Текст книги "Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2"

Глава 99
Магия другого вида

На тот момент своей жизни я заслужил себе определенную скромную репутацию.

Хотя нет, это не совсем правда. Вернее будет сказать, что я создал себе репутацию. Я сделал это целенаправленно. Я ее долго и заботливо выращивал.

Три четверти историй, которые ходили обо мне в университете, были дурацкими слухами, которые я сам же и распускал. Я говорю на восьми языках. Я умею видеть в темноте. Когда мне было три дня от роду, мать подвесила меня в корзинке на рябине при свете полной луны. В ту ночь некая фея наложила на меня могущественное заклятье, которое хранит меня от всех бед. И оттого-то мои глаза из голубых сделались зелеными, как молодая листва.

Понимаете, я же знал, как рождаются легенды. Никто не верил, будто я и впрямь купил у демона в обмен на горсть своей собственной свежей крови алар прочнее рамстонской стали. Но ведь я и в самом деле был лучшим дуэлистом на занятиях у Элксы Дала. В удачный день я мог одолеть любых двоих соперников зараз.

И эта нить правды вплеталась в легенду, придавая ей прочность. Так что, даже если сам ты в это и не верил, ты всегда мог рассказать об этом подвыпившему наивному первогодку, просто чтобы посмотреть на его физиономию, так, для смеху. А если ты при этом сам залил за воротник пару-тройку стаканов, ты мог и призадуматься…

Так и расходились истории. И так разрасталась моя невеликая репутация – по крайней мере, в университете.

А ведь были еще и правдивые истории. Часть моей репутации была честно заслужена. Я действительно вынес Фелу из огненного ада. Меня действительно высекли на глазах у толпы, и я не пролил ни капли крови. Я в самом деле призвал ветер и сломал руку Амброзу…

И все же я понимал, что моя репутация – это плащ, сотканный из паутины. Ерунда, детские сказки. Никаких демонов, берущих плату кровью, не существует. Не существует добрых фей, налагающих на младенцев благодетельные заклятия. И, что бы я из себя ни строил, я все равно знал, что я – не Таборлин Великий.

Вот о чем я подумал, пробудившись в объятиях Фелуриан. Некоторое время я тихо лежал на подушках, ее голова легко покоилась у меня на груди, нога была небрежно переброшена поперек моих ног. Глядя сквозь кроны деревьев на вечернее небо, я осознал, что не узнаю` этих звезд. Они были ярче, чем звезды на небосводе у смертных, и созвездия тут были незнакомые.

И только тогда я осознал, что моя жизнь шагнула в новом направлении. До сих пор я лишь играл молодого Таборлина. Оплетал себя ложью, строил из себя героя из сказки.

Но теперь мне больше не было нужды притворяться. Я на самом деле совершил то, о чем рассказывают в легендах, нечто столь же странное и дивное, как любая история о самом Таборлине. Я проник в Фейе следом за Фелуриан, одолел ее волшебством, которого сам не мог объяснить, не говоря уже о том, чтобы им управлять.

Я чувствовал себя другим. Более солидным, что ли. Нет, не повзрослевшим. И не более мудрым. Но я теперь знал многое, чего не ведал прежде. Я знал, что Фейе существует на самом деле. Я знал, что магия фейе реальна. Что Фелуриан способна сломить дух мужчины поцелуем. Ее голос мог управлять мной, точно марионеткой за веревочки. Сколько всего я мог здесь узнать! Сколько странного, дарующего могущество. Тайного. Быть может, у меня не будет другого шанса это узнать…

Я бережно высвободился из объятий Фелуриан и спустился к соседнему озерцу. Поплескал водой себе в лицо, зачерпнул несколько горстей, чтобы напиться.

Я пошарил в траве, растущей у воды. Сорвал несколько листочков и принялся их жевать, обдумывая, как лучше заговорить об этом с Фелуриан. Мята освежила мое дыхание.

Когда я вернулся к беседке, Фелуриан стояла, расчесывая бледными пальцами длинные черные волосы.

Я вручил ей фиалку, темную, как ее глаза. Она улыбнулась мне и фиалку съела.

Я решил подойти к делу исподволь, чтобы она не обиделась.

– Я хотел спросить, – осторожно начал я, – не согласишься ли ты учить меня?

Она ласково коснулась моей щеки.

– Милый мой дурачок, – нежно произнесла она, – я ведь уже тебя учу!

Сердце у меня радостно подпрыгнуло – я и не рассчитывал, что все окажется так просто.

– И что же, готов ли я к следующему уроку? – спросил я.

Она улыбнулась еще шире и смерила меня взглядом, загадочно прижмурив глаза.

– А ты готов?

Я кивнул.

– Хорошо, что тебе так не терпится, – сказала Фелуриан. В ее свирельном голосе слышалась усмешка. – Ты умен и одарен от природы, но тебе многому надо научиться.

Она заглянула мне в глаза, ее точеное личико было очень серьезным.

– Я хочу, чтобы мне не пришлось стыдиться тебя, когда ты вернешься бродить среди смертных.

Фелуриан взяла меня за руку и увлекла в беседку.

– Сядь, – указала она.

Я сел на подушку. Моя голова оказалась на уровне ее гладкого живота. Ее пупок меня ужасно отвлекал.

Она глядела на меня сверху вниз, гордая и царственная, точно королева.

– Амоуен, – сказала она, небрежно взмахнув рукой, – это у нас зовется «пойманный олень». Нетрудный урок для начала, думаю, тебе понравится.

Фелуриан улыбнулась мне, глаза у нее были древние и всеведущие. И еще до того, как она опрокинула меня на подушки и принялась покусывать шею, я понял, что она не собирается учить меня магии. А если и собирается, то магии другого вида.

И, хотя я надеялся научиться совсем не этому, по правде говоря, я был не особенно разочарован. Обучение искусству любви у самой Фелуриан было куда занимательнее любого университетского курса.

Я говорю не о той буйной потной возне, которую большинство мужчин – и, увы, большинство женщин тоже – принимают за секс. Без пота и буйства тоже не обойдется, ко взаимному удовольствию, однако Фелуриан посвятила меня в иные, более изысканные глубины. Она говорила, что, если уж мне предстоит вернуться в мир, я не должен опозорить ее, представ перед всеми неопытным любовником, а потому она взяла на себя труд многому меня научить.

Вот лишь часть того, чему она меня учила, – ее собственными словами: скованное запястье. Вздох в сторону уха. Пожирание шеи. Рисование губ. Поцелуи – в горло, в пупок и, как называла это сама Фелуриан, в женский цветок. Поцелуй с дуновением. Поцелуй как перышко. Взбирающийся поцелуй. Много-много разных видов поцелуев. Так много, что всех и не упомнишь. Ну, не без труда.

Потом еще «набрать воды из колодца». «Порхающая рука». «Птичья трель на заре». «Обогнуть луну». «Играющий плющ». «Загнанный заяц». Там одних названий хватило бы на целую книгу. Но, думаю, в моем рассказе не место таким вещам. Тем хуже для этого мира.

* * *

Я не собираюсь создавать у вас впечатление, будто все эти часы напролет мы только и делали, что резвились. Я был молод, а Фелуриан – бессмертна, однако же у всякого тела есть свой предел. Остальное время мы забавлялись по-другому. Купались, ели. Я играл для Фелуриан песни, она танцевала для меня.

Я обиняками расспрашивал Фелуриан о магии, не желая оскорбить ее тем, что выведываю ее тайны. Увы, от ее ответов проку было немного. Ее магия для нее была естественна, как дыхание. С тем же успехом можно было расспрашивать крестьянина, как он заставляет семена прорастать. В тех случаях, когда ее ответы не были безнадежно небрежны, они были неразрешимо загадочны.

И все же я не переставал расспрашивать, и она отвечала мне, как могла. И время от времени я чувствовал слабый проблеск понимания.

Однако большую часть времени мы рассказывали друг другу истории. Между нами было так мало общего, что нам нечем было поделиться друг с другом, кроме историй.

Вы можете подумать, будто мы с Фелуриан никак не могли быть на равных в этом деле. Она ведь древнее неба, а мне еще не исполнилось семнадцати.

Однако Фелуриан вовсе не была таким кладезем преданий, как можно было бы предположить. Могущественная и хитрая? Конечно. Энергичная и очаровательная? Еще бы. Но вот рассказчица она была так себе.

Я же был эдема руэ, а мы знаем все истории на свете!

Так что я рассказал ей «Призрака и гусятницу». Рассказал «Тэма и лопату лудильщика». Я рассказывал ей истории о дровосеках, и о дочерях вдовы, и о находчивых сиротах.

А Фелуриан рассказывала мне за это истории о людях: «Рука и сердце жемчужины», «Про мальчика, который бродил посередине». У фейе имеются свои легендарные персонажи: Мавин Человекоподобный, Алавин Вселикий. Как ни странно, Фелуриан никогда не слышала ни о Таборлине Великом, ни об Орене Велсайтере, но Иллиена она знала. Я гордился тем, что один из эдема руэ попал в истории, которые рассказывают друг другу фейе.

Я не упустил из виду тот факт, что сама Фелуриан может быть источником информации об амир и чандрианах, которую я ищу. Насколько приятнее было бы узнать правду от нее, чем бесконечно рыться в древних книгах в пыльных библиотеках!

К несчастью, Фелуриан не смогла сообщить мне ничего из того, на что я надеялся. Она знала истории об амир, но истории эти были тысячелетней давности.

А когда я принялся расспрашивать об амир в более недавние времена, про церковных рыцарей, про киридов с кровавыми татуировками, она лишь рассмеялась.

– Люди никогда не были амир, – сказала она, с ходу отметая эту идею. – Те, о ком ты говоришь, похожи на детей, вырядившихся в родительские одежды.

Хотя я мог ожидать подобной реакции от кого угодно, услышав это от Фелуриан, я был особенно обескуражен. И все же я был рад услышать, что я оказался прав и амир существовали задолго до того, как сделались рыцарями тейлинской церкви.

Поскольку с амир у меня ничего не вышло, я попытался перевести разговор на чандриан.

– Нет, – сказала она, глядя мне в глаза и вытянувшись в струнку, – о семерых я говорить не стану.

Ее нежный голос сейчас не был ни капризным, ни игривым. Ответ не оставлял места для обсуждения или новых расспросов.

Впервые за все время после нашего первоначального противостояния я ощутил струйку ледяного страха. Она была так хрупка и мила, так легко было забыть, что она такое на самом деле.

И все же я не мог так просто оставить эту тему. Ведь это и в самом деле был шанс, какой представляется раз в жизни. Если мне удастся убедить Фелуриан рассказать мне хотя бы часть того, что ей известно, я могу узнать то, чего не знает никто на свете!

Я улыбнулся как можно обаятельнее и набрал воздуху, собираясь заговорить, но не успел я вымолвить ни слова, как Фелуриан подалась ко мне и поцеловала прямо в губы. Губы у нее были теплые и бархатистые. Ее язычок коснулся моего языка, она игриво прикусила мою нижнюю губу.

Когда она отпустила меня, я остался запыхавшимся, с колотящимся сердцем. Она смотрела на меня, ее темные глаза были полны нежности и ласки. Она провела ладонью по моему лицу, коснувшись моей щеки мягко, точно цветок.

– Милый мой, любимый, – сказала она, – если ты еще раз спросишь о семерых в этом месте, я прогоню тебя прочь. Неважно, как ты об этом спросишь, твердо или нежно, напрямую или исподволь. Если ты спросишь, я прогоню тебя прочь бичом из змей и колючей ежевики. Я буду гнать тебя, рыдающего и окровавленного, и не остановлюсь, пока ты не умрешь или не покинешь фейе.

Говоря это, она не сводила с меня глаз. И, хотя я ни разу не потупился и не заметил перемены, теперь ее взгляд уже не был ласков и полон обожания. Ее глаза потемнели, как грозовые тучи, сделались жесткими, точно лед.

– Я не шучу, – продолжала она. – Клянусь в этом своим цветком и луной, вечно изменчивой. Клянусь в этом солью, и камнем, и небом. Клянусь в этом пением и смехом, клянусь звуком моего собственного имени.

Она поцеловала меня снова, нежно прижавшись губами к моим губам.

– Я поступлю, как сказала.

На том дело и кончилось. Я, может, и дурак, но все же не настолько.

* * *

Зато Фелуриан более чем охотно рассказывала о самом королевстве Фейе. Многие из ее историй затрагивали тонкую политику фейенских дворов: Тайн Маэль, Даэндан, Двора Дрока. Мне было нелегко следить за ходом повествования: я ведь ничего не знал о фракциях, которые были замешаны в событиях, не говоря уже о тонкой сети союзов, фальшивых заверений в дружбе, всем известных тайн и старых обид, связывавших воедино общество фейе.

Дело еще усложнялось тем, что Фелуриан считала само собой разумеющимся, что некоторые вещи мне известны. Ну, к примеру, если я возьмусь вам что-нибудь рассказывать, я же не стану вам объяснять, что ростовщиками бывают, как правило, сильдийцы, или что модеганская династия – самый древний королевский род. Кто же этого не знает?

Вот и Фелуриан, рассказывая мне свои истории, опускала подобные детали. Например, кто же не знает, что Двор Дрока вмешался в берентальту между Маэль и домом Файн?

А почему это так важно? Ну как же, ведь это означает, что теперь те, что на дневной стороне, презирают членов Дрока. Что такое берентальта? Ну, танец такой. А отчего этот танец столь важен?

После череды подобных вопросов глаза у Фелуриан мало-помалу начинали сердито сужаться. Я быстро понял, что лучше молчать и слушать, ничего не понимая, чем пытаться выяснить все подробности, рискуя навлечь на себя ее раздражение.

И все же я многое узнал из этих историй: сотни мелких, разрозненных фактов о фейе. Названия дворов, древних битв, имена известных личностей. Я узнал, что на тиана никогда нельзя глядеть обоими глазами сразу и что беладарам ни в коем случае нельзя дарить один плод цинны, это для них страшное оскорбление.

Вы можете подумать, что эти сотни фактов позволили мне что-то узнать о фейе. Что я каким-то образом соединил их между собой, точно кусочки головоломки, и понял истинное положение вещей. Ведь сотни фактов – это, в конце концов, очень много…

Но нет. Тысяча – это вроде бы много, но звезд на небе больше, и они не складываются ни в карту, ни в картину. Все, что я знал наверняка, наслушавшись всех этих историй Фелуриан, – это что я не имею ни малейшего желания впутываться в дела фейенских дворов, будь то даже самый благожелательный из них. С моей-то удачливостью с меня сталось бы засвистеть, проходя под ивой, и тем самым смертельно оскорбить Божьего цирюльника, или что-нибудь еще в этом духе.

И еще одно я усвоил из этих историй: фейе не такие, как мы. Об этом так легко позабыть, ведь многие из них на вид ничем не отличаются от нас. Они говорят на нашем языке. У них два глаза, две руки, и губы улыбаются точно так же, как наши. Но все это – лишь видимость. Мы разные.

Я слышал, многие говорят, будто люди отличаются от фейе, как собаки от волков. Это удобная аналогия, однако она неверна. Волков отличает от собак лишь малая частица крови. И те и другие воют по ночам. Если их ударить, оба огрызнутся.

Нет. Наш народ и их племя различны, как вода и спирт. В одинаковых стаканах они очень похожи. Оба жидкие. Оба прозрачные. Оба мокрые – более или менее. Но один горит, другая нет. И ни темперамент, ни время тут ни при чем. Эти жидкости ведут себя по-разному потому, что вода и спирт – совершенно, абсолютно разные вещи.

То же самое можно сказать и про людей и фейе. Мы часто забываем это – и жестоко за это расплачиваемся.

Глава 100
Шаэд

Наверно, мне следует объяснить некоторые особенности Фейе.

На первый взгляд ничего особенно странного в той лесной прогалине, где обитала Фелуриан, не было. В целом она выглядела как участок древней, нетронутой пущи. Если бы не незнакомые звезды над головой, я бы мог подумать, что по-прежнему нахожусь в каком-то уединенном уголке Эльда.

Однако это было не совсем так. С тех пор как я расстался со своими товарищами-наемниками, я успел уснуть и проснуться раз десять, не меньше. Несмотря на это, небо над беседкой Фелуриан по-прежнему оставалось густо-лиловым, как в летние сумерки, и меняться не думало.

Я мог лишь приблизительно догадываться, сколько времени я нахожусь в Фейе. А главное, я понятия не имел, как сейчас течет время в мире смертных. В историях много говорится о мальчиках, которые уснули в волшебном круге фей, а пробудились уже дряхлыми старцами. О девушках, которые заблудились в лесу и вернулись много лет спустя, ничуть не постарев и утверждая, будто прошло всего несколько минут.

Вполне могло оказаться, что каждый раз, как я засыпаю в объятиях Фелуриан, в мире проходят годы. Вернувшись, я мог обнаружить, что миновало сто лет – или что времени не прошло вовсе.

Я изо всех сил старался об этом не думать. Глупо тревожиться из-за того, что все равно от тебя не зависит.

Другое отличие королевства Фейе было куда тоньше, и описать его сложнее…

В медике я провел немало времени, ухаживая за пациентами, которые лежали без сознания. Это я к чему говорю: есть большая разница между пустой комнатой и комнатой, где кто-то спит. Спящий человек все равно присутствует. Он чувствует, что ты рядом, может быть, слабо и смутно, но чувствует.

Именно это ощущение я испытывал в Фейе. Оно было такое странное и незаметное, что долгое время я даже не обращал на него внимания. А потом, когда я наконец что-то обнаружил, мне потребовалось гораздо больше времени, чтобы понять, в чем разница.

Как будто я перешел из пустой комнаты в комнату, где кто-то спит. Разумеется, если не считать того, что там никого не было. Мне казалось, будто все вокруг меня крепко спит: деревья, камни, журчащий ручеек, разлившийся озерцом на прогалине Фелуриан. Все это представлялось каким-то более вещественным, более явственным, чем я привык, как будто они чуть-чуть сознавали мое присутствие.

* * *

Мысль о том, что рано или поздно я покину Фейе целым и в здравом рассудке, была непривычна для Фелуриан, и я видел, что ее это тревожит. Не раз она посреди разговора, не имеющего к этому никакого отношения, внезапно меняла тему и требовала, чтобы я обещал – нет, точно обещал! – что вернусь к ней.

Я заверял ее в этом на все возможные лады, но, как бы то ни было, есть не так уж много способов сказать одно и то же. И, наверное, раз на тридцатый я сказал:

– Я позабочусь о том, чтобы уцелеть и вернуться к тебе.

Я увидел, как она переменилась в лице: сначала встревожилась, потом помрачнела, потом задумалась. Какой-то миг я опасался, что она все-таки решит оставить меня при себе в качестве своего ручного смертного, и принялся уже бранить себя за то, что не сбежал из Фейе, пока была возможность…

Но прежде, чем я успел обеспокоиться всерьез, Фелуриан склонила головку набок и как будто переменила тему:

– Быть может, моему нежному и пламенному нужна куртка? Плащ?

– Да у меня есть, – сказал я, указывая на свои вещи, которые так и валялись разбросанными на краю беседки. И только теперь заметил, что потрепанного старого плаща лудильщика там не было. Там была моя одежда, мои башмаки, моя котомка, из которой по-прежнему выпирала шкатулка маэра. Но плащ и меч исчезли. То, что я не заметил их отсутствия, было неудивительно: я не трудился одеваться с тех пор, как впервые очнулся рядом с Фелуриан.

Она медленно смерила меня взглядом с сосредоточенным выражением лица. Ее взгляд задержался на моем колене, предплечье, руке выше локтя. И только когда она ухватила меня за плечо и развернула, чтобы осмотреть спину, я понял, что она разглядывает мои шрамы.

Фелуриан взяла меня за руку и провела пальцем по бледной линии, идущей вдоль запястья.

– Ты плохо умеешь заботиться о том, чтобы уцелеть, мой квоут.

Я слегка обиделся, тем более что отчасти она была права.

– Ну, все же мне это неплохо удается! – натянуто ответил я. – Учитывая, что я то и дело влипаю в неприятности!

Фелуриан развернула мою кисть и внимательно осмотрела ладонь и пальцы.

– Ты не воин, – задумчиво произнесла она себе под нос, – однако ты весь искусан железом. Ты нежная пташка, которая не умеет летать. Ни лука. Ни ножа. Ни цепи.

Ее рука потянулась к моей ноге, задумчиво ощупала все мозоли и шрамы, нажитые за годы, проведенные на улицах Тарбеана.

– Ты много ходишь. Ты нашел меня в глуши ночью. Ты ведун. Ты отважен. И молод. И влипаешь в неприятности.

Она подняла глаза, посмотрела на меня, взгляд ее был пристальным.

– Быть может, моему сладкому поэту нужен шаэд?

– Что-что?

Она помолчала, словно обдумывая свои слова.

– Тень.

Я улыбнулся.

– Тень у меня тоже есть!

И обернулся, чтобы убедиться, что это так. Все-таки я находился в Фейе.

Фелуриан нахмурилась, покачала головой, недовольная тем, что я ничего не понял.

– Иному я дала бы щит, и он берег бы его от беды. Иного я одарила бы янтарем, или оплела бы ему ножны наговором, или свила бы ему венец, чтобы люди взирали на него с любовью.

Она торжественно покачала головой.

– Но не тебе. Ты из тех, кто ходит в ночи, кто следует за луной. Тебе нужна защита от железа, от холода, от ненависти. Тебе надо быть незаметным. Тебе надо быть легконогим. Тебе надо мягко ступать в ночи. Тебе надо быть проворным и бесстрашным.

Она кивнула, отвечая собственным словам.

– Это значит, что тебе надо сделать шаэд.

Она встала и зашагала к лесу.

– Идем, – сказала она.

Манера Фелуриан о чем-то просить была весьма непривычной. Я обнаружил, что если не сопротивляться изо всех сил, то автоматически начинаешь делать все, что она ни попросит.

Не то чтобы она говорила властно. Ее голос был слишком мягок и лишен острых углов, чтобы вынести вес приказа. Она не требовала и не манипулировала. Она говорила так, словно это само собой разумелось. Как будто она не могла представить себе мира, в котором тебе не хочется делать именно то, что она говорит.

А потому, когда Фелуриан сказала мне следовать за ней, я вскочил, точно марионетка, которую вздернули за веревочки. И вскоре уже шагал следом за ней сквозь тенистый сумрак древней пущи, гол как сокол.

Спохватившись, я едва не вернулся за своей одеждой, но потом решил последовать совету, который дал мне в детстве отец.

– Везде едят свинью по-своему, – говорил он. – Если хочешь ужиться, делай как все.

В разных местах разные правила приличия.

Так что я последовал за ней, голый и захваченный врасплох. Фелуриан шла довольно быстро, мох глушил звуки шагов наших босых ног.

Чем дальше мы шли, тем темнее становилось в лесу. Поначалу я думал, будто это просто ветви деревьев смыкаются у нас над головами. Но потом понял, в чем дело. Сумеречное небо над лесом постепенно темнело. Вот угас и последний фиолетовый отблеск, небо сделалось бархатно-черным, усыпанным незнакомыми звездами.

Фелуриан все шла и шла, я видел ее бледную кожу в свете звезд и силуэты деревьев вокруг, но более ничего. Чувствуя себя очень умным, я создал симпатическое связывание света и поднял руку над головой как факел. Я изрядно гордился этим: связывание, переводящее движение в свет, весьма сложная штука, если у тебя нет куска металла, который можно использовать для фокусировки.

Свет сделался ярче, и на миг я увидел все, что находилось вокруг. Темные стволы деревьев вздымались, точно массивные колонны, и уходили ввысь, насколько хватал глаз. Вокруг не было ни нависающих сучьев, ни подлеска, ни травы. Лишь темный мох под ногами и арки темных ветвей в вышине. Мне показалось, будто я очутился в огромном пустынном соборе, убранном угольно-черным бархатом.

– Сиар налиас! – бросила Фелуриан.

Я не понял слов, но догадался по ее тону, разорвал связывание, и на нас снова нахлынула тьма. В следующее мгновение Фелуриан бросилась на меня и повалила на землю, накрыв меня своим гибким обнаженным телом. Такое случалось и прежде, но на сей раз ощущения были не особо эротичные: я треснулся затылком о торчащий из земли узловатый корень.

Это наполовину оглушило и на девять десятых ослепило меня. И тут земля под нами слегка содрогнулась. Что-то огромное и почти бесшумное сотрясло воздух над нами и чуть в стороне от того места, где мы лежали.

Тело оседлавшей меня Фелуриан, распростертое поверх меня, было натянуто, точно струна арфы. Мышцы ее бедер дрожали от напряжения. Длинные волосы разметались поверх нас, укрыв нас, будто шелковой простыней. Ее груди вдавливались в мою грудь – она дышала часто, неглубоко и беззвучно.

Ее тело трепетало в такт ударам бешено колотящегося сердца, и я чувствовал, как шевелятся ее губы, касающиеся ямки у меня на горле. Фелуриан тише шепота твердила мягкое, лишенное острых граней слово. Я чувствовал, как оно прижимается к моей коже и как по воздуху от него расходятся молчаливые круги, точно от брошенного в воду камня по поверхности пруда.

Над нами что-то зашелестело, как будто кто-то заворачивал в огромный бархатный лоскут кусок битого стекла. Вот сейчас, когда я это сказал, я понимаю, что это звучит бессмысленно, но все равно – это самое лучшее описание того звука. Мягкий шум, еле слышный звук целенаправленного движения. Не могу вам сказать, почему это привело мне на ум нечто острое и ужасное, но так оно и было. На лбу у меня выступил пот, и я внезапно ощутил приступ чистого, перехватывающего дыхание ужаса.

Фелуриан застыла совершенно, точно испуганная лань или кошка, собирающаяся броситься на добычу. Она тихо набрала воздуху в грудь и произнесла второе слово. Ее дыхание обожгло мне шею, а от этого еле слышного слова тело мое загудело, точно барабан от сильного удара.

Фелуриан чуть-чуть повернула голову, как бы прислушиваясь. От этого движения тысячи прядей ее волос, разбросанных по всей левой половине моего обнаженного тела, зашевелились, и по коже у меня побежали мурашки. Даже в когтях безымянного ужаса я содрогнулся и тихо ахнул помимо собственной воли.

В воздухе, прямо над нами, что-то зашевелилось.

Острые ногти левой руки Фелуриан сильно вонзились в мышцу моего плеча. Она распрямила ноги и медленно проскользнула своим обнаженным телом вдоль моего тела, так что ее лицо оказалось на уровне моего лица. Ее язык коснулся моих губ, и я, даже не задумавшись, запрокинул голову навстречу поцелую.

Ее губы встретились с моими, и она сделала медленный долгий вдох, вытянув из меня воздух. Голова у меня закружилась. А потом, не отпуская моих губ, Фелуриан сильно выдохнула в меня, наполнив мои легкие. Ее дыхание было беззвучней бесшумного. Оно пахло жимолостью. Земля подо мной дрогнула, и стало тихо. На одно бесконечное мгновение сердце у меня в груди перестало биться.

Тонкое напряжение в воздухе над нами исчезло.

Фелуриан оторвалась от моих губ, и мое сердце стукнуло снова, внезапно и сильно. Второй удар. Третий. Я сделал глубокий дрожащий вдох.

Только тогда Фелуриан расслабилась. Она лежала на мне, спокойная и гибкая, ее обнаженное тело струилось по мне, как вода. Ее голова уткнулась в изгиб моей шеи, и она сладко, удовлетворенно вздохнула.

Мгновение томности миновало, она расхохоталась, содрогаясь всем телом. Смех был дикий и радостный, точно она только что разыграла восхитительнейшую шутку. Она села, яростно поцеловала меня в губы, ущипнула за ухо, потом слезла с меня и подняла меня на ноги.

Я открыл было рот. Потом закрыл его, решив, что сейчас, пожалуй, не лучшее время задавать вопросы. Чтобы сойти за умного, надо, в числе прочего, знать, когда стоит промолчать.

И мы пошли дальше во тьме. В конце концов мои глаза привыкли к темноте, и я смотрел сквозь ветви над головой на звезды, более яркие и складывающиеся в другие созвездия, чем на небе смертных. Их света едва хватало, чтобы разглядеть землю под ногами и стволы вокруг. Стройная фигурка Фелуриан была как серебристая тень во мраке.

Мы все шли и шли, деревья становились все выше и гуще, мало-помалу застилая от нас бледный свет звезд. И вот сделалось по-настоящему темно. Фелуриан теперь стала всего лишь более светлым пятном во тьме впереди меня. Она остановилась прежде, чем я окончательно потерял ее из виду, и приложила ладони ко рту, словно собиралась кого-то позвать.

Я съежился при мысли о том, что громкий крик нарушит теплую тишину этого места. Но я ничего не услышал. Хотя нет. Не то чтобы ничего. Это было похоже на медленное, приглушенное мурлыканье. Не такое громкое и резкое, как кошачье. Это скорее походило на звук, какой можно слышать во время сильного снегопада, приглушенный шорох, такой тихий, что он словно заставляет тишину казаться еще тише.

Фелуриан повторила это несколько раз. Потом взяла меня за руку и повела дальше в темноту, где снова издала этот странный, почти неслышимый звук. После того как это повторилось трижды, вокруг стало так темно, что я больше вообще ее не видел.

После последней остановки Фелуриан подступила в темноте ко мне вплотную и прижалась всем телом. Она одарила меня долгим и крепким поцелуем, и я уже думал было, что этот поцелуй перейдет во что-то более интимное, когда она отстранилась и мягко выдохнула мне в ухо:

– Тише! Они летят.

Несколько минут я тщетно напрягал зрение и слух. Потом вдали показалось что-то светящееся. Оно тут же исчезло, я уже подумал было, что мои глаза, истосковавшиеся по свету, шутят со мной шутки. Но тут я увидел новую вспышку. Еще две. Десять. Сотня бледных огоньков, тусклых как гнилушки, плясала меж деревьев, приближаясь к нам.

Мне доводилось слышать про болотные огоньки, но я никогда прежде их не видел. А учитывая, что мы находились в Фейе, я сомневался, что это нечто столь обыденное, как выброс болотного газа. Я вспомнил сотню историй о волшебных созданиях и задумался, кто же из них может испускать этакий тусклый, мечущийся свет. Томми-искорки? Болотные духи? Деннерлинги с фонариками, светящимися трупным светом?

И тут они окружили нас, застигнув меня врасплох. Огоньки оказались меньше, чем я думал, и куда ближе. Я снова услышал этот приглушенный шорох снегопада, на этот раз со всех сторон сразу. Я так и не мог понять, что же они такое, пока один из них не коснулся моей руки – легонько, как перышко. То были какие-то мотыльки. Мотыльки со светящимися пятнышками на крыльях.

Они сияли бледным серебристым светом, слишком слабым, чтобы что-то освещать. Однако сотни мотыльков, пляшущих среди древесных стволов, обрисовывали очертания того, что было вокруг. Некоторые из них усаживались на деревья или на землю. Несколько опустились на Фелуриан, и хотя я по-прежнему видел всего лишь несколько дюймов ее бледной кожи, их движущийся свет все же помогал мне следовать за ней.

Потом мы шли довольно долго. Фелуриан вела меня вперед меж стволов древних деревьев. В какой-то момент я почувствовал под ногами мягкую траву вместо мха, потом рыхлую почву, как будто мы пересекали свежеборонованное поле. Какое-то время мы шли извилистой дорожкой, вымощенной гладкими камнями, которая провела нас по арке высокого моста. И все это время мотыльки следовали за нами, позволяя мне лишь смутно догадываться о том, что нас окружает.

Наконец Фелуриан остановилась. К этому времени тьма была такой густой, что я буквально чувствовал ее на ощупь, словно окутавшее меня теплое одеяло. Судя по шуму ветра в кронах деревьев и по порхающим мотылькам, мы стояли на открытом пространстве.