Текст книги "Симфония дрейфующих обломков"

– Эх, Эдвард!.. Если б знал ты сердцем упорным… Как умеет любить хулиган, как умеет он быть покорным!…

– Вы из Рязанской губернии приехали? – поинтересовался Рома, не зная, как переменить тему. Убегать из-за стола ему было совестно, а для поддержания разговора нужна была либо такая же лирическая жилка, либо схожая стадия опьянения.

– Угу. Рядом с Рязанью родился. Живописные места! Простор для настоящей натуры. Любуешься с пригорка Окой, а перед тобой будто вся страна до горизонта голая вытянута. Ни городов, ни заводов, только поля и перелески… Чистое очарование! Вам, городским, не понять, в тесных слякотных переулках. У москвичей даже характер под стать их улицам – зажатый, пыльный и извилистый. Тяжело селянину здесь выжить!

– Зачем же в Москве выживать? Возвращались бы назад, в деревню, раз там для вас раздолье и наслаждение.

– Так то оно так… Да там тесно в ином плане. Мне ведь движения хочется, насыщенной жизни, настоящего дела!.. Мать у меня в сельской библиотеке работала, пристрастила еще мальчиком к чтению. Я тогда для себя большую литературу открыл. Особенно поэтов любил – футуристов, имажинистов… Дааа… Эти ребята умели фантазировать и воплощать свои фантазии наяву! Так, что весь старый и трухлявый мир под ногами закачался! После этого решил для себя, что жизнь без творчества – только безликая дорожка от отцовской избы до ближайшего погоста. Видел, как соседи живут – одни на комбайнах ишачат, другие соски коровам мнут, и понял – не мое! Не смогу я так, вертеться по заданной траектории… Родители сначала убеждали принять все как должное, потом усекли, что так еще быстрей меня погубят, отдали мне свои сбережения и отправили в Москву. А куда еще деваться человеку с амбициями? Парадокс, но некуда. Вокруг леса, болота и разруха. Территории много, а широту души и проявить негде!

«Есенин» залпом выпил принесенную стопку и сглотнул слезу.

– Эх, друг мой, Эдик! Так мне хотелось в этот мир окунуться! Мир творческого самовыражения, крутых впечатлений, яркого… как его?.. Эпатажа! И почему-то я был уверен, что в Москве это с легкостью получу… Ведь только сюда стекаются все безбашенные, хаха! Ну еще в Питер, но там для рязанского парня слишком промозгло. Отучился я здесь в автомобильном институте, и при этом все время искал – то группы по интересам, то сообщества разные поэтические, то литературные кафе… Знаешь, ведь одного желания мало. Атмосфера нужна! Окружение! Чтоб было понятно, что ты не одинок, что ты все правильно делаешь! Даже в дурке или на зоне коллектив есть – собратья, так сказать, по совместному времяп-п-р-р-ровождению. А тут, представляешь, нет! Нет новых футуристов, нет гениальной богемы. Вообще никого! А если и есть, то так распиханы по столичным щелям, что без проводника и не найти их сроду…

– Неужели у нас нет творческих сообществ? Никогда не поверю. Вы, видимо, искали не по тем местам, – вставил свое скептическое замечание Петя.

– А пес их знает! Все, с кем довелось скорешиться, только пьют да работают. Еще машины перепродают да барахло на «Алиэкспрессе» дешевое скупают. Понимаешь, друг, чтобы создавать что-то новое, в сердце надо этого хотеть. А в Москве никто этого не хочет! Маются все… Прожигают жизнь без цели. Люди ведь они как спички… Всегда есть серная головка для розжига огонька, хехе! Только одна спичка может фейерверк целый зажечь, а другая… Будет тлеть без причины, да и упадет, обгоревшая в грязь! Вот и я обгораю, как и остальные. Скоро буду лежать, втертый башмаком судьбы в грязь…

– Как-то грустно вы настроены. Успокойтесь, не все так печально. Если вас не понимает окружение, просто плюньте на него и думайте лишь о себе. Кстати, а как в «Реинкарнации» оказались?

– Друг один притащил, кореш по институту. Он тачками увлекается, любил здесь изображать Генри Форда, пудрить всяким Микеланлджелам мозги про цилиндры и коробки передач. Вот и я обрел себя, в какой-то степени. Есенин ведь тоже кр-р-расоты хотел… Буйства стихии. А его мордой в циничную реальность. Приходилось грусть в вине топить. А «Реинкарнация» – это прям «Инония»…

– Простите? – не расслышал Рома.

– «Инония»! Идеальная страна… В 1918 году я мечтал, что Россия превратится в страну будущего, где будет мир и процветание… Вот и создал «Инонию». А ее в реальности не получилось. И уже не получится. Только тут, в этом подвале она есть… Тут «иные»… Тут хотят идеала…

Он окончательно вошел в образ поэта и заговорил от его имени. Хриплый голос заплетался и растягивался… Мысли путались, логическая связь терялась. Опьянение окончательно затуманило взор неоцененного литератора.

Ковальский понял, что пора уходить, иначе пьяная безысходная пучина поглотит и его.

Он решительно поднялся со стула и, не обращая внимания на размашистые жесты и сумбурные окрики «Есенина», прошел в гардероб, схватил пальто и вышел на улицу. Разгоряченный поэт вприпрыжку выбежал за своим «братом Эдиком», ударившись при этом о дверной косяк.

«Пер Гюнт, куда ты?! Обожди!» – звучал в ночной тишине хриплый икающий голос. Поравнявшись, «Есенин» панибратски положил подбородок на плечо Ковальского.

– Прости меня, Эдуард! Рассыпаюсь я на молекулы! Тошно тут! Когда приехал, думал, что вздохну полной грудью, найду друзей, будем творить, созидать, парить над пошлой свистопляской. А оказалось, что я просто из другой эпохи. Задержался лет на сто с выходом на земную авансцену! И теперь на страусиной ферме… я одинокий и ненужный журавель!

Последнее слово было произнесено поэтом с ударением на последний слог – видимо, оно было из какого-то только ему понятного диалекта. «Есенин» прислонился к ближайшему клену и стал монотонно покачиваться, бормоча под нос. Он совсем выбился из сил.

Роме стало жалко бедного селянина. Он подошел к нему, приободряюще похлопал по левому трицепсу и утешительным голосом произнес:

– Не переживай, Сережа, жизнь – сама по себе уже подарок! Думай о том, что у тебя есть, и мечтай о большем. Никогда не нужно строить иллюзий – мы начинаем в них верить слишком быстро, а отказываемся от них слишком медленно и болезненно. А жизнь при этом идет, убегает… Все быстрее и быстрее. Цени то, что есть. Оно неповторимо.

Богатырь горько поддакнул и тряхнул всклокоченной шевелюрой.

– Молодец, ты, Эдик! Умеешь ценить текущий момент! А я когда-то пытался, да только после этих сиюминутных удовольствий оставалось лишь похмелье и привкус недосказанности… Не, мне важен смысл! Хочу великой цели! Хочу умереть как Икар! Двигаться к чему-то большому и горящему, покуда оно меня окончательно не погубит!

В этот момент дверь клуба распахнулась, и на пороге показалась тщедушная фигура «Эйнштейна». Физик обвел окружающую действительность смиренно-бессмысленным взглядом и закурил.

– Что, Альберт, устал от людишек? – ехидно бросил ему Ковальский.

– Увы, что поделать. От всего устаешь. А от человека и подавно. Он – существо двуличное и непредсказуемое. Взять того же Иуду – не успел поцеловать, а уже предал…

 
                                       * * *
 

Ковальский побрел по темному московскому переулку. Клуб «Реинкарнация» скрылся за поворотом, а вместе с ним и все его обитатели. В голове журналиста по-прежнему витали, словно призраки, образы и Ракитова, и Карабаскина-Эйнштейна, и рязанского паренька. В каждом из них было что-то отчаянное, но в то же время и очень ему близкое. Поразмыслив, Ковальский понял, что в них его поразило больше всего.

Они не претворялись, они были подлинными людьми.

Рома от неожиданности остановился, чтобы собраться с мыслями.

«Но ведь не только они подлинные, таких очень много, они постоянно окружают меня… Хотя… Откуда я знаю, что все они подлинные? Может, я так считаю по инерции, а на самом деле они мне абсолютно чужды?»

У Романа от такого предположения по телу пробежала холодная дрожь. До сегодняшнего дня он не задавался таким вопросом.

«Почему? Потому что не с кем было сравнивать? Значит, в этом клубе действительно есть что-то такое, что намертво отразилось в сердце и заставляет пересматривать весь окружающий мир???»

Вдруг он увидел хрупкую тень, которая, точно так же, как и вчера, выплыла из-за угла параллельной улицы. Когда тень проносилась мимо фонарного столба, Ковальский разглядел силуэт женщины с огненно-рыжими волосами.

– Забавно, точь-в-точь как знаменитая любовница Мунка! – прошептал он себе под нос. Женщина действительно напоминала Туллу Ларсен – натурщицу и любовницу знаменитого живописца, причинившую ему много боли и из-за выстрела которой он чуть не погиб.

Только сейчас Роман вспомнил, что забыл зайти к Савелию и снять грим – он так и шел с наклеенными усами и старомодной прической.

– Значит… та женщина была Забелой-Врубель? – сообразил он, вспоминая вчерашний день, неприятный инцидент на улице и встречу с Ракитовым. – А ведь и правда, там угадывались ее черты… Музы гения! А я влез, идиот, все разрушил!

Женщина с рыжими волосами немного сбавила ход и испуганно оглянулась на Ковальского.

– Может, если не повезло ему, то повезет мне? – мелькнула мысль у Романа. – Мы же с ним очень похожи… А тут темно и опасно… Надо бы проводить! Хотя бы проводить… Хотя бы…

Ноги Ковальского сами направились на противоположную сторону переулка. Рыжеволосая незнакомка ускорила шаг. Казалось, что она не нуждается в сопровождении. Но Романа уже это не смущало. Увидев, что добыча ускользает, он стремительно бросился за ней, оглашая мрачный переулок исступленным голосом:

– Подождите! Я хочу вас проводить! Мне нужно с вами поговорить! Именно вас я искал так долго! Тулла! Туллааа!!…

Глава 4

– Интересно! И что же случится дальше, он догонит ее? – услышал за своей спиной Енисеев.

Татьяна стояла чуть поодаль и дочитывала последние строчки. Сева настолько увлекся «реинкарнацией», что совершенно не почувствовал, как кто-то пристально следит за его творением.

– Давно ты тут? – сердито поинтересовался муж.

– Нет, несколько минут! Не парься, твой шедевр сохранил налет тайны, я ничего не успела понять!

И Таня расположилась на диване, напротив писателя, и стала расстегивать офисную блузку нежно-розового оттенка. Она только что вернулась с работы и еще не успела переодеться. В этот момент Енисеев понял, что день уже подходил к концу, а он так ничего и не поел.

– Целый день печатал, барсучок? И даже не перекусил? – за семь лет совместной жизни Татьяна практически научилась читать мысли мужа и видеть его насквозь. Иногда Енисеева это раздражало, иногда – восхищало, убеждая его снова и снова в том, что брак – это проверка Всевышним человека на честность.

– Да, некогда было… – потупив усталые раскрасневшиеся глаза, признался Сева.

– Видно по тебе! Муза укусила? – добродушно улыбнулась Таня. – Все грезишь об иных мирах, как грустные и нищие поэты прошлого?

– Не такие уж и нищие! – обиделся за своих авторитетов Всеволод. – Многие из тех, кто мыслит планетарно, богаче олигархов. Просто богатство выражается не в материальном барахле.

– Ясненько-ясненько, – с той же милой улыбкой закивала Таня, и ее каштановые волосы небрежно спали ей на лоб. – Где уж нам понять, банковским сотрудникам, каков он – нематериальный мир!

И она залилась ироничным смехом. Сева пренебрежительно усмехнулся в ответ и поднялся со стула.

– Эх, Танюша, пойми! Чем больше мы размениваемся на бытовые мелочи, на меркантильные марафоны за ненужными, по сути, вещами, тем сильнее мы упускаем главное! Мы не понимаем, зачем каждый из нас пришел в этот мир, что он принесет в него. А ведь это – самая интересная загадка, ответ на которую некоторые ищут целую жизнь!

– А ты уверен, что все хотят искать на нее ответ? Может, кто-то просто наслаждается тем, что видит именно сейчас? Так ли оно нужно, это самокопание?

Енисеев пожал плечами.

– Мне сложно понять тех, кому оно не нужно. Что может быть ярче, чем раскрывать собственный потенциал.

– Ну что ж, раскрывай, барсучок! Ты, по крайней мере, его чувствуешь! Твой рассказ об этом будет? Который ты только что писал?

– Да, и об этом тоже. Но он уже закончен – не люблю излишнюю предсказуемость. Мои герои сказали все, что собирались сказать. Дальше пусть живут своей, независимой жизнью.

– Что ж, ты автор – тебе решать! – Татьяна посмотрела в окно и немного помрачнела. – Боюсь, очень мало людей, которые, как ты, способны в период этой жуткой эпидемии полностью погрузиться в себя. Слышал, собираются объявить всеобщий городской карантин? Придется торчать дома и арендовать собаку у соседей, чтобы прогуляться по улице. Меня, кстати, отпустили из офиса – с завтрашнего дня наш отдел переходит на удаленную работу.

– Здорово. А мне надо появиться на работе на следующей неделе. До этого – свободный график! Жаль, что творческий порыв нельзя запрограммировать до воскресенья. Столько свободно времени сейчас…

– Рада за тебя! А я, наоборот, не могу собраться с мыслями. Ощущаю в этой эпидемии что-то жуткое, инфернальное… Будто наказание за что-то всем нам…

Таня подошла к стене, на которой висела необычная карта мира. В центре ее располагались не Испания с Великобританией, как обычно, а… Австралия. Именно к ней сводился взгляд, только материк был перевернут, а вместе с ним – и остальные континенты. Как две остроносые горные вершины, поднимались вверх Африка и Южная Америка, над которыми нависала Антарктида. При этом Россия и Канада были приплюснуты к югу Земли, поэтому даже визуально их территория казалась в разы меньше, чем была на самом деле. Этот необычный экземпляр Енисеев приобрел в Сиднее, когда находился там по работе. До сих пор карта вызывала в нем и его жене приятную ностальгию, возвращая в мир тишины «голубых гор», эвкалиптовых тропинок и бурного бодрящего Тасманова моря.

– Эх… Сейчас закроют границы, и мы больше никогда туда не попадем… – прошептала Таня, тоскливо глядя большими карими глазами в центр карты.

– Попадем, обещаю! Болезни – временно, а путешествия – пока мы живы! – обнял ее Енисеев и игриво подмигнул.

Жена облегченно выдохнула, подмигнула в ответ и пошла на кухню.

– Пойдем фунчозу поедим, енотище мое, барсуковидное! Креветки и лапша готовы, порадуем желудок!

Енисеев усмехнулся, в очередной раз поражаясь изобретательности жены на разные странные прозвища. Потом, вслед за ней, бросил взгляд на Австралию.

– Да… Насколько далеки мы, русские, и ментально и географически от нее, а все же тянет… Интересно, почему? От чего мы бежим? И куда?..

Всеволод закрыл глаза и вспомнил давнюю поездку на «зеленый» континент. Она вполне могла послужить ему отправной точкой для нового литературного погружения – в столь полюбившуюся ему лагуну человеческих отношений.

Под сенью жакаранды

Речка Хоуксбери в этот ясный солнечный день казалась настоящим чудом природы. Хотя она не выделялась ни размерами, ни героической историей, у нее было нечто большее – способность дарить эмоциональное наслаждение. На борту небольшого белоснежного катера, рассекающего искристую речную гладь, Урсула любовалась проплывающими мимо зарослями экзотических деревьев и современными особнячками, умело и органично втиснутыми в богатую местную флору. Несмотря на ноябрь, на Урсуле были только легкая белоснежная футболка и короткие джинсовые шорты. В южном полушарии уже наступило настоящее лето.

«Все же классно, когда в ноябре принимаешь солнечные ванны! – радовалась в душе Урсула, убирая со лба развевающиеся на ветру золотистые волосы. – Уже столько лет здесь живу, а все никак не могу отучить себя от сравнений. Пока там слякоть и депрессия, тут – природа и желание жить как можно дольше!»

Сегодня она насладилась австралийской природой в полном объеме – долго гуляла по национальному парку Ку-ринг-гай Чейз, затем целый час сидела на краю утеса, любовалась на Тасманово море и выступающий вдали полуостров Барринджой, который тянулся узкой длинной полосой с пляжами и лодками, а оканчивался огромной полукруглой скалой, утопающей в зелени и напоминающей издали гигантского сказочного кита. Вершину скалы венчал старинный каменный маяк девятнадцатого века. Урсула любила эти места за их первозданность и бескрайние пейзажи. То, что в парке находилось множество наскальных рисунков аборигенов, населявшие эти места десятки тысяч лет назад, только добавляли ему колорита и легкого оттенка мистичности. Даже змеи не отпугивали Урсулу, хотя она за все годы видела здесь только одну, пересекавшую тропинку далеко впереди нее.

– Сегодня здесь так прекрасно, Назар! Тебе нравится? – развернулась Урсула к своему спутнику.

Смуглый коренастый мужчина, стоящий у руля арендованного катера, натянуто улыбнулся. Он был далек от сантиментов, к тому же очень хотел курить. Но Урсула ненавидела табачный дым, поэтому мужчина дал себе слово воздержаться до тех пор, пока не доставит жену своего босса обратно в особняк.

– Ну же, Назар! Улыбнись по-настоящему! Не думай, что функция охранника – все время ходить с каменной рожей. Дай волю эмоциям!

– Даю-даю, – пробухтел охранник и расстегнул воротник рубашки, чтобы легче дышалось. Даже здесь, посреди реки под южным палящим солнцем, он был одет в черные брюки и белоснежную сорочку с блестящими погонами.

– Эх, суровый казачок! – иронично хмыкнула Урсула, отвернулась и закрыла глаза, подставляя лицо приятным лучам.

Речка Хоуксбери сделала поворот, и катер проплыл мимо отвесной скалы. В ее углу пристальный взор мог различить отпечаток ладони, обведенный яркой бордовой краской. Местные гиды утверждали, что это одно из аборигенских «приветствий» потомкам, насчитывавшее тысячи лет.

– Как ты думаешь, Назар, аборигены могли радоваться солнцу и теплу, как мы сейчас? Или они на такое неспособны?

– Способны, хотя я бы на их месте больше радовался стейку из кенгурятины, – ответил Назар и незаметно сплюнул в воду.

– Вот такая вся наша жизнь! Вместо наслаждений – поиск пропитания и борьба за власть! – тяжело вздохнула Урсула. – Смотри, какой милый самолет!

Катер проплывал мимо частной двухэтажной виллы, выходящей прямо к реке. У берега, покачиваясь и сверкая на солнце, стоял маленький красный гидросамолет.

– Вот бы тут жить! – мечтательно произнесла блондинка. – На реке, с собственным пирсом!

– У вас тоже дом хороший, грех завидовать! – вернул ее на землю укоризненный тон Назара.

– Неуютный он. Не радует душу. – сказала Урсула и задумалась, глядя вперед, на умиротворяющее, чуть волнистое аквамариновое одеяло реки.

Охранник закатил глаза, давая понять, что женщине угодить невозможно ни при каких обстоятельствах. Сам он, потомок бедной эмигрантской семьи, и мечтать не мог о таком доме, в котором проживала Урсула, а потому ее печальные вздохи воспринимал лишь как издержки избалованности и незнания реальной жизни.

Неожиданно Урсула подалась вперед, ахнула и указала Назару пальцем.

– Смотри! Какая прелесть! Они уже зацвели!

За очередным поворотом Хоуксбери прямо у воды раскачивалось дерево, похоже на гигантскую сирень. На фоне остального, хотя и красочного пейзажа, эти раскидистые ветви, покрытые фиолетовыми цветками, казались чем-то инопланетным и завораживающим.

Дерево именовалась «Жакаранда», что в переводе с гуарани, языка южноамериканских индейцев, означало «душистое». Действительно, его цветки источали легкий приятных запах. В Австралию семена жакаранды были завезены из Бразилии. На «зеленом» континенте не возникло сиреневых лесов, лишь отдельные вкрапления этих «пришельцев» встречались среди эвкалиптов и прочих австралийских деревьев и кустарников. Но именно эти вкрапления и придавали жакаранде изысканность и неповторимость.

Цветение удивительного дерева длилось очень коротко – всего лишь один весенний месяц (в австралийском случае – ноябрь). Потом листки постепенно осыпались, и вместо огромной сирени оставался лишь тонкий фиолетовый ковер под ногами.

– Красота! – восхищенно прошептала Урсула. – Именно за это я люблю австралийскую весну!

Катер подошел поближе, и Урсула сделала селфи на фоне сиреневых ветвей. Затем она принюхалась к цветочному аромату, окинула взглядом берега и дала команду Назару, чтобы тот возвращался к пристани.

Блондинка знала, что ее подопечному предстоит сегодня вечером встреча с одним человеком, поэтому не хотела заставлять его нервничать и превышать скорость по дороге к дому, расположенному посреди «голубых гор».

 
                                        * * *
 

Железнодорожная станция городка Катумба не представляла из себя ничего примечательного – чистая, лаконичная и удобная, как и большинство других станций континента. Сам городок также не изобиловал достопримечательностями – его рассекала вдоль единственная широкая улица, вдоль которой вереницей выстроились небольшие коттежди для сдачи в наем, несколько мини-отелей, ресторанчиков и сувенирных магазинов. Зато в конце улицы открывался один из самых завораживающих видов Австралии, ради которого в Катумбу стекались тысячи туристов. С высокой смотровой площадки открывался вид на «голубые горы» – самый знаменитый горный массив континента. Такое название горы получили за едва заметную сизую дымку, обволакивающую бескрайние просторы этого массива. Ее происхождение до сих пор вызывает толки, однако большинство ученых сошлось во мнении, что «голубой оттенок» связан с испарениями, выделяемыми эвкалиптовыми листьями. Как бы то ни было, мало кто из приезжавших сюда задавался этим вопросом – они просто гуляли по горным тропам, любовались просторами и дышали полной грудью.

Воздух тут действительно был живителен для легких. Сергей Денилье сразу почувствовал это, едва сойдя на перрон. Даже в Сиднее, где он остановился в отеле и успел немного пройтись вдоль побережья, атмосфера была не такой освежающей – сказывалась засилье машин и воздействие жары на асфальт. Тут же, вдали от мегаполиса, он будто оказался в санатории посреди леса.

Отдышавшись, Денилье пошел к выходу со станции. Остальные пассажиры уже разошлись, поэтому на парковке у станции одиноко прохаживался только один человек – смуглый мужчина в белой рубашке со столь нетипичными для окружающей обстановки погонами.

Тот оглядел гостя с деловым портфелем, по-военному приблизился к нему и резко представился:

– Рад вас видеть! Я – Назар. А вы к господину Севрюгину, не так ли?

– Все верно! – боязливо кивнул Сергей, не ожидая увидеть среди неторопливых и незамысловато одетых австралийцев человека с армейской выправкой и в белоснежной, хорошо отглаженной рубашке.

– Пройдем к машине! – указал Назар на припаркованный рядом внедорожник. – Нам полчаса езды до дома Ростислава Олеговича.

Сергей расслабился и пошел за провожатым. Они проехали через Катумбу, мимо цветочных клумб и тихих коттеджей. Через ветровое стекло Сергей разглядел группу туристов, а за ними – причудливый силуэт горы с несколькими конусообразными вершинами, которые получили название «Три сестры». Затем эвкалипты вдоль дороги заслонили бескрайний пейзаж, и автомобиль устремился вперед, по извилистой дороге, покрытой идеально ровным асфальтом.

Денилье родился и жил в Париже, в семье выходцев из Российской империи. Несмотря на то, что предки Сергея не имели никакого отношения к русскому искусству, они были его горячими поклонниками. Любовь к русской культуре привилась и юному Сереже. Даже когда он выучился на экономиста и поступил работать в одну из крупных парижских финансовых компаний, он не забросил свое детское увлечение и старался всеми силами участвовать в проектах, посвященных искусству своих предков.

Однажды коллега, вернувшийся из французского торгового представительства в Австралии, рассказ ему о странном, но богатом русском меценате Севрюгине, который разбогател на угольных шахтах, а последние годы жил уединенно в собственном доме посреди «голубых гор». Денилье загорелся идеей организовать самостоятельную выставку русских картин, причем перспектива ее в Сиднее – городе, столько далеком и от России, и от Франции – нравилась ему своей новизной. Он знал парижских коллекционеров, владеющих уникальными полотнами, и понимал, что бюрократическая волокита с организацией такой выставки в России может отпугнуть их. К тому же это было весьма тривиально, так как многие полотна художников, эмигрировавших во Францию, и так представлены в России в многоженстве музеев. Для Австралии же это было диковинкой, что могло ускорить прохождение бумажных формальностей. Нужен был лишь надежный спонсор на «зеленом» континенте – тот, кто своим авторитетом и энтузиазмом поможет протолкнуть эту идею в австралийских общественно-политических кругах, а заодно окажет финансовую помощь в аренде помещения и организации рекламы. Единственным человеком, на которого мог рассчитывать Сергей, оказался Севрюгин. Денилье отправил ему частное письмо и вскоре получил ответ от жены мецената, Урсулы, с согласием на встречу. Проделав огромный путь, Сергей ощущал с облегчением, что через полчаса он достигнет своей цели и, возможно, договорится о проведении самого важного события в своей жизни.

– А вы здесь давно живете? – поинтересовался у Назара Денилье, чтобы его разговорить и заодно раздобыть побольше сведений о Севрюгине.

– Давно. С самого рождения! – послышалось в ответ.

Назар не оказался удачным собеседником.

– А что за погоны у вас? Где служите? – не сдавался Сергей.

– Я – потомок казачьей династии! – с помпой ответил Назар. – А погоны – дань уважения полку, где служили предки. Приалтайский казачий батальон. Слыхали?

– К сожалению, нет. – смущенно сказал гость.

– Ясно. Их мало было, коммунисты разбили, пришлось эмигрировать. Сначала в Харбин, потом сюда. Но память сохранили. Мы и сейчас России служим, хоть и живем черти где. Слава Богу, что наша держава очистилась от коммунистической заразы и вновь вернулась к православию, с истокам русской культуры.

Таких пламенных речей Денилье не слышал даже в России, когда оказался на сьезде исследователей русского зарубежья. От Назара чересчур веяло решимостью и бескомпромиссностью, которая не встречалось в рядах русской интеллигенции.

– Так вы православный? – уточнил Сергей.

– А то! За веру и отчизну, е-мое! У нас и храм православный есть, свожу потом, если погостить останешься.

– А России каким образом служите?

– А каким придется. Сейчас, правда, работаю на Ростислава Олеговича, а то мне официально трудоустроиться не дают. Морду набил в свое время одному козлу, который про Россию всякую провокацию вякал, а местные власти и взбеленились. Не любят нас, патриотов. А Севрюгин – самый большой патриот, у него действительно душа за родину болит, сам увидишь. Тяжело ему тут, как… этому… Аристотелю среди дебилов. Вот!

– Надо же. А мне казалось, что тут, в Австралии, все в мире и дружбе живут. Вдали от мировых конфликтов, междоусобиц, политики…

– Так то оно так… Да только трусливые они! Американские шестерки, как им велят, так и делают. А Севрюгин противостоит, как воин в поле. Да и чего с местных взять! – махнул рукой Назар. – Австралопитеки! Даже водку пить не умеют.

Дорожка петляла между эвкалиптовых рощ, пока не выехала на равнину, покрытую редкими холмами, на которых, встревоженные шумом мотора, стояли, как вкопанные, кенгуру, прижимая короткие неуклюжие лапы к сумкам на животе. Вскоре из-за очередного холма показались каменные ворота, за ними поблескивала черепичная крыша большого особняка Внедорожник направился прямо к нему. Денилье, наконец, достиг цели своего путешествия.

 
                                       * * *
 

Ростислав Севрюгин с самого утра пребывал в скверном настроении. Иногда, без всякой видимой причины, он начинал испытывать сильное душевное одиночество. Внешне этот человек производил грозное и могущественное впечатление – высокий рост, огромные ладони, волевой подбородок, кустистые как у совы брови… Но внутри его переполнял целый калейдоскоп различных эмоций. Сегодня, проснувшись, он почувствовал в глубине своего могучего тела щемящее чувство какой-то особой безысходности… на которую ничто не могло повлиять. Даже его большие финансовые возможности.

Ростислав Олегович, как и большинство русских австралийцев, в юности никогда не думал, что поселится именно здесь. Если Париж, Лондон или Нью-Йорк уже много десятилетий ассоциируются с «островками свободы», на которые русский человек может сбежать от жестоких режимов и всевидящих спецслужб, то Сидней – скорее с «островком экзотики», на который приезжают только ради новых впечатлений и невиданной природы. Но у Севрюгина все сложилось иначе. Его отец, ярый коммунист и влиятельный партийный работник, после распада Советского Союза не смог жить в появившейся на его обломках стране и перестал считать Россию своей родиной. «Мы создавали великую империю, а от нее остался только жалкий и ущербный осколок!» – в сердцах повторял он, когда за семейным столом речь заходила о политике. Не предупредив никого из своих близких, отец Севрюгина вышел на связь со своим двоюродным братом, проживавшим в Австралии. Разумеется, факт существования такого родственника он, как добропорядочный коммунист, умудрялся все эти годы скрывать, даже от жены и сына. Двоюродный брат по фамилии Белянский был рад получить весточку он дальнего, но все же родственника, поэтому пригласил к себе в гости всю семью Севрюгиных. Сложно понять, что побудило родителей Ростислава остаться в Австралии навсегда – «пьяный воздух» капитализма или смертельная обида на СССР и крушение социалистических идеалов. Как бы то ни было, они прижились на новом месте, как и миллионы других переселенцев, прибывших на земли эвкалиптов и кенгуру ради лучшей жизни.

Ростислав же не только смог обрести здесь вторую родину, но и сколотить солидный капитал на угольных месторождениях. К тридцати пяти годам у него уже были дорогой каменный особняк посреди горных пейзажей, непререкаемый авторитет в местной русскоязычной диаспоре и красавица-жена Урсула, приехавшая когда-то в Сидней, как и Ростислав, из бывшего СССР и без серьезных планов на будущее.

Все было хорошо до тех пор, пока в Севрюгине на стали проявляться черты его отца – человека, умершего с ощущением, что судьба показала ему гигантский экзистенциальный кукиш.

Ростислав медленно поднялся с кровати, оделся и направился в гостиную. Несмотря на теплую погоду, стены дома выглядели мрачно и создавали ощущения холода. Севрюгин поежился, закутался в шелковый халат и ускорил шаг. Он прошел по коридору, увешанному картинами на сюжеты, которые напоминали ему о родных краях из детства. Здесь были и березовая роща, и покосившиеся особнячки, и разливы Оки, и зимняя дорога с одиноким усталым путником вдалеке. Ростислав не посещал Россию очень давно и не брал в руки снежный ком много лет, но именно эти пейзажи ему обычно поднимали настроение. Сегодня же они только усилили ощущение одиночества и отчуждения.