Текст книги "Расследования Берковича 10 (сборник)"

Смерть в ванной

– По-моему, у Арика температура, – сказала Наташа рано утром, когда инспектор Беркович только встал и собирался принять душ.

Беркович приложил губы ко лбу сына и решил, что жена преувеличивает. Ребенок был теплее обычного, это верно, но ведь он спал под теплым одеялом.

– Вроде бы ничего особенного, – сказал он и отправился в ванную. Вернувшись, он обнаружил жену с цифровым градусником в руке.

– Тридцать семь и девять! – воскликнула Наташа. – Я же говорила! Надо показать Арика врачу.

– Ты думаешь, что есть смысл выносить ребенка на улицу в такую погоду? – спросил Беркович, прекрасно понимая, что Наташа все равно не успокоится, пока не узнает точно, что происходит с сыном. Приехав на работу, он позвонил жене на сотовый телефон, но аппарат был отключен – должно быть, Наташа уже была в кабинете врача и не хотела, чтобы звонки прерывали медицинский осмотр.

По мнению Берковича беспокоиться было не о чем, но он все равно думал о больном ребенке, когда позвонил сержант Соломон и попросил присоединиться к его оперативной группе.

Ехать пришлось довольно далеко, и на место инспектор Беркович прибыл только через полчаса. По дороге он несколько раз звонил Наташе, но ее телефон все еще был отключен.

В квартире на втором этаже старого дома инспектор обнаружил не только сержанта Соломона, но и эксперта-криминалиста Рона Хана, приехавшего несколько минут назад и проводившего осмотр женского тела, лежавшего в ванне с уже остывшей водой. На кафельном полу рядом с ванной лежал черный от копоти электрический нагреватель с обугленной спиралью.

– Бедняжка погибла от удара током, – сказал Хан, поздоровавшись с Берковичем. – Вряд ли тут есть для тебя дело. Обычное бытовое разгильдяйство. Нагреватель стоял на полке. Очень опасное место. Женщина, видимо, захотела переключить клавишу регулятора мощности, сделала неостородное движение и…

– Понятно, – кивнул Беркович, отворачиваясь. Погибшей было лет двадцать пять, у нее было красивое точеное лицо, но плоская фигура, о таких женщинах говорили обычно: «Вот телеграфный столб». – Родственникам сообщили? У нее есть муж?

– Нет, – вмешался в разговор сержант Соломон. – Шошана Леви жила одна, мужа у нее не было, а ребенок есть. Четыре года, мальчик. Он в детской комнате, с ним играет Лея.

Лея Карпин была стажеркой, в полицию она пришла сразу после армии и хотела заниматься проблемными детьми. Беркович изредка встречал девушку в коридорах управления, но еще не имел возможности познакомиться.

Настроение инспектора, и без того неважное с самого утра, испортилось еще больше. Эксперт между тем выпустил из ванны воду и приказал появившимся в коридоре санитарам уносить тело.

– Ты со мной? – спросил он Берковича, выходя в салон. – Больше здесь делать нечего.

– Поезжай, – отозвался инспектор. – Я подумаю, как поступить с ребенком.

– Жаль мальчика, – кивнул Хан и направился к двери. Похоже, трагедия не произвела на него особого впечатления. Да, женщина погибла по собственной глупости и небрежности, да, остался ребенок, но ведь не она первая, не она, к сожалению, последняя.

Закрыв за полицейскими входную дверь, Беркович направился в детскую и остановился на пороге. Лея сидела посреди комнаты на маленьком стульчике и наблюдала, как темноволосый мальчик пытался сложить из больших деревянных блоков высокую башню. Кубики падали, но упорства ребенку, видимо, было не занимать, и он заново начинал строительство.

– Ему сказали? – спросил Беркович у Леи.

Девушка покачала головой.

– Не знаю, как быть, – сказала она. – Я выяснила, что у Шошаны есть родная тетя, живущая в Беэр-Шеве. Это единственная родственница, ей уже сообщили. Можно отправить ребенка к ней…

– К тете Саре не поеду, – неожиданно заявил мальчик, продолжая водружать один кубик на другой. – Она плохая, я ее не люблю.

– Здесь тебе будет скучно, Шай, – сказала Лея. – Мама уехала по делам, вернется не скоро…

– А я люблю быть один, – сказал Шай. – Когда мама уходит на работу, я охраняю дом.

– Вот как? – удивился Беркович. – Разве ты не ходишь в детский сад?

– Нет, – Шай закончил наконец строительство и осторожно отошел от неустойчивой конструкции. – Я не люблю детский сад. Там меня бьют.

– Умный мальчик, – сказала Лея Берковичу, – но очень неконтактный. Типичный интраверт. В детском коллективе таких не любят.

Беркович вспомнил, каким сам был в детстве – не в четырехлетнем возрасте, конечно, а чуть постарше. Пожалуй, он тоже предпочел бы охранять дом, а не посещать детский сад. Его никто там не бил, но Беркович до сих пор помнил, что весь день до прихода матери думал только о том, как вернется домой и будет играть в своем углу с любимыми игрушками.

Заметив колебания Берковича, Лея сказала:

– Не волнуйтесь об этом, инспектор. Я займусь ребенком, это ведь моя работа.

– Я хотел бы вас кое о чем спросить…

– Да, конечно, – сказала Лея и поднялась.

Они вышли в коридор, и девушка прикрыла дверь в детскую.

– Кто позвонил в полицию? – спросил инспектор. – Если Шошана с сыном были дома вдвоем…

– Соседка. Она зашла поболтать…

– Разве дверь не была заперта?

– Нет, вы же знаете, инспектор, многие не любят запирать входную дверь. Она вошла, стала звать Шошу и нашла ее в ванной.

– И, конечно, подняла крик, – заметил Беркович. – А мальчик ведет себя, будто ничего не случилось.

– Почему же? Когда сержант вызвал меня, Шай был просто в невменяемом состоянии. Плакал, рвался к маме… Мне с трудом удалось его успокоить.

– Ну… – с сомнением произнес Беркович. – Я не знаток детской психологии, но если бы я знал, что моя мать умерла, то вряд ли стал бы строить дом из конструктора.

– Я сказала Шаю, что мама уехала.

– Думаете, он поверил? Он же наверняка видел мать в ванной, когда соседка подняла крик.

– Поверил, конечно. Для ребенка его возраста смерть – понятие абсолютно чуждое.

– Надеюсь, – вздохнул инспектор. – Хорошо, делайте, как считаете нужным.

Он вернулся в ванную комнату и еще раз внимательно осмотрел полку, на которой стоял нагреватель перед тем, как Шошана неосторожным движением смахнула его в воду. Ему и при первом осмотре показалось, что сделать это было чрезвычайно трудно, а сейчас он убедился в том, что, стоя в ванной, дотянуться до электроприбора мог бы только человек очень высокого роста с длинными руками. Разве только встать на скамеечку. Пластиковая скамеечка действительно стояла в ванне – должно быть, Шошана сидела на ней, чтобы не погружаться в воду по шею. Но зачем женщине делать то, что, как она понимала, было опасно?

А если… Дверь в квартиру была не заперта, войти мог кто угодно. Вошел, услышал плеск воды в ванной, обнаружил там Шошану и, прежде чем женщина успела предпринять что-либо в свою защиту, сбросил в воду стоявший на полке электроприбор. Если находиться не в ванне, а рядом, то сделать это достаточно просто – нужно всего лишь потянуть за провод, который тянулся от нагревателя к розетке.

Беркович поднял обугленный электроприбор, водрузил на полку и попробовал потянуть за шнур. Нагреватель заскользил по гладкой поверхности, перевернулся в воздухе и грохнулся на пол рядом с ванной. Инспектор повторил свой эксперимент, на этот раз сильно дернув за провод. Прибор упал на пол с еще большим грохотом, и в ванную заглянула обеспокоенная шумом Лея.

– Не обращайте внимания, – успокоил девушку инспектор. – Я тут провожу кое-какие опыты.

Лея скрылась, и Беркович сделал третью попытку. Теперь он очень медленно потянул за шнур, полагая, что на этот раз нагреватель наконец упадет так, чтобы оказаться в ванне, а не рядом с ней. Однако и эта попытка не удалась – разве что грохота от падения прибора на пол было чуть меньше.

«Странно все это», – подумал инспектор. Ни стоя, ни, тем более, сидя в ванной, Шошана не могла случайным движением сбросить нагреватель, разве что он изначально стоял на самом краю полки, причем так неустойчиво, что упал бы от малейшего сотрясения воздуха. Очень маловероятное событие. Судя по расположению полки, женщина вовсе не была такой беспечной, как предположил Беркович. Включая нагреватель, Шошана наверняка убедилась в том, что стоит он устойчиво. Или в это утро на нее нашло затмение? Конечно, это возможно…

Неизвестный, проникший в квартиру, мог потянуть за провод, но тогда прибор упал бы не в ванну, а на пол. Чтобы сбросить нагреватель в воду, неизвестный преступник должен был встать на край ванны… Чепуха, ванна была идеально чистой, никаких следов, которые указывали бы на то, что кто-то влезал на ее край в грязной обуви. Не доказательство, конечно, следы убийца мог бы потом стереть.

Но все равно версия такого убийства выглядела чрезвычайно маловероятной. Ведь некто должен был точно знать, что Шошана в ванной, что нагреватель включен, что женщина не поднимет крик – иначе это слышали бы соседи, звукоизоляция здесь аховая, до Берковича явственно доносились голоса из соседней квартиры. Слов, конечно, не разобрать, но это и не важно.

А если Шошана не успела крикнуть? Может, она знала убийцу?

Странная мысль мелькнула в голове инспектора. Он даже поморщился, отгоняя ее, но, бросив еще один взгляд на электроприбор, все же заставил себя вернуться к этой нелепой мысли и повторить эксперимент. На этот раз получилось – нагреватель, перевернувшись в воздухе, упал в ванну.

Постояв минуту и приняв наконец решение, Беркович вышел из ванной комнату и открыл дверь в детскую, где Лея метала стрелы в мишень, а мальчик наблюдал за ней, восклицая «Есть!» при каждом удачном попадании.

– Шай, – мягко сказал инспектор, – мама тебя утром очень обидела?

– Она меня ударила! – воскликнул Шай, не оборачиваясь. – Мне было больно!

– И тогда ты потянул за провод, чтобы нагреватель упал на маму и ударил ее?

– Да, – согласился мальчик. – Какие были искры! Фейерверк!

Лея подняла на Берковича взгляд, полный ужаса.

– Господи! – прошептала девушка. – Это…

Инспектор кивнул.

– Есть только один способ столкнуть прибор в воду, – сказал он. – Нужно потянуть за шнур, но не так, как это сделал бы взрослый человек – на уровне своей груди, а снизу, на уровне груди ребенка.

– Но зачем? – Лея не могла прийти в себя. – Шай, почему ты…

– А почему она меня ударила? – крикнул мальчик. – Она злая, я не хочу ее!

Беркович отступил из детской в коридор и прикрыл за собой дверь.

Вернувшись в управление, он долго сидел за своим столом и лишь к полудню вспомнил, что так и не дозвонился до Наташи. Набрав номер, он услышал бодрый голос жены:

– Все в порядке, Боря! Это просто вирус. Я уже дала Арику лекарство, температура упала, он спит.

– Наташа, – сказал Беркович, – дай мне слово, что никогда не ударишь Арика.

– О чем ты? – не поняла жена. – Что с тобой, Боря? Как я могу ударить ребенка?

– Бывает… – пробормотал он. – Иногда ведь себя не контролируешь. Просто дай слово, хорошо?

Смерть профессора

Утром в субботу семейство Берковичей в полном составе отправилось на пешую прогулку к морю. Не так уж это оказалось далеко, дошли за сорок минут, не спеша. Наташа толкала коляску со спавшим Ариком, а Беркович шел рядом, разглядывал рекламы и вывески.

– Такая тишина сегодня, – сказала Наташа. – А еще говорят, что Тель-Авив – город без перерыва…

– Мы просто пошли по тихим улицам, – рассеянно отозвался Беркович.

У моря оказалось довольно прохладно, дул ветер, волны вздымались, будто на берегу океана, Арик проснулся и начал хныкать, так что пришлось повернуть обратно. Домой Берковичи все же вернулись в хорошем настроении, Беркович проверил записи на телефонном автоответчике и обнаружил два звонка из управления. Звонил дежурный по городу, из чего следовало, что с благодушием субботнего дня, по-видимому, покончено.

Беркович сделал обратный звонок и услышал недовольный голос старшего сержанта Хаима Брукмана:

– Ищу тебя второй час, а ты даже мобильный телефон отключил.

– Что случилось? – спросил Беркович.

– Понятия не имею, – сказал Брукман с досадой. – По-моему, ничего особенного, но Рон хочет, чтобы ты помог разобраться.

Если инспектора Берковича срочно требовал эксперт Рон Хан, значит, о происшествии вряд ли можно было сказать «ничего особенного».

– Умер Моше Подольский, – сообщил Брукман. – Это, говорят, известный химик, лауреат каких-то научных премий. Семьдесят лет. Жил в Рамат-Авиве, улица Бродецкого. Обнаружен мертвым в своей квартире. Тело нашла дочь, приехавшая к отцу на субботу.

– Убийство?

– Рон говорит, что, скорее всего, – сердечный приступ. Но почему-то хочет посоветоваться с тобой.

– Нужно ехать? – огорченно спросила Наташа, слышавшая разговор мужа.

– Придется, – кивнул Беркович. – Надеюсь, что ненадолго.

– Знаю я твои «ненадолго», – хмуро сказала Наташа. – Пока не закончишь дело, не успокоишься…

Профессор Тель-Авивского университета Моше Подольский жил в семиэтажном доме, стоявшем в глубине квартала. Здесь росли высокие кипарисы, у подъезда была высажена цветочная клумба – фешенебельный район, именно такой показывают в знаменитом сериале «Рамат-Авив гимел».

Квартира Подольского находилась на четвертом этаже, огромный балкон нависал над улицей, и именно здесь, а не в самой квартире обнаружила тело отца Лиза Пресман-Подольская.

– В чем проблема? – спросил инспектор эксперта Хана. – Хаим сказал, что смерть произошла от сердечного приступа.

– Да, – кивнул Хан. – Врач «скорой» сделал именно такой вывод, но все-таки вызвал полицию, поскольку так положено делать, если смерть случилась внезапно. Я согласен с врачом «скорой». А дочь сомневается.

– Я не сомневаюсь, – резко сказала Лиза Пресман-Подольская. – Отец был совершенно здоров. На сердце никогда не жаловался. Я говорила с ним по мобильному телефону, когда ехала сюда – это было буквально за пять минут до его смерти.

– Вы так точно можете оценить время? – усомнился Беркович.

– Конечно! Я приехала сюда через десять минут после того, как мы закончили разговаривать, и нашла отца мертвым. Он сидел в плетеном кресле на балконе…

– Там же, где сейчас, – вставил Хан.

– …И пил кофе, – продолжала Лиза. – Посмотрите, он выпил полчашки. Потом что-то произошло, и отец умер, а кофе пролился. Вы должны взять напиток на экспертизу.

– Госпожа Пресман убеждена, что ее отца отравили, – объяснил Хан, неуловимым движением плеч давая понять инспектору, как лично он относится к этой идее.

– Именно! – воскликнула Лиза. – И я не могу понять, почему вы так уверены в обратном. Сейчас существуют яды, действие которых неотличимо от сердечного приступа, и вам ли, господин эксперт, не знать этого?

– Такие яды существуют, – согласился Беркович. – Но если вы считаете, что отца отравили, то что мог это сделать? Ведь он находился в квартире один. И мотив – у вас есть какие-то подозрения на этот счет?

– У отца есть открытый и давний враг. К сожалению, он является и соседом отца по дому, и университетским коллегой. Это химик, и если судить по отзывам отца, – опытный. Эфраим Рошаль, может, вы слышали?

– Нет, я далек от химии и от университета, – покачал головой Беркович.

– Рошаль занимается органическим синтезом, и для него не составляет труда синтезировать нужное соединение, поскольку формулы таких ядов опубликованы в научных журналах.

– Довольно рисковано с его стороны, если это действительно он, – заметил Беркович. – Ведь если в кофе будет обнаружен яд, Рошаль станет первым подозреваемым.

– Это все рассуждения! Нужно сделать анализ, и все станет ясно, я уверена!

– Сделаем, не беспокойтесь, – сказал инспектор. – Вы сказали о вражде. В чем ее причина?

– Вы не знаете, инспектор, какой клубок змей – эта академическая среда! Страсти здесь кипят почище шекспировских. Коллеги могут возненавидеть друг друга из-за неправильного, по мнению одного из них, распределения учебных часов или из-за того, что кто-то голосовал против, когда работу представляли на международную премию… Если говорить конкретно о Рошале, то у его ненависти было несколько причин. Первая: отец завалил его на аттестации. Вторая: оба работали над похожими темами, но отец завершил работу раньше и получил правильный результат. Третья причина личная: оба, так уж получилось, полюбили одну женщину. Это было через три года после смерти мамы. Я отца не обвиняла, это ведь жизнь… А Рошаль просто рвал и метал! Правда, та женщина предпочла вообще уехать из Тель-Авива, сейчас она преподает в университете имени Бен-Гуриона… Но Рошаль не скрывал своей ненависти и отравлял отцу жизнь, как мог.

– В том числе, как вы полагаете, и в буквальном смысле слова, – заключил Беркович.

– Конечно! Вот его квартира, видите? Балконы почти соприкасаются. При желании можно перелезть с одного балкона на другой. Отец садится пить кофе, потом на минуту уходит в салон, а этот негодяй перелезает сюда и подсыпает яд.

Эксперт Хан выразительно поднял взгляд к небу, и Беркович внутренне согласился с этой оценкой. Чтобы перелезть с одного балкона на другой, нужно было быть акробатом, а не университетским профессором. К тому же, за минуту нужно было не только перелезть туда и обратно, но еще и подсыпать яд в чашку с кофе. Фантастика.

– Пожалуй, я поговорю с этим Рошалем, – сказал Беркович.

– Вы его только спугнете! – заявила Лиза. – Говорить с ним имеет смысл только после экспертизы, когда у вас на руках будет заключение.

– Не беспокойтесь, – сказал Беркович, – я его не спугну.

Квартира Эфраима Рошаля находилась на том же этаже, ближе к лифту. На звонок открыл мужчина средних лет, довольно полный, со щеками, напоминавшими бульдожьи. Даже подумать о том, что Рошаль способен заниматься акробатикой, было невозможно. Понимая, что разговор закончится впустую, Беркович все же начал расспрашивать химика – разумеется, не о том, как тот относился к соседу-профессору, а о событиях нынешнего утра: слышал ли тот что-нибудь или, возможно, видел?

– Ничего, – хмуро ответил Рошаль. – Я поздно встаю. А сегодня, к тому же, суббота. Разбудила меня полицейская сирена.

– Вы уже знаете о том, что случилось?

– Конечно, трудно не услышать, как эта дура Лиза обвиняет меня в отравлении ее отца. Она так кричит, что слышно, наверное, на соседней улице.

– Я не стану вас спрашивать…

– Почему же? Спросите, лучше покончить с этим сразу! Я терпеть не мог Моше, он мне, можно сказать, жизнь сломал. Старый хрыч, что ему не сиделось спокойно? Но убить… Как, скажите на милость, я мог это сделать?

– Никак, – кивнул Беркович. – Извините за беспокойство. Вы разрешите мне выйти на ваш балкон?

Он хотел взглянуть, видно ли оттуда, чем занимался у себя сосед. Что ж, все было видно прекрасно – даже опрокинутая чашка на краешке столика. В самом салоне царила художественная неразбериха – в жилище химика Беркович ожидал найти куда больший порядок. На диване валялись газеты, книги стояли на полках, лежали на телевизоре и громоздились на стоявшем у окна столе. Там же, занимая половину стола, помещался большой радиокомбайн с выносными динамиками, и десятка два компакт-дисков были разбросаны вокруг.

– Я еще не прибирал в квартире, – буркнул Рошаль, заметив взгляд инспектора.

– Нет, я вовсе не хотел… – смутился Беркович и покинул квартиру со странным ощущением, что видел нечто, способное пролить свет на тайну смерти профессора Подольского. Что он видел? Ничего особенного. Абсолютно ничего, разве только… Такая мелочь, что не стоит внимания.

Постояв минуту на лестничной площадке, инспектор не стал возвращаться в квартиру Подольского, а спустился на этаж ниже и позвонил в дверь, на которой висела табличка: «Профессор Юваль Гликман».

Дверь открыла миловидная женщина лет тридцати – возможно, дочь профессора, а может, жена.

– Простите, – улыбнулся инспектор, – вы слышали сегодня утром какой-нибудь шум?

– Вы из полиции, да? – спросила женщина. – Вой вашей машины мы с мужем очень хорошо слышали.

– А до того? За полчаса примерно…

– Нет, никаких выстрелов или криков, если вы это имеете в виду.

– Я имею в виду любые звуки. Музыку, например.

– Если это можно назвать музыкой! Сосед, что над нами, вдруг с утра пораньше врубил Вагнера – на полную мощность, представляете? «Полет валькирий» или что-то таком роде. Я думала, у меня барабанные перепонки лопнут. Слава Богу, он тут же уменьшил громкость, а через минуту вообще выключил проигрыватель, так что обошлось без скандала. Но при случае я ему обязательно скажу, что в субботу люди отдыхают…

– Скажите, конечно, – кивнул Беркович и, попрощавшись, поднялся в квартиру Подольского.

– Ваш отец часто вспоминал свою жизнь в концлагере? – обратися он к Лизе.

– Никогда, – хмуро ответила она. – В семье эта тема была табу. Ему столько пришлось пережить…

– А музыку Вагнера он слушал?

– Да вы что, инспектор? Под эту музыку в лагере вели людей в газовые камеры! Уж это я знаю, отец говорил, что когда он слышит Вагнера, у него замирает сердце и кажется, что его сейчас убьют. Он очень нервно реагировал, когда прочитал в газетах о том, что оркестр Ришон ле-Циона исполнил какую-то пьесу Вагнера…

– Боюсь, – сказал Беркович, обращаясь к эксперту, – что мы не сможем предъявить Рошалю обвинение в убийстве, хотя убил Подольского именно он.

– Что? – одновременно воскликнули Лиза и Рон.

– Видимо, Рошаль недавно узнал о том, что профессор был в лагере и смертельно боялся музыки Вагнера, – сказал Беркович. – Я обратил внимание, когда был в его квартире: у него много дисков современной музыки, в том числе народной, и среди них – единственный диск с Вагнером. Выглядело это, как ворона в стае гусей… Он дождался, когда профессор сел на балконе пить кофе, раскрыл окно и врубил на полную мощность «Полет валькирий».

– Господи… – прошептала Лиза. – То, от чего мы отца всегда ограждали!

– Сердце у него было здоровое, – продолжал инспектор, – но возраст, воспоминания, эффект неожиданности…

Молчание, казалось, тянулось вечность.

– Да, – вздохнул Хан, – это недоказуемо и не наказуемо.

– Я выцарапаю ему глаза! – воскликнула Лиза.

– Постарайтесь этого не делать, – участливо сказал Беркович.

Домой он вернулся к обеду и не стал огорчать Наташу рассказом о музыкальном убийстве. Сказал только, что расследование закончено.

– А у Арика прорезался первый зуб! – сообщила Наташа, радостно улыбаясь.