Текст книги "Дверь № 3"

6

Хоган встретил меня в коридоре у двери палаты.

– Что ты так поздно? – спросил он, глядя на часы.

– Да вот, зашел…

– Господи, цветы, а мне и в голову не пришло.

– Как поживаешь, братец?

– Да ничего. Вы разминулись с Энджи, она только что была здесь с девочками. Гватемала – это где?

В этом весь Хоган. Любые дела только отвлекают его от мыслей о чем-то еще более срочном.

– Вроде бы в Центральной Америке.

– Ей пришла в голову идиотская идея поехать туда с миссионерами.

– Да ну?

– Я даже не знаю испанского! И на работе без меня все зависнет.

– А детей куда?

Он застыл как громом пораженный.

– Я и забыл совсем. Ну конечно!

– Может, это просто игра? – задумчиво предположил я. Никогда не могу удержаться, чтобы его не поддеть.

– Ты думаешь? – оживился он. – Типа кризиса среднего возраста? Я читал о таких вещах в дайджесте.

Хоган мнит себя тонким знатоком психологии, но по всем вопросам, касающимся особой породы, именуемой «женщины», он всегда советуется со мной, хотя, впрочем, никогда не следует моим рекомендациям.

– Запросто.

– Надеюсь, что так. Терпеть не могу испанский.

– А как она? – Я кивнул на дверь, из-за которой слышались оживленные голоса – телевикторина или семейный сериал.

Брат покачал головой.

– Совсем плохо, Джонни. Приготовься к худшему.

– Она не в коме?

– Нет, но желтая как лимон. Разлитие желчи. Боже мой, ее как будто намазали маслом.

– Главное, как-то все вдруг…

– Врачи говорят, что она уже несколько месяцев была серьезно больна. И как всегда, никому ни слова. До последнего заправляла в своем совете прихожан. – Наклонившись, он шепнул мне на ухо, будто нас мог кто-нибудь подслушать: – Уже затронут позвоночник, осталось совсем недолго. О тебе спрашивала… – Он опустил глаза и добавил, явно делая над собой усилие: – Слушай, ты только не подумай, что я… Ты не хочешь извиниться?

– За что?

– Ну… ты знаешь. Вообще.

– Нет, – отрезал я. У католиков какой-то пунктик насчет прощения. Мне это всегда казалось делом второстепенным. Слишком много мне приходилось видеть избитых жен, брошенных детей и всевозможных невротиков, которые только счастливы простить своих обидчиков, особенно если по-прежнему их любят. Но это слишком просто. Настоящее понимание и излечение стоит дорого, и для него необходимо вновь пройти через всю боль прошлого.

Хоган замахал руками, словно я его не понял.

– Да нет, не всерьез. Ну… просто чтобы поддержать ее немножко. Поплакать там и все такое.

– Поплакать?

– Послушай, в конце концов, что важнее – твоя гордость или ее настроение? Конечно, это не мое дело, и Энджи тоже сказала мне не лезть, но… ты же сам понимаешь – это как последнее вбрасывание…

– Хоган, не надо спортивных аналогий.

– Я тебя не осуждаю, пойми! История с университетом была сто лет назад.

– Да при чем здесь…

– Я просто прошу тебя подумать! Черт побери, это ведь может помочь ей… О! – вдруг обернулся он. – Это, должно быть, Нэнси?

Я посмотрел в ту сторону и вздрогнул. Это была Лора. Она шла к нам по коридору в открытом бирюзовом платье, приветливо улыбаясь.

– Нэнси? – удивленно переспросила она. Хоган взглянул на меня и смущенно добавил:

– Ну да… Нэнси – твой… э… юрист.

– Хоган, это Лора, – сказал я и запнулся, чуть было не добавив «моя пациентка», потом «моя знакомая», потом «мы работаем вместе». В конце концов я просто промолчал.

Лора с Хоганом обменялись рукопожатием. Его мнение обо мне как об охотнике до «синих чулков», похоже, рассыпалось в прах. Казалось, он сейчас хлопнет меня по плечу.

Брат ушел, чтобы раздобыть вазу для цветов, а я повел Лору в пустую приемную по соседству. Помню, я тогда подумал, что впервые за месяцы знакомства моя пациентка выглядит «настоящей». Цвет ее платья удивительно сочетался с сиянием зеленых глаз. От нее пахло сливочным мороженым. Она смотрела на меня с деловым видом, без всякого смущения, словно имела законное право здесь находиться. Живая, ослепительно красивая, полная достоинства.

И все это меня донельзя раздражало.

– Лора, что ты здесь делаешь?

– Я пришла, как только узнала, – сказала она озабоченно.

– Узнала? Как ты могла узнать?

– Не важно. Как дела?

– Важно, – нахмурился я. Моя секретарша не имела привычки болтать. Кто же тогда?

Лора вздохнула.

– Я пришла на прием к своему врачу, а когда проходила через приемный покой, услышала, как кто-то спрашивает номер палаты Розы Доннелли.

– Но почему ты решила, что речь идет о моей матери? Она сложила на груди руки и покачала головой, словно объясняла непонятливому ребенку.

– Ничего я не решила – просто увидела тебя.

Врет, понял я, тут же удивившись собственному удивлению. Разве не врала она во время всех наших встреч, сознательно или подсознательно? Отчего же теперь я так поражен своим открытием? Неужели стал и в самом деле доверять ей?

– Наверное, это была моя невестка, – предположил я, больше чтобы успокоить себя. И снова реакция Лоры заставила меня насторожиться – слишком уж она была естественна.

– Не знаю, – ответила она немного раздраженно. – Я ее не видела.

– Хорошо, Лора, – вздохнул я. – Спасибо тебе за сочувствие. Встретимся завтра как обычно.

На ее лице отразилось удивление.

– Ты не хочешь, чтобы я осталась?

Она была из тех, кого все время хочется называть по имени.

– Лора… Я сам еще к ней не заходил. Мы сможем поговорить завтра… – Ее лицо напряженно застыло. – Лора, в чем дело?

Она посмотрела мне прямо в глаза.

– Я могу помочь.

– Лора… – начал я снова и осекся, вдруг осознав смысл ее слов. – Помочь? Каким образом?

– Боль… Я знаю один способ, но он непростой.

– Не думаю, что это было бы п-п-правильно… – От удивления я начал заикаться. – То есть я хочу сказать, все и так достаточно непросто… Черт побери, зачем ты вообще сюда пришла? – выпалил я наконец то, что вертелось на языке, плюнув на правила общения врача с пациентом.

Лора с улыбкой покачала головой, словно ответ был понятен даже ребенку:

– Потому что я люблю тебя.

Ошарашенный, я не нашел, что сказать. Боже мой…

– Пусти меня туда, – взмолилась она.

Это было уж слишком. Я состроил самую строгую докторскую физиономию, какую только мог, и сухо отчеканил:

– Лора, это невозможно. Ты моя пациентка – не родственница и не друг. Я высоко ценю твое участие, поверь, но очень прошу тебя уйти. – На ее лице появилось обиженное выражение. – Пожалуйста!

Сияющие глаза погасли. Она резко повернулась и зашагала прочь по коридору, завернув за угол. Какой-то толстяке короткой стрижкой в синем костюме, стоявший неподалеку, прислонившись к стене, проводил пристальным взглядом ее ноги. Тогда я еще ничего не заподозрил, лишь вспомнил, что ни разу не позволил себе такого во время визитов Лоры, и порадовался своему невероятному самоконтролю.

Войдя в палату, я сразу вспомнил египетские гробницы. Мать лежала как крошечная высохшая мумия Клеопатры, одетая зачем-то в розовую ночную сорочку. Тело ее отливало тусклой неприятной желтизной, словно не в меру вызолоченный музейный экспонат. Я долгие годы не видел этого лица без косметики – под закрытыми глазами были огромные черные мешки. К ее запястью тянулись трубки от капельницы, похожие на сплетение паутины. Из-под одеяла торчали желтые морщинистые ступни. С минуту я стоял и молча смотрел. Видел ли я когда-нибудь свою мать спящей? Неужели ома всегда была такая маленькая? Когда-то она парила как большая гордая птица, рассекая воздух широкими взмахами крыльев и окидывая грешную землю острым пронзительным взглядом, уверенная в правильности своего пути и сохранявшая величественную осанку даже среди домашних забот. Теперь ее тело напоминало усохший батон хлеба. Я вспомнил, как сидел у матери в ногах и слушал молитвы. Одной рукой она перебирала четки, а другой накручивала на палец мои волосы. Тогда я обожал ее…

Я протянул руку к телевизору, бормотание телешоу смолкло. Больная открыла глаза.

– Ты!

Так она обращалась ко мне все последние годы, будто каждый раз напоминала о моем предательстве в ожидании того дня, когда я возвращусь в лоно истинной веры и вновь обрету право на собственное имя.

– Привет, мам, – тихо сказал я, прикрывая ее ноги одеялом.

– Я слышала, Хоган говорил что-то про цветы…

– Да, я принес тебе лилии.

– Лилии… Как приятно.

Боже мой, даже белки глаз у нее были желтые.

– За тобой хорошо ухаживают?

– Врачи очень внимательны, а сестры – те никуда не годятся, – фыркнула она. – Ничего не могут сделать правильно.

– Тебе… удобно?

– Нет, – усмехнулась она.

Я опустил глаза. Глупый вопрос. Наступила неизбежная минута тишины: мы решали, как дальше вести разговор. Мать шевельнулась под одеялом.

– Хорошо, что твой отец не видит меня такой. Я теперь для всех обуза.

Сколько себя помню, она всегда называла его «твой отец». Никогда Робертом – только так: «твой отец». Словно он не имел к ней никакого отношения, только ко мне.

– Тебе что-нибудь принести? – спросил я. Мать покачала головой.

– Отец Отто причастил меня сегодня. Мы помолились вместе. Такой приятный молодой человек, в нем есть что-то святое… что-то целомудренное. – Взглянула на меня и, разочарованно вздохнув, добавила: – Анджела сказала, что девочки тоже молятся за меня. – И отвернулась к окну.

– Да, конечно, – кивнул я.

– Мне как-то даже странно становится: они молятся на ночь и поминают меня как твоего покойного отца – как будто я уже святая.

Слово «святая» прозвучало без всякого тщеславия – это просто то, чем становится мертвый католик, если ему повезет. Тем не менее я очень надеялся, что тема не получит продолжения: обсуждать с моей матерью вопросы религии всегда было небезопасно. Никогда не знаешь, где споткнешься.

– Тебе молиться необязательно, – добавила она, – так что не беспокойся.

– Я больше не молюсь, мама, ты же знаешь. – Она снова вздохнула и посмотрела в окно.

– Просто в голове не укладывается – как моя плоть и кровь могла так легко отвергнуть истинную веру.

Твою веру, хотелось мне ответить. Твои правила, твои законы, твои предрассудки. Вот почему Хоган так и не научился элементарному сочувствию. Он принял твой близорукий взгляд на мир. Истинная церковь, истинная вера. Истинная истина. Тебе никогда не приходило в голову, что кто-то может смотреть на вещи иначе. Есть только истина – и предательство. Если твоей последней просьбой на смертном одре станет мое обращение к Богу, повернусь и уйду.

– И все-таки твой отец очень любил тебя… Как странно в самом деле.

– Мы с ним слишком мало знали друг о друге.

В ее глазах промелькнул… страх? Нет, показалось.

– Ты никогда не понимал его. Он был очень добрым человеком и делал все, что мог для Хогана и для тебя, – твердо сказала она.

– Почему мы говорим об отце? – раздраженно спросил я.

– Не знаю. Вчера я видела его во сне. Или сегодня, не помню. Он был в смешном красном свитере и ругал меня, а я отвечала, что не позволю говорить с собой в таком тоне.

– Джон? – тихо позвал кто-то из-за двери.

– О боже! – пробормотал я, увидев входящую Лору.

– Джон, это срочно. Я могу с тобой поговорить?

– Я же просил тебя уйти! – прошипел я, подскочив к ней.

– Она умирает!

– Знаю!

– Я хочу сказать – вот-вот умрет! Мне надо до нее дотронуться, – настойчиво шепнула она.

– Что?! Лора, это уж слишком!

– Нет времени! – Она ринулась мимо меня к постели больной. – Миссис Доннелли? Меня зовут Лора.

Мать нахмурилась.

– Вы нас прервали, юная леди! Вам следовало хотя бы извиниться!

– Мама… – начал я, вне себя от гнева и смущения.

– Простите, миссис Доннелли, я всего на минутку…

Я не верил своим глазам. Незваная гостья поспешно откинула одеяло и полезла рукой под ночную сорочку матери. Если бы та была в силах, то вскочила бы и отвесила нахалке оплеуху, но смогла лишь судорожно отстраниться.

– Лора, стой! – рявкнул я, хватая ее за руку. Молниеносным, почти незаметным движением она толкнула меня в грудь – с такой невероятной силой, что я отлетел на несколько шагов и врезался спиной в стену. Оглушенный ударом, я тупо смотрел, как ее рука круговыми движениями массирует живот больной. Иссохшие ноги торчали в стороны, кожа на них отливала тусклым золотом.

– Прекратите сейчас же! Почему вы… Что вы со мной делаете?

– Это просто для того, чтобы вы чувствовали себя лучше.

– Вы не медсестра! Вы здесь не работаете!

– Я хочу помочь, – отрезала Лора. Ее лицо застыло в напряжении.

– Лора! – Я шагнул к постели.

– Убери ее отсюда! – потребовала мать.

– Еще секунду!

Мать взглянула на меня с яростью.

– Сейчас же!

Я схватил Лору за плечо и тут же получил локтем в живот. Дыхание перехватило, комната закружилась перед глазами, и я тяжело плюхнулся на пол. Несколько ужасных секунд я разглядывал солнечные блики на стальных колесиках больничной койки, слушая стоны и гортанные всхлипывания матери. Потом наступила тишина. Когда я, шатаясь, поднялся на ноги, то снова не поверил глазам. Мать лежала как прежде, укрытая одеялом… и улыбалась блаженной улыбкой. Лора гладила ее по голове.

– Милая девочка! – прошептала больная. – Откуда ты появилась?

– Из дальних краев, – улыбнулась Лора, отнимая руку. Старушка пристально вгляделась ей в лицо.

– Ты любишь моего сына?

– Очень.

– А он любит тебя?

– Еще нет.

Мать раздраженно закатила глаза.

– Этот мальчишка опоздает даже на собственные похороны! Погоди, дай ему время.

Изменение ее настроения было столь внезапным, что я не сразу пришел в себя. Будто кто-то переключил телеканал – с криминальной драмы на слащавый больничный сериал. Поморщившись, я потер живот, думая о будущих синяках. Странно: оба раза живот, и два противоположных результата – блаженство и боль. Я шагнул ближе, ощутив все тот же знакомый аромат, похожий на запах дикого зверя. Мать взглянула на меня так, как не смотрела никогда. Ее глаза были полны света.

– Все кончилось. Она это сделала… Как?

– Не знаю, – буркнул я.

– Где Хоган?

– Он сейчас придет.

Она заглянула за мое плечо и шепнула:

– Надеюсь, вы не обидитесь – у нас тут семейный разговор.

Лора с улыбкой дотронулась до ее руки:

– Ничего, мне и так уже пора. – И, заметив, что я все еще держусь за живот, добавила: – Извини. Завтра увидимся?

Совершенно сбитый столку, как, впрочем, и всегда после общения с Лорой, я тупо кивнул. Во что же я, черт возьми, ввязался?

Проводив девушку взглядом, мать довольно кивнула:

– Какая хорошенькая. Ты не мог бы… Я поспешно приблизился.

– Да, мама?

– Я хочу тебе кое-что сказать.

Взяв ее за руку, бессильно свисавшую с кровати, я попытался вспомнить, сколько лет мы не касались друг друга. Рука была холодна как лед.

– Ближе, – сказала мать совсем тихо. Я наклонился.

– Еще ближе.

Мое ухо почти касалось ее губ. В голове мелькнула идиотская мысль: а что, если она его откусит?

Она с усилием набрала в грудь воздуха и еле слышно шепнула:

– Прости меня, Джон.

Не в силах пошевелиться, я еще чувствовал тепло ее дыхания, но все вокруг уже было не таким, как прежде, словно внезапная тень затмила сияние солнца. Прошло не менее минуты, прежде чем я понял, что матери больше нет.

Хоган шел по коридору, бережно неся перед собой вазу с лилиями. Увидев меня у дверей палаты, он вздрогнул и остановился как вкопанный.

– Что? О боже! Что случилось?

«Она умерла», – хотел сказать я, но почему-то сказал совсем другое:

– Она извинилась.

Он долго смотрел на меня, потом вздохнул:

– Я опоздал, да? Все плохо?

Я молча кивнул, и мы обнялись. Странная сцена: двое взрослых мужчин обнимаются, держа в руках цветы. Потом, неловко глядя в сторону, он наконец сказал то, что думал:

– Мне ведь тоже несладко приходилось, Джонни. – Почему же я все-таки заплакал? Наверное, потому что вспомнил те времена, когда сам был любимчиком, а Хоган – мальчиком для битья, то самодовольство, которое испытывал, когда его сравнивали со мной, превознося мои успехи и усердие. Ему приходилось лезть из кожи вон, чтобы заслужить хотя бы частичку тех похвал, которые расточались на меня так обильно, что я их уже почти не замечал. Я знал, какого труда ему сейчас стоило сказать что-нибудь нелестное в адрес матери – в знак внимания к моим чувствам, – и был глубоко тронут, тем более что эти слова исходили от человека, настолько не способного сопереживать, что мотивы поступков окружающих всегда были для него неразрешимой загадкой.

Я снова обратил внимание на внушительного толстяка со стрижкой «ежиком» в мешковатом синем костюме, который по-прежнему ошивался неподалеку. В руках у него было что-то похожее на мобильный телефон, и он явно наблюдал за нами. Охранник в штатском? Брат тоже оглянулся и резко бросил ему:

– Что вы смотрите? Это больница! Люди здесь плачут, бывает!

7

Наверное, все это кажется довольно бессвязным. Если так, прошу прощения. Мысли у меня путаются, воспоминания тоже. Как я уже сказал, с появлением Лоры время стало для меня несколько расплывчатым и противоречивым понятием. Я просто не способен сколько-нибудь логически выстроить события последнего года, проведенного с ней. Даже если расположить их в строго хронологическом порядке, смысла в моем рассказе нисколько не прибавится. Так что, раз уж я проговорился, что вступил в связь с клиенткой, то могу лишь сказать в свое оправдание, что никогда раньше – да и позже – такого себе не позволял. На самом деле к тому моменту, когда это произошло, наши отношения уже вышли далеко за рамки сеансов психотерапии. Я давно уже перестал видеть в ней пациентку: она не была больна и в помощи моей не нуждалась. Кем она была на самом деле, я узнал, когда уже было слишком поздно, и, более того, сам долго не сознавал, что люблю ее. Пожалуй, за несколько месяцев наших бесед, напряженных, головокружительных, шокирующих, сводящих с ума, она стала для меня скорее соперницей, чем объектом профессионального внимания – как будто это меня надо было убедить в ошибочности моих представлений. Сами подумайте: что я мог противопоставить женщине, которая рассказывала жуткий миф о каннибализме также беззаботно, как детскую сказку?

– Однажды два отца поспорили из-за своего сына, – начала она. – «Сын принадлежит мне, – решил один, – я выносил и родил его, значит, он мой!» «Как ты можешь так думать? – возмутился другой. – Я передал тебе семя, дал сыну имя, научил его Слову! Он мой!» Сыну было очень горько слушать их. «Вы мои отцы, а я ваш сын, – подумал он. – Каждому хватит». В конце концов отцы пришли к соглашению. Они решили поделить сына поровну и съесть его, откусывая по очереди, чтобы никому не было обидно. Один взял себе голову и туловище, а другой – бедра и ноги. И сын подумал: «Вы мои отцы, а я ваш сын – каждому хватит». Так они его и съели: один начал с ног, а другой с головы, и встретились ровно посередине. А потом поняли, что сына у них больше нет – каждый остался ни с чем! Когда семья узнала о том, что произошло, оба отца были отвергнуты. Тогда и было решено, что впредь сын будет съедать отца после его смерти, – хихикая, заключила Лора.

Весь похолодев, я смотрел, как она корчится от смеха в моем синем кресле, прижав ладони к раскрасневшимся щекам. Наконец она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и удивленно взглянула на меня.

– Ты разве не понял? Это же так смешно!

Так проходила неделя за неделей. Я чувствовал, что постепенно схожу с ума. Никакого прогресса, полный ноль. В то же время – полное отсутствие очевидной патологии. Никаких «проблем». Может быть, я ни на что не гожусь? Вообще-то каждый психотерапевт время от времени начинает сомневаться в своей компетентности, но это совсем из другой оперы. Неужели я просто шарлатан?

– Фонтан? – донесся голос Нэнси сквозь шум воды. – Какой фонтан?

– Я фонтан! – рассмеялся я, сидя на унитазе и разглядывая ее силуэт сквозь пластиковую занавеску. – Фонтан без воды.

Она выключила душ и отдернула занавеску.

– Придумаешь тоже… – наверняка добавив про себя: «У этого человека полный бардак в голове, и что я только в нем нашла?» Я смотрел, как она вытирается мохнатым полотенцем, и думал, как близоруки мы в отношении собственных привычек, считая, что все делают то же самое. Вот она, к примеру, ставит ногу на борт ванны, чтобы вытереть, а я ни за что не стал бы. Но по крайней мере я не поднимаю из-за этого шум и не учу других, как себя вести. Нэнси вечно ходила за мной и что-нибудь поправляла. Когда я занимался домашней уборкой, она то переставляла книги на полке, то двигала стол или стул – чуть-чуть, как бы добавляя последний штрих. На концертах то и дело отпускала комментарии – сразу, не дожидаясь конца. «Фальшивит», – говорила она, скривив рот. Просто наслаждаться, не высказав немедленно своего мнения, для нее было немыслимо. «Мясо неплохое, но чуть-чуть…» Именно эта критическая отстраненность, бесстрастность, здравомыслие – называйте как хотите – и обрекла наш союз на неудачу.

Она была просто помешана на честности. Лезла на стенку от моей медлительности. «И ты еще говоришь об осознании реальности!» Постоянно прохаживалась по поводу моей плохой памяти. «Да нет же, все было не так!» Просто взвилась, когда узнала, что я разрешаю пациентам называть себя доктором. Мне-то было наплевать, как меня называют, лишь бы им было удобно, а она… «Ты же психолог, консультант по социальным проблемам! Совсем другой уровень!» Так и слышу ее голос: «Я просто говорю то, что думаю. Разве ты сам не восхищался моей честностью? Хочешь, чтобы я тебе врала?»

«Нет, – ответил бы я, – мне хочется, чтобы ты относилась ко мне снисходительно. Скажи, что мои методы выше всяких похвал, даже если погрешишь при этом против своей хваленой честности. Соври, черт побери, да, соври! Скажи, что я лучше всех! Что никто не ценит моей тотальности. Хотя бы раз похвали меня без всяких оговорок!»

Она не могла. Ее рассудительность могла свести с ума. Вот почему я влюбился в нее. И вот почему в конце концов дошел до того, что не мог находиться с ней в одной комнате.

От наших встреч с Лорой я тоже имел мало радости. Эта женщина вызывала у меня ощущение неполноценности. Только мне начинало казаться, что я на верном пути, как она ускользала с ловкостью кошки. Ее истории звучали как символические фантазии, но имели смысл лишь будучи воспринятые как истинная правда, и даже в этом случае оставались полным абсурдом! Я измучился в ожидании хоть какой-то зацепки, обмолвки – чего угодно, лишь бы поймать ее на лжи, – но она продолжала нанизывать один за другим свои нелепые «факты», которые я не мог опровергнуть. Лорина «реальность» была выстроена настолько последовательно, что я уже начал подозревать, что за всей этой психотерапией кроется элементарная попытка обеспечить себе алиби. Что же такое чудовищное совершила моя инопланетянка? Я готов был вообразить себе любые ужасы, кроме одного – что она говорит правду, ибо это означало бы полный пересмотр всех человеческих представлений. Легче было признать себя неудачником или шарлатаном.

Само собой, я предпочел свалить все «шарлатанство» на нее – человеческая искренность, даже перед самим собой, имеет пределы. Ну хорошо, пускай Лора врет – от начала до конца, последовательно, ловко, изощренно. Неужели все-таки нет ни единого способа вывести ее на чистую воду? Ведь она-то сама настоящая – в отличие от всех этих историй. И ее отчаяние вполне реально и ощутимо, даже если причина его коренится в фантазиях. Опровергать их на словах, говорить, что такого не бывает, бесполезно. Нужны доказательства.

И тогда я сменил тактику. Стал чем-то вроде частного детектива. Все началось, когда Лора забыла у меня в кабинете сумочку. Полуоткрытую. Я заглянул – она была наполнена шоколадками «Херши». Болезненное пристрастие к сладкому? Гипогликемия? Черт побери, загадка за загадкой! Так или иначе, сейчас есть удобный повод. Пора положить конец тайнам и выяснить, чем занимается моя пациентка за стенами кабинета. И я занялся слежкой.

Она стояла, голосуя, на Восьмой миле – там, где обычно кучкуются уличные девицы. Неужели проститутка? Доехав до Истлендской аллеи, вышла и направилась в большой книжный магазин. Я смотрел, как она задумчиво проводит пальцем по корешкам дешевых издании: материнство, роды, уход за новорожденным… Потеряла ребенка? Возможно.

А если она меня заметит? Что я скажу? Ладно, не поверит так не поверит, алиби у меня есть – сумочка. После книжного она зашла в аптеку, подала в окошечко рецепт, расплатилась, достав деньги из кармана, и вышла на улицу. Я шел следом и вдруг ударил себя по лбу. Рецепт! Значит, у нее есть врач. Вот и зацепка!

Из-за сильных очков темные глаза аптекаря казались вдвое больше. Растрепанная черная борода сильно напоминала волосы под мышками.

– Извините, – запыхавшись, проговорил я. – Моя фамилия Джонсон, я муж Лоры. Не могли бы вы проверить ее рецепт?

– Простите?

– Его можно использовать повторно? Он снял со штыря наколотую бумажку.

– Нет, нельзя. Ста таблеток хватит больше, чем на месяц.

– Ее врач посоветовал присматривать за ней. Она иногда пьет их слишком много, и я немного беспокоюсь. Ну… вы понимаете.

Аптекарь внимательно посмотрел на меня, вздохнул и снова перечитал рецепт.

– Все правильно. Стюарт – единственный врач, чей почерк можно толком разобрать. Сто таблеток. Обычный валиум.

Вот вам и совершенное Лорино хладнокровие. Я перевел дух и повернулся к выходу. Дюжий мужчина в мешковатом синем костюме внимательно изучал стойку с презервативами. Я готов был поклясться, что это тот самый, из больницы. Мир тесен.

В телефонной книге оказалось три доктора Стюарта. Двое из них были хирургами. Я позвонил в клинику Генри Форда и назвал имя. К телефону подошла медсестра.

– Доктора Стюарта, пожалуйста. – Опять гудки.

– Стюарт слушает.

Я представился, упомянул Лору, и он сразу же согласился встретиться со мной на следующий день за обедом. Во взгляде его читалось откровенное любопытство, что меня нисколько не удивило: каждый, кто видел Лору, должен был попасть под ее чары. Удивило другое – Стюарт был похож на меня как брат-близнец. Даже заказали мы одно и то же: ветчину со швейцарским сыром на ржаном хлебе и чай со льдом.

– Я не ожидал, что Лора встречается с кем-то еще, – начал он. Эти слова и то, как они были сказаны, должны были меня насторожить, но в тот момент я не обратил внимания.

– Она часто к вам ходит?

– Раз в месяц. Странная девушка. Ей многое пришлось перенести.

– Да, я знаю, – кивнул я. А знал ли он?

– Сейчас она по крайней мере немного набрала вес. Видели бы вы ее раньше – вся желтая, истощенная, то и дело заговаривалась.

– Так вы ее осматривали?

– Ну конечно. – Он внимательно взглянул на меня. – Вы имеете в виду ее соски? Неужели показывала? – На его лице мелькнула тень улыбки, тут же сменившись хмурой гримасой. – Отвратительное зрелище. Я бы тому хирургу шею свернул.

– Когда вы ее в первый раз увидели?

– Это было… да, в апреле. Я ловил корюшку на озере возле мыса Пили с канадской стороны и вдруг услышал шум на берегу. Народ сбегался со всех сторон. Она запуталась в сетях у рыбаков. Перепугались все страшно. Когда я подошел, они как раз разрезали сети, чтобы ее вытащить. Никогда не забуду: вся в песке, тело отливает золотом в свете фонарей, вокруг прыгают мелкие рыбешки. Я подумал, что выловили труп.

– Утопленница? – поднял я брови.

– Почти. Я сделал массаж сердца, и она сама выкашляла всю воду из легких. И знаете, когда она открыла глаза, мне стало как-то очень не по себе.

– Почему?

– Будь я проклят, если знаю. Вам приходилось испытывать чувство, будто вы проваливаетесь в сон? Очень странное ощущение…

– Так что это было – попытка самоубийства? – перебил я.

– Вполне возможно. Вообще возле мыса очень опасное подводное течение… – Он улыбнулся. – Лора, разумеется, заявила, что просто купалась.

– Немного рановато для купального сезона.

– Вот именно, – фыркнул он. – Между прочим, се одежду так и не нашли. Само собой, в купание не поверил. Кроме того, она была в очень плохом состоянии еще до того, как оказалась в воде. Явное недоедание, разлитие желчи плюс переохлаждение и шок. Так что ей еще повезло.

– И каково же ваше объяснение?

– Боттичелли. Рождение Венеры из пены морской, – усмехнулся Стюарт. Не удержавшись, я тоже рассмеялся. Он продолжал уже более серьезно: – Мышцы у нее были сокращены и при этом атрофированы, как будто она провела долгое время, скорчившись в позе эмбриона. Я заподозрил похищение – какой-то маньяк связал ее и кинул в багажник. А может быть, дело рук мафии.

Человек в багажнике… Или ребенок в автомобильной покрышке?

– Следы изнасилования были?

– Нет, – покачал он головой.

– Ваш прогноз?

– А ваш?

– Пока ни малейшего представления.

– У меня тоже. Могу только сказать, что она перенесла тяжелую травму и поразительно быстро оправилась.

– Как же вы переправили ее через границу? – поинтересовался я.

– Лора сказала, что у нее в Детройте дядя. Ее передали на мое попечение, и я доехал с ней на «скорой» до клиники форда.

Мы долго молчали, окутанные атмосферой тайны.

– Опухоль мозга? – спросил я наконец. Это было последней моей надеждой.

– Никаких признаков. Она вполне здорова. Есть, правда, небольшие аномалии, но…

– Аномалии?

– Вы обратили внимание на глаза? – спросил он так, будто говорил о лабораторном образце. – Зрачки фиксированы – не сокращаются и не расширяются. В темноте у нее наверняка проблемы. К сожалению, от большинства анализов она отказалась. По религиозным соображениям.

Его тон показался мне странным, он явно что-то недоговаривал. Я решил сделать пробный выстрел.

– Лора вас просила жениться на ней? – Стюарт вздрогнул от неожиданности.

– Как, она вам рассказала?

– Нет, – ответил я. – Меня она тоже просила.