Текст книги "Симфония дрейфующих обломков"

– Правильно, так и должны думать сотрудники частных страховых компаний, коммерческих банков, офисов и магазинов. Они же считают, что государственная служба – это что-то уныло-безликое, не так ли? Место, где убивается инициатива и творческий взгляд на проблему? Ты же и сам так думал, признайся?

Петя вынужденно кивнул.

– Вот-вот! Нет, все не так примитивно и бесчеловечно! Государство – лишь оптимальная форма организации людей, чтобы они не перегрызли друг друга. Конечно, за многие столетия мы погрязли в бумажной волоките, бесконечных согласованиях, но! С девяти вечера до полуночи мир принадлежит именно нам!

Они подошли к пыльной двери в конце коридора. Дронский достал из кармана ключ и отворил ее. Мустангову дунул в лицо чистый и прохладный ветер, который в Москве встречается только на уровне облаков, куда не долетает едкий смрад загазованных улиц. Петя вышел на крыльцо – перед ним расстилалась панорама вечерней, постепенно погружающейся в спячку российской столицы. До горизонта расстилались разнообразные крыши домов, среди которых выделялись ажурные очертания подсвеченных сталинских высоток и сверкающий геометрический канкан небоскребов Moscow-City.

– Полетаем над родимым муравейником? – подмигнул Дронский и скрылся за дверью. Через минуту он вышел, держа в руках несколько увесистых упаковок.

– Что это? – предчувствуя новое потрясение, пробормотал Мустангов.

– Сейчас увидишь! Петя, я получаю с девяти до двенадцати то, чего лишен в остальное время, бегая по нашим коридорам! Я обожаю скорость во всех ее проявлениях! Поверь, это круто!

 
                                       * * *
 

Федор ловко распаковал принесенные свертки и коробки. Петя не успел оглянуться, как на балконе вырос небольшой дельтаплан с крыльями цвета спелой малины.

– Ты предлагаешь… Спрыгнуть отсюда? – в ужасе отшатнулся Мустангов и попытался скрыться за проемом двери. Но Дронский вырос между ним и путем к отступлению.

– Это безопасно, поверь. Моя ручная стрекоза! Тебе же на «Харлее» понравилось? Вот и здесь понравится!

Петя проклинал в душе свою мягкотелость и бесхарактерность, пока Дронский упаковывал его в комбинезон. Сам же любитель экстрима ограничился одной своей курткой. Казалось, что Федора в этой жизни ничто не могло напугать или заставить соблюдать технику безопасности.

– Ну что, готов? Впреееед! – и Дронский оттолкнулся от балкона. – Салют, Москва-чертовка! Уже зовет меня в полееет мой дельтаплааан!!!

Мустангов с трепетом и восторгом смотрел впереди себя. Таким город он еще не видел никогда. Да и не мог себе представить, что обычный день в заурядном министерстве, среди потрепанных папок, сонных начальников и пыльных ламп на высоченных потолках, может закончится именно так – полетом с едва знакомым человеком на высоте ястребиного полета над хаотичными извилинами улиц неугомонной и величественной Москвы.

– Как, нравится? – самодовольно прокричал ему Дронский.

– Ага! – завороженно ответил Петя.

– Вот ради таких моментов стоит жить! И работать на благо государства! Понял теперь?

– Ага! Офигенно!

– Сейчас еще сделаем небольшую петлю и приземлимся воон на той крыше! Держись крепче!

Они описали дугу, еще немного прочистили легкие, насладились «столицей в миниатюре» и сели на крышу того самого особнячка, около которого был припаркован «Харлей».

– Вот это да! Неописуемо! – захлебываясь воздухом, проговорил Мустангов. – Только одного не пойму – как ты не боишься летать над центром города? А если собьют или арестуют? Это же нарушение!

– А кто же меня собьет или арестует? Полиция? Росгвардия? Спецназ? А они работают на кого, ты забыл?

– Эээ… А, ну конечно же! На государство!

– Именно! И неужели ты думаешь, что они тронут своего же? С девяти до полуночи закон един для всех! То есть, не закон, а беззаконие, хаха! За исключением, конечно же, нашего любимого Уголовного кодекса! Кстати, а вот и человек, который отвечает за нашу безопасность! Он сможет ответить на остальные вопросы.

Только теперь Мустангов заметил в дальнем углу крыши силуэт крупного мужчины с чем-то длинным и острым в руке. Тень стала медленно приближаться, и вскоре Пете удалось различить мощные скулы и глубоко посаженные невозмутимые глаза.

– Эффектно приземлились! – едва заметно улыбнулся он и протянул свободную руку. Сейчас Петя уже мог разглядеть предмет, который незнакомец держал в другой руке – это были две старинные рапиры.

– А я по другому не имею! – ответил Дронский. – Познакомьтесь! Это – Петя Мустангов, новая жертва бюрократической трясины! А это – Берсенев, начальник службы безопасности Минперпро. Пока он бдит со своими рапирами, можешь, Петя, быть спокойным за арест! Он не состоится!

– Это, Федь, пока ты грань не перешел! Границы везде нужны и всегда, даже с девяти до полуночи! – усмехнулся новый знакомый, разя сигаретной горечью.

– Согласен! Ну что, сразимся? Петя, не удивляйся, Берсенев в душе д’Артаньян! Или точнее Портос, судя по комплекции.

Начальник службы безопасности протянул Дронскому одну из рапир изящным эфесом вперед.

– А ты, небось. думал, что в охране одни черствые мужланы работают? – Берсенев с укором посмотрел на Петю. – И умеют только дубинкой махать? Зря думал! Я в детстве обожал по дивану скакать, смотря по телеку «Мушкетеров», или «Фанфана-тюльпана», или «Гардемаринов», наконец. Воображал себя одним из них. Суровая жизнь, правда, маленько отрихтовала романтические иллюзии… Но что закладывается у человека в детстве, рано или поздно вырвется наружу! И иногда в очень причудливом виде! Согласен, Дронский? Вон твой защитный костюм, около трубы.

Дронский к этому времени уже успел ловко сложить все элементы дельтаплана на краю крыши, после чего метнулся в другой конец, к трубе, и облачился в специальную одежду для фетхования. Берсенев уже стоял в точно таком же костюме, только на пару размеров больше.

– Сердце – Родине, честь – никому! – проревел Берсенев и кинулся в атаку. В этой роли он действительно более всего напоминал Портоса. Представить его в образе Фанфана-тюльпана можно было только в том случае, если бы этот герой после совершения подвигов лет на пять отправился откармливаться к бабушке в деревню, где при этом еще и выкуривал по пачке сигарет в день.

– Я проучу вас, сударь! – патетично подыгрывал ему Дронский, картинно уворачиваясь от уколов и замахиваясь рапирой.

Мустангов отошел подальше, чтобы не попасть под горячую руку необычных дуэлянтов. Через четверть часа они прекратили носиться по крыше и, тяжело дыша, присели на парапет.

– Уффф… – Сегодня твой день, повезло! Но в следующий раз отыграюсь! – сердито, но без обиды в голосе сказал начальник безопасности.

– Ты слишком открываешься слева, поработай над поворотом! – посоветовал Дронский. – Как, распорядишься, чтобы дельтаплан победителя оттащили наверх?

– Хорошо, как договаривались. Поручу своим парням. но когда проиграешь – сам его на шпиль потащишь.

– Ууу! Это еще когда будет! – подмигнул Дронский и хлопнул коллегу по колену. – Давай! До следующей встречи! Я может, завтра к тебе по работе забегу, подписать несколько пропусков на проход.

Берсенев устало кивнул и начал расстегивать защитную куртку.

Когда Петя и Дронский вернулись к мотоциклу, Федор глубоко вздохнул и посмотрел на спутника:

– Вот ради таких моментов и живем! А в остальное время зарабатываем на то, чтобы жить.

– Федя, вот мне интересно – почему с такими интересами ты стал работать в Минперпро? Ты вполне бы мог окончить какой-нибудь спортивный университет и заниматься гонками или полетами на дельтаплане не три часа по вечерам, а постоянно, в любое время! К чему все эти самоограничения.

– Во-первых, мои увлечения я осознал уже после того, как стал чиновником. Когда-то я был таким же, как ты – тихим, незаметным элементом государственной машины. А потом мне встретился один человек, и моя жизнь круто изменилась. Я даже не представлял, как люблю все это – то, что ты видел сегодня! А во-вторых, я ненавижу непредсказуемость. Да, звучит странно из моих уст, но я имею в виду не экстремальный спорт, а деньги, карьеру, гарантии. Работая не на государство, я никогда не был бы уверен в завтрашнем дне.

– А здесь ты чувствуешь уверенность?

– Да. Мне нравится после ярких ощущений просыпаться и понимать, что начнется привычный день в знакомом мне месте среди людей, объединенных такими же целями и задачами. И что с девяти до полуночи мы тоже будем одной командой! Мы же чиновники! Мы детеныши одного большого, доброго и согревающего тела – матушки России!

– Ха! Интересный ход мыслей! А кто познакомил тебя с… программой от девяти до полуночи?

– Макар Соколевич. У тебя в отделе сидит. Только ему не говори, все равно просто так не признается.

Петя представил себе хмурого и тучного Соколевича, который за сегодняшний день произнес всего пару фраз, и то касающихся проблем с пищеварением. Точнее – крыл матом министерскую столовую.

– Надо же! Никогда б не подумал!

– Да, людям свойственно преображаться ближе к вечеру. Он обычно в это время копает норы около Кремля. Ищет библиотеку Ивана Грозного.

– Ту самую, которая бесследно исчезла после смерти царя? И где хранились какие-то уникальные рукописи?

– Да-да. Соколевич фанат этих поисков. Много лет там копает, скрытые лабиринты ищет. Не знаю, кто его прикрывает, но явно не Берсенев. Кремль – слишком высокий уровень. Там есть свои безопасники, повлиятельнее. Хотя, зная энтузиазм Макара, весь президентский комплекс рискует в один прекрасный день провалиться под землю. Хочешь, сгоняем, поищем его? В Александровский сад вход свободный. А там как раз скрытый подкоп и начинается.

– Нет, спасибо. Можешь отвезти меня к другому человеку?

– Хочешь еще кого-то навестить из Министерства?

– Да. Степан Степаныча. Не могу вообразить, чем он мог бы заниматься в такое время.

– Ха! – повеселел Дронский. – Забавный выбор! Но ты прав – хобби Степан Степаныча ты точно никогда не угадаешь!

«Харлей» с треском разрывал душный воздух столицы. В районе Красной Пресни Дронский притормозил стального коня и показал Мустангову на неприметное кирпичное здание, напоминавшее бывший заводской цех.

– Скорее всего, он тут! – кивнул Федор на здание.

– А что внутри?

– Когда-то была мануфактура, сейчас – забегаловки для хипстеров и лофт для любителей винтажных фоток. Степаныч тоже там, занимается одним любопытным творчеством. Пойдем, чем сто раз услышать, лучше, как говорится, разок заценить!

Обогнув дореволюционное заводское здание из красного кирпича, они подошли к массивной железной двери, испещренной ржавыми пятнышками. Федя нажал кнопку домофона.

– Товарищ Айвазовский, разрешите загнуть по великой нужде! – гаркнул он и захихикал.

– А, Федяй, это ты тут слоняешься! Заходи, не жалко! – услышал Мустангов знакомый сиповатый голос начальника.

– Пошли! Сейчас увидишь святилище Тициана от бюрократии! – и Дронский толкнул тяжелую дверь.

 
                                        * * *
 

По первому взгляду было понятно, что помещение уже давно перестало иметь какое-либо отношение к производству. Если что и создавалось сейчас за мощными кирпичными стенами, то исключительно для приема внутрь и протирки запыленных струн души. По всему большому пространству были расставлены круглые деревянные столики, на стенах висели красочные плакаты, а посреди зала, подобно органу в старинном костеле, приковывала взгляд барная стойка с огромной радужной пирамидой из бутылок с виски, текилой, ликерами и сиропами. Посреди этого алкогольно-фееричного органа стоял и алкогольный пастор, шевеля знакомыми седоватыми усами.

– Степан Степаныч?! – в изумлении уставился Мустангов на босса.

– Ооо! Новенький наш! Петруха! Только первый день, а уже, смотрю влился в наши ряды!

– А чего тянуть? – ответил за Мустангова Дронский, наливая себе бурбона около барной стойки. – Он уже в первый день зарекомендовал себя как исполнительный сотрудник, не так ли?

– Да, Петя мне сразу приглянулся. есть в нем что-то… Покладистое! Не жопорвач и не жополиз. Золотая серединочка!

– Вот! С языка сорвали! – подтвердил Дронский, хлопнул шот и облокотился на стойку. – Расскажите ему, Степан Степаныч, как докатились до жизни такой, алкотворческой!

– О, это можно! – улыбнулся Ковригин, прошел из-за барной стойки в зал и расположился за одним из столиков. – Я ведь, Петруш, всю жизнь после армии на ответственных должностях. И сын мой тоже. Всегда тянул привычную лямку и при Союзе, и развалили когда, и при нынешних… И в голову не приходило, что возможна какая-то другая жизнь – насколько служба ко мне приросла, как другая кожа. А затем у меня внучка родилась, когда подросла немного, попросилась в художественную школу. С детства любила книжки про художников, выставки, картинные галереи. И вот однажды пришла из школы своей рисовальной и говорит: «А знаешь, дедушка, что главное для человека? Уметь выразить себя так, как никто другой не сможет. Мы все уникальны, только большинство людей не знает о своей уникальности. А помочь ее обрести может только искусство!» Во! Представляешь, Петруш, что мне десятилетняя деваха выдала? Я сначала не придал значения ее словам – мало ли, чему там художники ученикам своим впаривают. Каждый ведь себе на уме, пупом Земли себя считает! Но затем что-то во мне екнуло – понял, что и правда не хватает мне чего-то важного в жизни. То, что у вас, молодых, «самоидентичностью» называется. И решил себя в искусстве попробовать. Чего мне терять? Только ничего путного не получилось, мазня какая-то галимая. Да и внучка забраковала, а у нее глаз наметан уже был. А потом выпивали как-то с приятелями, армейские годы вспоминали, и вот один из них и говорит: «А помните картину „Совет в Филях“, у нашего ротного висела в кабинете? Около которой он нас клясться в любви к Родине заставлял? Еще любил добавить в конце, что нам до тех генералов как до луны раком! А чего их уважать то, Степаныч, скажи, ведь Москву то они профукали! А вообще, чтобы почувствовать себя в 1812 году, надо коньяк „Наполеон“ коньяком „Кутузов“ заполировать, и все!»

Степан Степаныч остановился перевести дыхание и, видя заинтересованный взгляд слушающих, с вдохновением продолжил:

– И тут, ребятки, меня осенило! Искусство – оно же, мать его, многогранно и многолико! А что произойдет, если я свой творческий порыв с выпивкой совмещу? Обмакну, так сказать, свою музу в этиловый спирт? И тут понеслось! Идеи, фантазии! Все премии на коктейли спускал! А когда настало наше время, когда секретный указ издали о жизни чиновников с девяти до полуночи, тогда и выбил я себе это уютное местечко! В соседних комнатах другие бары, где молодежь квасит, а здесь – уже моя территория. Творческая мастерская! До полуночи!

– То есть вы из коктейлей произведения искусства делаете? – уточнил Мустангов. – Как профессиональный бармен?

– Не совсем, – слегка разочарованно покачал головой Степан Степаныч. – Я над совмещением работаю, живописного направления и коктейльных возможностей. Простой пример. Сезанна знаешь?

– В целом, да. Имею представление, что за личность.

– Хорошо. Это был революционер в искусстве! Гений колорита и цветового контраста. Немногие способны постичь его замыслы, его художественные поиски. Именно он упростил пейзаж до нескольких взаимосвязанных геометрических фигур, но при этом сохранил трехмерность. Только благодаря ему появились и Матисс, и Пикассо, и модерн, и все современное искусство. Это мне, Петрух, внучка объясняла, не смотри на меня так испуганно. Но вот что интересно – Сезанн строит свои пейзажи на основе трех оттенков – синего, желто-песочного и зеленого. Чередует тепло и холод, воздействия ими через холст на наше восприятие. Скажем, виды горы Сент-Виктуар, в Провансе. Синяя темная гора, зелень деревьев на переднем плане и желто-оранжевые кубики полей и домишек. Обязательно посмотри эти пейзажи! Мне внучка в альбоме показывала, впечатляют! А вот как выглядит совмещение!

И Петин начальник ринулся к барной стойке. Поставив перед собой рюмку для шота, он принялся разыскивать свои «краски».

– Тааак, начнем с яблочного зеленого ликерчика! Он оптимально передает сезанновский колорит! – объяснял Степан Степаныч с важностью не то шеф-повара модного ресторана, не то заслуженного деятеля искусств. – Выжженные солнцем поля мы заменим соком из грейпфрутов, а сверху зальем это джином «Бомбей Сапфир», представляя себе увековеченную гением гору Сент-Виктуар в сизой дымке!

Со скрупулезностью часовщика он отмерял ингредиенты слой за слоем с помощью барной ложечки. В наступившей тишине раздавалось только увлеченное сопение «алкотворца» за работой. Наконец, полотно в шоте было готово, и Степан Степаныч подозвал гостей к стойке.

– Ну? Кто отведает творение Сезанна в обработке маэстро Ковригина? Петя, давай ты. Будет боевое крещение! Считай, что я распоряжение дал.

Мустангов поднес к губам рюмку с зелено-оражнево-голубоватой субстанцией и, зажмурив глаза, залпом выпил шедевр. Сочетание яблок, грейпфрутов и ненавистного им джина вызвало отрыжку и лихорадочную вибрацию щек.

– Хе! Ничего! Зато знаешь, почем нынче Сезанн! – довольно сказал Степаныч и приступил к новой работе. – А слышал ли ты, дружок, о Пите Мондриане?

– Нет! – хрипло ответил Петя, пытаясь прийти в себя после знакомства с Сезанном.

– О, это был такой художник, основатель неопластицизма. Он хотел найти в искусстве идею, примиряющую нации, идею всеобщего единства, а не разобщенности. И додумался до того, что свел всю живопись к ее первозданным элементам. в частности – всего к трем чистым первичным цветам: красному, синему и желтому. Поэтому, если где-либо увидишь картину, на которой изображены только квадраты или прямоугольники этих трех цветов, то знай, что это творение Мондриана. А это – мое «Подражание Питу»!

И Ковригин протянул Пете новый трехслойный шот.

– Снизу – гренадин, затем – «Блю Кюрасао», а сверху – лимонная настоечка, моя собственная, домашняя! – самодовольно отрекомендовал свое очередное творение Степаныч.

Видя по лицу Мустангова, что знакомство с Мондрианом может обернуться для бедного новичка проблемами с желудком и потерей ориентации в пространстве, Дронский пришел на выручку и, не дожидаясь реакции Ковригина, опрокинул «неопластический» коктейль.

– Настойка хороша! Я бы, Степан Степаныч, только желтым оттенком на твоей палитре ограничился! – сказал Федор, занюхивая рукавом «Подражание Питу».

– А то! Говна не держим-с! – уязвленно ответил Степаныч и устало присел на барный стул. – А начинал я когда-то с любимого с детства полотна!.. Русского, конечно же, иностранных то картин в детстве и не видел. В школе меня только в «Третьяковку» водили.

Ковригин достал стакан, наполнил его водкой «Абсолют», после чего вытащил из закромов барной стойки полузасохший лимон, отрезал от него половину и выдавил сок в водку. Терпкие лимонные капли заплясали среди проспиртованных молекул и соединились с ними в единую субстанцию. Степан Степаныч, не теряя времени, отыскал на полке пластиковую коробку с курагой и аккуратно опустил засушенный фрукт на дно стакана.

– Вот и готова композиция, Петруха. Водка – это белые стены усадьбы и обеденный стол, лимонные капли – осенние листья, а курага – символ ушедшего времени, моей молодости. Когда я смотрел на картину Серова в музее, фрукты были еще свежие.

– Так на картине персики были, а курага – из абрикоса, – робко заметил Мустангов.

Степан Степаныч мечтательно смотрел на желтоватую жидкость, оперев голову о кулак, и бормотал еле слышно:

– Где ж я тебе персики сейчас возьму? Да и какая разница, чем водку заедать… Эх, как мало нам надо для вдохновения! Только горсть воспоминаний, выпивка и закусь! Остальное за нас сделает фантазия!

Дронский с Петей переглянулись и поняли, что пора делать ноги.

– Степан Степаныч, разрешите откланяться. Нам нужно еще в одно важное место, в другой раз еще раз заедем.

– Да, Федь, валяйте! Не забывайте! Хотя мы все равно завтра увидимся, только в другой обстановке. А сюда заглядывайте! И ты, Петь, заходи! Я еще коллекцию «алкопередвижников» не показал! Куинджи ты вовек не забудешь!

– Спасибо, я и Сезанна не скоро забуду! – с наигранной улыбкой ответил Мустангов и вслед за Дронским торопливо вышел из барной мастерской начальника.

Садясь на «Харлея», Федор сказал:

– Теперь последняя поездка на сегодня! Возможно, самая важная! Обряд посвящения, в лучших традициях «вольных каменщиков», хаха!

 
                                       * * *
 

На этот раз они умчались далеко от центра города. Сначала позади остались сталинские дома для особо отличившихся, затем – архитектурные штамповки более поздних эпох. По обеим сторонам дороги сгустились черные силуэты деревьев. Петя плохо знал эти места, но полагал, что они проезжают либо Сокольники, либо Лосиный остров. Неожиданно Дронский остановился прямо здесь, на обочине посреди леса.

– Видишь слева тропинку? Иди по ней минут десять, там увидишь деревянный дом. Внутрь заходи, тебя там ждут. А я здесь подожду.

Мустангов испуганно взглянул на спутника, но возражать не решился и робко зашагал по едва заметной дороге. Действительно, в конце пути он увидел освещенную избушку, непонятно как оказавшуюся посреди московского парка.

Петя зашел внутрь. Обстановка напоминала типичный уклад Бабы-Яги из советских кинофильмов, только на столе стояла галогенная офисная лампа, а вместо печи – электроплита, на которой дымилось что-то зловонное. Еще отличалась сама обитательница избушки – вместо беззубой старухи в потрепанном платке на него смотрела худенькая молодая девушка. Мустангов вспомнил, что именно она пробегала утром по коридору Минперпро с толстой папкой и ответственным лицом. Однако только теперь Петя увидел, что у девушки яркие зеленые колдовские глаза. Во всем ее нынешнем загадочном облике не было ничего общего с той «мышиной» наружностью, в обличии которой она бегала по коридорам власти.

– Узнали меня? – будто прочтя мысли гостя, зловеще усмехнулась девушка.

Петя растерянно кивнул.

– Хорошо. Подойдите сюда, к плите.

Девушка налила в кружку какой-то жидкости, напоминавшей по виду средство от кашля, и протянула эту химическую дрянь Мустангову.

– Теперь вы должны завершить процедуру посвящения в чиновники среднего звена группы президентских ФОИВов. Для этого необходимо выпить из чаши специальный отвар. Он покажется кисловатым, но придется потерпеть.

Мустангов отхлебнул и тут же поперхнулся.

– Ох, ну и гадость. Будто простуду лечу.

– Вы правы, простуда и скука лечатся в нашем случае схожими лекарствами. Допили? Вот и отлично! Это было необходимо – чтобы завтра вы помнили только то, что нужно помнить.

– А что же я должен забыть?

– То, как вы узнали про нас, наш особый мир. Вы будете помнить, что принадлежите к нему, будете жить с нами полной жизнью с девяти до полуночи. Но вы никого не сможете посвятить в нашу тайну – мое лекарство дает блокировку этой возможности. Это делается специально, чтобы вы не смогли включить в наши ряды никого лишнего. Того, кто недостоин иметь такие же права и возможности. У чиновников своя тусовка – крутая, но закрытая. Как только вам можно будет доверять, сможете вербовать новых членов – подобно тому, что проделал с вами сегодня Федор. А после нашей встречи все лишнее вы забудете, включая эту встречу со мной. Все поняли?

– Да, только один вопрос. А кто же вы все-таки такая? Завтра я о вас уже не вспомню, поэтому могли бы приоткрыть тайну хотя бы на оставшиеся пару часов?

– Могу. Хранительница государственного равновесия. Вернее, это не только я, а и все те, кто варил отвар до меня. Не я первая, не я последняя. Тела меняются, а душа все та же… Ну, вам пора.. А то холодно, Федор заждался…

Была уже глубокая ночь, когда усталый Мустангов ввалился в квартиру. Жена еще не ложилась, а терпеливо ждала засидевшегося где-то мужа с приготовленным на всякий случай ужином.

– Привет, щекастик! Где так задержался? Даже на смски не отвечал, неужели столько работы?

– Да, пришлось входить в курс дела, – уклончиво ответил Петя, раздеваясь в прихожей. – Были непонятные нюансы.

– Утютю! Давно не видела тебя таким серьезным, бурундучок! Ужин на столе, подкрепись!

– Скажи, Тамара. – неожиданно спросил Петя, доедая печеночную котлету. – А если б я надел серый сюртук и треуголку, я походил бы на Наполеона?

– Ох, даже и не знаю. Он жестокий был, а ты у меня добрый и покладистый. Зачем тебе треуголка, бокренок?

– Опять ты за свои прозвища! А я, может, серьезно интересуюсь! Представь, если б я стоял посреди плота и волевым взором оглядывал берега, а река уносила бы меня вперед, к новым победам и впечатлениям?

– Да, наверно выглядел бы… непривычно. А реку ты какую имеешь в виду?

– Да хоть бы и нашу, столичную. Будто бы снова, спустя двести лет, великий полководец в Москве оказался…

– Фантазер ты! Лучше трудись в министерстве как следует, наполеоны уже никому не нужны, а ответственные работники всегда в почете! В любые времена, пушистик! – назидательно щелкнула его по носу Тамара и скрылась в ванной комнате.

– Эх, ничего ты не понимаешь, к сожалению! Жаль, в свою тайну посвятить не могу, – подумал Петя, откинулся на спинку стула, сложил замком ладони на затылке и мечтательно закрыл глаза. – Наполеон посреди Москвы-реки! И весь город в его власти! Надо рискнуть! Черт подери, и сколько же внутри нас скрытых желаний и возможностей! Кто бы мог подумать! Непостижимо…