Текст книги "Крылья нетопыря. Часть II. Трон из костей"

Ниже спускались уже улицы простых горожан. Они по-прежнему шли по кругу. Круги эти делились на сектора, которые назывались городскими концами: Плотницкий, Гончарный, Кудельный конец и так далее.

Ещё ниже город обносился городской стеной, которая строилась по тому же принципу, что и детинец, но была куда больше, имела множество отнорков и бойниц, более широкое заборало, чтобы на нём можно было не только отстреливаться, но и вести бой, если кто-то вдруг заберётся на стену. Часто ещё перед стеной насыпали крутой земляной вал и копали ров с кольями и прочими милыми прибаутками для незваных гостей.

За рвом тоже жили люди. Эта часть города называлась посадом. Обычно посад мало чем отличался от обычной слободы, разве что своей близостью к городу. В случае нападения именно эти люди попадали под удар. Кто успевал, тот перебирался за городскую стену, чтобы переждать. Кто не успевал… тем не повезло.

Добронрав рассказывал про бога, который создал всё сущее в Горнем и о котором сирины, оказывается, не знали ровным счётом ничего. Добронрав рассказал, что Господь Всеблагой творил Горний шесть дней, а на седьмой отдыхал. За это время он успел создать всё, что можно увидеть в мире: горы, моря, подземные царства, даже животных. Только людей не было в этом мире. Идея создания разумных существ – венцов его творений и властелинов мира – пришла Творцу как раз в момент, когда он отдыхал от трудов. И сотворил тогда Господь человека в понедельник.

– Почему такое странное название? – тут же вклинилась сирин. – Понедельник, – произнесла она, спотыкаясь на каждом слоге. Сирины не делили свои месяцы на семидневки.

– Ну, это потому, – важно потирая переносицу, молвил Добронрав – его буквально распирало от гордости, что может так много рассказать девушке, – в общем, потому, что последний день седмицы назывался тогда «неделя». А понедельник потому, что он после недели! По-недельник. Понимаешь?

– Как вы, люди, любите всё усложнять! – колокольчиком смеялась Молиба. – Ну даёте! Неделя, седмица, месяц…

– А месяц стал так называться, – тут же подхватил Добронрав, – по фазам луны. Неполная луна у нас называется месяцем. И неважно, молодая она или ущербная. И вот от самого молодого месяца до самого старого проходит как раз то время, что мы привыкли так и называть – «месяц». Ну, в среднем.

– Понедельник, – нахмурилась сирин, – кажется, я уже слышала это слово. Ну, точно! У вас говорят «дети понедельника». Что это значит?

– Это значит, очень крутые ребята, – состроив самую серьёзную мину, ответил человек.

Забыв про дни недели, сирин снова накинулась на него с расспросами. Добронрав отвечал, терпеливо и обстоятельно объясняя, почему люди носят одежду, зачем им такие большие стены – «да ещё в два ряда!» — вокруг городов. Многое повергло Молибу в глубокий шок. Например, почему братьям запрещено жениться на сёстрах – в её мире это оказалось вполне обыденным явлением. Трудно пришлось Добронраву, когда он пытался объяснить ей суть товарно-денежных отношений. Молиба долго не верила парню, уверенная, что он, пользуясь отсутствием у неё знаний о человеческом обществе, просто смеётся. И бояричу стоило немалых усилий убедить её в обратном.

– Но это ужасно! – наконец воскликнула Молиба. – Насколько же надо не доверять своему племени, чтобы требовать цену за любую безделицу!

Добронраву стало обидно за весь человеческий род. Он вдруг рассердился и выпалил гораздо более резко, чем собирался:

– Вообще-то не всё у нас делается за деньги! Чести у людей тоже хоть отбавляй! Ни один, знаешь, уважающий себя воин не посмеет ребёнка обидеть! Или, там, ну, – Добронрав пощёлкал пальцами, подыскивая подходящий пример человеческой доблести. Как назло, ничего путного на ум не приходило. – Никого, в общем, не обидит просто так. Ясно?

Сирин склонила голову набок и печально посмотрела на человека.

– Добронрав, я не хотела тебя обидеть.

– Я и не обиделся, – отрок ощутил, как запылали от стыда уши. – Просто говорю как есть. Но да, люди и впрямь немного того.

Больше всего вопросов задавала Молиба. Добронрав молол языком без умолку и лишь временами успевал спросить что-нибудь сам. Они проговорили до заката, совершенно забыв о времени. Неизвестно, сколько бы они ещё так болтали, если бы чуткий слух Молибы не различил, что приближаются другие птицы. Тогда она спохватилась и вывела человека из леса безопасной дорогой.

Когда Добронрав вышел на открытое пространство, он обернулся и посмотрел на Молибу. Она стояла в просвете между дубами такая величественная, красивая и совершенно нереальная. Добронрав хотел что-нибудь сказать ей на прощание. Может, поблагодарить за этот вечер, первый за многие месяцы, когда время бежало так быстро – как один миг. Но не мог вымолвить ни слова.

– Ты ещё вернёшься?

– Да, – порывисто кивнул Добронрав. – На неделе.

Сирин улыбнулась.

– Последний день седмицы. Перед понедельником.

– Точно! Прощай, Молиба.

– Прощай, Добронрав.

– До встречи.

– До встречи, Добронрав.

Он постоял ещё немного, а потом, небрежно кивнув, повернулся на пятках и быстро зашагал к Лихобору. Пройдя несколько шагов, Добронрав развернулся.

– Но в следующий раз рассказываешь ты!

Сирин уже исчезла. Перед человеком тёмный лес тихо шелестел листвой. Но Добронрав был уверен, что Молиба его услышала.

* * *

Ровно через неделю Добронрав стоял перед дубовой рощей. На сей раз он пришёл гораздо раньше: покинув родной терем, сразу отправился за околицу к дубраве. Очутившись здесь, боярич уже не чувствовал страха. Его сердце гулко колотилось в груди, но это было совсем другое чувство – гораздо приятнее.

Как только парень добрался до условной черты, за которой начиналось царство вечного сумрака, из тени выпорхнула Молиба, точно ждала.

– Ты пришёл.

– Да.

– Точно дурак! – заключила сирин с широченной улыбкой на лице. Добронрав сложил руки на груди, приосанился.

– Да! Этого у меня не отнять! Так что, – сказал он, входя под сень густых крон, – расскажешь мне сегодня о мире сиринов?

– Лучше! – многозначительно улыбнулась Молиба. – Иди за мной, только быстро!

Добронрав уже привычно нырнул в прохладный полумрак дубравы. Молиба летела вперёд, указывая путь. Временами, чтобы человек не отстал, она возвращалась, делала круг или два над его головой и снова уносилась вперёд.

Сирин привела человека на широкую, почти ровную поляну, на которой высилось лишь несколько небольших холмиков.

– Беги, – распорядилась она.

– Чего?

– Просто беги вперёд!

Не задумываясь, Добронрав со всех ног бросился бежать.

– Расставь руки в стороны!

Он снова подчинился. На поляне прямо в лицо дул лёгкий ветерок, и парню показалось, что он летит. Добронрав развёл руки так широко, будто хотел обнять весь мир. Его накрыло ощущение полной и всеобъемлющей свободы, какого боярич ещё не испытывал. Ему хотелось петь, кричать и плакать одновременно.

А потом мощные птичьи лапы обхватили его плечи. Добронрав ощутил, как ноги отрываются от земли, и тогда он действительно заорал от страха и неожиданности.

– Я не буду рассказывать тебе о своём мире! Ты всё увидишь сам!

Деревья быстро уплывали от них, становясь всё меньше и меньше. Скоро вся дубовая роща стала казаться такой маленькой, что запросто могла бы уместиться на ладони. Добронрав увидел Лихобор, его постройки и терема, казавшиеся отсюда игрушечными. Между ними суетились люди размером с муравья.

У Добронрава захватило дух. Он попытался руками ухватиться за ноги сирина, но девушка осадила его.

– Успокойся! А то я тебя не удержу.

Предельным усилием, собрав всю волю в кулак, парень выдохнул и, насколько смог, расслабил окаменевшие мышцы.

Поначалу Добронрав был уверен, что его хватит удар, но – удивительное дело! – чем выше они поднимались, тем меньше человек боялся. Всё внизу становилось маленьким и ненастоящим. Добронрав просто чувствовал себя великаном, окружённым искусными, но всё же игрушками.

Внизу проплывало лоскутное одеяло полей, леса, пересекавшие их линии дорог и трактов. Вдалеке чёрными точками замаячили истуканы Капища, а с другой стороны почти без труда можно было разглядеть Ривский острог.

Ветер люто трепал одежду и волосы, но Добронраву это нравилось. Он был вынужден щуриться и временами отворачиваться в сторону, чтобы вздохнуть. Добронрав, насколько мог, оглянулся и увидел широко расправленные сизые крылья с зеленоватым отливом. Сирин парила, как орёл или сокол.

И всё это вместе было так восхитительно, что Добронрав не удержался и завопил от восторга.

Летали они недолго. Молиба быстро начала уставать и пошла на снижение. Добронрав у неё в когтях не переставал орать. Когда земля начала быстро приближаться, у него снова перехватило дыхание, и боярич уже сам не знал, от чего кричит – от удовольствия или страха.

– Заканчивай! Если алконосты услышат…

Добронрав закрыл рот.

Сирин снижалась по спирали, постепенно уменьшая радиус кругов к одной точке.

– Когда коснёшься земли, то беги вперёд что есть мочи!

– Понял! – серьёзно кивнул Добронрав.

Когда ноги коснулись земли, Добронрав упал мешком, утянув за собой сирин. Птица упала на него, вдвоём они прокатились по траве и только тогда остановились.

Человек пришёл в себя первым. Он сорвался с места и подбежал к вещей птице. Она лежала ничком, раскинув крылья, и не шевелилась.

– Молиба, прости! Я сам не знаю, как так получилось! Ты цела?

Он простоял рядом в немом замешательстве, не зная, что делать, некоторое время.

Внезапно сирин затряслась.

Добронрав побледнел – кажется, он убил Молибу, и теперь она бьётся в конвульсиях. Или это болевой шок. А потом боярич понял, что птица просто беззвучно смеётся.

Она сложила крылья и поднялась.

– Ну и мешок же ты, Добронрав! Хотя чего ожидать от бескрылого? – сирин, всё ещё улыбаясь, посмотрела ему в глаза, и мальчишка почувствовал, как подгибаются колени.

Он едва устоял на ногах.

– Ну, как тебе мой мир?

– Потрясающе! – выпалил Добронрав с шальными глазами.

Сирин тепло улыбнулась.

– Тебе пора идти, Добронрав. Мы и так знатно пошумели.

– До встречи, Молиба!

– До встречи, Добронрав.

Нетвёрдым шагом он направился к знакомой тропе, что вела вон из рощи. То и дело оглядываясь, он смотрел на прекрасные черты лица вещей птицы. Она не двигалась с места и провожала его взглядом.

* * *

От очага несло жаром. Добронрав слегка осовел от тепла и обильной вкусной пищи. Он сидел одесную от отца, который держал в одной руке свиной окорок, а в другой кубок с пивом. И прикладывался то к одному, то к другому по очереди. Слева от Добронрава сидела Любима. Она манерно держала двумя пальчиками куриную ножку и аккуратно откусывала мясо, будто была на великосветском приёме, а не у себя в тереме. Дальше сидели остальные братья и сёстры, которые ничего из себя не строили и уминали вечерю за обе щёки.

По другую сторону стола трапезничал архиепископ лихоборский Амвросий со свитой из тощего долговязого послушника в чёрной сутане и мрачного одутловатого типа, который ничего не ел и только хмуро смотрел по сторонам. Кто он такой, тоже не уточнялось, поэтому все решили, что это личный охранник Амвросия.

С архиепископом не стоило хвастаться боевыми подвигами или охотничьими трофеями, поэтому за столом то и дело возникало неловкое молчание. Все смотрели в свои тарелки, разве что Лада и Млада периодически бросали на послушника пламенные взгляды, а архиепископ при этом глядел на Любиму отнюдь не целомудренным глазом.

Любима разделалась с курицей и бросила кость мохнатому арапейскому волкодаву, что в ожидании поскуливал у порога.

– Кухарки сказывали, – как бы между прочим начала она, – что сегодня не то сирин, не то алконост похитил человека. Несчастный так орал, что у коровы на дворе Гвалиора молоко пропало! Что вы думаете об этом, батюшка?

Архиепископ поперхнулся вином. Отершись рукавом, он вперил в Любиму масленый взгляд.

– Сие есть ересь, голубушка. Я тоже слышал об этом. Глупость сие, как есть глупость. Всякому ведомо, что коли алконосты кого и утащат, так к себе в рощу, а не носятся с ним туда-сюда над городом, – он взмахнул рукой, изображая траекторию полёта сирина, – пугая честных людей. Твари в дубравах живут, конечно, богопротивные, но такого в их повадках точно не водилось! Я знаю, я большой знаток всяких тварей.

Добронрав посмотрел на него с иронией. По мнению мальчишки, единственное, в чём хорошо разбирался Амвросий, – это жирная еда и молоденькие девушки.

Сама по себе новость его позабавила. Внутри вновь возникло незабываемое чувство полёта.

Послушник между тем набрался вина и принялся подбивать клинья к средней дочери Велюры – Тамире. Он порылся в котомке, которую до этого старался не выпускать из рук, и, выудив оттуда здоровенный фолиант, с размаху грохнул его на стол. Архиепископ подпрыгнул и укоризненно покрутил головой. Но Велюра в этот момент подлил ему вина, поэтому у святого отца нашлись дела поважнее, чем отчитывать нерадивого спутника.

– Я тут думал пожертвовать, мать их, деньги, – уже слегка заплетающимся языком выпалил хозяин терема. – Не посоветуешь монастырь?

Амвросий встрепенулся и сосредоточился целиком на Велюре.

– Богоугодное дело!

– Вот! – в это же время воскликнул субтильный послушник и с размаху припечатал пятернёй по фолианту. – Сам сделал! Вот этими самыми руками, – он поднял ладони к лицу и уставился на них так, словно это было нечто великолепное и ужасное одновременно.

Боярские дети принялись разглядывать книгу. Толстый переплёт был затянут в дублёную свиную кожу и окован по краям изящными уголками. В уголках поблёскивали рубины и топазы. Название на книге послушник вытравил золотыми чернилами. Оно гласило: «Саптиентия».

Брат Добронрава Аверко – третий по старшинству – уважительно присвистнул.

Служка весь зарделся от самодовольства.

– Сам? – поразилась Тамира.

– Своими руками! Вот те круг святой перечёркнутый! – парень перекрестился накосую, а потом жестом заключил себя в некое подобие круга. При этом рукава его сутаны дважды окунулись в миску со щами и вымокли насквозь. Но послушник предпочёл этого не заметить. Он залихватски подбоченился и взглянул на Тамиру исподлобья. – Эти руки способны на многое.

Аверко и Любима покатились от хохота. Добронрав застыл с зубастой улыбкой, изо всех сил соблюдая достоинство. Тамира кокетливо затрепетала ресницами. Остальные бояричи притворялись, что их там нет, и поспешно уминали снедь.

Внезапно двери светёлки распахнулись и ворвался всклокоченный мужик. Простершись ниц, он заголосил.

– Не вели казнить, государь!

– Чего тебе, Стоум? – нахмурился Велюра.

– Там к тебе боярин Радвило с другами при мечах явились. Видеть тебя желают.

– Так что ж ты, пёс, томишь честных людей? Зови сейчас же! А ну!

Повторять Стоуму не было нужды. Он, всё так же не разгибая спины, попятился и выкатился вон. Скоро в светлицу вошли воины числом шесть. Все при мечах, в кольчугах и юшманах. Шлемы-шишаки держат под мышкой. Грозно хмурят брови.

– Чтоб меня в глотку, Радвило! – Велюра встал и распахнул руки для объятий. – Ты с кем воевать без меня надумал?

– Да куда ж я без тебя, друже? Вот и пришёл! Идём с нами чудищ бить?

Радвило грозно вышел вперёд и выпятил грудь. Остальные за его спиной сбились поближе и подбоченились.

Добронрав понял, что эти, как и отец, пьяны в стельку.

– Эт я завсегда! – Велюра воинственно размахнулся бараньей ногой, как мечом. – Кого мордуем на сей раз?

– Сиринов и алконостов.

Добронрав вздрогнул и крепче сжал свой кубок.

– Ч-чего? – Велюра Твердолобый прищурился с таким видом, будто его только что оскорбили.

Дети уставились на отца. Церковники – на пришельцев. Воины таращились на стол, и их боевой настрой, кажется, начал давать слабину. И только Добронрав смотрел прямо перед собой – на пустой треугольник скатерти.

– Они кого-то из наших упёрли! – потряс кулаком Радвило. Его взгляд бешено метался между его боевым товарищем Велюрой и запечённым в яблоках гусем, от которого пахло так, что у мёртвого бы слюнки потекли. – Бедняга орал на весь Лихобор. Надо по ним вдарить, Вел! – и боярин кулаком продемонстрировал, как именно это нужно сделать. – Али уже обабился тут на мирских харчах?

– Да я всегда был за хорошую драку! Ты ж, мать твою так, и сам знаешь, Радвил! Вырежем всех до последней твари, а лесок со-ожжём к такой-то матери – и вся недолга.

– Чтоб неповадно было! – встрял бугай из компании Радвилы. Его заметно шатало, но мужик выгибал грудь всё воинственнее и воинственнее.

Холодный пот скатился по вискам Добронрава.

– Боже, какие же вы смелые!

С некоторым запозданием до боярича дошло, что это был голос Любимы. Она переводила восхищённый взгляд с одного вояки на другого. Те, в свою очередь, приосанились, подбородки вздёрнули, усы пригладили. В другой момент Добронрав не удержался бы и захохотал в голос. Но сейчас ему было не до смеха.

А сестра продолжала:

– Но бросать честных гостей посредь пира – дело ведь прескверное. Непотребное дело, прямо скажем! – она жестом указала на архиепископа с компанией.

Амвросий сидел с хмурой миной, недовольный тем, что его отвлекли от обсуждения пожертвования на храм. Никакие сирины с алконостами его ничуть не заботили. Он-то знал, что никого они не похищали и всё это – лишь досужие сплетни и домыслы. Он вообще был большой знаток всяких тварей.

Мрачный здоровяк рядом с ним сидел, подобравшись, точно готовился к тому, что вот-вот начнётся заварушка прямо здесь. Вид пьяных вдрызг и вооружённых до зубов бояр явно внушал ему некоторые опасения.

Послушник был белее мела, наверное, оттого, что боялся, как бы и его не снарядили в сей славный поход. Да и перед Тамирой в грязь лицом ударить не хотелось. Не дай Господь, узнает, что он трусоват. Послушник-то из кожи вон лез, чтоб ей понравиться, а тут эвон какое непотребство затевается. Не ко времени сие, ой не ко времени.

Братья тихо перешёптывались меж собой и кое-как, с серединки на половинку сдерживали смех. Аверко локтем толкал Лихослава и то подмигивал, то подавал какие-то знаки.

Сёстры с интересом следили за происходящим и быстро жевали яблоки одно за другим – от азарта.

– Поэтому гостей надобно уважить, а дубовая роща никуда от вас не денется. Вежество прежде всего, – веско обронила Любима.

Велюра грозно зыркнул на дочь и набрал в грудь побольше воздуху для отповеди, но в этот момент Радвило громко вздохнул и произнёс:

– Вообще-то девка дело говорит. Не взыщи, Вел, как-то мы и впрямь не вовремя, – он выразительно посмотрел на Амвросия. Глаза у боярина полезли на лоб от того, что даже не поздоровался со столь значительной особой. Архиепископ надулся от важности и сложил ладони на объёмистом животе. – И ты не гневайся, отче! – Радвило ударил себя в грудь пятернёй и низко поклонился. Потом перекрестился на-косую. – Сам видишь, какие дела творятся.

Архиепископ снова проворчал себе под нос что-то про ересь.

– Присаживайся, Радвило Первакович! – хлопотала между тем Любима. Она проворно выскочила из-за стола и усадила боярина на своё место. – И вы, почтенные государи! Отведайте, чем Господь миловал. Не побрезгуйте!

Гости принялись рассаживаться.

Ни шатко ни валко застолье потекло своим чередом. Стало шумно. Архиепископа уже никто не стеснялся: бояре наперебой матерились и похвалялись боевыми заслугами. Молодой послушник травил скабрезные истории. Девки смущались, но хохотали от души. Братья воспользовались неразберихой и куда-то смылись. Мама снисходительно глядела на отца, который стоял перед ней и воинственно размахивал костью, изображая свой знаменитый бой при Сушенских лугах.

Кто-то скликал скоморохов. Загудели жалейки.

Амвросий что-то ворчал про бесовство.

Вино лилось рекой, одно за другим опустевшие блюда сменялись полными.

И только тогда, когда началось обыденное веселье, которое весьма часто случалось в тереме Велюры Твердолобого, Добронрав понял, что он по-прежнему сидит, уставившись в столешницу, и буравит взглядом скатерть. Мышцы одеревенели от долгого напряжения.

* * *

Добронрав стоял у открытого окна и жадно вдыхал ночную прохладу. Опочивальня утопала во мраке, и только над ложем тускло светилась лучина.

Открылась дверь. На пол лёг узкий треугольник света. Он пополз всё дальше – к окну, по пути расширяясь, а потом вдруг резко свернулся и исчез. Дверь тихонько хлопнула. Кто-то на цыпочках подошёл к лежанке и сел. Во всяком случае, так показалось бояричу.

– Это ведь был ты? – раздался шёпот Любимы. – Тот человек, которого якобы похитила сирин или алконост.

Добронрав несколько раз задумчиво кивнул.

– Как догадалась?

– Да видел бы ты себя. Удивляюсь, как и прочие не дотумкали?

– И что теперь? Отцу расскажешь?

– Вот ещё! – фыркнула Любима. – Да ты, братец, у нас дурачина…

– И простофиля, – вздохнул Добронрав. – Это ж надо было – орать на весь Лихобор. Увидел город с высоты птичьего полёта и завопил от счастья, как младенец. Дундук! – выпалил парень и в сердцах ударил ладонью по подоконнику.

Он привалился спиной к прогретым за день брёвнам внешней стены и медленно сполз на пол. Там он сел, обхватив колени руками, и запрокинул голову, уперевшись затылком в стену. Вздохнул.

За окном стрекотали кузнечики и где-то очень далеко, на самом пороге слышимости квакали лягушки. Жужжали комары.

– Хочешь сказать… – медленно произнесла сестра и осеклась, немного помолчала. Она нервно облизнула пересохшие губы, но Добронрав не мог этого видеть. Как и того, каким ужасом горят её глаза. Он видел только часть белёной ночной сорочки на плече, что едва-едва освещалась лучиной. – Хочешь сказать, что ты летал добровольно?

– Вроде того.

– То есть я поняла, что тебя никто не похищал. Ты же всё-таки здесь. Но я думала, мне показалось…

– Что со мной стряслось что-то скверное.

– Да.

– Что меня куда-нибудь таскали, дабы вынудить совершить нечто ужасное.

– Угу.

– А то и вообще, может, это уже не я, а подкидыш. А настоящий Добронрав сейчас где-нибудь в дубовой роще. Или вовсе гниёт в болоте.

– Именно!

– Спасибо за беспокойство, сестра, – боярич против воли заулыбался. – И что родителям не выболтала – тоже.

– Но как это случилось?!

Добронрав долго думал, прежде чем пересказать ей в общих чертах историю его полёта над Лихобором. Любима обычно умела слушать, но сейчас она постоянно перебивала и забрасывала вопросами. Кое-как, с грехом пополам парень рассказал ей многое, умолчав при этом ещё больше.

Любима узнала, как и почему он появился в заповедной роще первый раз. Как Молиба вывела брата из леса, чем фактически спасла ему жизнь. Когда дело дошло до полёта, Добронрав не вытерпел. От одних воспоминаний у него закипела кровь, боярич соскочил и принялся кружить по ложнице. Активно жестикулируя, он пытался лучше передать свои ощущения от полёта, от той красоты, что открылась ему в тот миг.

Не упомянул он разве что о том, как долго они общаются с сирин.

Когда рассказ закончился, Добронрав упал на полати рядом с сестрой и взял её за руки.

– Представляешь? – выпалил он. – Спасибо, что остановила Радвилку с его синяками. Надеюсь, назавтра они про всё забудут.

– Надеюсь, – эхом отозвалась Любима. – Добронрав, пообещай мне, что не будешь больше к ней ходить.

Отрок выпустил её ладони и встал.

– О чём ты говоришь?

– Она – нечисть, Добронрав. А ты – боярский сын. Вы разного поля ягоды, и ваши встречи ни к чему хорошему не приведут.

Губы парня дрогнули, но – спасибо мраку – Любима этого не видела. Ему захотелось многое на это ей ответить. Например, что, так уж вышло, сирин по имени Молиба оказалась единственной душой в Горнем, кто не избегает его общества или не хвастает им, как породистым кобелём. Что она единственная, кто не завидует Добронраву из-за того, что мать проводит больше времени с ним. Кто не смеётся над ним за его учёность. Но Добронрав вздохнул и ничего не сказал.

Любима продолжала:

– Она погубит тебя, Добронрав. Помяни моё слово. И если ты не совсем дурак, то ты больше и близко у сириновых дубрав не появишься. Я ничего не скажу родителям о своём сегодняшнем наблюдении. А ты не пойдёшь больше к ней. Иначе…

Любима с сожалением развела руки в стороны, изображая смирение и покорность судьбе. Добронрав не видел этого жеста, но каким-то неизведанным чувством ощутил, что сделала сестра.

– Подумай об этом, братец.

Выходя, она громко захлопнула за собой дверь.

Добронрав долго смотрел Любиме вслед.

Сестра даже не представляла, какой он был дурак.

* * *

Молиба от души расхохоталась, когда Добронрав рассказал ей, как пьяные бояре собирались идти войной на вещих птиц. Рассказывал в красках, в лицах, перебегая с места на место, и изображал каждого участника диалога в свойственной ему манере.

Крылатая дева лучилась радостью и весельем от его историй. Смеясь, она тем не менее старалась не отрывать взгляд от Добронрава, чтобы не пропустить чего-нибудь занятного, поскольку даже в его мимике порой крылось нечто, что заставляло сирин смеяться.

– Нет, ты представляешь? – Добронрав наконец упал рядом с ней и блаженно растянулся на ворохе прелой листвы.

Молиба снова прыснула от того, каким резким и неожиданным был переход между озорным и весёлым Добронравом к Добронраву серьёзному и даже слегка виноватому.

– Нам стоит быть осторожнее, – заметила Молиба и огляделась.

Сам боярич улыбнулся – втайне он боялся, что после этого рассказа Молиба посчитает их встречи слишком опасными и решит всё прекратить. Но и скрыть столь глупую ситуацию тоже не мог. Парня так и подмывало выложить это всё. И судя по тому, как звонко Молиба смеялась, он добился желаемого.

Только об одном умолчал в тот день Добронрав – о своём разговоре с Любимой. О том самом разговоре, о котором вообще не хотел вспоминать.

– Значит, будем осторожнее, – посулился человек.

Сирин лукаво на него посмотрела.

– Это я слышу от безумца, который каждую седмицу бегает туда, куда нормальный человек не сунется под страхом смерти?

– Именно так! – выпалил Добронрав и засмеялся. А потом добавил совершенно серьёзно: – Я прослежу за ними. И остановлю, если они вернутся к этой идее.

Сирин пристально на него посмотрела. Парень смутился.

– Даже если это опасно?

– Конечно! Слушай, Молиба, если это случится, то из-за меня. Но я всё исправлю. Верь мне. Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя случилась беда…

Молиба странно, очень серьёзно посмотрела парню в глаза. На краткий миг бояричу показалось, что у неё навернулись слёзы.

– Слушай, а ты выбросила мою жалейку? – Добронрав на всякий случай решил сменить тему.

– Нет, зачем бы мне? – удивилась Молиба, и лёгкий румянец отчего-то тронул её щёки, сделав сирин ещё прелестнее.

– Хочешь сыграю?

– И этот парень мне только что говорил, что будет осторожнее!

– Ай, блин, я не подумал, – Добронрав с размаху припечатал себя по лбу, вспомнив, какой громкий звук у жалеек.

– Вот это уже больше на тебя похоже.

Молиба сидела на поваленном дереве. Пышные светло-русые волосы каскадом спадали на плечи и, к великому сожалению парня, закрывали грудь. Крылатая дева, по своему обыкновению, склонила голову набок и с загадочной улыбкой рассматривала Добронрава. В бездонных изумрудных глазах блистали озорные молнии.

Кругом их обступали могучие дубы. Кое-где кроны поредели, но в большинстве своём листья остались на месте, только пожухли и сделались грязно-коричневого цвета. Трава пожелтела, там и здесь торчали жёсткие, мрачного вида стебли.

Сирин переступила с лапы на лапу и поёжилась.

– Зябко здесь, давай переберёмся куда потеплее.

– Куда? – хмыкнул Добронрав и засунул в рот соломинку. – Если у тебя где поблизости не припрятана землянка с печкой, то ещё теплее, чем здесь…

– Идём!

Вещая птица взмахнула крыльями и взлетела. Человеку ничего не оставалось, кроме как пойти следом. Добронрав был одет в тугой зипун, тёплые сапоги и шапку с меховой опушкой. Он и так не особенно продрог, а если вспомнить, что всю прошлую седмицу Ратибор гонял его, как горного козла, то делать какие-то лишние телодвижения бояричу совсем не хотелось. Тем более если можно их не делать.

На ходу он почти не отрывал взгляда от сирин, и в какой-то момент парню сделалось стыдно – птица, поди, в кафтанах не щеголяет.

Они быстро продвигались вглубь дубовой рощи, и Добронрав мало-помалу стал замечать, что действительно становится всё теплее. Вскоре он стянул шапку и заткнул её за пазуху, а потом и вовсе расстегнулся.

Здесь всё ещё попадалась свежая трава, а мох и вовсе лоснился сочным зелёным ковром, словно в разгар лета.

Заложив круг над головой, Молиба опустилась на широкую ветку справа от своего спутника.

– Ну, ведь лучше же, правда? – сказала она.

– Лучше, – кивнул Добронрав.

Оглядевшись, он сел на сучковатый пень с ровным спилом. Здесь наверняка потрудились люди или какие-то антропоморфные существа, способные удержать пилу. Но судя по состоянию пня, это случилось очень давно.

Теперь Добронрав сидел так, чтобы Молиба находилась прямо перед ним.

– Можно нескромный вопрос? – спросил Добронрав.

Сирин кивнула, не сводя с него божественно прекрасных глаз.

– Чем ты занимаешься обычно? Ну, – поспешил уточнить он, – когда, конечно, не говоришь со мной.

– Летаю. Соревнуюсь с сёстрами в том, кто пролетит в более опасных местах. Пою. Сплю. Ем. Я бы показала тебе, где на самом деле живут сирины, но людям там не место. А жаль. Там очень красиво и тепло. Особенно это заметно зимой, когда везде кругом холод, а там тепло. Бывает, к нам заглядывают алконосты, но я не люблю эти моменты. Алконосты – они мрачные, злые. Один только взгляд их тяжело вынести. Тебе очень повезло, Добронрав, что ты никогда не встречал алконоста.

– Я думал, вы все живёте тут вместе.

– И да, и нет, – пожала плечами Молиба. – Мы как бы живём в одном лесу, но на самом деле очень редко пересекаемся. Алконосты всегда очень заняты какими-то жутко важными делами. Они вечно собираются, что-то обсуждают, а потом куда-то летят и что-то там делают. А сирины… мы просто любим петь и летать. Ты ведь сам уже знаешь, какое это незабываемое чувство.

Добронрав кивнул и улыбнулся, стоило лишь подумать об этом ощущении, которое однажды подарила ему Молиба и которое отныне останется с ним всегда.

– Мы любим свободу и простор, – продолжала сирин. – Алконосты чтят порядок и долг. Мы разные, поэтому наши миры редко пересекаются, хотя и живём мы бок о бок.

– Но как такое возможно? – изумился Добронрав. У него в голове никак не могло уложиться, что настолько разные личности могут мирно сосуществовать друг с другом столько времени. – Неужели никто ни разу не пытался навязать другому свой уклад?

– Зачем? – в свою очередь удивилась Молиба. – Несмотря на то что все мы разные, и сирины, и алконосты одинаково ценят свою свободу и уважают свободу другого. Честное слово, Добронрав, меня иногда пугают твои вопросы. Ты так удивляешься, как будто у вас всё не так.