Текст книги "Спутники Волкодава"

Залитая солнцем площадь была небольшой, но, пожалуй, самой красочной и необычной из всех виденных Эврихом раньше. Весь центр ее был заставлен каменными прямоугольниками, в каждом из которых находилось по девять круглых, похожих на соты ячеек, радующих глаз всеми цветами радуги.

– В этих чашах разводят квасцы и красители, – сообщил Хрис и, помахав кому-то из суетившихся на краю площади людей, неожиданно заторопился. – Ты пока поглазей по сторонам, но с этого места ни на шаг, а я сговорюсь по поводу товара.

Проводив Странника взглядом, Эврих вновь уставился на заполненные яркими растворами ячейки. Размеры их не превышали четырех локтей и едва ли не в каждой мокли кожи, которые мяли и время от времени переворачивали длинными палками загорелые красильщики, одетые в заскорузлые фартуки. Большинство ячеек занимали растворы с различными оттенками коричневой краски, но и других красителей – черных, желтых, красных и даже белых – было великое множество. Изнутри круглые ячейки покрывали глазурованные, не впитывающие краску плитки, зато узкие проходы между каменными прямоугольниками были заляпаны цветными растворами столь густо, что в глазах рябило. Способствовали этому и установленные по краям площади деревянные рамы, на которые были натянуты подсыхающие кожи. Окрашенные заготовки сушились на стенах и плоских кровлях окружающих площадь домов, и зрелище это, по мнению Эвриха, стоило смрада, стоящего над всем этим праздничным многоцветием.

Вскоре, однако, юноша начал чувствовать, что, несмотря на душистые катыши в ноздрях, желудок у него подступает к горлу. А ведь ворочавшие кожи люди не имели, как он видел, даже такой защиты! От удивительно ядовитых запахов у него слезились глаза, а им хоть бы что: улыбаются, переговариваются между собой, как ни в чем не бывало! Он бы тут и дня не выдержал, а они работают из года в год, причем не только рабы, но и свободные люди!

Из всего, что Эврих знал о Нижнем мире, больше всего поражало и возмущало его распространенное здесь повсеместно рабство, о котором в Верхней Аррантиаде, понятное дело, и слыхом не слыхивали. В сознании его до сих пор не укладывалось, как один человек может владеть другим, и тем не менее рабов тут имел даже Верцел, о котором сам Хрис говорил только хорошее. В один из вечеров, когда хозяин приютившего их дома разговорился с Эврихом, почти не встававшим тогда с постели, юноша попытался понять его обоснование рабства, но, как это ни странно, понимать оказалось совершенно нечего. Верцел просто не думал о несправедливости и противоестественности рабства, как не задумывался о том, почему солнце и луна всходят и заходят в урочные часы. И сколько Эврих ни старался, не сумел объяснить хлебосольному хозяину всю бесчеловечность рабства. Внимательно и сочувственно выслушав юношу, тот лишь снисходительно покачал головой, не потрудившись что-либо возразить. Словно имел дело с умалишенным или неразумным дитятей.

Эврих поморщился, кляня себя за то, что не смог ясно и убедительно объяснить самой простой вещи. Хрис, правда, тоже не сумел поколебать убеждений Верцела, но едва ли это могло служить оправданием юноше. Кстати, Хрис говорил, что при случае намерен показать Эвриху настоящий невольничий рынок, прозванный в Аланиоле Дурным. Зачем ему это понадобилось, он не объяснял, но, верно, что-то ему там понадобилось – у Странника везде находились какие-то дела. Возможно, впрочем, он посещал только нужные места, но тогда выходило, что таких было чрезвычайно много…

– Отлично, тут я все уладил, товар доставят прямо к Верцелу, – сообщил Хрис, выныривая из-за ближайшей рамы с растянутыми на ней заготовками красной кожи. – Я не позвал тебя с собой, потому как дело проворачивал не совсем законное и лишние свидетели могли не понравиться продавцу. Но ежели б я решился закупать кожи через цех Красильщиков, пришлось бы сюда еще раза три-четыре приходить, а я от этих ароматов дурею, как от невыстоянной бражки. Пошли-ка отсюда поскорее, я гляжу, ты тоже с лица спал. Хотя, должен предупредить, зрелище, которое тебе предстоит увидеть, будет похуже этих запахов, ибо путь наш лежит на Дурной рынок.

– Хрис, а зачем нам туда идти? Ты ведь рабов покупать не собираешься? – озабоченно спросил Эврих, пробираясь вслед за товарищем по краю площади к устью одной из впадавших в нее улочек. – Или, если тебе так уж надо там с кем-то словечком перемолвиться, может, ты туда без меня сходишь?

– Ни в коем случае. Без тебя никак нельзя. Я тебе, помнится, обещал открыть секрет, коим я совесть свою после всяких неприятных происшествий лечу? Так вот на Дурном рынке это делать лучше всего.

– Погоди-ка, я, кажется, начинаю догадываться. Ты что же, покупаешь там рабов, а потом отпускаешь их на волю?

– Почти угадал. Только не рабов, а раба, не столь уж я богат. Кроме того, просто так отпустить на волю раба нельзя, ни к чему хорошему это не приведет – он же с голоду помереть может. Его, понимаешь ли, потом еще и пристроить каким-то образом надо, а это самое трудное. И еще: я же, как-никак, торговец и, стало быть, даже совесть свою тотошкая, о пользе дела забывать не могу.

– Что-то я тебя не понимаю, – подозрительно прищурился Эврих. – Чем больше на тебя смотрю, тем сильнее твоему хитроумию дивлюсь: как это у тебя получается – и совесть лечить, и выгоду с того получать?

– Сейчас объясню. Ты думаешь, Верцел обрадуется, если мы ему раба приведем и скажем: возьми его в работники, хотя бы за кров и харчи? Ничуть не бывало! У него людей и без того хватает, и лишние руки, а особливо рот, ему ни к чему. А другим и подавно. Так?

– Ну, допустим.

– Значит, если мы раба купим и отпустим, есть у него два пути: воровать или милостыню клянчить. А таких тут – ты заметил? – и без того пруд пруди. Девка еще телом своим торговать может, если оно не слишком поношенное и вид имеет. Но это, как говорится, к слову. – Хрис выбил из носа травяные катыши и с облегчением вздохнул. – Итак, если земли у отпущенного тобой раба нет, руки его никому не нужны и пристроить его нам совершенно некуда, остается только взять его с собой в Мономатану, верно? И разумно будет, согласись, выбрать раба, который родом оттуда, куда мы плывем. Он там скорее приживется, а может, родичей или друзей отыщет.

– Правильно. Но выгоды я пока что во всем этом никакой не вижу.

– Про места тамошние он нам расскажет? Языку местному или диалекту хоть чуть-чуть обучит? Чем не выгода? Да мало ли что полезного можно услышать, если у человека охота говорить про родные места появится! Желательно, конечно, чтобы человек этот был женщиной, им и в неволе хуже приходится, и удрать труднее, и разговорить их проще. Вот только денег, как всегда, в обрез, и разные из-за того неприятности случаются. Купил я как-то раз старуху одну – ну так заболтала, так заговорила, что, стоит вспомнить, – до сих пор звон в ушах стоит!

Эврих покосился на товарища, вновь и вновь поражаясь, как ловко тот все расставляет по полочкам и как складно у него все получается. Не зря и в родном городке все в нем души не чают, и в других местах знакомцев не счесть, и Верцел к нему, как к сыну родному, относится. А дочка Верцела так и вовсе с раскрытым ртом, как пророка слушает, глазами ест, хотя и старается виду не показать. При воспоминании о Вивилане, с первого дня знакомства предложившей звать ее просто Ви, юноша насупился и закусил губу. Девчонка, слов нет, хорошенькая, но чтобы он после предательства Элары еще хоть одной, хоть на вот столечко доверился? Да ни в жизнь – как Павилий говорит.

7

Плеск волн за бортом навевал дремоту, «Перст Божий», подгоняемый попутным ветром, резво бежал вперед, и гребцы, убрав весла, собрались под мачтой, чтобы поболтать и послушать пение Артола, знавшего такую пропасть песен и баллад, что их должно было хватить до Мономатанского побережья и еще остаться на обратную дорогу. Никто из команды не сомневался, что, если понадобится, Артол и сам сложит недурную балладу об их плавании или о том, что могло бы с ними случиться, но по милости Богов-Близнецов не произошло. В этот раз к гребцам присоединились и боцман, и капитан, и трое жрецов – плавание было долгим и не изобиловало событиями, так что песни Артола хоть как-то скрашивали жизнь истомившихся людей. Портов на западном побережье Аррантиады было не много, и значительную часть времени команда проводила на борту корабля, подолгу вспоминая, как славно удалось повеселиться на суше.

Бурное зимнее море сильно потрепало "Перст Божий", и остановки в портах, где Агеробарб, Хономер и Тразий Пэт проверяли по поручению Гистунгура состояние дел в местных обителях Учеников Близнецов, использовались капитаном Манисой для ремонта судна и замены изорванного штормами такелажа. Команда трудилась в поте лица от рассвета до заката, ухитряясь при этом еженощно наливаться местным вином и учинять всяческие непотребства в портовых тавернах. Воспоминания об этих золотых деньках служили неизменной темой бесед для четырех дюжин мореходов, но в конце концов впечатления о попойках и дебошах затирались, теряли блеск и аромат новизны, и тогда только звон четырехструнной фиолы Артола мог разогнать воцарявшуюся в душах людей скуку.

Разняв утром двух схватившихся ни с того ни с сего за ножи мореходов, брат Хономер почувствовал, что настал момент что-то предпринять, и отправился к Манисе. Опытный капитан хорошо знал своих людей и, убедившись, что в ближайшее время ветер будет попутный и самое верное средство – посадить гребцов за весла и таким образом заставить их попотеть и подрастратить силушку – применить не удастся, велел выкатить на палубу бочонок вина, совершенно неожиданно вспомнив, что у матушки его нынче день рождения, которое он, разумеется, желает честь честью отпраздновать. Предлог повеселиться был не слишком затейлив, ибо капитан, по общему мнению, скорее всего, и дату собственного-то рождения не помнил, однако содержимое бочонка принесло ожидаемый эффект, рассевшиеся под мачтой гребцы повеселели, голоса стали громче, на обветренных лицах появились улыбки, и вскоре уже Артол ударил по струнам.

Над волнами разнеслись слова непристойной песенки "Мне конь морской всего милей", при звуках которой даже на устах сумрачного обычно Агеробарба появилось некое подобие улыбки. Потом гребцы хором рванули "Мой дом кабак, а бочка мать", и перепуганные чайки, следовавшие на некотором расстоянии за "Перстом Божьим", судорожно захлопав крыльями, по-птичьи обругали развеселившихся мореходов и улетели к берегам Аррантиады. Оторвав от них взгляд, Артол громогласно возвестил, что женщины удалились и можно более никого не стесняться. Слова эти были встречены возгласами одобрения, и певец спел балладу, начинающуюся словами: "Вдова купила баклажан…" Брат Хономер был удивлен, почему паруса не покраснели от стыда, а солнце не скрылось за тучи. Тразий Пэт, спрятав лицо в ладони, смеялся до икоты, а Агеробарб, проворчав, что "любое непотребство должно все же иметь предел", собирался уже было уединиться в своей каюте, но тут капитан, желая доставить своим пассажирам удовольствие, покрутив усищи, попросил Артола исполнить что-нибудь "божественное".

Предложение заинтересовало всех собравшихся – репертуар певца был достаточно разнообразен, и про Богов он мог спеть немало весьма любопытного. Памятуя, однако, что вкусы жрецов несколько отличаются от вкусов его товарищей, он, раздумчиво трогая струны фиолы, долго не мог решить, что же ему следует исполнить, чтобы угодить всем без исключения слушателям. Гребцы начали раздраженно ворчать, боцман изрек что-то в смысле того, что плохой певец легко может превратиться в хороший корм для акул, и только Маниса, войдя в положение Артола, додумался протянуть ему наполненную до краев оловянную кружку:

– Не стесняйся, все мы здесь любим Близнецов, и что за беда, если каждый из нас возносит им хвалу за все сущее на свой лад? Уважаемые жрецы, я думаю, понимают, что песни твои сильно отличаются от их божественных гимнов, но разве служители Храма не принимают наряду с золотом и серебром счастливцев, взысканных милостью Богов, заплесневелые сиротские медяки? Что плохого в том, что каждый славит их в меру своего разумения и мастерства?

– На каком бы языке и какими бы словами ни была произнесена молитва, Близнецы услышат и поймут ее, если сказана она искренне и сердце говорящего обращено к ним! – убежденно подтвердил Тразий Пэт.

– Пой что угодно, – разрешил Агеробарб, пожимая плечами. – Лучше помянуть Близнецов и Отца их не теми словами, чем не помянуть вовсе.

Хономер лишь ободряюще улыбнулся певцу – пусть мореходы поют и слушают какие угодно песни, только бы не брались за ножи. Весной люди становятся особенно раздражительными, а путь им еще предстоит неблизкий.

– Коли так, – пробормотал Артол, опорожняя кружку, – я спою вам о том, как Смерть задумала погубить Божественных Братьев и что из этого вышло.

Он прокашлялся и, подергав струны, запел:

Смерть, старая шлюха, по свету ходила

И гадости делать людишкам любила:

Бедняга, допустим, разжился деньгами,

А Смерть – тут как тут – уж стоит за дверями;

Иль вот холостяк обзавелся женой —

Ан Смертушка к ней уж крадется с косой.

А-хой! А-хой!

И в горе бы люди всю жизнь обретались,

Когда б Близнецы за них не заступались.

То скота падеж остановят они,

То старцу продлят его скорбные дни.

Крах замыслы Смерти терпели порой,

И злобой пылала она неземной!

А-хой! А-хой!

– А-хой! А-хой! – рявкнули гребцы, и Артол, подмигнув капитану, продолжал:

Курносая, Братьев решив погубить,

Надумала их меж собою стравить,

Хоть жить и не могут они друг без друга,

Рассорит легко их красотка-подруга!

Но девки-мерзавки для цели для злой

Найти не сумела она ни одной!

А-хой! А-хой!

С Богами потешиться девушки рады,

Им даже не надо за это награды,

Но зла Близнецам ни одна не Желала,

И Смерть их напрасно к тому подбивала.

Пришлось ей прикинуться девой самой,

Чтоб Братьев пленить небывалой красой.

А-хой! А-хой!

На месте старухи весьма безобразной

Возникла девица с фигурой прекрасной:

Точеные груди вздымались, дразнили,

Широкие бедра круглились, манили,

А ноги!.. При виде красотки такой

И старец, и отрок теряли покой.

А-хой! А-хой!

– Хм! Что-то я не помню, чтобы в священных свитках упоминалось о подобном! – проворчал Агеробарб, не столько, впрочем, осуждающе, сколько заинтересованно.

На острове Толми, в пещере просторной,

Укрытой от взоров листвою узорной,

Брат первый на шкурах в дремоте почил,

Но легких шагов его звук разбудил.

Глаза он открыл, покрутил головой,

Красотку нагую узрев пред собой.

А-хой! А-хой!

Красавица юная к Богу подходит

Он глаз от нее ни на миг не отводит.

Призывно она извивается телом,

Глаза умоляют: «Будь дерзким, будь смелым!»

Тут даже не Бог и совсем не герой

Себя поведет, как любовник лихой!

А-хой! А-хой!

Сомнений не зная, Близнец увлекает

Девицу на шкуру и жарко лобзает.

Она ему вторит, сплетаются ноги —

На сладкое падки и люди, и Боги!

И Смерть, даже будучи подлой каргой,

Вкусивши любви, помягчала душой.

А-хой! А-хой!

Чему тут дивиться, коль ключик свой Бог

Вложил многократно в девичий замок?

Уставши, красотка во сне разметалась,

Бог к морю ушел. Смерть в пещере осталась.

И надо ж случиться, в то время домой

Вернулся жилища хозяин второй.

А-хой! А-хой!

Глядит он: роскошная дева пред ним

Раскинула ноги. Желаньем томим,

Склонился над нею, не веряглазам,

Устами прильнул к приоткрытым устам,

Прекрасного тела коснулся рукой…

Послышались вздохи красотки нагой:

– А-хой!.. А-хой!..

Повторяя "А-хой! А-хой!", гребцы искоса поглядывали на жрецов. Сами-то они неоднократно слыхали и более соленые истории про Богов, и сейчас их больше всего занимало, как отнесутся к тому, что поет Артол, Ученики Близнецов. Понимая это, Хономер хранил на лице доброжелательную улыбку. Тразий Пэт откровенно веселился, не задумываясь над тем, какое впечатление это произведет на окружающих. Агеробарб в задумчивости теребил нижнюю губу.

На празднествах в честь Близнецов распевались подчас такие скабрезные песни о похождениях Богов, что с этой ни в какое сравнение не шли, и Храм не только не запрещал, но и поощрял их исполнителей – великое не боится насмешек. Если почитатели Двуединых наделяли их, например, способностью оплодотворить всех женщин Тар-Айвана за одну ночь, так и пусть себе, крепче уважать будут. Однако для исполнения подобных песен существовали особые дни, когда все делалось шиворот-навыворот, а петь их в обычное время…

Будучи человеком аскетического склада, Агеробарб считал всякое опошление и глумление над Богами делом наказуемым, и эти кое-как срифмованные строфы не вызывали у него ничего, кроме гадливости и раздражения, проявлять которые он, впрочем, считал в данной ситуации неуместным. Что взять с этих гребцов, которые не запоминают и не усваивают ничего, кроме похабени? Что взять с людей, по которым свет истинной веры скользит, как луч солнца по камням, не в силах проникнуть внутрь и осветить потемки их заросших паутиной невежества душ?..

Ах, знала ли Смерть иль не знала о том,

Что ложе делила с вторым Близнецом,

Но, ласок изведав его, притомилась

И, очи прикрыв, в сладкий сон погрузилась.

Тут, глядь, возвращается торной тропой

Близнец, освеженный морскою водой.

А-хой! А-хой!

Два брата сошлись и давай говорить,

Какую красотку кто смог подцепить.

Им, правду узнав, удивиться пришлось:

Ведь девку одну ублажать довелось!

И первый задумчиво молвил: "Постой,

Тут случай, похоже, совсем не простой!"

А-хой! А-хой!

Смерть тоже решила, что случай непрост,

И раз уж Богов не стащить на погост —

Смеются, а драться, увы, не желают, —

Так пусть как умеют ее ублажают!

Те рады стараться, и деве младой

Не холодно было в пещере зимой.

А-хой! А-хой!

С тех пор пролетело немало веков,

Смерть ныне живет вдалеке от Богов.

И все же, случается, дань собирая,

Влюбленных щадит, Близнецов вспоминая.

Влюбляйтесь же в холод, и в слякоть, и в зной,

Коль любите – Смерть обойдет стороной!

А-хой! А-хой!

– Недурно! – воскликнул капитан, поднимая кружку. – За Двуединых, умиротворивших Курносую!

– За Близнецов! – вторили ему гребцы, стуча кружкой о кружку.

– За Учеников, которые не раз доказывали свое умение ублажать жаждущих любви девок! – нетвердо провозгласил один из мореходов и обратился к Артолу: – Быть может, ты споешь нам что-нибудь и об их похождениях и подвигах?

– Пожалуй, как-нибудь в другой раз, – отказался певец, поймав предупреждающий взгляд Манисы. – Давайте-ка я лучше спою вам о том, как Ак-Дара попала в плен к пиратам и стала их атаманшей.

– Спой! Спой про Ак-Дару, припотешная история! – одобрительно зашумели гребцы, но тут впередсмотрящий крикнул из расположенного на вершине мачты "вороньего гнезда":

– Капитан! Беда, капитан! Справа по борту морской дракон!

– Что ты мелешь! Протри глаза! Их отродясь в этих водах не бывало! – заорал Маниса, багровея.

– Капитан, он приближается!

– О, порождение медузы! Акулий корм! Выкидыш макрели! Если это шутка, я все линьки об твою шкуру измочалю! – Изрыгая проклятья, капитан кинулся к правому борту. Гребцы повскакивали с нагретой солнцем палубы и устремились за ним.

– О каком драконе идет речь? Разве они существуют? Я всегда думал, что твари эти не что иное, как плод досужих вымыслов... – обратился Тразий Пэт к Хономеру, но тот отрицательно покачал головой.

– Мне никогда не приходилось их видеть, хотя слухи о них ходят самые разные и широко распространены среди мореходов.

– К сожалению, слухи эти не лишены оснований. Я сам разговаривал с людьми, видевшими этих ужасных чудовищ, живущих в водах, омывающих западную оконечность Мономатаны. Тамошние места – как суша, так и море – редко посещаются цивилизованными людьми, говорят, это настоящий край чудес. Пойдем взглянем, что за существо явили Боги нашим глазам, – предложил Агеробарб.

Из-за спин широкоплечих мореходов увидеть что-либо было трудно, но, прислушиваясь к их возбужденным возгласам, вглядываясь в направлении вытянутых рук, Хономер заметил сначала похожую на обрубок огромного бревна голову, потом на расстоянии локтей тридцати от нее один черный лоснящийся горб, а еще дальше – другой.

– Хватит глазеть! Живо по местам! – рявкнул капитан, и, повинуясь его командам, часть мореходов бросилась к крепящим паруса канатам, а другие поспешили занять лавки гребцов.

– Левее бери, левее, попытаемся прижаться к берегу! – вторил Манисе боцман.

Артол, сменив фиолу на барабан, ударил колотушкой по тугой коже, и гребцы разом погрузили весла в воду.

Опершись на фальшборт, Хономер некоторое время разглядывал морского дракона, то скрывавшегося, то вновь появлявшегося на поблескивавшей в солнечных лучах поверхности моря.

– По-моему, он не приближается, и я не вижу причин для паники, – повернулся он к Агеробарбу. – Да и какой вред может причинить эта тварь "Персту Божьему"?

– Он приближается, хотя и не по прямой. А что касается вреда… Тразий, не хочешь ли ты подготовиться к встрече с этим чудищем?

– Н-ну, пожалуй, я приму кое-какие меры… – пробормотал молодой маг с сомнением и вместе с Агеробарбом двинулся за своими магическими приспособлениями.

Хономер вновь устремил взгляд на дракона и вынужден был признать, что тот и впрямь приблизился к кораблю, хотя паруса были развернуты, ветер "пойман" и судно набрало такую хорошую скорость, что гребцы выбрали весла, а барабан Артола, сделав свое дело, умолк.

По команде Манисы мореходы начали вооружаться баграми, гарпунами и копьями, готовясь к битве, и по тому, с каким тщанием они выбирали оружие, жрец заключил: люди твердо уверены, что дракон непременно нападет на судно. Из выкриков и проклятий их следовало, что он приплыл от западного побережья Мономатаны – то ли течением его принесло, то ли штормом пригнало. Наслышанные о кровожадности подобных монстров, на победу мореходы не слишком рассчитывали, но намерены были дорого продать свои жизни.

Глядя на кипящие вокруг приготовления, Хономер не мог не улыбнуться. При наличии на корабле двух магов суета эта выглядела совершенно бессмысленной. Если уж им не удастся остановить дракона, то никакое оружие смертных и подавно не причинит ему значительного ущерба. Хономер не жаловал чародеев, но, в отличие от гребцов, боцмана и капитана, представлял, на что способен маг уровня Агеробарба, вооруженный своими колдовскими причиндалами, и с некоторым нетерпением ожидал начала действа, которое вот-вот должно было разыграться перед его глазами.

Дракон явно настигал судно, и Хономер вздохнул с облегчением, когда на палубе появился наконец Агеробарб, несший в руках посох и сумку. Следовавший за ним по пятам человек тащил медную пятилапую курильницу. Тразий Пэт, легкомысленно насвистывая, вышел на палубу последним и, кинув единственный взгляд на дракона, подошел к капитану. Взяв всклокоченного, донельзя взволнованного Манису под локоть, молодой маг начал ему что-то тихо втолковывать. Капитан закатил глаза, взмахнул свободной рукой, в которой был зажат широкий абордажный тесак, совершенно непригодный для грядущей схватки, и попытался стряхнуть с себя Тразия, но тот продолжал что-то настойчиво говорить, не обращая ни малейшего внимания на протесты Манисы. Видя, что от мага так просто не отвязаться, капитан зычным голосом позвал нескольких гребцов, и те полезли в трюм, чтобы доставить Тразию необходимые для волшбы предметы.

Агеробарб между тем отправился на корму, установил там курильницу, бросил в нее пышущие жаром угли, принесенные в толстостенном глиняном горшке, и, зажав посох между колен, принялся перебирать содержимое своей сумки. Не занятые парусами мореходы обступили мага, воинственно потрясая гарпунами и копьями. Хономер протолкался поближе к курильнице и стал с любопытством наблюдать, как Агеробарб выбирает нужные ему для колдовского действа мешочки и проверяет сохранность их содержимого.

– Удастся ли тебе обезвредить эту тварь, брат мой? – поинтересовался он и по тому, как затихли мореходы, понял, что вопрос этот занимал многих.

– Полагаю, что, если все пойдет, как задумано, я сумею уничтожить дракона, – ответствовал Агеробарб, высыпая на угли щепоть желтого порошка.

– Ты его хотя бы подрань, а уж мы навалимся всем скопом и забьем мерзкую гадину! – выкрикнул кто-то из гребцов.

– Лишь бы она корабль ко дну не пустила, прежде чем мы гарпуны в нее кинем! – поддержали его товарищи.

Агеробарб, сумрачно взглянув на толпящихся вокруг мореходов, ничего не ответил и высыпал на угли красный порошок.

– Брат мой, быть может, ты позволишь мне прежде попробовать отогнать этого дракона? – мягко спросил Тразий, неожиданно возникая из-за спины Агеробарба. – Думаю, я сумею убедить его не нападать на корабль, если он и правда собирается это сделать.

– Ты? – Агеробарб уставился на молодого мага, изумленно приподняв брови. – Боюсь, тебе это не удастся. А что он намерен напасть, не вызывает, по-моему, никаких сомнений.

Словно в подтверждение этих слов, огромная голова дракона взмыла над водой на невероятно длинной и толстой шее. Широкая пасть распахнулась, обнажая желтые клыки, и мореходы испустили вопль ужаса.

– Быть может, он просто желает прогнать нас из своих охотничьих угодий и потому демонстрирует свою мощь? – предположил Тразий и скомандовал стоящим за ним людям: – Делайте, как я велел.

Гребцы расступились, и четверо шедших за магом мореходов швырнули за борт копченый окорок, который закачался на волнах, поддерживаемый несколькими надутыми мехами из-под вина.

– Ты полагаешь, что для возбуждения аппетита этой твари надобно сначала поднести ему закуску? – саркастически спросил Агеробарб.

– Закуску и выпивку, – ответил Тразий, и двое замешкавшихся мореходов по мановению его руки бросили в воду полупустой бочонок с вином.

– О Предвечный и Нерожденный, образумь брата моего! – воззвал Агеробарб, простирая руки к небесам, и, повернувшись к Тразию, гневно промолвил: – Не лучшее время и место выбрал ты для потехи! Уходи и не мешай мне, пока еще в моих силах остановить этот ужас морей!

– Ужас? Да полно! Глядите, что сейчас произойдет! – Тразий махнул рукой, и все невольно уставились в указанном направлении.

Завидев качающийся на волнах окорок, дракон изогнул свою чудовищную шею и одним махом заглотил и копченую тушу, и поддерживавшие ее на плаву меха. Янтарные глаза его сверкнули, и по толпе мореходов пронесся приглушенный ропот. Молодой маг прошептал что-то неразборчивое, на окаменевшем лице его выступили скулы.

– Прекрати! Прекрати немедленно свои фокусы! Эту тварь необходимо убить, иначе она от нас не отстанет! – проскрежетал Агеробарб и начал делать пасы над курильницей.

– Смотрите, он отстает! – крикнул кто-то из гребцов.

– Да прибудет с нами милость Близнецов! – произнес Тразий, осеняя себя знаком Разделенного Круга. – На вас, Двуединые, уповаю! Вас молю, уберегите от пролития крови! Мир, созданный Предвечным, велик и обширен, места в нем хватит всем. Отец Нерожденный, ужели тесно стало под зажженным тобой солнцем людям, зверям, птицам и гадам морским?

Юноша разжал вытянутую в направлении дракона руку, и на раскрытой его ладони что-то вспыхнуло. Он вскрикнул от боли и прерывающимся голосом потребовал:

– Останови дракона! Пусть примет он то, что дается ему от чистого сердца, и уйдет в родную стихию!

Хономер увидел, как загримасничал, тряся обожженной рукой, Тразий, как дракон, проглотив бочонок, ушел в синюю глубину, и глазам своим не поверил – неужели подействовало?

Агеробарб что-то раздраженно бубнил себе под нос, мореходы, опустив копья и гарпуны, уставились на пустынные воды, ожидая, что чудовище вот-вот вновь вынырнет, но дракон не появлялся. Наконец кто то ударил древком копья о палубу и завопил истошным голосом:

– Ушел! Век бабы не иметь, ушел!

И будто сорвавшись с цепи, заорали, запричитали, завыли, заулюлюкали все столпившиеся на корме люди. Подхватив Тразия, швырнули в воздух раз, другой, третий…

– О Двуединые, возможно ли это? – пробормотал Хономер, все еще не в силах поверить увиденному. Он хорошо помнил завет Близнецов, гласивший, что грешно убивать любую тварь, но знал и то, как часто им пренебрегают в ситуациях, где выполнить его ничего не стоит. Он привык к этому, ибо при желании нетрудно найти оправдание любому проступку. Он знал также, что убить значительно легче, чем заставить одуматься и повернуть любое живое существо, и потому сознавал, что Тразий продемонстрировал магию высочайшего класса.

Больше всего, однако, поразило Хономера не мастерство этого юноши, лишний раз подтвердившее безошибочность выбора Возлюбленного Ученика Близнецов, а то, что Тразий избрал именно этот, наиболее сложный и трудоемкий способ избавиться от дракона. Обладай он сам подобным умением, чудище было бы тотчас убито. Он так же, как и Агеробарб, не колебался бы ни мгновения, а этот парень, этот юнец мыслил как-то иначе… Вероятно, этот трюк удался ему потому, что он сумел почувствовать себя драконом, понять и пожалеть этого монстра. Но как удалось ему сделать это? Как смог он одолеть соблазн безнаказанно применить магическую силу самым простым и эффектным способом? Или потому-то и дано ему обладать этой силой, что он не желал использовать ее во зло кому бы то ни было?"