Текст книги "Фосс"

Она оглядывалась с таким видом, будто только что пробудилась ото сна. Наконец девушка заметила печальный взгляд щуплого орнитолога, который передал кому-то поводья дядюшкиной лошади и с нетерпением переминался с ноги на ногу.

– Я вам исключительно благодарна, – сказала она, – за нашу беседу. Я ее запомню.

– Неужели вы из нее что-нибудь почерпнули? – беззаботно спросил Пэлфримен.

Теперь, когда он собрался уходить, все стало легко.

– Не напрямую.

Она слишком одеревенела, чтобы и дальше пытаться выразить свои мысли и чувства словами. Она, прежде так гордо восседавшая на вороной лошади, сгорбилась и выглядела смиренной и покорной.

– Лора! – окликнула Белла со спины старого, кроткого мерина. – Здесь Уэйдсы, и Кирби, и Нелли и Полли Макморрен! Бедняжка Нелли растянула лодыжку и не хочет выходить из кареты.

Белла Боннер смотрела во все глаза и упивалась видом нарядной толпы, как всегда, горя желанием встретиться с людьми, с которыми была едва знакома.

– Вот и сам мистер Фосс, – объявил лейтенант Рэдклиф. – Похоже, ради такого события он таки вытряс моль из своей бороды!

Лора обернулась столь внезапно, что напугала лошадь, и та отпрыгнула в сторону. Впрочем, справилась девушка прекрасно, как с облегчением отметил Пэлфримен, ведь помимо железной воли у нее была и твердая рука. Лейтенант услышал, как она негодующе шикнула, и понял все по-своему.

– Держитесь крепче, Лора! – захохотал он.

Рэдклиф терпеть не мог ее тонкие, плотно сжатые губы, из которых порой сыпались двусмысленные слова и вонзались в него как дротики.

– Лора, ты сможешь с ней справиться? – испугалась Белла.

– Да! – выдохнула Лора Тревельян, сидя на немного успокоившейся, но все еще дрожащей кобыле.

Девушка посмотрела вслед Пэлфримену. У пробиравшегося через толпу орнитолога был вид тонущего пловца, которого засасывают темные глубины.

«Ах, – хотелось вскрикнуть Лоре, склониться над этой глубиной и протянуть руку в черной перчатке, – вы – мой единственный друг, и я не могу до вас дотянуться!»

Как и должно было случиться, он бросил ее на произвол судьбы. И она продолжала картинно восседать на присмиревшей лошади, чьи переплетенные вены пульсировали от раздражения.

Фосс, погрузившись в толпу, вновь обрел значительность, харизматичность, веселость и суетность. Он смотрел в глаза своим покровителям и заставлял их отводить взгляды, что меценатов радовало и впечатляло, убеждая в надежности вложений в экспедицию. Леди в его присутствии трепетали. Проходя мимо, он задевал их рукавами. В одном из таких случаев, как ни странно, немец приложился к ручке пожилой супруги богатого торговца, и та умиленно ее одернула, огляделась и хихикнула, обнажив прогалы среди боковых зубов.

Что же он за человек, недоумевала толпа, которой так и не дано было этого узнать. Если в нем уже имелось больше от памятника, нежели от человека, их это не заботило, потому что тогда бы он удовлетворил их желание вознести его на пьедестал посреди площади или парка – в память об их собственном достижении. Более того, они предпочли бы скорее отлить человека в бронзе, чем заглядывать ему в душу, потому что все темное и непонятное заставляло их нервничать, ведь даже в день столь важного исторического события, когда краски утра были ясны и ярки, к обшлагам его брюк, истрепавшимся при ходьбе, льнула черная тень.

И все же лицо его являло образчик искреннего веселья.

– Нет-нет-нет, мистер Кирби, – говорил Фосс. – Если я потерплю неудачу, то напишу ваше имя и имя вашей дражайшей супруги на листке бумаги, суну его в бутылку и закопаю подле себя, чтобы увековечить их в австралийской земле!

Даже смерть и вечность он обратил в шутку, над которой можно посмеяться при свете дня. Простота всего этого помогала ему наслаждаться жизнью. «Ужасающа простота людей, которым еще не доводилось страдать и кого невозможно любить», – подумал он и облизнул смеющиеся губы.

Некоторые из присутствующих хлопали его по спине просто для того, чтобы к нему прикоснуться. О да, Фосс наслаждался жизнью в полной мере.

Лишь однажды немец задался вопросом: неужели это все происходит с ним, маленьким мальчиком, цепляющимся за родной Хайде подошвами сапог под рваным облаком и сенью скрюченных деревьев?

На пристани сияло солнце – прелестное, лиричное, весеннее солнце, еще не обратившееся в медный гонг.

Мистер Боннер вернулся и встал между немцем и собственными лошадьми. Спина у него была прямая, икры – мощные. Лора с удовольствием укрылась бы за массивной дядюшкиной фигурой, если бы это не выглядело столь жалко.

– Используйте любую возможность, чтобы отправлять нам депеши и держать нас в курсе, – отдавал он приказы своему слуге, по обыкновению повторяя одно и то же на разные лады и тем самым пытаясь укрепить собственную уверенность.

Фосс улыбался и кивал, потакая тому, кто считал себя хозяином положения. Проходя мимо сидевшего в седле лейтенанта, он похлопал его по колену и галантно поднял шляпу, приветствуя юных леди. В то утро его поведение было поистине безукоризненным.

Разве что он не поднимал глаз выше седел, отметила Лора Тревельян. Впрочем, она вовсе не осуждала его поведение, напротив, чрезвычайно радовалась возможности избежать его взгляда. Она обливалась по́том. На лице наверняка появился жирный блеск, и челюсти настолько сжались, что получился тот самый тяжелый упрямый взгляд, который так часто расстраивал ее в зеркалах. Это и есть мое типичное выражение, начала подозревать Лора после долгих и безуспешных поисков более приглядной мины, не догадываясь, что красота проявляется, когда тебя застигают врасплох.

И она сидела на лошади, изнемогая от осознания собственной ничтожности и некрасивости.

Мистер Боннер, долгое время пытавшийся отвести немца в сторонку и переговорить наедине, чтобы присутствующие оценили его значимость, чувствовал себя все более нелепо. Он нахмурился и важно потряс брылями, затем потопал пяткой, отчего зазвенели шпоры, и привлек внимание к своим дородным икрам.

Наконец усилия его увенчались успехом.

– Я хочу, чтобы вы знали: на меня можно положиться, – сказал он, прижав немца к телеге со светло-серыми тыквами, одна из которых была расколота пополам и сияла оранжевой мякотью. – Я готов исполнить любую вашу просьбу. К примеру, о своей семье вы не упоминали, но знайте, что в случае необходимости… Сообщите только, как мне ее разыскать – напишите в письме, когда доберетесь до Рейн-Тауэрс.

Хотя мистер Боннер выражался крайне витиевато, намерения у него были самые благие. Будучи человеком добропорядочным, он требовал подчинения, которое получал далеко не всегда. В надежде установить более тесные отношения он схватил немца за лацкан, и толпу это, несомненно, впечатлило. По лицам пробежала рябь восхищения – публика оценила отвагу соотечественника, властвовавшего над иностранцем-первооткрывателем. Тревога мистера Боннера улеглась. Теперь он всей душой полюбил этого человека, порой представлявшегося ему ненавистным и ничтожным. Свежая струя, привнесенная в их общение его собственным великодушием, заставила глаза коммерсанта увлажниться.

Фосс не считал такие отношения обидными, поскольку не мог в них поверить. Они были не то чтобы неправдоподобны, скорее совершенно нереальны.

Он потрогал семечки оранжевой тыквы и подумал о том, что коммерсант сказал о его семье.

– Моя семья… – начал он, укладывая остроконечные семечки в ряд. – Переписка давно прервалась. Вы не находите, что связи вроде родственных – случайны, даже если вначале мы пытаемся убедить себя в обратном и благодарны за тепло, потому что слабы и неопытны? Мы еще не усвоили, что судьба не принимает в расчет утробу.

Мистер Боннер смотрел в его ясные глаза и не понимал.

– Что ж, – проговорил он, – так уж и не принимает? Откуда нам знать?

Вам уж точно неоткуда, подумал немец.

– Полагаю, я напишу им, когда настанет время. Мой отец стар. Он торговал лесом. Вероятно, уже умер. Моя мать – женщина весьма сентиментальная. Ее мать родом из Швеции, и в доме полно раскрашенных настенных часов. Na, ja[8]8
  Ну, конечно (нем.).


[Закрыть], и все бьют в разное время.

Отсутствие синхронности изрядно его удручало. Фосс внезапно ощутил духоту спертого воздуха в старых зимних домах и плоть человеческих взаимоотношений – безобразную, приторную тиранию, которой он поддавался.

Неприятие прошлого вывело его из себя, и он взглянул в лицо той девушке, чьи руки некогда раздирали в клочья плоть камелий. На миг их сущности снова вступили в поединок, и он испытал мрачное наслаждение от того, что отклонил предложенные ею молитвы.

Лора Тревельян сидела на лошади, преисполненная скорее бесстрастной гордости, нежели смирения, которого надеялась достигнуть.

«Холодная девушка с крутым нравом, – подумал Фосс, – пожалуй, я мог бы ее полюбить».

Менее подверженный предрассудкам солнечный свет ее точно любил.

Лоре Тревельян пришлось отвернуться то ли от ослепительного сияния, от которого рябило в глазах, то ли от пристального взгляда немца, заполнявшего все поле зрения. В конце концов, я слишком слаба, чтобы терпеть такую пытку, читалось у нее в глазах.

Немец тоже отвернулся, потеряв интерес.

Именно в этот момент толпа расступилась, пропуская черное лакированное ландо, облеченное всеми признаками власти. Богатое убранство впечатлило даже самых неустрашимых радикалов. При виде золотых эполетов и алевшего на солнце мундира зеваки мигом пооткрывали рты. Иные сочли, что прибыл сам губернатор, но люди знающие отнеслись к подобному невежеству с презрением, потому как лицо официальное не станет разъезжать без эскорта.

Те, кто знал больше других, кто был вхож в дом или чей кузен однажды побывал на званом приеме у генерал-губернатора, утверждали, что его превосходительство слег с простудою и вместо себя отправил на проводы экспедиции полковника Фэншо.

Собственно, так оно и было: полковник приехал вместе с безымянным лейтенантиком – обладателем безупречного происхождения и розовой кожи, из каждой поры которой буквально сочились извинения. В отличие от него полковник был человеком самоуверенным, закостенелым во взглядах и худым как щепка. Он подождал, пока к нему подведут немца, и, поскольку так велел долг, держался с исключительным достоинством. Его собственные чувства скрывали бакенбарды – пожалуй, не слишком успешно; словом, вел себя как истый англичанин.

– Его высокопревосходительство генерал-губернатор желает мистеру Фоссу и членам экспедиции попутного ветра и благополучного возвращения, – объявил полковник практически без малейшего участия мышц изможденного лица, обтянутого багровой кожей там, где его не прикрывала пышная растительность.

И протянул немцу костлявую руку в перчатке.

Полковник Фэншо сказал и много других вещей. В самом деле, когда толпа подалась назад, он держал заготовленную речь о Боге, о земле, о флаге, о юной, но уже прославленной королеве Виктории. Его словам придавали необходимый вес многочисленные влиятельные лица колонии, окружившие полковника. Среди них было, к примеру, по меньшей мере трое членов Законодательного собрания, епископ, судья, армейские офицеры, не говоря уже о меценатах и гражданах, чье богатство понемногу способствовало их выходу в люди, несмотря на неуклюжее обращение с ножом и вилкой. Важные головы обнажались, несгибаемые шеи склонялись и выражали смиренную внимательность. Зрелище выдалось великолепное и, сверх ожидания, трогательное. Разодетые в сукно и лен фигуры, обладатели наилучшей британской плоти и крови и при них подобные воздушным шарикам души, данные щедрой Жизнью лишь во временное пользование, внезапно обратились в схематичные деревянные фигурки на фоне синевы бухты, раскидистых туземных деревьев и обхватившего их всех неба. По этой причине мистер Фосс, немец, воспринимал все разглагольствования о земле, флаге и прославленной королеве как поток иностранной речи, найдя прибежище в своей чуждости, чтобы защититься от смысла сказанного, и смотрел крайне скептично. Ему пришлось отвести взгляд от людских лиц и обратить его в небеса. Любое иное поведение было бы лицемерием, однако с другой стороны, кроме него больше никто из присутствующих не имел столь же полного права стремиться к этой бесконечной синеве.

Когда полковник Фэншо довел свою речь до предела высокопарности, и королева была спасена с песнями и подбрасыванием шляп в воздух, и юный розовый лейтенантик, которого звали Чарли Тэтхем, вспомнил Том Рэдклиф, неловко отсалютовал шпагой, мистер Фосс стряхнул оцепенение и в своей обычной церемонной манере представил посланнику его высокопревосходительства мистера Пэлфримена и Фрэнка Лемезурье, стоявших с ним рядом, мистера Боннера и других меценатов экспедиции – точнее, последние представились сами, поскольку имели привычку ужинать, а порой и напиваться в компании полковника.

Потом заржала лошадь, уронила кучку душистого навоза, и жизнь вернулась на круги своя.

Публика вновь пришла в движение, изо всех сил пытаясь вырвать главу экспедиции из рук друг у друга, и тогда мистер Боннер понял, что окончательно теряет свою игрушку, и надулся. Ему казалось, что никто не воздает должного его щедрости, с которой все началось и без которой нынешнее торжество не состоялось бы вообще.

– Что ж, Боннер, – заметил полковник, сочтя уместным проявить определенную долю неформальной веселости в общении с колонистами, в ряды которых его на время забросила судьба, – теперь от обычных смертных вроде нас с вами мало что зависит. Все в руках Всевышнего и ветра.

– Ах да, ветер, – протянул мистер Боннер, мрачно поглядывая на небо, – если нужно надуть паруса, ветер не торопится! В ожидании попутного ветра мы будем топтаться здесь до завтрашней ночи. Вот так-то!

Полковник, который не собирался оставаться и пяти минут после завершения церемонии, изобразил свою версию веселой улыбки.

– Тогда все зависит от воли Всевышнего, верно, Боннер?

И окликнул лейтенанта, чтобы тот велел подать экипаж, намереваясь немедля покинуть проклятое сборище и отправиться наконец обедать. Выполнив долг, сев нога на ногу и захлопнув дверку ландо, полковник обозрел окрестности с сознанием полного превосходства своего класса и звания, коих не смог бы отрицать даже сам Всевышний.

Потом его увезли и почти все, особенно мистер Боннер, вздохнули с облегчением. Почувствовав себя свободным от любых обязательств, коммерсант захотел кое-кого наказать, что и сделал в своей обычной манере.

– Дань уважения мы отдали, – решил он, – и оставаться далее незачем. Полагаю, мы можем уехать не прощаясь.

– Папа, как же так?! – вскричала Белла.

– Я прокачусь до магазина. Хотя Пэйлторп, несомненно, человек достойный, он до последнего своего вздоха не научится принимать собственные решения.

– Папа, а как же корабль? – взмолилась Белла как маленькая девочка. – Мы не увидим, как он отплывает!

К черту корабль, едва не сказал мистер Боннер.

– Вы, мистер Рэдклиф, сопроводите леди домой, где их уже дожидается миссис Боннер.

В силу своего положения лейтенант все еще был вынужден демонстрировать образцовое поведение, поэтому ответил:

– Да, сэр.

– Тогда хотя бы пожмем руку мистеру Фоссу, – продолжала настаивать Белла, – ведь он наш друг, нравится он вам или нет! Папочка, ты же знаешь, что так положено! Лора!

Но Лора сказала:

– Думаю, если дядюшка пожмет ему руку сам, этого вполне хватит.

– До чего же вы странные! – заявила Белла.

Она только начинала подозревать, что существуют такие места, куда ей входа нет.

– Вот бы я была свободной, как та чернокожая женщина, – заметила Белла. – Я осталась бы ждать ветра. Прождала бы всю ночь, если нужно. И посмотрела, как отчалит корабль.

– Нежели для тебя это настолько важно? – спросил Том Рэдклиф, которому впервые наскучила Белла, и он понял, что так будет еще не раз.

– Вовсе нет! – вскричала она.

– Успокойся, Белла, – проговорил ее отец, не желая понимать этих экзальтированных барышень.

– Дело вовсе не в корабле! – воскликнула Белла.

Дело было в том, что ее хмелила жизнь и таинственное вино, которое выплескивалось из душ тех, кого она любила и кого, пожалуй, никогда не узнает в полной мере.

– Корабль меня не волнует, – продолжала настаивать она, – как и те, кто на борту. А тебя, Лора?

Лора Тревельян потупила взгляд.

Из этой неловкой ситуации их выручил сам Фосс, который подошел к мистеру Боннеру в порыве несвойственной ему внимательности и сказал:

– Сожалею, что мое отбытие вызывает столько неудобств, однако над ветром я пока не властен.

Мистер Боннер, гадавший, над чем же теперь властен он сам и почему отпор ему дает даже собственная дочь, засмеялся и ответил:

– Мы как раз собирались исчезнуть. При подобных обстоятельствах вы бы и не заметили нашего отсутствия.

Немец стиснул руку мистера Боннера, и последний совсем приуныл. Вот, значит, как с ним все обращаются.

– Я буду помнить вашу доброту! – сказал Фосс.

Определенно, этот заурядный человек начинал ему нравиться.

Не доставлю ему такого удовольствия, решил мистер Боннер, словно угадав его мысли.

– Если вам понадобится хоть что-нибудь, – поспешил добавить коммерсант, – непременно поставьте нас в известность.

Он тут же переключился на свои текущие дела, вспомнив про упаковочные иглы.

Белла обрадовалась, что проводы приняли более личный характер.

– Можете прислать мне копье дикаря, – воскликнула она со смехом, – со следами крови!

Кровь играла в ее жилах, мысли мелькали разноцветными картинками.

– Обязательно, – с важным видом кивнул исследователь и тоже рассмеялся. – Прощайте, Том, – продолжил он, схватив за руку лейтенанта, который вынужден был согнуться в седле со всей возможной мужественностью: от этих иностранцев никогда не знаешь, чего ожидать.

– Прощайте, старина Фосс, – сказал Том Рэдклиф. – По вашем возвращении непременно закатим достойную пирушку. Лет эдак через пять.

Последнюю фразу ему пришлось прокричать, потому что крупный мерин под ним низко опустил голову и натянул поводья, как делали все лошади Тома Рэдклифа, когда их хозяин выступал на передний план.

– Через пять лет! – блеснули крепкие зубы.

С лошадей полетела пена.

– С бородой через руку, – засмеялся Фосс, не слишком убедительно подстраиваясь под своего жизнерадостного приятеля.

Тем временем он прощался со всеми присутствующими. Пальчики Беллы Боннер едва скользнули по его руке. Он обменивался рукопожатием с женщинами, особенно столь юными, в обязательном порядке, но не без заминки.

– Том, будь осторожен! – взмолилась Белла. – Что за ужасная лошадь!

Раздался крик – норовистый конь хлестнул одну леди по лицу хвостом, и она ощутила во рту вкус пыли, шляпка сбилась набок. Пока все рассыпались в извинениях, Фосс улыбался и с удовольствием наблюдал за поднявшейся вокруг возней, в которой сыграл небольшую, хотя и неожиданно приятную роль. Потянувшись к мисс Тревельян, он взял ее за апатичную руку в перчатке. Завороженный движением и цветом, суматохой и смехом, смущением степенной женщины, укусившей коня за грязный хвост, он все-таки с грехом пополам пожал пальцы девушки.

Выждав для приличия, Лора отдернула руку. Если Фосс и не заметил, то лишь потому, что излишне увлекся.

Да и с какой стати должно быть иначе, подумала Лора, и все же затрепетала.

– Белла, – окликнула она безжизненным голосом, едва перекрывая шум, – давай уедем. Все уже сказано.

Вскоре компания тронулась в путь, Фосс поглядел им вслед и понял, что так и не поговорил с Лорой Тревельян. Он смотрел на невинный завиток волос на затылке, на плечи девушки, ничуть не свидетельствующие о силе духа, которую она явила тем странным вечером в саду.

Фосс стоял, облизывая сухие губы, будто хотел что-нибудь крикнуть ей вслед, но что?.. К тому же слова бы так далеко не долетели. Тем не менее, когда подошел Фрэнк Лемезурье с вопросом, требовавшим его участия, вид у немца был несколько смягчившийся.

– Разве нельзя хоть иногда принимать решения в мое отсутствие, Фрэнк? – спросил он.

– В чем дело, сэр? – воскликнул изумленный Лемезурье. – Когда это мои решения имели силу?

Фосс только рассмеялся в ответ.

До самого полудня публика бродила по пристани в ожидании ветра. Некоторые проклинали пыль, некоторые напились, рискуя угодить под арест. Один из зевак едва держался на ногах. Шляпу он потерял, однако с бочонком не расставался, прижимая его к груди как младенца.

Утром ему будет очень стыдно, заметил кто-то из добропорядочных граждан.

– Уж это мое личное дело, – проворчал тот, – к тому же пью я в последний раз, так что оставьте меня в покое.

– Последний раз таких, как ты, и губит, – сказала одна леди. – Знаю по опыту своего мужа. От выпивки он и умер, бедняга.

– Я умру не от этого, – сплюнул пропойца. – А если и так, буду только рад.

Почтенная леди, болезненно воспринявшая ситуацию, над которой была не властна, с негодованием поцыкала оставшимися зубами.

– Какой позор! – заметила она о том, от кого никак не могла отвязаться.

– Какой же это позор, ведь это мистер Тернер! – перебил подошедший Гарри Робартс.

– В чем еще меня обвиняют? – вскинулся человек с бочонком, потом добавил: – А, это ты, сынок.

– Мы совсем про вас позабыли, мистер Тернер, и если бы ветер поднялся, вы не смогли бы участвовать в экспедиции – корабль уплыл бы без вас!

– Такова моя судьба, – протянул Тернер. – Ветер на моей стороне. Или нет?

И дохнул с такой силой, что пекущаяся о нем леди мигом отпрянула на безопасное расстояние.

– Ну же, мистер Тернер, – принялся увещевать мальчик, – вы ведете себя не так, как следует. Пойдемте на борт, тихонько поднимемся, вы приляжете, глядишь, и полегчает.

– Мне и так легко! – заявил Тернер.

Впрочем, он все-таки отправился на борт вместе с бочонком и рухнул в открытый люк, не получив ни малейших увечий. Так он и лежал в трюме до самого отплытия. Когда корабль отчалил, Тернер вскочил, не просыпаясь, и прокричал:

– Мистер Фосс, вы нас убьете! Дайте мне нож! А-ааааах! Масло! Масло! Сейчас не мой черед умирать!

Итак, он вырвался из своих кошмаров, и теперь у него было будущее.

* * *

Будущее?! Лора Тревельян не могла даже помыслить о нем, хотя настоящее, через которое пробиралась компания провожающих, в известной степени представлялось ей пренеприятным сном. Как бы то ни было, они ехали домой. Их царапали чайные кусты, со стороны Вуллумулу поднималась вонь протухшей рыбы, и какая-то ирландка, жена боцмана, как выяснилось позже, выбежала из хижины, чтобы разузнать, нет ли вестей о «Морском ястребе». Жена боцмана с ребенком у груди и мальчуганами, цепляющимися за подол, верила в эту жизнь всем сердцем.

Проводив девушек до самого Поттс-Пойнта, мистер Рэдклиф их покинул. Белла и Лора переоделись в свободные платья, обретя непринужденную, домашнюю красоту, как нельзя лучше подходящую весеннему полудню, и перекусили холодным мясом, хлебом и медом. Однако тревожное наваждение никуда не делось. Лора Тревельян раздвинула губы, чтобы откусить намазанного медом хлеба, и увидела стоящих вдоль фальшборта моряков с почерневшими зубами. У ножа, которым она резала масло, была пестрая, гладкая рукоятка, словно вырезанная из лошадиного копыта…

Перекусив, кузины поднялись в комнату Лоры.

– Я буду отдыхать, – объявила последняя.

– И я тоже, – сказала Белла. – Я лягу здесь, с тобой.

Она никогда не делала этого прежде.

Девушки прилегли, благодарные друг другу за компанию, и забылись тревожным сном, связанным отчасти с будущим, отчасти с настоящим и полным дурных предчувствий. Даже Белла, касаясь своей горячей щеки, осознавала будущее уже не как туманную дымку, а как нечто неумолимое и твердое, точно мрамор. Будущее обретало форму.

«Том, – говорила она, – мужчины влюбляются снова и снова, но всегда лишь в самих себя».

«Неужели ты думаешь сбежать? – спросил он. – Тебе не удастся, хотя иногда я об этом мечтаю. Сбежит только Лора, подняв паруса. Она уплыла».

Белла Боннер вскочила.

– Она уплыла, – сказала Роуз Поршен.

– Кто? – спросила Белла, все еще во власти полуденного сна.

– Ах, мисс, ну, конечно, шхуна! «Морской ястреб», – пояснила Роуз, торопливо вошедшая с блюдцем кумкватов.

Лора все еще лежала в длинных складках мрамора. Ее согнутую руку можно было принять за высеченную из камня, если бы она чуть не подрагивала.

– Мисс? Мисс Лора! – окликнула Роуз. – Там корабль! Это надо видеть!

Белла коснулась кузины. Бодрствующие женщины понимали, что событие представляет куда больший интерес для той, которая еще спит.

И тогда Лора Тревельян открыла глаза, поднялась на прямых руках, встала и вышла, не раздумывая, на длинный балкон. За ней струилась юбка бледного цвета и беспредельной полуденной прохлады.

В самом деле, вдали виднелась шхуна. Ветер нес «Морского ястреба» прочь из залива. Синяя гладь взъерошилась и пошла маленькими белыми волнами. Она превратилась в пушистого зверя, пока всего лишь игривого, словно котенок. «Морской ястреб» горделиво кичился своим превосходством. Серьезных потрясений он еще не знал.

– Да, они отплыли, – проговорила Лора четким, радостным, ровным голосом.

Лицо ее тоже было спокойно, как и выражение радости, которое она набросила, подымаясь ото сна, – такая же откровенно ущербная, ничуть не убедительная маска.

– Я буду за них молиться! – воскликнула Роуз Поршен, сжимая блюдце с фруктами.

– Ты же их совсем не знаешь, – возразила Белла, которой забота горничной показалась нелепой.

– Мне ни к чему их знать.

– Может быть, им тоже ни к чему твои молитвы. Что за чушь!

Роуз промолчала.

Три женщины наблюдали за кораблем.

Лора Тревельян откинула рукав сливочного платья с таким видом, будто он чрезвычайно ее обременял.

– Как думаешь, мистер Пэлфримен – милый? – спросила Белла Боннер.

– Насколько я успела его узнать, он человек исключительно милый, – ответила кузина.

– И очень тихий.

– Говорит именно то, что следует.

Женщины наблюдали за кораблем.

– Наверное, он человек образованный, – сказала Белла. – Не какой-нибудь там невежественный варвар-колонист вроде нас.

– Ну что вы, мисс! – воскликнула Роуз.

– И добрый, – продолжила Белла. – А добрым людям это не важно.

– Ах, Белла, что ты такое болтаешь?! – возмутилась Лора.

– Разве я не права?

– Все, что ты сказала, к делу не относится!

Три женщины следили за кораблем.

Вскоре Роуз Поршен, устыдившись вместо мисс Беллы, прошептала, держась за живот:

– Вот кумкваты, которые я несла вам попробовать, когда заметила корабль.

Она поставила блюдце с двумя вилками на бамбуковый столик и тихо вышла.

Ни одна из девушек не поблагодарила женщину за заботу, разве что мысленно, потому что слов у них не нашлось. Ветер и вода несли медленный корабль. Порывы того же ветра – то свежего, то теплого – нарушали покой сада и приносили на длинный балкон запахи сосны и жасмина. Две молодые женщины и сами не смогли бы сказать, оживляет он их или же дурманит, пока окончательно не погрузились в лихорадочную тоску. Тела их дрожали в легких платьях, разумы открылись острым стрелам мыслей, и вся картина, явившаяся их взорам, стала отчетливой и трепетной, красивой, но печальной.

И все же, думала Лора Тревельян, наиболее важные моменты ее жизни – одновременно расплывчаты и неприглядны. Эпизод с немцем в саду был неописуемо непригляден, неопрятен, тягостен. Она не могла не думать об этом, и во рту у нее возник привкус крови, словно она потеряла зуб. Девушка закусила губу и вспомнила, какими острыми ей показались зубы Фосса, когда он разговаривал утром на пристани.

Белле, которую окончательно ошеломил влажный, ветреный полдень, стало страшно.

– Лора, – очень тихо окликнула она.

Белла была полна решимости тесно прижаться к своей кузине, в то время как та не менее твердо намеревалась держать ее на расстоянии. Этого Белла вынести не смогла. Ее наполняли страх и желание приобщиться к тому, чего она не понимала, – тому, что ждало их в будущем, отсюда и проистекала ее настойчивость.

– Лора, – спросила она, – что с нами сталось? Что происходит?

Она заплакала, прижимаясь к таинственному телу своей кузины.

– Ничего не происходит. Ты все надумываешь, – напряженно ответила Лора, сопротивляясь изо всех сил – назойливые прикосновения приводили ее в ужас.

Однако ни одна из девушек была не в силах противиться силе того полудня. Нуждаясь в защите, они соединились в нежнейшем взаимопонимании.

– Скажи мне, Лора, – вскричала Белла, – в чем дело?

Ее горячие слезы обожгли холодную кожу кузины.

– Откуда же мне знать?! – воскликнула Лора. – Если рассказывать нечего… совсем нечего!

Постояв, обнявшись среди раскидистых ветвей честных деревьев, на груди всевластного ветра, девушки немного утешились, и свет, коснувшийся кумкватов на бамбуковом столике, превратил их в драгоценные камни, совершенство которых давало еще один повод для надежды.