што в нем была.

– Ты, – прошипел я, и меня уже было не остановить. – Это все ты! Если бы ты не объявилась на этом трепаном болоте, ничего этого не случилось бы! Я бы сейчас был ДОМА! Смотрел бы за етьскими овцами, и жил в своем етьском доме, и спал бы на собственной ЕТЬСКОЙ ПОСТЕЛИ!

«Етьской» я, разумеется, не сказал. Сказал по-другому.

– Так ведь НЕТ! – наддал я. – Надо было объявиться ТЕБЕ и твоей ТИШИНЕ! И весь мир полетел К ЧЕРТЯМ!

Я даже не заметил, што надвигаюсь на нее, пока она не отступила. Но глаз от меня не отвела.

И конечно, я ничего от нее не слышал. Ни единого етьского звука.

– Ты – ПУСТОЕ МЕСТО! – Я еще шагнул к ней. – НОЛЬ! Ты просто ПУСТОТА! В тебе ничего нет! Ты ПУСТАЯ, ты НОЛЬ, и мы сейчас умрем НИ ЗА ШТО!

Я и кулаки так стиснул по дороге, што ногти впились в ладони. Я так злился, и Шум у меня был такой бешеный, такой красный, што мне просто надо было на нее замахнуться, ударить ее, избить, заставить ИСЧЕЗНУТЬ эту ее трепаную тишину, пока она не ПРОГЛОТИЛА МЕНЯ И ВЕСЬ ЭТОТ ЕТЬСКИЙ МИР!

Я замахнулся и двинул себя со всей дури по морде.

И еще раз, как раз туда, где меня достал Аарон.

И в третий раз, рассадив обратно губу, над которой вчерась утром потрудился заявленный Аарон.

Идиот, никчемный, етьский идиот!

И еще раз добавил – достаточно, штобы сбить самого себя с ног. Я упал, приземлился на руки и сплюнул кровью на камни.

Поднял глаза на нее, тяжело дыша.

Ничего. Смотрит на меня, и ничего.

Дальше мы оба повернулись и поглядели на тот берег. Они там уже наверняка ясно видели мост. И нас на другой стороне видели. А мы – лица всадников. И трескотню их Шума слышали, летевшую к нам по реке. Мистер Макинерни, мэров лучший конник, вел кавалькаду, сам мэр – позади, спокойный, словно на воскресную прогулку выехал.

Минута. Но, скорее всего, меньше.

Я попробовал встать, но оказался слишком усталый. Смертельно усталый.

– Можем попробовать бежать, – сплюнул я еще немного крови. – Ну, хоть попытаться-то можно.

Тут-то у нее лицо наконец изменилось. Рот распахнулся, глаза тоже; внезапно она рванула на себя сумку, запустила туда руку.

– Што. Ты. Делаешь, – сказал я.

Она выдернула на свет костровую коробку, оглянулась кругом, нашла приличных размеров камень. Поставила коробку наземь, замахнулась.

– Нет, погоди, – вскричал я, – мы могли бы…

Камень ухнул вниз, коробка треснула. Она схватила ее, разломала руками еще больше – оттуда потекло што-то жидкое, – потом кинулась к мосту, стала поливать этим узлы на веревках ближайшего шеста, а последние капли лужицей налила у подножия.

Всадники неслись к мосту, неслись к мосту, неслись к мо…

– Скорее! – крикнул я.

Она повернулась ко мне, жестом велела отодвинуться дальше. Я отполз, схватил Мэнчи за загривок, потащил за собой. Она и сама отскочила, держа обломки коробки на вытянутой руке. Нажала кнопку. Што-то тикнуло, она подбросила коробку и прыгнула ко мне.

Лошади достигли моста…

Девочка приземлилась практически поверх меня, а дальше мы смотрели, как костровая коробка падает… падает… падает… в лужицу жидкости, тикая по пути…

Конь мистера Макинерни уже поставил ногу на мост…

Коробка упала в лужу…

Тикнула еще раз…

И…

ВВВВУУУХХХХХ!!!

Весь воздух разом высосало у меня из легких, когда огненный шар размером ГОРАЗДО больше, чем можно подумать по крошечной лужице жидкости, на мгновение выключил весь мир…

БАМММММ!!!

Веревки и шест разнесло в клочья, нас окатило горящими щепками и разом стерло все мысли, звуки и Шум заодно.

Когда мы сумели наконец открыть глаза, мост горел так, што уже весь кренился на сторону, а конь Макинерни пятился назад и спотыкался, пытаясь умять собой подальше еще четыре или пять лошадей.

Пламя ревело дикой яркой зеленью и обдавало немыслимым жаром, хуже всякого солнечного ожога, я думал, мы сейчас сами загоримся, и в это время наш конец моста оторвался и ухнул в пропасть, унося с собой и Макинерни, и его животину. Мы сидели и смотрели, как они падают в реку внизу – слишком далеко, штобы остаться в живых. С их стороны мост все еще висел и шлепал по каменному откосу, но пылал так свирепо, што еще пара секунд, и ничего от него не останется, только пепел. Мэр, и евойный сын, и все остальные – все пятились дальше от края.

Девочка слезла с меня, и мы немного полежали, просто дыша, кашляя и пытаясь совладать с головокружением.

Вот срань господня.

– В порядке? – спросил я у Мэнчи, которого так и держал за шкирман.

– Огонь, Тодд! – отозвался он.

– Ага, – выкашлял я. – Большой огонь! Ты в порядке? – бросил я девочке, которая стояла на четвереньках и кашляла. – Черт, што это вообще было?

Но она, конечно, не ответила.

– ТОДД ХЬЮИТТ! – донеслось с той стороны ущелья.

Это мэр изволил впервые в жизни обратиться ко мне персонально и орал теперь сквозь дым и жар, от которых приходилось отворачивать лицо.

– Мы с тобой еще не закончили, молодой Тодд, – сообщил он, перекрывая треск пожара и рев реки внизу. – Далеко не закончили.

Он был все такой же спокойный и чертовски чистый и выглядел, будто так просто не бывает, штобы он вдруг не получил, чего хочет.

Я встал, вытянул руку и показал ему некий весьма выразительный жест, но он, наверное, не увидел, так как картину заволокло тучами дыма.

И еще раз закашлялся, плюнул кровь.

– Нам надо идти дальше, – прохрипел. – Может, они повернут назад, может, других путей через реку нет, но ждать, пока это выяснится, мы не станем.

В пыли валялся нож. Стыд навалился на меня сразу весь, как еще одна, новая, боль. Все, што я ей сказал… Я поднял его и сунул обратно в ножны.

Она так и сидела, опустив голову, и тихо кашляла. Я поднял ее мешок, протянул ей – бери.

– Пошли, – сказал я. – Давай хоть от дыма отойдем.

Она подняла голову, посмотрела.

Я ответил тем же.

Рожа у меня горела, и вовсе не от огня.

– Прости, – я отвел глаза от ее лица, пустого, спокойного, как обычно.

Я повернулся спиной и пошел.

– Виола, – раздалось позади.

Я крутанулся волчком, уставился на нее:

– Чего?

Она смотрела на меня, открывала рот, говорила…

– Виола, – сказала она. – Так меня зовут.

Часть III

13
Виола

На   это   я ничего   не   говорил, наверное, целую минуту. Она, впрочем, тоже. Огонь горел, дым подымался вверх, у Мэнчи язык болтался набекрень, потрясенно подрагивая. Потом я наконец сказал:

– Виола.

Она кивнула.

– Виола, – произнес я еще раз.

Она больше кивать не стала.

– Я – Тодд, – представился я.

– Я знаю.

В глаза она мне как-то особо смотреть не стремилась.

– Стало быть, говорить ты умеешь? – уточнил я, но получил в ответ только короткий быстрый взгляд.

Я посмотрел на горящий мост, на дым, уже ставший сплошной дымовой завесой между нами и тем берегом. Вот даже и не знаю, мне с того спокойней или как? И што лучше, видеть мэра и его людей или не видеть?

– Это было… – начал я, но она уже встала и протянула руку – мешок, дескать, давай.

Я понял, што до сих пор держу его, и отдал.

– Нам надо уходить, – сказала она. – Подальше отсюда.

У нее был довольно забавный акцент, не такой, как у меня или у кого угодно еще в Прентисстауне. Губы вроде как придавали другой очерк буквам, пикировали на них эдак сверху, сминали в определенную форму, объясняли, што им говорить. В Прентисстауне не так: всякий словно подкрадывается к словам, штоб оглоушить сзади по затылку.

Мэнчи, кажется, был от нее в восторге.

– Подальше, – поддакнул он низким голосом, глядя на нее так, словно она вся была сделана из еды.

Я чуть было не начал выспрашивать у нее всякое, ну, типа, раз она соблаговолила заговорить, можно забросать ее всеми вопрошаниями, какие только сможешь придумать, насчет кто она, откуда, чего вообще случилось и так далее, пока не кончатся. Мой Шум весь был битком набит этими вопрошаниями, они так летели в нее, што твоя дробь, но изо рта у меня столько всего хотело выпрыгнуть разом, што так и не выпрыгнуло ничего, а она повесила мешок на плечо и глядела в землю, а потом просто прошла мимо меня, мимо Мэнчи и дальше, на дорогу.

– Эй.

Она остановилась, обернулась.

– Подожди меня.

Я взвалил на спину рюкзак, нащупал нож в ножнах на пояснице, повел плечами умостить поклажу поудобнее, бросил: «Пошли, Мэнчи», – и потопал по дороге за ней.

По эту сторону реки тропа неторопливо отворачивала от обрыва и ныряла в поросший какими-то кустиками ландшафт, а дальше – вокруг и прочь от большей горы, нависавшей по левую руку.

Добравшись до поворота, мы оба как один остановились и обернулись. Мост еще горел вовсю, болтаясь на обрыве напротив, што твой огненный водопад. Огонь уже вскарабкался по всей длине до самого верха – злой и зеленовато-желтый цветом. Дым висел так густо, што и не разобрать, чем там мэр с его людьми занимаются: уехали, или ждут, или чего. По идее, оттуда должен был доноситься Шум, хоть тихо, хоть шепотком, но с тем же точно успехом мы могли его и не слышать – за всем этим треском огня и бурливой водой на дне ущелья. Пока мы любовались картиной, огонь доел опоры на том берегу, дерево громко лопнуло, и горящий мост полетел вниз, стукаясь об откос, и с плеском шлепнулся в реку, выдав напоследок еще облако дыма и пара, штоб уж окончательно испортить нам обзор.

– Што было в той коробочке? – спросил я.

Она открыла было рот, но снова закрыла и отвернулась.

– Все в порядке, – заверил я. – Я тебя не трону.

Она посмотрела на меня, и мой Шум как раз был доверху полон того, што едва не случилось несколько минут назад, когда я и правда собирался ее тронуть, – еще чуть-чуть, и я бы…

А ну его.

Мы больше не сказали ни слова. Она пошла прочь, а мы с Мэнчи – за ней, по тропинке, в кусты.

Хоть ты знай, што она говорить умеет, хоть не знай, а с этой ее тишиной оно ничем не помогло. Што с того, што у нее голова словами набита, если слышать их можно, только когда она говорит? Она шла впереди, я пялился ей в затылок, а сердце все так же бежало за ней, за ее безмолвием, протянув ручки, будто потеряло што-то ужасное, што-то настолько печальное, што впору заплакать.

– Плакать, – буркнул Мэнчи.

Затылок по-прежнему двигался вперед, как ни в чем не бывало.

Дорога все еще была широка, и лошадям впору, но ландшафт кругом сделался каменистее, а траектория – извилистей. Где-то справа внизу до сих пор грохотала река, но мы от нее потихонечку удалялись, уходя все глубже в каменные стены, подчас подступавшие с обеих сторон, словно идешь по дну коробки. Из каждой расселины торчали низенькие колючие елки, а вокруг их стволов вились какие-то желтые лозы, все в шипах, и такие же желтые саблезубые ящерицы чиркали по камню и шипели нам в спину. Кусать! – угрожающе свистели они. Кусать!  Кусать!

Што тут ни потрогай, обо все обрежешься.

Минут через двадцать-тридцать дорога еще расширилась, а по сторонам показались деревья, реденькие, но настоящие; лес явно подумывал, не начаться ли заново. Еще появились трава и камни – достаточно низкие, штобы сесть. Это мы, в общем, и сделали. Сели.

Я вытащил из рюкзака шматок сушеной баранины и отрезал по полоске себе, Мэнчи и девочке. Она взяла, ни слова не говоря, и какое-то время мы сидели порознь, ели.

Я – Тодд Хьюитт, думал я, закрыв глаза и жуя, а заодно стесняясь своего Шума, раз уж теперь ясно, што она может его слышать… и што она может о нем подумать, тоже.

Тайно подумать, заметим, втихую.

Я – Тодд Хьюитт.

Через двадцать девять дней я стану мужчиной.

Што, кстати сказать, чистая правда. Время-то, оно идет, даже когда ты на него не смотришь.

Откусил еще мяса.

– Никогда раньше не слышал такого имени: Виола, – сказал, глядя в землю. Ну, или на мясо. Она не ответила, и я невольно поднял глаза.

И увидел, што она на меня смотрит.

– Чего?

– Твое лицо.

– Чего – мое лицо? – нахмурился я.

Она сделала два кулака и немного побила себя ими по щекам – понарошку, конечно.

Я залился краской.

– Ну. Да.

– И еще раньше. От… – Она запнулась.

– От Аарона.

– Аарон! – гавкнул Мэнчи, и она немножечко вздрогнула.

– Это так его звали, да?

Я кивнул, жуя:

– Ага. Так и звали.

– Он никогда его вслух не произносил. Но я знала.

– Добро пожаловать в Новый свет. – Я укусил еще, оторвал особенно тугой кусок зубами, охнул, потому што попал на больное место во рту, выплюнул кусочек баранины и изрядно крови.

Она проводила плевок взглядом, отложила еду, полезла в сумку и извлекла маленькую синенькую коробочку, чуть побольше, чем зеленая, костровая. Открывалась она кнопкой, а унутри оказались помимо всего прочего белая пластиковая материя и небольшой металлический скальпель. Со всем этим она встала и направилась ко мне.

Когда она потянулась к моей физиономии, я отодвинулся.

– Перевязка, – сказала она.

– У меня свое есть.

– Это лучше.

Я еще отодвинулся.

– Ты, – посопел носом. – Ты типа осторожнее…

И головой для выразительности покачал.

– Болит?

– Ага.

– Вижу. Сиди тихо.

Она рассмотрела попристальнее мой опухший глаз и скальпелем отрезала кусок материала. Собралась уже приложить мне это к глазу, но я невольно опять отодвинулся от ее касания. Она промолчала и просто стояла так, протянув ко мне руки, ждала. Я вдохнул поглубже, глаза закрыл и придвинулся обратно.

Бинт лег на распухшее место, и там мгновенно стало прохладнее, боль начала отползать, словно ее перышком отгоняли, так – шшшууухх! Еще один – на порез у линии волос; пальцы обмахнули лицо, и еще один – под нижней губой. Это все было так хорошо, што я даже глаза открыть забыл.

– Для зубов у меня ничего нет, – предупредила она.

– Ничего, – почти прошептал я. – Блин, это реально круче моих.

– Они частично живые, – ответила она. – Синтетическая человеческая ткань. Когда ты вылечишься, они отомрут.

– Угу, – буркнул я, как будто и вправду понял, про што она толкует.

Последовало уже более долгое молчание, достаточно долгое, штобы я открыл глаза. Она уже сидела опять на своем камне и наблюдала за моей физиономией.

Мы подождали. Видимо, так оно и было надо.

А оно правда было, потому што, подождав немного, она заговорила сама.

– Мы разбились, – тихо сказала она, глядя в сторону; потом кашлянула и повторила: – Мы разбились. Был пожар, мы летели низко. Думали, что обойдется, но что-то случилось с предохранительным шлюзом, и… – Она раскрыла руки, показать, што было после «и». – Мы разбились.

Замолчала.

– Это были твои ма и па? – спросил я через некоторое время.

Но она только посмотрела в небо, пустое и синее, с облачками, похожими отсюда на кости.

– А когда встало солнце, пришел тот человек.

– Аарон.

– Это было ужасно дико. Он орал, вопил, а потом ушел. Я попробовала убежать. – Она сложила руки. – Я все время пыталась, штобы он меня не нашел, но только ходила кругами. И где бы я ни спряталась, он меня находил, не знаю как, пока я не нашла эти… хижины.

– Строения спаклов, – подсказал я, но она меня на самом деле не слушала, только посматривала временами.

– Потом пришел ты, – закончила она. – Ты и твоя говорящая собака.

– Мэнчи, – представилась говорящая собака.

Я заметил, што она была очень бледная. А когда наконец посмотрела на меня в упор, глаза ее были мокры.

– Что это за место? – спросила она, и голос у нее был такой… малость сипловатый. – Почему животные разговаривают? Почему я слышу твой голос, когда у тебя губы не шевелятся? Почему я слышу твой голос целой… целой кучей? Все слова друг на дружке, словно одновременно говорят девять миллионов тебя? Почему, когда я смотрю на тебя, я вижу картинки других вещей? Почему я видела, что тот человек…

Голос растаял. Она подтянула колени к груди и обхватила руками. Надо скорее отвечать, а то она опять начнет качаться.

– Мы – поселенцы, сеттлеры, – начал я; она на это подняла глаза, но колени не отпустила (спасибо, хоть не качается). – Приземлились тут основать Новый свет. Лет двадцать назад или типа того. Но здесь были чужие. Инопланетяне. Спаклы. И они… не хотели, штобы мы тут были.

Я пересказывал то, што знает каждый мальчишка в Прентисстауне, – историю, которую даже такой тупица, как ваш покорный, выучил назубок.

– Люди годами пытались жить мирно, но спаклы отказывались. И тогда началась война.

На этом слове она опять опустила глаза. Я продолжал:

– Спаклы воевали микробами. Болезнями. Такое у них было оружие. Они выпустили микробов, которые делали разные вещи. Один должен был, по идее, уничтожить всю нашу скотину, но от него животные только начали говорить. – Тут я посмотрел на Мэнчи: – Што совсем не настолько весело, как кажется. А еще от одного начался Шум.

Я посмотрел на нее. Подождал. Она ничего не сказала. Но мы вроде как оба знали, што будет дальше, потому как эта тема уже всплывала.

Я поглубже вдохнул.

– Этот убил половину мужчин и всех женщин, в том числе и мою ма, и открыл мысли выживших всему миру.

Она уткнулась подбородком в колени.

– Иногда я слышу его ясно, – сказала. – Иногда могу точно сказать, што ты думаешь. Но не всегда. По большей части это просто…

– Шум, – подсказал я.

Она кивнула.

– А инопланетяне?

– Нет больше инопланетян.

Еще кивок. Мы еще минутку посидели, игнорируя очевидное, пока это не стало совсем уже невозможно.

– Я умру? – тихо спросила она. – Он и меня тоже убьет?

Слова в ее произношении звучали по-другому, но значили все равно то же, и мой Шум сказал возможно, но я заставил рот произнести:

– Не знаю.

Она смотрела на меня, ожидая большего.

– Я правда не знаю, – с нажимом выговорил я. – Если бы меня на прошлой неделе спросили, я бы сказал – да, точно. Но сегодня… – Я поглядел на рюкзак, в котором пряталась книга. – Я не знаю. – Посмотрел на нее: – Надеюсь, што нет.

Но возможно, встрял мой Шум. Возможно, ты и вправду умрешь. И хотя я попытался прикрыть его другим Шумом, это было так ужасно нечестно, што умять его вглубь не слишком удалось.

– Прости.

Она не ответила.

– Но возможно, если мы доберемся до следующего поселения… – начал я, но не закончил, потому што ответа на самом деле не знал. – Ты пока не заболела. Это уже што-то.

– Ты должен предупредить их. – Это она сказала себе в колени.

– Што?

– Когда ты пытался читать ту книгу, раньше…

– И вовсе я не пытался… – выдал я как-то слишком громко.

– Внутри тебя все равно было видно слова. И слова были «ты должен предупредить их».

– Я знаю! Я знаю, што там написано.

Ну, конечно, «ты должен предупредить их». Естественно! Дубина.

– Мне показалось, ты не…

– Я умею читать!

Она подняла руки: