Текст книги "Что-то… (сборник)"

***

«Красавчик» проснулся среди ночи с головной болью и подступающим к горлу рвотным ощущением. Рядом сопела, явственно выдыхая запах перегара, молодая особа (чёрт, как же её зовут?!), укрытая покрывалом только до пояса. Кажется, на кухне горел свет – никто не удосужился выключить – и в отсветах было хорошо видно её довольно большую грудь с тёмными, чуть выступающими кругляшками сосков. Он осторожно прикоснулся пальцами к её правой груди и слегка поколыхал её из стороны в сторону. От этого грудь немного тяжело, волнисто заколебалась. Классно смотрится и ощущается! Он приподнял покрывало и увидел, что лобковые волосы заменяет собой маленькая татуировка… и всё. Здорово! Именно так ему и нравилось – приличных размеров грудь и «киска редкой бесшерстной породы». По всему получалось, что эта сопящая перегаром особа – его идеал (но как же её всё-таки зовут?!).

Тут он ощутил, что «сеанс блевания» неизбежен и с некоторым затруднением поднялся с дивана. Искать где-то трусы не было никакого желания, да и необходимости, так что к туалету он поковылял в чём мать родила. Надо признать, что он был очень хорош весь, целиком, так что его популярность у представительниц противоположного пола – не удивительна. Правда, конкретно в этот момент его внешний вид был немного подпорчен состоянием тяжкого похмелья и явным напряжением, с которым он сдерживал рвоту. К счастью, «коленопреклониться» перед унитазом он успел вовремя.

Потом он сидел на кухне, хмурясь от яркости света, и прихлёбывая из пластиковой бутылки некогда газированную жидкость ядовито-оранжевого цвета. Его самоощущение было – паршивей некуда. Ёкарный бабай! Ну как же он, остолоп такой, живёт?! Это ведь уже третья пьянка на этой неделе! И неизвестно, какая по счёту баба – никакого счёта давно уже нет. Нет, конечно, девка классная, но он ведь даже не помнит, как её зовут! В голове вертится несколько имён, но никакого понятия о том, какое из них – её. Ну, ведь лажа это, лажа!

Сейчас он сознавал, как ему надоело быть «душой компании» и желанным телом для… для, тля, мля! Твою мать! Он смутно помнил, как трахал эту деваху, но совершенно не помнил никаких ощущений. Чего ради трахал, спрашивается?! А она теперь, наверняка, решит, что «у них отношения» и… понятно, в общем. А оно ему надо? А что ему вообще надо?! Ведь была «гномик». Бы-ла. Маленькая, любящая, нежная, тёплая, ласковая как… не знаю. И всё прахом-перетрахом. Он, похоже, просто не способен отказываться от предоставляющейся возможности. Упрямо срабатывало почти инстинктивное «а почему нет?». И нельзя сказать, что его постоянно одолевало жгучее желание, да и с «гномиком» бывало здорово и не редко, но всё равно…. И однажды «гномик» не смогла простить его в очередной, чёрт-те какой, раз. И всё. Теперь он снова был «вольным стрелком». А жаль.

Сзади раздалось шлёпанье босых ног. Потирая сонное лицо, на кухню вошла «безымянная» особа. Увидев его, она улыбнулась, подошла к нему сзади и обняла за туловище, прижавшись грудью к его ссутуленной спине.

«Головка бо-бо, миленький?», – спросила она игриво-нежно.

Несмотря на довольно приятное ощущение прижавшегося к нему тела, он раздражённо поморщился. Ну вот, уже «миленький»! Он так и знал!

Он повернулся к ней, некоторое время разглядывал её тело – при свете и в горизонтальном положении оно выглядело несколько иначе, ещё лучше, – отчего на его лице появилось довольное выражение. «Безымянной» это явно льстило. Затем ему в голову пришла шальная идея, и он тут же воплотил её в жизнь, процитировав довольно известную когда-то песню:

«Как тебя зовут, родная?».

На её лице появилось неверяще-обиженное выражение. Не дождавшись, когда он даст понять, что пошутил, она окончательно обиделась, и шлёпнула его ладонью по плечу, зло выпалив:

«Козёл!».

Он согласно мотнул головой:

«Ты тоже очень мила!».

Когда она порывисто ушла из кухни (а классно у неё колышутся ягодицы при ходьбе!), он некоторое время сидел с недовольным выражением лица. Причём его недовольство было не конкретным, а таким, «вообще». Потом его заменило выражение обречённости, с которым он отлепил свои ягодицы от табуретки и медленно пошёл «мириться», по пути, машинально, выключив свет. Он был почти уверен, что он легко «помириться» с обиженной девахой, старательно «загладив» свою вину своим… Ему это практически всегда удавалось, особенно по первости отношений. Вот только с «гномиком»…

***

Она с самого детства вызывала у видящих её тёплые, радостные эмоции. Маленькая – наверное, порода такая; у них в роду по женской линии все маленькие, – с очень симпатичным личиком, с густыми чёрными волосами в причёске как у знаменитой когда-то французской певицы. Почти сказочное существо. Давно забыто, кто первым назвал её «гномиком», но это, кажется, «прилепилось» к ней навсегда; и даже став замечательной, во всех смыслах, женщиной, она оставалась «гномиком».

А женщиной она действительно была замечательной. При маленьком росте её грудь третьего размера казалась более чем полновесной и, надо сказать, такой же была в ощущении. Её маленькое тело было сложено до абсолюта женственно. Так что сама собой она вызывала у противоположного пола не только сексуальный интерес, что вполне естественно, но и просто эстетическое удовольствие от её внешнего вида (если верить, что мужчины на это способны).

Отношение к этому самому противоположному полу было у неё… спокойным, а временами – просто терпимым. Ну вот, устроены они так, что ж теперь? Но все равно они разные, и, может быть, однажды…

И вот так «однажды» она встретилась с Ним. Он был просто чертовски хорош – красивый, довольно высокого роста, мускулистый. Практически – идеал. И именно в отношении его она «отпустила» все свои чувства «на всю катушку». Она, конечно, прекрасно сознавала, что такие, как он всегда «нарасхват», и что будет очень трудно сделать так, чтобы он удовлетворялся ею одной. Но она очень старалась. Вообще-то, к сексу она относилась довольно спокойно; нет, «это дело», конечно, приятное, но.… Но стараясь «насытить» его, она не только никогда не отказывала ему, но и сама, даже не испытывая желания, предлагала, побуждала. Она даже позволила ему уговорить себя на оральный секс (оказалось – это вполне терпимо). Узнав о его слабости к выбритым женским «прелестям», она регулярно делала депиляцию, и даже сама привыкла… чтобы «так». В общем, баловала его собой как могла.

Какое-то время это помогало, и она была счастлива. Когда они были рядом, из-за её маленького роста никому и в голову не приходило, что она старше его почти на четыре года. Конечно, сейчас они были в таком возрасте, когда эта разница не имела особого значения, но всё-таки и её осознание сыграло свою роль, когда…

Только позже она поняла, когда их отношения начали рваться – незаметно, по чуть-чуть, расползаясь «по волокнам», как старая застиранная простынь. Но тогда она не хотела этого ни видеть, ни, тем более, признавать. Ну да, попойки с друзьями. Без неё. Бывает. Хотелось бы, чтоб пореже, конечно, ну да ладно. И полное нежелание верить, что он вполне мог там с кем-то.… Опять ночевал неизвестно где? Но ведь появился с мученическим видом (невозможно не пожалеть) и полон раскаяния в своей питейной невоздержанности. Да он наверняка был в полном «отрубе», какой уж тут…

Но постепенно у неё оставалось всё меньше и меньше сил, чтобы поддерживать в себе эти иллюзии и отрицать очевидное. А однажды она поняла, что беременна, и что необходимо как-то менять существующее положение вещей. И это совпало с его очередным загулом. Она хотела поговорить с ним не для того, чтобы узнать его мнение насчёт ребёнка – она вся хотела его родить, в любом случае, – а для того, чтобы он определился с тем, кто для него она. Она не хотела «привязывать» его к себе ребёнком; ей нужно было точно знать – или она его жена и мать его ребёнка, или…

Но он пропадал несколько дней. А когда появился с очередным покаянием, она уже всё для себя решила. Это был единственный раз, когда она «послала» его матом, и в тот момент всё стало очевидным. Всё прошло.

Вскоре, переговорив со старшей сестрой, она уехала к ней в другой город, чтобы там выносить и родить ребёнка.

Сестра с мужем были состоятельными людьми и жили в отдельном, довольно большом доме. Она не могла, как опасалась, особо их стеснить, так что приняли её довольно тепло. Но больше всех её приезду обрадовался её племянник – очень славный десятилетний мальчишка. Он сразу очень сильно привязался к ней, что её, по началу, даже немного удивляло – обычно пацаны довольно своенравны и упрямо отвергают всякие «телячьи нежности» (попробуйте погладить их по голове!), а тут прям как котёнок. Но вскоре она, кажется, поняла, в чём дело. Её сестра была по-своему добрым человеком, но в ней не хватало ласки, тепла. Она, конечно, любила сына, но как-то… как в Америке, что ли, если судить по их фильмам. А ребёнку нужно было тепло. И у неё его было много-много.

Поскольку сестра с мужем были «ну очень деловыми», как говорил о них сын, дома они появлялись поздно, а иногда не приезжали вовсе. В городе у них ещё была квартира, и теперь они часто оставались там, зная, что есть, кому позаботиться об их сыне. Так что они с племянником в меру своевольничали, проводя время… «прикольно», о как!

Вот так, «прикольно» и спокойно, прошла её беременность. И чем ближе приближались роды, тем заботливей становился племянник. Это было очень мило. Она даже шутила про себя, что ей теперь есть, кому рожать ребёнка. И когда у неё родилась дочь, радости племяша не было предела. Он искренне заботился о малютке, и иногда даже прибегал ночью, когда она упрямо начинала кричать, чтобы покачать колыбель – бывшую его, кстати, – или даже на руках, и дать отдохнуть своей любимой (это было очевидно) тёте. В этом было что-то, что делало её материнство значимым не только для неё. И это было славно.

Все её личные, эмоциональные и чувственные, порывы сублимировались в заботу о дочери. Что-то «доставалось» племяннику, что делало его тихо счастливым. Что же касается чисто сексуального желания – оно просто не возникало. А иногда возникающие мысли об «этом» были дымчаты, как воспоминание о давнем запомнившемся ярком сне.

Когда малышка начала ползать, племянник стал проводить с ней ещё больше времени; они могли, кажется, бесконечно возиться на толстом ковре в большой гостиной. По началу она исподволь наблюдала, как он обращается со своей сестрой: пацан, всё-таки – мало ли чего. Но ничего неправильного в его отношении к малышке она не увидела. Да и к себе она не чувствовала никакого «неправильного» интереса с его стороны. У неё никогда не возникало повода подозревать его в том, что он пытается за ней подглядывать, когда она не одета. Правда, однажды так случилось, что он увидел её грудь.

Она кормила дочь грудью, когда он, придя из школы, вбежал в её комнату, начав что-то говорить ещё в коридоре. Услышав его голос, малышка оторвалась от соска и повернула головёнку в его сторону, полностью открыв материнскую грудь его взгляду. Ну и выражение было на его мордашке, когда он её увидел! Прелесть! Сдержавшись, чтобы не хохотнуть, она быстро, но не порывисто, прикрыла грудь халатом, и на его смущённые извинения и слова, что он зайдёт попозже, она ответила, что они уже «отобедали», а теперь пора покормить его – ну, не грудью, разумеется! – и отправила его мыть руки.

Она не видела в произошедшем ничего такого – подумаешь, мальчишка её титьку увидел, – и не стала рассказывать об этом сестре, зная её характер – ещё начнёт пацана отчитывать. В конце концов, она сама виновата – не закрыла дверь в свою комнату; а когда дверь была закрыта, он всегда стучался (воспитанный ребёнок!) и ждал разрешения войти. После этого ей показалось, что привязанность племянника к ней стала ещё больше. Нет, похоже, мужики в любом возрасте являются «грудными»! Титьки для них всегда имеют большое (чем больше, тем лучше) значение. Но стоит ли с этим бороться?!

И вот теперь, когда дочке было уже два годика, она всё чаще стала задумываться о том, что ей, наверное, пора уезжать домой, к родителям. Загостилась она тут. Нет, никаких намёков на это со стороны сестры или её мужа не было. Ощущение, что они – настоящая семья было абсолютным. И в отношении к ней мужа сестры не было ничего такого, что могло бы… всякое там. Но было ещё сознание. И оно упрямствовало в том, что данное положение вещей – не очень правильное. Но это было только с одной стороны.

С другой же стороны она сознавала, что собирается вернуться туда, где Он. И хотя он давно потерял то значение, которое имел для неё, и за это время ни разу не поинтересовался, где она и как она (её мать это возмущало, хотя она ему все равно ничего бы не сказала о местонахождении дочери), но он мог, пусть даже случайно, увидеть, что у неё теперь есть дочь. Что ж, она твёрдо решила, если придётся, сказать, что это не его дочь. Благо, малышка была похожа только на неё. Она не собиралась докладывать ему о дате рождения, да и вряд ли он стал бы высчитывать сроки.

В конце концов, она устала от метаний этих мыслей и решилась поговорить об этом с родственниками. Она хотела бы сделать это в отсутствие племянника – она подозревала, что он расстроится. Улучив редкий момент, когда они были с сестрой одни, она высказала своё намерение и… получила звонкую отповедь, узнав, что она, всё-таки, маленькая дура (временами она и сама это подозревала, надо признать) и много чего ещё нелицеприятного, но очевидного. Робко заглянувший на крик племянник тут же был проинформирован о намерении «своей любимой тётушки» и…

***

…почувствовал, что готов расплакаться. Он мгновенно представил, что в их доме больше не будет «маленькой тёти» и этого милого создания – его сестрёнки, и ему стало страшно. Никто не знал, как он ненавидел этот дом – большой, пустой и… злобный. И плевать на все «крутые прибамбасы», которыми он был напичкан, и которые могли вызывать зависть у большинства простых людей. И он бы предпочёл, чтобы его родители не были «такими деловыми», пусть даже и не такими состоятельными, но чтоб они были поближе к нему. Нет, они, конечно, любили его, и даже баловали – у него было практически всё, что может хотеть мальчишка, – но они были слишком заняты и…. Он давно забыл, когда мама гладила его по голове. А ему это очень нравилось, как бы оно не выглядело со стороны.

А вот когда к ним приехала мамина сестра – что-то изменилось. Она была такой…. Он это только чувствовал, но не мог определить словами. Да и фиг с ними, со словами! Ему рядом с ней было хорошо, славно. Про себя он сразу назвал её «маленькой тётей». Она была ростом ещё меньше его мамы, но при этом была… упитаннее, что ли? Нет, «упитаннее» звучало как-то не так. Телеснее, во! Точно! И это было здорово.

А ещё она была очень нежной, ласковой. Она никогда не упускала возможности погладить его по голове. А когда они вместе смотрели по вечерам телевизор, она позволяла ему положить голову ей на колени (или даже на попу, если она подгибала ноги на диван) и гладила его по волосам, или просто держала руку на его голове. Он от этого просто млел.

И ему нравилось прижиматься щекой к её растущему животу. Её живот был для него олицетворением чего-то сродни чуду, загадочного, высшего. А когда он однажды почувствовал довольно ощутимый толчок в скулу, это привело его в полный восторг. Он скатился на пол и, давясь от смеха, «пожаловался» :

«Ну вот, прогоняют!».

Когда же подошла пора родов, он, сам того не желая и даже немного досадуя, начал волноваться за «маленькую тётю». Он имел, вообще-то, некоторое представление о родах, но всё-таки было довольно трудно представить, как «содержимое» такого большого живота может вылезти через маленькую… или не маленькую? Но ведь его тётя вся такая маленькая! Так что узнав, что его сестрёнка родилась без особых проблем, он почувствовал не только радость, но и облегчение.

Правда, сначала она ему не очень-то понравилась. И что прикажете отвечать на вопрос «Красивенькая, правда?», когда видишь перед собой сморщенное существо с редкими чёрными волосиками на головке, будто зализанными невесть откуда взявшейся коровой? Но это довольно быстро прошло, и малышка действительно оказалась прелестным созданием.

Как любого пацана, его, конечно, интересовали девочки и то, как они «устроены»; хотя он никогда особо не усердствовал, в отличии от некоторых своих приятелей, в удовлетворении этого интереса любым способом. И когда в их доме появилась девочка, у него самовольно появилась мысль, что теперь он сможет видеть.… Такая возможность действительно вскоре представилась, но при этом он почувствовал только смущение и досаду на свою неправильность. Она была такой маленькой и казалась припухшей, что… ну, не то, не то. И после этого, даже когда малышка подросла, она оставалась для него просто сестрёнкой, радующей его всей собой, какая она есть, и что она есть вообще.

Но всё-таки «неправильный» интерес к противоположному полу, время от времени, давал о себе знать. И даже больше к тётенькам, чем к девчонкам. Ведь они такие.… Да взять хотя бы его «маленькую тётю» – она же такая красивая и… ладная, что ли. Но он никогда не пытался подглядывать за ней; он боялся, что если она его «застукает», это испортит её отношение к нему. И он исправно, как учила его мама, стучался в закрытую дверь тётиной комнаты, ещё чтобы с удовольствием услышать бодрое позволение «Ворвитесь!». Иногда же из-за двери доносилось чуть испуганное «Ой, минутку!», и он, стоя перед закрытой дверью, пытался представить, что происходит за ней. Это было… занятно.

Поэтому, потом, он считал, что ему очень повезло, когда он, «ворвавшись» в открытую дверь, увидел всю (раньше он видел её только в купальнике) титю «маленькой тёти» с тёмной шишечкой соска. Для себя он назвал это именно так – титя. Он понимал, что это звучит как-то по-детски, но слово «грудь» казалось ему таким неподходящим, даже грубым, для этой части тела «маленькой тёти». Вот у его мамы была грудь – маленькая и совсем неинтересная. Мама была ненамного выше своей младшей сестры, худенькая, миниатюрная. А вот «маленькая тётя», на его взгляд, была симпатичней и… теплее, вот! И поскольку это было только его, личное, он мог называть это как ему угодно, и воспринимать это так, как у него получается.

Правда, сразу после этого он опасался, что тётя расскажет о произошедшем маме, и та его будет отчитывать и стыдить. А вот стыда он не чувствовал, и не хотел. Хотя, наверное, должен был чувствовать. А он испытывал тихую радость, и с этим ничего нельзя было поделать. Ну и кто он после этого, спрашивается? Счастливый пацан, вот кто!

Надо признать, что после того случая его интерес к представительницам противоположного пола довольно сильно возрос. Оказалось, что довольно приятно увидеть нечто красивое, привлекательное, но запретное для других. Нет, он, конечно, понимал, почему никто (ну, почти никто) из женщин и девчонок не рвётся демонстрировать те части тела, которые считаются интимными – он тоже не был склонен демонстрировать, что у него в трусах. Но теперь у него было понимание того, что не всё считающееся неправильным и даже постыдным надо обязательно «изгонять» из себя. Во-первых – не факт, что получится. А во-вторых – если знать меру и быть аккуратным – можно и достичь желаемого (ну, что делать, если хочется?), и сохранить более или менее приличную репутацию.

Как истинный ребёнок состоятельных родителей, он посещал не только престижную гимназию с изучением двух иностранных языков, но и теннисную школу. А вы знаете, в каких юбочках некоторые девчонки играют в теннис? Во-от! Нагло пялиться на них, конечно, не стоит (если силы воли хватит), а то они могут таким презрением «обдать», что будет чертовски неприятно (хотя некоторым на их презрение – наплевать). Но, по крайней мере, взглядывать можно. К этому они относились более-менее терпимо, с обречённо-снисходительным выражением «Ну что взять с придурков?!».

Но была среди них одна странная девчонка лет пятнадцати. Она всегда играла только в больших шортах и широкой майке, которая скрывала всё, что под ней было. И даже в раздевалке, среди девчонок, она вела себя так, будто стесняется самой себя. Откуда ему это было известно? Неужели вы думаете, что пацаны не найдут способ заглянуть туда, куда им заглядывать строго запрещено?! Обижаете! Ну как не заглянуть в то место, одно название которого чего стоит?! Правда, он этим особо не злоупотреблял, но изредка, всё-таки….

Было что-то непонятно привлекательное в том, как они ведут себя, так сказать, в условиях свободы, когда не надо опасаться, что можешь быть опозоренной (?) чьим-то наглым взглядом. И только та девчонка стеснялась даже себе подобных. В том, как она переодевалась, как бегала в душ и из душа, озабочено прикрываясь полотенцем – было что-то неестественное, почти болезненное. Ну да фиг с ней! Зато другие вон…. Кстати, за манеру одеваться и вести себя, её прозвали «Оно». И ещё не известно кто, пацаны или девчонки, так сурово её «приложили».

Той же раздевалкой пользовались и тренеры-женщины, так что представление о женском теле он имел, практически, полное. И всё-таки на него произвело огромное впечатление, когда он, почти непреднамеренно, увидел обнажённой свою «маленькую тётю».

У них прямо в доме была сауна с электрическим оборудованием – небольшая кабинка с двумя полоками, отделённая стеклянными дверцами от не многим большего «предбанника», где можно было раздеться. Ну и одеться, конечно. Однажды, когда родители снова заночевали в городе, он, уже задремав, проснулся, захотев в туалет. И поскольку туалет находился рядом с сауной, он понял, что «маленькая тётя» находится в сауне. А ведь обычно после сауны надо было пройти через маленький коридор в соседнюю ванную комнату, чтобы принять душ. Единственно, что он сделал тогда преднамеренно – это не включил свет, войдя в туалет. Он не мог устоять перед соблазном увидеть… что получится.

А она действительно прошла из сауны в ванную обнажённая. Не голая, а именно обнажённая – так он это воспринял, хоть и не осознавал этого. И хотя он видел её считанные мгновенья, она запечатлелась в его памяти навсегда и ВСЯ. И колыхание её… титей (всё-таки!) при ходьбе, и неожиданное отсутствие волосяного треугольника внизу живота, и изгиб спины над выпуклыми ягодицами, разделёнными полоской, которая, казалось, тянется и между ног до самых колен. И она вся, «целиком», была… ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ!

В силу возраста, вместо возбуждения он испытал восторг. Увиденное так сильно его впечатлило, что в ту ночь он с трудом уснул только к утру. С тех пор он свою «маленькую тётю» просто обожал. Это не значит, что он в неё влюбился как… да никак! Она просто имела для него какое-то необъяснимое, но очень важное значение.

И так же его сестричка, которая становилась всё больше и больше похожей на свою маму. Возиться с ней он мог бесконечно; по крайней мере, пока она не уставала, и он тогда мог заняться чем-нибудь своим. И когда её вторым словом, после «мама», стал некоторый эквивалент его имени – он был счастлив до внутреннего визга.

И ещё – их присутствие сделало этот дом… нормальным. Теперь, в отличии от прошлого, он шёл домой с радостью, а не со страхом, что снова… углы…. В доме стало пахнуть живым, тёплым, нежным. И больше не бывало…

Представить, что этого всего больше не будет?! Невыносимо! Поэтому, узнав о намерениях «маленькой тёти», он испытал приступ паники. Почувствовав, что может разрыдаться, он выкрикнул категоричное «Нет!», и выбежал из комнаты, шепча:

«Это меня убьёт. Это меня убьёт».

По коридору, к нему навстречу, вышагивала малышка в поисках тех, кто вдруг оставил её одну. Подбежав к ней, он схватил её на руки и крепко обнял. Почувствовав, как она обхватила его за шею своими ручонками, он тихо всхлипнул. Так они простояли некоторое время, пока малышка не стала отталкиваться от него, требуя отпустить её. Тогда он поставил её на пол, заботливо одёрнул на ней чепурное платьице, и она побежала на звук голосов их матерей. Он же посмотрел в ближайший угол и зло прошептал:

«Нет! Нет!».

В тот вечер ему хотелось уговаривать, убеждать, умолять «маленькую тётю» не уезжать от них. Он подобрал массу доводов. Но вместо этого он просто подсел к ней на диван и тихо попросил её не уезжать. Когда же она начала успокаивающе говорить:

«Но мы же будем…», – он просто накрыл её губы своими пальцами и отрицательно покачал головой. До этого она ни разу не видела, чтобы он плакал.

А через несколько дней позвонила бабушка и сказала «маленькой тёте» что-то такое, отчего она некоторое время была сама не своя. Он переждал пару дней, а потом всё-таки решился осторожно спросить, что случилось. Некоторое время она раздумывала, наверное, отвечать ему или нет, а потом кивнула на дочку и тихо сказала:

«У неё больше нет отца. – И тут же, со слабой улыбкой, добавила: – Впрочем, никогда и не было».

Несмотря на эти слова, и на то, что отец малышки никогда даже не упоминался, ему подумалось, что для неё, наверняка, что-то значит смерть человека, с которым она…. И, очевидно, не долго думая, он выпалил:

«Зато есть я. И я хочу помогать растить мою сестрёнку. Я вас обоих очень люблю».

Ей только и оставалось, что крепко обнять племянника, который почти догнал её по росту, прижав его к себе. Как же приятно было к ней прижиматься! И как хорошо от неё пахло!

Но окончательно он успокоился только тогда, когда «маленькая тётя» попросила его родителей подыскать ей какое-нибудь место работы, и сказала, что справлялась в яслях о месте для малышки. А это означало… жизнь. Обычную жизнь семьи и… дома. Правда, однажды, у него мелькнула мысль, что таким развитием их жизнь обязана смерти того человека, с которым «маленькая тётя»… была когда-то. Но потом он решил, что тот человек был не очень-то хорошим, раз она, беременная, от него не просто ушла, а даже уехала в другой город. А вот ему повезло. И только он знает, как.

Постепенно, когда окончательно ушло подспудное знание, что они здесь только временно гостят, их жизнь наполнилась ощущением истинно семейной жизни. И это включало в себя всё. Например, он иногда, надо признать – по делу, получал нагоняи от «маленькой тёти», после чего дулся на неё какое-то время. Но потом он всегда старался с ней помириться, потому что так было… уютней. В конце концов, лучше иногда получать подзатыльники, зная, что в другой раз тебя могут погладить по голове, чем быть вообще «нетронутым».

Он не знал, что однажды его мама сказала своей сестре, что, кажется, той лучше удаётся управляться со своим племянником, чем ей самой. В её словах не было ревности; она немного смятенно призналась, что, при всём желании и старании, у неё никак не получается быть полноценной матерью. Она это точно знала, ощущала. У них с мужем было что-то не так. Нет, они были хорошими, преуспевающими, нормальными людьми, но в них чего-то не хватало. По современным стандартам они были почти идеальны, но, кажется, всё это было несколько… неестественно, что ли. А вот она, милый «гномик», привнесла в их семью что-то необъяснимое, но очень нужное.

Однажды в теннисной школе случилось что-то невразумительное. Они отрабатывали подачу, пытаясь, время от времени, пробивать эйсы, когда внезапно со стороны раздевалок раздался звонкий девичий вскрик. Все, конечно, рванулись туда, и увидели, что в коридоре перед раздевалками на полу лежала, свернувшись калачиком и скрестив руки на груди, та самая «Оно». А у стены сидел с ошалевшим видом донельзя прыщавый парень и монотонно бубнил:

«Я только обнял её. Я просто хотел пошутить. Я всего лишь обнял её».

Впоследствии выяснилось, что он, подкравшись к ней сзади, обхватил её руками, крепко прижав её к себе (он не стал говорить, что лапанул её за грудь, желая удовлетворить давний интерес о её размере). Что произошло потом – он не понял; очнулся он уже на полу, пребывая в странном состоянии.

Когда «Оно» начала приходить в себя, одна из тренеров, поинтересовавшись, как она себя чувствует, дотронулась до её плеча. От этого, казалось, их обоих как будто ударило током и отшвырнуло друг от друга. «Оно» прижалась к стене, дико зыркая на окружающих. Понадобилось довольно много времени, чтобы успокоить её. Потом было о чём порассуждать и погадать тем, кто это видел, и тем, кому об этом рассказали. Но так и не сложилось однозначного мнения о том, что же с этой особой не так. Никто ведь не знал, что…