Текст книги "Фосс"

Насущную проблему Вилли решила Белла, ставшая источником вдохновения. Она подбежала вместе с младшими Принглами, двумя маленькими девочками, которые цеплялись за юбки или, что нравилось им куда больше, за выступающие части ее вдохновленного тела. Как только она останавливалась, дети опутывали ей запястья горячими ладошками. Белла давно была без шляпки, волосы ниспадали на плечи золотистой волной. Кожа приобрела медовый оттенок, под нею неистово бунтовала кровь, и когда девушка переводила дух, создавалось впечатление, что она больше не пленница своих одежд.

– Погоди, Белла, погоди! – кричали маленькие девочки.

– Подожди нас! – вторили им другие дети.

Ага, Белла вырвалась, заметила Лора Тревельян и тоже приготовилась встать на крыло.

Белла бездумно отломила веточку каллистемоны, пламеневшую теперь в ее руках багряным факелом. В подоле юбки лежало несколько гладких камешков сизого цвета, кусочек красного черепка и пучок зеленой травы, чьи вздувшиеся стебли с круглыми бугорками делали ее настоящим сокровищем.

– Куда мы идем?

Слабые детские голоса звучали, тем не менее, властно. Мальчики перестали задирать друг друга и помчались догонять девочек, требовавших кульминации.

– Мы идем строить храм! – объявила Белла.

Девушка раскраснелась от беготни. Она была еще очень юной.

– Можно подумать, Белле двенадцать лет, – посетовала Уна Прингл, которая обычно по утрам составляла букеты для своей матери.

– Какой храм? – вскричали дети.

Мальчики теснились все ближе.

– Одной богини.

– Какой богини?

Взметнулся песок.

– Вот вместе и решим! – бросила Белла через плечо.

Огромная вереница идолопоклонников взрывала песок, взметала его кверху. Мальчики подбрасывали на бегу свои кепи и радостно роняли их на золотой пляж.

– Белла сошла с ума, – проговорил Вилли Прингл не без одобрения.

Инициатива уплывала у него из рук. Так обычно и случалось. Бредя за почитателями Беллы, он остановился, чтобы поднять морскую улитку и лизнуть соленый панцирь. Хотя Вилли Прингл еще не научился смиряться со своей натурой и долей, ему удалось довольно быстро утешиться.

По крайней мере, разговаривающие на камнях мужчины больше не представляли первостепенной важности. Это стало ясно. Что-то изменилось, поняли Уна и Лора. Неизвестно, понял ли немец; в любом случае, он и сам был мужчиной.

Конечно, мужчины необходимы, размышляла Уна Прингл, только разве они не бывают чересчур утомительны?

Уна и Лора двинулись вдоль берега.

– Уоберн Макалистер – тот, что рассказывал про гельминтов, – владелец поместья, которое многие считают самым дорогостоящей во всем Новом Южном Уэльсе, – вспомнила Уна и ободрилась. – Судя по всему, он очень богат.

– Вот как, – сказала Лора.

Иногда она так низко опускала голову, что подбородок касался ключицы – будто прятался.

– Вдобавок к поместью, Уоберн-Парк, у него есть интерес в Новой Англии. Увы, своих родителей бедный юноша потерял, – продолжила Уна, как ее учили, – потерял еще в младенчестве, так что его упования на будущее материализовались в солидное состояние в самом начале жизни. Еще у него есть несколько дядюшек, либо бездетных, либо холостяков. И со всеми ними Уоберн поддерживает прекрасные отношения.

Лора прислушивалась к шагам Фосса, бредущего вслед за ее стыдом по мягкому, шуршащему песку. Уна оглянулась, но увидела лишь немца, которого можно было проигнорировать.

– И такой славный. Совсем неиспорченный, – добавила Уна, внимательно слушавшая разговоры старших. – Исключительно достойный молодой человек.

– Столько достоинств мне не вынести! – взмолилась Лора.

– Лора, до чего же ты смешная, – сказала Уна.

Она слегка покраснела, потом вспомнила, что Лора – особа эксцентричная. Для некоторых нет ничего более ненавистного, чем сдержанность. Уна знала о своей подруге слишком мало. Несмотря на то что обе были девушками, во всех остальных отношениях они чрезвычайно разнились. Уна поняла, что Лора не нравилась ей никогда, и, несомненно, продолжит поддерживать в себе эту неприязнь, хотя имелись все основания полагать, что они останутся подругами.

– Ты берешь на себя право презирать то, что достойно восхищения, лишь бы выделиться, – заспорила уязвленная Уна. – Я и раньше замечала подобное в умных людях.

– О, ты мне льстишь, – отмахнулась Лора Тревельян.

– Однако мисс Прингл права в том, что отдает должное такой прекрасной партии, как мистер Макалистер, – сказал свое слово Фосс, поравнявшись с ними.

Потрясенные девушки тут же отбросили все разногласия.

– Я вовсе не рассматривала его с такой стороны, – объявила Уна, хотя именно этим и занималась. Ложь, сказанная в защиту чести, таковой не считается. – И все же интересно, кому он достанется!

– Совершенно верно, – согласился Фосс. – Мистер Макалистер определенно является одним из краеугольных камней колонии.

Он шел, пиная песок, и тот вздымался всплесками бело-голубого цвета, прежде чем стать ветром.

– Мне доводилось проезжать по его землям, – сказал Фосс. – Я видел особняк. Простоит он бесконечно долго, не боясь ни времени, ни насекомых-вредителей.

Уна просияла.

– Вы бывали внутри? – оживилась она. – Вы видели мебель? Говорят, она роскошная.

Лора не смогла бы точно определить причину своей грусти. Ее поглотили страстные порывы волн. Раскаленные скалы и чахлая сосна проступили на фоне неба невыносимо четко. Плечи девушки совсем опустились.

– Мне бы не хотелось… – проговорила она.

Исчезающий песок, который вздымал Фосс, завораживал.

– Чего? – резко спросила Уна.

– Мне бы не хотелось вступить в брак с камнем.

Уна заставила себя рассмеяться. Лора не знала, чего хочет. Ее преследовало самое прискорбное неудовлетворение, потому как причин для него не было.

– Вы предпочли бы песок? – спросил Фосс.

Он наклонился, поднял пригоршню песка и подбросил. Песчинки засверкали на солнце, некоторые попали всем троим в лицо.

Фосс тоже засмеялся.

– Почти, – с горечью ответила Лора, потом рассмеялась с ними вместе и обрела свободу, поскольку больше не чувствовала привязанности ни к кому.

– Вы пожалеете, – смеялся Фосс, – когда его развеет ветер.

Уна Прингл начала подозревать, что разговор от нее ускользает, поэтому очень обрадовалась, завидев на краю зарослей плотную фигуру своей матери, якобы зовущей помочь с чашками и прочим.

Фосс и Лора пошли дальше. Им было не вполне ясно, что теперь делать и как заполнить огромный пробел места и времени. Как ни странно, сейчас ни одного из них подобная перспектива уже не пугала. Слова, молчание и морской воздух влияли исподволь, пока с ними не произошла перемена.

Прогуливаясь при ярком солнечном свете, согласно опустив головы, они прислушивались друг к другу и постепенно осознали, что на пикнике они, пожалуй, двое самых схожих людей.

– Счастлива мисс Прингл, – сказал Фосс, – уверенная в своем прагматичном будущем, в своем каменном доме.

– Я не несчастлива, – ответила Лора Тревельян, – по крайней мере, не бываю несчастной долго, хотя пока совсем не ясно, каким будет мое будущее.

– Ваше будущее будет таким, каким вы пожелаете. Будущее, – заметил Фосс, – это воля.

– О, воля у меня есть, – тут же сказала Лора. – Только я еще не знаю, как ее использовать.

– Полагаю, это приходит к женщинам с возрастом, – откликнулся Фосс.

Конечно, временами он бывает совершенно невыносим, поняла Лора, но с этим можно смириться. Лучи солнца золотили их фигуры.

– Наверно, – сказала она.

На самом деле Лора Тревельян допускала, что различий между полами гораздо меньше, чем принято считать, однако, пребывая в полной изоляции от реальной жизни, она не решалась делиться своими мыслями.

Они обогнули выступ скалы, и стало совсем тихо. Деревья склонялись к ним тонкими зелеными иглами мертвой хвои. Мужчина и женщина отрешились от внешнего и погрузились в себя, не испытывая ни чувства стыда, ни необходимости в защите.

– Эта экспедиция, мистер Фосс, – внезапно проговорила Лора Тревельян, – эта ваша экспедиция – воля в чистом виде!

Она обратилась к нему с такой предельной искренностью, что при любых других обстоятельствах он бы удивился.

– Не совсем. Волю мою будут ограничивать несколько человеческих существ, не говоря о животных, провизии и прочей поклаже, которую мои покровители сочтут необходимой. – Фосс помолчал. – Лучше бы я отправился босиком и один. Я это знаю, но пытаться объяснить другим совершенно бесполезно.

Лицо его скривилось в усмешке. Тонкие губы пересохли и потрескались еще до того, как наступила засуха, сбоку не хватало одного зуба. В общем, выглядел он неубедительно.

– Вы ведь не позволите своей воле вас уничтожить! – убежденно проговорила Лора.

Теперь очень сильной была она. Ему сделалось приятно, хотя благодарить он не стал. Он увидел мысленным взором, как она берет его голову в ладони и крепко прижимает к своей груди. Однако Фосс никогда не позволял себе роскоши признавать силу в других, предпочитая иллюзию собственной силы.

– Ваш интерес очень трогателен, мисс Тревельян, – рассмеялся он. – Среди пустынь я буду вспоминать о нем с благодарностью.

Он пытался поставить ее на место, она же скрестила пальцы, отгоняя этим жестом нечистого.

– Я не верю в вашу благодарность, – сухо усмехнулась она, – как и в то, что в полной мере вас понимаю. И все же когда-нибудь я пойму.

Продолжая прогуливаться под черными ветвями, мужчина и женщина, казалось, были на равных. Когда они приблизились к тому месту, где проходила самая торжественная часть пикника, – к маленькой полянке с костром и кипятком, веселым смехом и общепринятыми мнениями, на лицах припозднившихся читалось, что их объединяет некая постыдная тайна личного свойства. Впрочем, никто и не заметил.

Мужчины, покинувшие прибрежные скалы менее кружным путем, толпились вместе. Под давлением миссис Прингл, гувернантки и двух нянь все занялись едой. Младшие мальчики держали над углями кусочки мяса, нанизав их на прутья, специально обструганные кучерами, и запах зеленой коры мешался с ароматом жертвенного жира. Девочки дули на горячий чай и мечтательно смотрели на расходящиеся круги. Леди, маясь на складных дорожных стульях, которые расставили прямо на траве, отщипывали крошки сэндвичей и поправляли сползающие с плеч шали.

Теперь стало заметно, что немец все еще стоит возле Лоры Тревельян – уже не для защиты, скорее, так сказать, для обозначения на нее своих прав. Он явно верховодил, и девушке это нравилось. Впрочем, угощенье из его рук она приняла, не поднимая взгляда. Она посмотрела на своего спутника лишь мельком – на его руки, где манжеты сдавили тонкие темные волоски.

– Как я уже говорила, небольшой домашний переполох, – делилась переживаниями миссис Боннер, с таинственным видом поправляя непокорную шаль. – Пожалуй, не такой уж небольшой. Время покажет. Причину для беспокойства дала нам Роуз Поршен.

– О боже! – простонала миссис Прингл и стала ждать объяснений.

Миссис Боннер подхватила шаль.

– Я считаю своим долгом, миссис Прингл, не вдаваться в подробности. – Разумеется, она тут же к ним и перешла.

Обе леди с удовольствием принялись обсуждать возникшее затруднение, покачиваясь на шатких стульях.

Перед мысленным взором Лоры Тревельян появилась Роуз Поршен в коричневом платье, с прижатыми к груди кулаками. Заячья губа женщины выглядела пугающе.

– Нет, благодарю, мистер Фосс. Больше не съем ни крошки, – сказала Лора и отошла, затерявшись среди перепачканных жиром детишек.

– Смотри, Лора, – похвасталась Джесси Прингл, – как я обглодала косточку.

– Как собака! – заявил Эрнест.

Дети тут же сцепились. Лора с радостью нашла себе применение: разнимать, вразумлять, утешать с присущим ей тактом и твердостью. Она говорила:

– Ну же, Джесси, плакать ни к чему. Послушай! Сполосни пальцы в этой жестянке с теплой водой и вытри носовым платком. Вот так. Все знают, что ты девочка разумная.

Роуз Поршен приносила ей воду в маленьком медном чайничке, завернутом в полотенце, словно драгоценность, и оставляла в раковине на умывальнике. Роуз Поршен брала щетку и расчесывала волосы Лоры длинными взмахами, придерживая их другой рукой. Иногда задняя часть щетки била Роуз по крупным грудям, а она продолжала, как ни в чем не бывало.

Лора Тревельян подняла взгляд. Не заметить немца было невозможно: он стоял среди серых зарослей, сухие губы блестели от масла и казались полнее. В его жесткой бороде запутался свет. А, мисс, сказал Джек Проныра, вышли подышать, ветер поднялся, слышите, как он шумит в ветвях? Какова бы ни была причина шуршания бамбуковой листвы, под ее сенью всегда ощущалась прохлада. Летом в ней звучал шепот насекомых, и еще мужчин и женщин, которые создавали в том уголке сада удушье. Полная луна не освещала их тайн. Там витал горячий, черный запах разложения. Серебряные листья-флаги метались, высоко взлетали, почти отрывались от своих лакированных мачт и неизменно возвращались к таинственному средоточию темных корней.

– Иди же, Лора, – позвала миссис Прингл, – больше рук – меньше дела. Нужно собрать все эти мелочи. Мы и так уже опаздываем к вечернему купанию, – добавила она, посмотрев на часики с синим эмалевым циферблатом, которые носила на цепочке.

Лора Тревельян замечталась. В темно-зеленом жакете она выглядела бледной. На лбу, возле корней волос блестела испарина. В компании более взыскательной на ее стыд бы обратили внимание. Поэтому она ухватилась за приглашение миссис Прингл с радостью и стала помогать мисс Эбби, гувернантке, собирать вилки, очищать тарелки, заворачивать остатки еды. Таким образом ей удавалось не смотреть на немца, даже если перед глазами у нее стояли мужественные губы и жилистые запястья с темными волосками. Двигаясь еще проворнее, вероятно, она смогла бы уничтожить и эти впечатления. Так Лора и сделала в порыве трудолюбия. Немец стал ей просто отвратителен.

Дорога домой выдалась еще более тягостной, потому что теперь в переполненную карету добавился дядюшка. Он так и сыпал шутками, ведь Фосса можно было уже не стыдиться. В кругу семьи мистер Боннер в открытую восхищался целью, ради которой его купил, поэтому выражал чувства бурно. Он хлопнул протеже по колену, тем самым заявляя на него свои права и облегчая для иностранца понимание.

Фосс хмыкнул и отвернулся к окну. Все устали друг от друга, за исключением мистера Боннера – людям тучным свойственна и душевная широта.

Добравшись до поворота на Поттс-Пойнт, Фосс устремился к выходу и объявил:

– Я сойду здесь, если не возражаете.

– Нет-нет, Фосс! – заспорил мистер Боннер, в порыве энтузиазма едва не передушив присутствующих. – Езжайте с нами до дома! Потом Джим вас отвезет.

К сожалению, его щедрое предложение прозвучало как приказ.

– Это лишнее, – отрезал Фосс, сражаясь со злосчастной дверцей.

Створка явно была против него. Фосс ломал ногти.

Миссис Боннер издала странный звук, выражая душевное смятение.

– Если вы остановите карету, я сойду здесь! – повторил сквозь зубы Фосс, не чая выбраться.

И тогда мистер Боннер криком, а может быть даже ругательствами, привлек внимание Джима Прентиса на козлах и, когда экипаж остановился, потянулся и одним пальцем открыл дверку, преграждавшую немцу путь к свободе.

Пойманный ворон вырвался на волю. Сердитый и помятый немец ликовал, и лучи закатного солнца увеличивали большую часть вещей обыденных до поистине героических масштабов. Если бы не его гордыня, поняла Лора, немец был бы смешон. Как ни ужасно, именно гордыня его и спасала. Глаза Фосса сверкали в вечернем свете.

– Благодарю вас за приятный Ausflug, – начал он, расстроенно хлопнул в ладоши и поправился: – За приятный день, мистер Боннер.

Фосс все еще не был свободен. Вокруг него вились чужие слова.

Тетушка Эмми, конечно же, расчувствовалась и сложила губы в подобающую случаю гримасу. Дядюшка, искренне считавший, что иностранцы понимают, лишь когда им кричат, недовольно бормотал себе под нос, выражая свое мнение о некоем типе.

– Я свяжусь с вами, мистер Боннер, – сказал Фосс, глядя куда угодно, только не на своего благодетеля, – когда возникнет необходимость. Время поджимает, и я больше не смею злоупотреблять вашей добротой.

Он слегка улыбнулся.

– Надеюсь, я не был для вас обузой.

Все смотрели на него потрясенно, а Фосс между тем был очень доволен собой. Он упивался вечерним воздухом с таким видом, словно никто и представить не мог, что ему пришлось вынести. Даже ноздри его трепетали от презрения.

– Я вновь благодарю вас, – сказал он, завершая некий ритуал соблюдения условностей, имевший значение только для него самого.

И поклонился.

Он кланяется самому себе, поняла Лора.

Разумеется, его эксцентричность принялись горячо обсуждать, едва карета со скрипом двинулась дальше, а черный силуэт немца удалился в закат. Наивными мнениями обменивались лишь трое присутствующих. Четвертая хранила молчание.

Лора не разговаривала, потому что ей было стыдно. Она чувствовала, что чересчур увлеклась. Впечатлительный свидетель несчастного случая нередко принимает вину на себя и испытывает потребность ее искупить. Так и девушка тоскливо вертелась в своем душном углу и извелась бы совсем, если бы они наконец не приехали. Экипаж гулко прокатился по крытой галерее, и Лора вздохнула с облегчением. Ей следовало как-нибудь наказать себя за высокомерие немца. Собственная гордость не давала ей покоя.

Роуз Поршен, дождавшись их возвращения, вышла из дома, открыла дверцу кареты и опустила подножку, чтобы хозяева смогли выйти.

Четыре

Мало кто из людей образованных приступает к работе над собой с легкостью. Одни весьма рано обнаруживают, что их совершенство и без того безупречно. Другие находят, что истинное интеллектуальное удовольствие им дарит теория, а не практика. И лишь самые упорные готовы выйти из роскошного мирка своих амбиций в пустыню уничижения и награды.

Лора Тревельян принадлежала к третьей категории. Ее холили и лелеяли, будто предмет искусства, чья ценность принимается как должное. У нее была белоснежная кожа и благородство черт, если не сказать красота. Одевалась она в спокойные, чуть мрачные тона, как нельзя лучше подчеркивая свои достоинства. Никто из домочадцев не мог написать более уместного письма с соболезнованиями или иного деликатного свойства, к тому же красивым итальянским почерком, одновременно элегантным и сдержанным. Домочадцев ее ученость даже немного пугала, причем грамотность Лоры была скорее врожденная, нежели приобретенная. Излишне говорить, что коммерсант нанимал для своих девочек лучших гувернанток, учительниц французского и музыкальных педагогов, как того и требовало его положение в обществе. Многих чрезвычайно впечатляли скромные познания племянницы в языке, которым она сумела овладеть в достаточной степени, а когда ее тетушка давала званые вечера, Лору частенько приглашали к фортепьяно, и она с поразительной легкостью исполняла миниатюры Мендельсона или ноктюрны Филда.

Если она и была особой с завышенным самомнением, то еще не зашла столь далеко, чтобы этого не признавать. Но признавать не значит исправиться. Ее одолевали всевозможные мрачные слабости, грозившие перерасти в навязчивые идеи. Раз я человек пропащий, то кто вообще спасется, вопрошала она в порыве эгоизма. Ей очень хотелось пострадать за чужие грехи. Поэтому, столкнувшись с подобной необходимостью и отвергнув молитву как средство, с точки зрения разума неоправданное, поступиться самомнением Лора не смогла, по крайней мере не сразу. Разглядывая себя в зеркале и безжалостно кусая красивые губы, она проговорила: «Безусловно, я обладаю силой, если только не принимаю за силу самомнение. Или, может быть, это воля?..»

Однажды утром, пока шторы еще удерживали солнце за пределами комнаты, Лора Тревельян сомкнула губы и решила эту волю проявить, предприняв первые шаги на пути самоуничижения. Поскольку проснулась девушка рано и размышлениям предавалась давно, к тому времени, как в комнату вошла Роуз, ее уже трясло от напряжения.

Лора наблюдала за крепкими руками горничной, резко распахнувшими шторы. Комната обрела привычный вид, на раковине появился кувшин с водой, несколько упавших вещиц вернулись на положенные им места, и женщина сказала:

– Вы не спали, мисс.

– Я и сама не знаю, спала я или нет, – ответила Лора. – Откуда тебе это знать, Роуз?

– Просто знаю, и все. Так бывает.

– Ты говоришь загадками, – рассмеялась девушка и тут же задумалась, как обойти полосу препятствий в виде интуиции своей горничной.

– Я – женщина простая, – заметила Роуз.

Лора отвернулась от слепящего желтого света.

– Я не знаю, какая ты, Роуз. Ты никогда мне этого не показываешь.

– Ах, мисс, вы играете на моем невежестве.

– В каком смысле?

– Разве я смогу это показать? Образования-то у меня нет. Я просто женщина.

Лора Тревельян быстро встала с кровати. Ей хотелось открыть комод и заглянуть внутрь. Такое разумное действие и вид неодушевленных предметов, несомненно, ее успокоили бы. Однако важные решения не даются легко. Поэтому девушка, наоборот, посмотрела на Роуз и ее дрожащую губу. В минуты душевного смятения или замешательства губа открывалась как свежая рана. Стоя в центре толстого ковра и глядя друг на друга, юная хозяйка и горничная обе почувствовали себя уязвимыми и нагими. В случае Лоры, конечно, об этом не было и речи, потому что ночная рубашка прикрывала ее вполне надежно.

– Оденьтесь, мисс, – сказала Роуз, ловко набрасывая на нее халат. – По утрам пока свежо.

Женщины едва коснулись друг друга.

– Вовсе нет, – поежилась Лора Тревельян, у которой любая близость, будь то телесная или духовная, вызывала опасения.

Девушка прошла через комнату, расчесывая спутавшиеся за ночь волосы.

– Роуз, – проговорила она, – ты теперь должна беречься. Никаких чрезмерных нагрузок – к примеру, не поднимай тяжести, не бегай по лестницам.

Девушке стало стыдно за неуклюжесть и неприглядность собственных слов, потом за их холодность, но пользоваться ими иначе она не умела. Поэтому никакого действия ее напутствия не возымели.

– Ты не должна себе вредить, – закончила она совсем уже нелепо.

Роуз шумно задышала, переваривая услышанное.

– Вредить не буду, – сказала она наконец. – В свое время бывало и похуже. Гораздо хуже.

На освобождение она, похоже, не рассчитывала.

– Я буду сопротивляться любым попыткам заставить страдать меня или других! – заявила Лора, для которой это казалось абстракцией, целиком и полностью зависящей от силы воли.

Необычность ситуации вынудила ее мыслить вслух, не обращаясь ни к кому конкретному. Лора Тревельян только недавно приняла решение возлюбить душу ближнего, и ее собственная открывалась с большим трудом.

– Страдать я не собиралась, – возразила Роуз Поршен. – Я была юной девушкой, служила в большом доме. Под началом женщины такой достойной, что только поискать. Жилось мне счастливо, и весной, когда расцветали сады, красота была удивительная, мисс. Прямо-таки загляденье. Это меня и сгубило, наверное. Слишком я была доверчива, слишком многого ждала. Ну, дело прошлое. Я любила своего малыша и страдать бы ему ни за что не позволила. Никто меня не понял. Говорили, на такое способно лишь чудовище, и все решили, что я еще легко отделалась – пожизненная ссылка. Вот только они не носили под сердцем моего мальчика, не думали о нем ночи напролет. Так оно и вышло. Я не должна была страдать ни тогда, ни теперь, как вы сейчас говорили. Но страдание приходит исподволь. И в разных обличьях. Вам его не узнать, мисс. Сами увидите.

Выполнив свои непосредственные обязанности, коренастая женщина покинула комнату Лоры Тревельян. Девушку, несомненно, тронула история Роуз, однако еще больше встревожили опасности, которые ей теперь виделись.

Поэтому, когда тетушка Эмми в последующие дни расхаживала по дому и вопрошала, что делать с Роуз, ее племянница не знала, что и порекомендовать.

– Никакого от тебя толку, Лора! – сетовала миссис Боннер. – Хотя обычно ты весьма находчива и полна идей. Помощи от мистера Боннера тоже ждать не приходится, он слишком удручен своим немцем. Не одно, так другое! Признаться, я совершенно не в себе.

– Мы подумаем, тетя, – отвечала Лора, бледнея.

Мысль, которая должна была ее вдохновлять, наоборот, сковывала воображение.

Лора становится тяжела на подъем, отметила тетушка Эмми, добавив к своим тревогам еще одну.

Нужное лекарство нашлось неожиданно – простое, но эффективное, по крайней мере для хозяйки дома – ведь для миссис Боннер исцелиться самой означало исцелить и своих пациентов. Она устроит званый вечер! Это поднимет всем настроение, успокоит нервы, в том числе и потрепанные немецкие нервы. Миссис Боннер обожала праздники. Ей нравилось, как праздничное настроение передается даже пламени свечей. Ей нравилось все красивенькое и яркое; остатки волшебства несли в себе даже печальная кожура фруктов, осадок на дне бокалов и прочие следы застолья. Миссис Боннер пьянела и от предвкушения празднества, и от воспоминания о нем – разумеется, образно выражаясь, потому как к крепким напиткам не притрагивалась, разве что по особым случаям позволяла себе немного шампанского, или бокал восхитительного пунша с капелькой бренди жарким вечером, или глоточек превосходной мадеры, либо вина из одуванчиков за компанию с утренним гостем.

– Мистер Боннер, – серьезно проговорила она, для большей убедительности склонив голову набок, – вы ведь понимаете, что до отъезда мистера Фосса и его друзей осталась всего неделя! И будет вполне уместно, если вы, на правах мецената, и мы, ваша семья, как-нибудь это событие отпразднуем. Я тут подумала…

– Чего?! – воскликнул ее супруг. – Этот немец мне вообще не интересен кроме как в качестве главы экспедиции! Давайте не будем все усложнять, мне и без того неприятно. Было бы лицемерием устраивать вокруг него лишнюю суету, не говоря уже о расходах.

– Насколько я понимаю, – продолжила миссис Боннер, – он вас в некотором роде разочаровал. И все же оставим в стороне характер мистера Фосса. Мне хочется, чтобы вы воздали должное самому себе – как-никак речь идет о событии государственного значения!

Она до последнего не знала, удастся ли ей задуманное, и обрадовалась, когда все получилось.

Ее супруг очень удивился и заерзал.

Уверенно и в то же время деликатно покашляв, миссис Боннер достала флаг, коим намеревалась увенчать свою аргументацию.

– Событие исторического значения, – настаивала она, – ставшее возможным благодаря щедрости нескольких граждан, но его вдохновителем были – не отрицайте, мой дорогой, – вы и только вы!

– Там будет видно, – немного подобрел мистер Боннер, поскольку дело касалось его самого, – на что я их вдохновил – на историческое событие или на погибель.

– Я тут подумала, – продолжила его рассудительная супруга, – что мы можем устроить небольшое торжество – пара птичек, говяжье бедрышко и еще несколько блюд. И бутылка или две хорошего вина. Что до друзей мистера Фосса, то я не намерена приглашать всех и каждого, ведь некоторые из них, насколько я понимаю, люди простые, зато один или два вполне comme il foh[5]5
  Надлежащий (искаж. фр.).


[Закрыть] и привыкли бывать в обществе леди. У Беллы есть новое платье, которого еще никто не видел, а Лора, конечно, очаровательна в любом наряде.

Так супруга мистера Боннера понемногу его уговорила и под конец поцеловала в лоб.

Миссис Боннер задумала свой план в пятницу, ровно за неделю до предполагаемого отбытия экспедиции морем в Ньюкасл. Уже после обеда Джим Прентис, оседлав Гамлета, взял приглашения, написанные прекрасным почерком мисс Тревельян, чтобы завезти их мистеру Фоссу и мистеру Топпу, а также мистеру Пэлфримену, коего решили считать comme il foh. Еще ждали мисс Холлиер – ее всегда звали для ровного счета, если за столом не хватало леди. Мисс Холлиер была немолода, доход имела скромный, зато обладала иными, поистине исключительными достоинствами. Умея слушать, она порой вкладывала в головы собеседников идеи столь удачные, что ее предложения тут же принимались за свои. Более того, в данном случае ее кандидатура оказалась как нельзя кстати, потому что мисс Холлиер состояла в дальнем родстве с мистером Сандерсоном из Рейн-Тауэрс, одним из покровителей экспедиции. И, наконец, Том Рэдклиф. В списке гостей миссис Боннер, которым разослали приглашения, лейтенант не фигурировал лишь потому, что на правах жениха бывал в доме почти ежедневно. Соответственно, присутствие Тома на званом вечере воспринималось как должное.

Вот каких гостей ждали Боннеры в ближайшую среду.

Атмосфера вечера намечалась совершенно феерическая. Белла Боннер вошла или, скорее, вплыла в комнату кузины, чтобы показать свое новое платье. Ослепительно белая ткань струилась и сверкала, руки и плечи купались в водопадах света, не оставляя теням ни малейшего шанса. Прическа девушки также сияла – ее довольно непослушные, но милые волосы все еще хранили тепло и запах солнца.

– О, Белла! – воскликнула Лора.

Девушки расцеловались не без нежности, в то же время стараясь не сбить причесок.

– Платье мне мало! – удрученно вздохнула Белла. – Того и гляди лопнет. Вот увидишь!

– Тогда нам конец! – вскричала Лора.

Обе расхохотались до слез. Они так разошлись, что чуть не умерли от смеха.

– По крайней мере, мисс Холлиер ничего не заметит, – излишне громко выпалила Лора сквозь смех, – разве что ты заявишься в своей самой дрянной рубашке и нижней юбке. Уж очень хорошо она воспитана!

– Прекрати, Лора! – молила Белла, утирая слезы. – Перестань, Лора! Хватит! Может, и не мисс Холлиер, так кто-нибудь другой. Полагаю, мистер Фосс замечает абсолютно все.

Девушки образумились, вспомнив, сколько им лет, вздохнули и принялись приводить себя в порядок.

Хотя на Лору обращали внимания меньше, чем на Беллу, в тот вечер она была очень красива. Это стало ясно немного погодя. Белла распустилась сразу, как цветок по весне, Лоре же требовался особый климат. Она нарядилась в синее платье приглушенных тонов, которое не сверкало, а нежно мерцало, придавая рукам и плечам таинственный ореол. Прелестная головка была как драгоценный камень темного цвета и такой редкой разновидности, которую многие люди не замечают, потому что их не научили ею восхищаться.

– Давай спустимся, – предложила Белла, – пока maman не пришла, и выпьем по глоточку чего-нибудь для храбрости.

И девушки, припудренные тальком и благоухающие лавандовой водой, устремились вниз по крутой лестнице. На груди у обеих были приколоты букетики камелий, поэтому идти приходилось очень прямо, чтобы неосторожное движение или порыв чувств не заставил лепестки побуреть.

Тем вечером могло случиться что угодно. Две большие лампы превратили гостиную в округлое светящееся яйцо, вскоре вместившее гостей. Все словно ожидали, что из их общения вылупится нечто стоящее. Или этого не могло произойти? В глазах мелькала надежда, искушенные опытом веки и сами заключали в себе яйцевидные формы, испещренные необщительными венами. Все это время белые нити голосов переплетались и цеплялись друг за друга. От мужских голосов волокно становилось более упругим. Однако никто не говорил того, что хотел сказать. Разговор уходил в сторону, пока собеседники стояли и с улыбками наблюдали за происходящим, перенимая и произнося, не без некоторой искренности, совершенно не идущие к делу слова. Для столь раннего часа это был довольно мучительный сон.