Текст книги "Третья корона императора. Наполеон на острове Святой Елены"

Вот некоторые из высказываний Наполеона по этой теме, записанные Лас-Казом 4–5 декабря:

«Судьба сражения зависит от одной минуты, от одной блестящей мысли: враждующие армии продвигаются вперёд навстречу друг другу с разнообразными планами сражения, они атакуют друг друга и какое-то время сражаются; потом наступает критическая минута, вспышка блестящей мысли решает дело, и сражение завершают находившиеся в резерве самые незначительные силы».

«Император, – продолжал Лас-Каз, – говорил о сражениях при Лютцене, при Баутцене и о других. Затем, оценивая сражение при Ватерлоо, он заявил, что если бы он последовал плану обхода сил противника на его правом фланге, то легко добился бы успеха.

Маршал Ней

Он, однако, отдал предпочтение плану прорыва по центру, чтобы расколоть армию союзников на две части. Но в ходе выполнения этого плана всё становилось роковым, события порой принимали, казалось, просто нелепый характер. Тем не менее Наполеон всё же должен был одержать победу. Он, как никогда, был совершенно уверен в благоприятном исходе этого сражения и до сих пор не может объяснить себе, что же случилось.

– Мы редко, – продолжал император, – обнаруживаем сочетание в одной личности качеств, необходимых для того, чтобы быть великим полководцем. Наиболее желательно, чтобы в человеке сохранялось равновесие между его здравым смыслом и личной храбростью. Такое сочетание качеств у полководца сразу же ставит его выше общего уровня.

Что касается физического мужества, то невозможно представить себе более храбрых маршалов, чем Мюрат и Ней, но при этом они всегда отличались отсутствием здравого смысла, особенно Мюрат. Что же касается нравственной храбрости, то я редко встречал человека, обладавшего так называемой нравственной храбростью в два часа после полуночи. Я имею в виду ту храбрость, которая проявляется без всякой подготовки и которая необходима при непредвиденных обстоятельствах, в ту минуту, когда происходят неожиданные события и следует здраво принимать самые верные решения».

Затем Наполеон высказал своё мнение о некоторых генералах:

«Клебер был наделён природой огромными способностями, но был всего лишь человеком момента: он добивался славы как единственного средства получить радость в жизни, но у него не было чувства национальной привязанности, и он мог, не испытывая угрызений совести, перейти на службу любого другого государства».

Дезэ, по мнению императора, обладал равновесием качеств характера. Моро едва ли заслуживал того, чтобы быть поставленным в один ряд с лучшими генералами: природа закончила свою работу над ним значительно раньше, чем следовало; он больше обладал инстинктом, чем даром гения. В характере Ланна храбрость сначала превалировала над здравым смыслом, но и то и другое постепенно уравновесилось. Накануне своей смерти он уже был очень способным командующим армией. «Я нашёл его карликом, – заявил император, – но потерял великаном».

Все названные Наполеоном военачальники были его сослуживцами, и не всегда отношения с ними были безупречными. Иоахим Мюрат считался любимчиком императора, который возвёл сына владельца постоялого двора в маршалы, одарил Неаполитанским королевством и выдал за него одну из своих сестёр, сделав своим родственником. Чем же этот отчаянный кавалерист отблагодарил своего патрона? После провала кампании 1812 года перешёл на сторону противников Наполеона при условии сохранения за ним Неаполитанского королевства. Так что император не очень был опечален, когда до острова Святой Елены дошла весть о гибели «храбрейшего из храбрых».

Мишель Ней был сыном бочара. Великая революция подняла его до дивизионного генерала, а Наполеон до маршала. Ней прославился кавалерийскими атаками на превосходящие силы противника. Ней был абсолютно не подготовлен к роли полководца и не был способен к принятию стратегических решений. 4 апреля 1814 года он подтолкнул Наполеона к принятию решения об отречении от престола, уверив его в том, что армия отказывается подчиняться его приказам. В марте 1815 года Ней, осыпанный королевскими милостями, обещал Людовику XVIII привезти императора в Париж в железной клетке (Наполеон сбежал с острова Эльба и шёл на столицу).

Жак Луи Давид.

«Наполеон на перевале Сен-Бернар»

С Жаном Клебером судьба свела Наполеона в 1898 году в Египте. Французский писатель Эркман-Шатриан писал о нём:

«Он требовал дисциплины, зато никто так не заботился о солдатах в походе, как он, никто так не старался добыть им провиант и подлечить раненых. Когда мэры или муниципальные чиновники принимались торговаться или спорить, достаточно было появиться Клеберу, – а внешностью он напоминал весёлого льва, – достаточно было ему заговорить, как его громоподобный голос, его возмущённый и презрительный вид тотчас заставляли их умолкнуть. Он лишь посмотрит на них через плечо, прищурит свои серые глаза, – и они уже на всё согласны и раздают направо и налево билеты на постой. Пять или шесть молодых офицеров на конях всегда гарцевали вокруг него, готовые подхватить и передать любой его приказ».

В период Восточной экспедиции Клебер взял Александрию, организовал экспедицию в Сирию, взял Эль-Ариш, Газу, Яффу и Сен-Жан-д’Акр. Покидая Египет, Бонапарт наказывал Клеберу:

«Армия, которую вверяю вам, составлена вся из детей моих. Во всякое время, даже в величайших бедствиях, доказывала она любовь свою ко мне. Поддержите в ней такие чувства: вы исполните всё это из уважения и особенной дружбы, которую питаю к вам, и истинной моей привязанности к войску».

Вопреки надеждам, возлагавшимся на него, Клебер не смог удержать Египет и 24 января 1800 года заключил с англичанами и турками конвенцию, по которой обязался оставить Египет в обмен на гарантии свободного возвращения армии во Францию.

Генерал Дезе происходил из старинного дворянского рода, но революцию принял с энтузиазмом. Отличился в Восточной кампании, завоевав большую часть Верхнего Египта. В сражении при Маренго (14.06.1800), уже почти проигранном, под шквальным артиллерийским огнём повёл полки в атаку и был насмерть сражён ядром. Но его неожиданное появление сломило австрийскую армию, а кавалерийская атака генерала Келлермана завершила её разгром.

Наполеон всегда выделял Дезе среди своих сподвижников и ценил его как одного из лучших и самых перспективных полководцев Франции. Через 43 дня после его гибели последовал приказ:

«Бренные останки генерала Дезе перевезти в монастырь на гору Сен-Бернар и воздвигнуть там ему монумент.

Воздвигнуть монумент генералам Дезе и Клеберу, скончавшимся от ран в один и тот же день и час: первый – после сражения при Маренго, доставившего нам обладание всей Италией; второй – после сражения при Гелиополисе, которое снова подчинило Египет французам».

Жан Виктор Моро был сыном богатого адвоката. Он – один из активных деятелей переворота 18-го брюмера, приведшего Бонапарта к власти. Тем не менее Наполеона он не любил и был замешан в заговоре против него. Отсидев два месяца в тюрьме, получил разрешение на визу в Америку. В 1813 году по приглашению Александра I вернулся в Европу.

Моро считался главным соперником Наполеона на ратном поприще, поэтому был назначен советником при Главной квартире союзных армий. Но служил он врагам своего Отечества недолго: в сражении под Дрезденом пушечным ядром ему оторвало обе ноги, и через две недели он скончался.

В сражении под Дрезденом Наполеон взял на себя руководство артиллерийским огнём. На одной из возвышенностей он заметил группу всадников, на которую приказал направить огонь. В центре этой группы оказался Александр I, рядом – Моро; его и поразило ядро императора. Но один из лучших генералов Наполеона не остался в долгу перед ним: умирая, он посоветовал союзникам избегать прямых столкновений с гением войны, а бить поодиночке его маршалов. Совет-завещание Моро был принят к исполнению и принёс союзникам ряд побед.

Жан Ланн был пятым сыном крестьянина. Его выдвижению в военной среде способствовала революция. Он был умён, осторожен, смел и хладнокровен перед неприятелем. Наполеона изумляла быстрота развития его способностей. Ланн превосходил всех генералов французской армии в искусстве управлять на поле боя 25-тысячным корпусом. Ланн участвовал в 15 сражениях и 300 мелких схватках.

Ланн был горяч и опрометчив в своих выражениях. Даже к Наполеону обращался на «ты». Когда тот сделал ему замечание, Ланн заявил:

– Бонапарт пренебрегает дружбой. Он предаёт её. Бывший друг стремится стать господином.

До конца жизни генерала (несмотря на его успехи на военном поприще) отношения с консулом, а затем императором оставались прохладными. Тем не менее Ланн умер (15.06.1808) на руках Наполеона, и очевидцы этого говорили, что впервые видели слёзы в глазах императора.

…Собеседники поинтересовались, когда император сам находился в наибольшей опасности. Наполеон назвал сражение при Арколе (15–17.11.1796):

– Под Арколе лошадь моя была ранена выстрелом. Взбешённая раной, закусила она поводья и понеслась прямо к неприятелю. Потом бросилась в болото, где и издохла, оставив меня по уши в грязи. Я уже думал, что австрийцы снимут мне голову, которая находилась под водой и грязью. Им это легко было сделать, потому что я не мог сопротивляться. Но затруднение приблизиться ко мне и прибытие войск моих помешали им, и я спасся.

Наполеон любил войну как искусство, требующее от полководца максимального напряжения, но так и остающееся неподвластным разуму; научиться ему нельзя. «Вы думаете, что умеете воевать, раз вы прочли Жомини? – говорил он своим генералам, сотоварищам по ссылке. – Я провёл шестьдесят сражений и могу вас заверить, что ни в одном из них ничему не научился. Цезарь тоже последнюю битву воспринимал как первую».

Меттерниху, министру иностранных дел Австрийской империи, Наполеон как-то заявил:

– Миллион жизней – это пустяк для такого человека, как я!

Это была всего лишь политика, попытка устрашить своего противника. На самом деле, будучи ещё только генералом, он писал жене: «Земля покрыта мёртвыми и окровавленными людьми. Это оборотная сторона войны; душе моей больно видеть такое множество жертв». А вот его заявление, сделанное прямо на поле битвы:

– Если бы короли всего мира увидели такое зрелище, они бы меньше жаждали войн и завоеваний.

Сам Наполеон берёг солдатские жизни; они знали об этом и любили своего «маленького капрала», который не раз повторял:

– Кто не может смотреть на поле боя без слёз, тот бессмысленно потеряет убитыми много людей.

После одного крупного сражения в Италии Бонапарт проезжал по полю битвы в сопровождении трёх офицеров. Тела убитых ещё не были погребены. «В глубоком безмолвии прекрасного лунного вечера, – вспоминал император, – вдруг из-под шинели своего убитого хозяина выскочила собака. Она бросилась к нам и тут же с жалобным воем вернулась назад. Собака то лизала лицо своего хозяина, то бросалась к нам, словно моля о помощи и требуя мести. Я не знаю, в чём причина этого – то ли моё особое настроение в тот момент, а может быть, вечернее время, своеобразие места и самого сражения, – но, несомненно, ни один случай на полях сражений не произвёл на меня более глубокого впечатления. Я невольно остановился, чтобы созерцать всю эту сцену. У этого убитого, подумал я, вероятно, есть друзья в лагере или в его отряде, а он лежит здесь, покинутый всеми, за исключением своей собаки! Какой урок преподаёт нам природа через посредство этого животного! Каким странным существом является человек! И как непостижимы его восприятия: ранее, без всяких эмоций, я отдавал приказания, которые должны были решить судьбу армии, я предвидел, не роняя ни слезинки, результат исполнения данных мною приказов, из-за которых будет принесено в жертву множество моих соотечественников, а здесь я был весь взбудоражен жалобным воем собаки! Несомненно, в ту минуту моё сердце могло быть тронуто мольбой противника».

За обликом сурового воина и жёсткого политика скрывался глубоко сентиментальный человек, который в юности зачитывался романами Руссо. Кстати, один из последних дней пребывания в «Бриарах» был посвящён «Новой Элоизе» великого женевца.

– Император вызвал меня к себе в ранний час, – вспоминал Лас-Каз, – и стал читать «Новую Элоизу» Жан-Жака Руссо, часто обращая внимание на искренность, силу аргументации писателя и на элегантность стиля и выражений романа. Чтение книги продолжалось примерно два часа. Это чтение произвело на меня сильное впечатление, вызвав глубокую меланхолию – смешанное чувство нежности и печали.

«Новая Элоиза» была темой беседы и во время завтрака.

– Жан-Жак перестарался в нагнетании чувств, – заявил император. – Он нарисовал картину сумасшествия, тогда как любовь должна быть источником удовольствия, а не страдания.

После завтрака император возобновил чтение. Затем вышел в сад, где продолжил разговор:

– Действительно это произведение никого не оставляет равнодушным, оно волнует и вызывает чувство.

После обеда чтение возобновилось, и день завершился тем же, чем был начат, – чтением «Новой Элоизы». А Лас-Каз подвёл итоги этого чтения следующей тирадой:

– Мы были весьма многословны в наших высказываниях и наконец согласились с тем, что абсолютная любовь подобна идеальному счастью: оба эти состояния в равной степени нереальны, мимолётны, таинственны и необъяснимы, и что, в конце концов, любовь – это просто временное занятие для праздного человека, развлечение для воина и крах для монарха.

…Во время плавания на «Нортумберленде» Наполеону исполнилось 46 лет. Это период расцвета мужских сил, и император не был в этом исключением. Во время прогулки с Лас-Казом по владению Балькомба он не раз затрагивал щекотливую тему: любовь и женщина. Лас-Каз вспоминал:

– Во время одной из наших ночных прогулок император сказал мне, что в своей жизни он был привязан к двум женщинам, обладавшим совершенно разными характерами. Одна была страстной почитательницей искусства и олицетворением изящества, другая была сама простота и наивность, и каждая, заметил император, заслуживает самой высокой степени уважения.

Сделав это вступление, Наполеон красочно описал свои «привязанности»:

«Первая никогда, ни в одну минуту своей жизни, не переставала быть приятной и обаятельной; было невозможно обнаружить в ней что-либо неприятное. Она прибегала к любой возможности, чтобы усилить своё очарование и обаяние, присущие ей от природы, и это делалось с такой изобретательностью и умением, что следы этих действий были совершенно незаметны. Другую, наоборот, никогда нельзя было даже заподозрить в том, что она способна что-либо выиграть, прибегая к хитрости, и её хитрость была простодушной. Первая всегда избегала говорить правду, её первый ответ всегда был отрицательным; вторая была предельно откровенной и открытой, и такие приёмы, как увиливание или уловки, были ей незнакомы. Первая никогда ни о чём не просила мужа, но была кругом в долгах; вторая не стеснялась просить у мужа денег на то, чего ей хотелось, что, однако, случалось очень редко: и он всегда сразу же оплачивал покупку. Характер у обеих был мягкий и нежный, и обе были очень привязаны к своему мужу. Но уже пора догадаться, кто эти две женщины, и те, кто когда-либо видел их, безошибочно узнают в них двух императриц».

К этой характеристике своих жён Наполеон добавил, что они проявляли к нему сдержанность характера и безусловную покорность[4]4
  О Жозефине Богарне, первой жене Наполеона, и о других женщинах см. «Приложение».


[Закрыть].

…В воскресенье, 10 декабря, император со свитой перебрался в Лонгвуд. Перед отъездом попрощался с хозяином «Бриар» и вручил ему подарок – золотую шкатулку со своим вензелем. Бетси расплакалась. Наполеон утешил её:

– Вы будете навещать меня в Лонгвуде, мисс Бетси.

Стоя у окна, девочка печально смотрела, как удаляется маленький кортеж императора.

Лонгвуд-Хаус

Дорога в постоянную резиденцию. Доктор О’Мира, высланный с острова, писал 28 ноября 1818 года лордам адмиралтейства Великобритании: «Жизнь Наполеона Бонапарта будет находиться в опасности в случае дальнейшего проживания в условиях такого климата, который свойственен острову Святой Елены…»

Яркое представление о климате острова дают записки одной из постоянных жительниц острова, совершившей поездку в Лонгвуд 6 ноября 1815 года:

«Остров Святой Елены – это далеко не то место, где поездка доставит вам удовольствие. Такие ужасные дороги, такие ужасные горы, такие ужасные пропасти. Меня уверяли, что проехать придётся каких-то миль пять, но я уверена, что мне пришлось проехать все пятнадцать. За одной горой тут же следовала другая, но только ещё выше. Скалы громоздились одна на другую: я поистине верила, что оказалась в объятиях облаков. Но вот уж в чём я была абсолютно уверена, так это в том, что мне пришлось побывать один за другим в трёх различных климатах. После того как я выехала из города и всё то время, пока я добиралась до коттеджа “Браейрс”, палящий зной солнца буквально сжёг кожу на моём лице и покрыл волдырями мои губы. Воздух был настолько удушлив, что я была на грани обморока.

Затем, когда я добралась до “Дома тревоги”, проехав от коттеджа “Брайере” всего лишь полторы мили, штормовой порыв холодного ветра сорвал с моей головы шляпу куда-то в глубь “Дьявольской Чашеобразной Впадины”. Я вся сжалась от ожидания, что и я и моя лошадь последуют за шляпой, так как бедное животное едва стояло на ногах. Кое-как доехав до “Ворот Хата”, одолев примерно три четверти мили от места потери шляпы, я обнаружила, что климат снова изменился, когда густой туман, стремительно опустившийся с пика Дианы, окутал меня с ног до головы и поверг на какое-то время в кромешную тьму Неожиданно, словно по мановению волшебной палочки, этот плотный туман рассеялся, и моим глазам предстал очаровательный вид гряды зелёных гор, нависших над цветущей долиной. Я едва успела порадоваться прекрасной картине, созданной природой, как на меня хлынул проливной дождь, и пока я добиралась до ворот Лонгвуда, я успела промокнуть до нитки. Сначала я подумала, что мне несколько не повезло с погодой, но когда я спросила помогавшего мне слугу (коренного жителя острова), обычны ли здесь такие странные изменения погоды, он с удивлением посмотрел на меня и ответил, что “он ничего странного в погоде не видит, так как в этих местах погода всегда такая”.

Как только я выехала из Джеймстауна, так сразу же стала подниматься в гору и продолжала делать это почти три мили, пока не добралась до вершины первой горы. Дорога была настолько крутой, неровной и узкой, что двум лошадям едва хватало места идти рядом. Вскоре я забралась так высоко, что у меня закружилась голова, когда я взглянула вниз на окрестности города, который протянулся на некоторое расстояние вдоль узкой долины между двумя высокими чёрными скалами, лишёнными какой-либо растительности. Более того, на этих скалах нельзя было даже проследить возможность произрастания чего-либо, а в некоторых местах они выглядели так, словно вот-вот от них отвалятся огромные куски, которые попадут прямо на головы жителей города. Эта убийственно безотрадная дорога зовётся “длинной тропой”.

Я была поражена огромным количеством мышей, которые постоянно выскакивали из расщелин скал и пробегали между ног моего животного. Их поведение заставило меня опасаться, что моя лошадь начнёт спотыкаться, но она не обращала на них никакого внимания. Когда я доехала до вершины холма, под которым находился коттедж “Брайере” (временная резиденция Бонапарта), я остановилась и, обуреваемая неописуемым волнением, взглянула вниз на небольшой коттедж, в котором он проживал. Вскоре мне посчастливилось увидеть экс-императора, совершавшего прогулку в сопровождении своего секретаря графа Лас-Каза.

Коттедж “Брайере” расположен в местности, напоминающей долину, ограниченную амфитеатром скал. Это яркое пятно красоты природы и возделанного участка земли среди бескрайнего опустошения. Когда я добралась до вершины холма, возвышавшегося над коттеджем “Брайере”, то решила, что просто невозможно, чтобы я поднялась ещё выше, но, к моему величайшему изумлению, завернув за угол вершины холма, я обнаружила перед собой почти перпендикулярно возвышающийся подъём, гораздо более крутой, чем тот, который я только что осилила. Как мне объяснили, мне предстояло преодолеть ещё три горных подъёма, прежде чем я доберусь до лагеря пехотного полка в Дедвуде. Забравшись на вершину второй горы, я обернулась, чтобы бросить взгляд вниз на Джеймстаун, который с места моей остановки напомнил мне колоду карточных домиков, рассыпанных вдоль узкого ущелья. Дорога теперь стала более открытой для обозрения, но ничего похожего на деревья или на участки земли, возделанные для овощей, увидеть было нельзя. С каждой стороны дороги в глаза бросались или угрюмого вида глубокие ущелья, или, на смену им, возвышающиеся фантастически уродливые скалы.

Доехав до “Дома тревоги” (пост, с которого можно увидеть корабли, находящиеся на большом расстоянии от берега острова), я получила возможность обозревать дороги острова, прекрасную панораму океана, многие корабли, стоявшие на якоре, и сторожевые бриги, крейсировавшие вокруг острова с наветренной и с подветренной стороны. Впервые я получила возможность ясно увидеть Лонгвуд, находившийся на другой стороне “Дьявольской Чашеобразной Впадины”. Эта чаша достойна своего имени, ибо эта впадина действительно представляет собой вогнутое пустотелое пространство, загромождённое ужасными вулканическими выбросами. Вид у этой впадины в самом деле дьявольский. Ничто в этой впадине не радует глаз, за исключением маленького возделанного участка земли с одной стороны впадины, почти у самого её дна, который создаёт странный контраст с окружающей этот участок абсолютной пустошью. Вам представляется возможность созерцать два уютных коттеджа с фруктовыми садами и цветниками, которые, казалось, были словно сброшены в эту дьявольскую чашу с территории какого-то сказочного счастливого царства.

Подъехав к “Воротам Хата”, я обнаружила, что картина природных условий острова вновь изменилась. С окутанного различной зелёной растительностью пика Дианы, вершина которого почти касалась облаков, открывался великолепный вид на “Долину рыбака”, которая, извиваясь внизу, представляла вашему взору самые разнообразные красоты природы, да к тому же была украшена изящно построенным большим домом и аллеями, обсаженными с обеих сторон деревьями. Вид всего этого приносит сладостное облегчение душе, особенно после тягостного зрелища полнейшего опустошения и бесплодия местности, которую я только что проехала».

Примечание: «Дом тревоги», упомянутый выше, находился в трёх километрах от Лонгвуда. В этом доме жил полковник Виньярд, секретарь губернатора. Поблизости был выставлен пост охраны и была установлена пушка, выстрелом которой оповещались восход и заход солнца, а также приближение кораблей к острову. «Ворота Хата» представляли собой скромный дом на дороге в Джеймстаун. Он находился в полутора километрах от Лонгвуда.

Обретение жилья. Наполеон и его маленькая свита подъехали к определённому месту постоянного обитания к четырём часам дня. Лас-Каз писал: «У въезда в Лонгвуд мы увидели часовых под ружьём, которые оказали предписанные почести августейшему пленнику. Адмирал приложил максимум усилий, чтобы подробнейшим образом ознакомить нас с Лонгвудом. Он непосредственно руководил всеми работами по ремонту дома и даже делал некоторые вещи своими руками».

Жильбер Мартини[5]5
  Мартини был хранителем французских владений на острове Святой Елены.


[Закрыть], сорок лет взиравший на творение адмирала Кокберна, писал о нём: «Странное здание, построенное без определённого плана, которое нельзя назвать ни красивым, ни откровенно уродливым, одним словом, дом, наилучшим образом подходящий для тюрьмы, который, однако, не осмеливаются назвать этим именем».

Внешне император выражал полное удовлетворение предоставленной ему резиденцией, дважды поблагодарил адмирала за его старание, но Маршан отметил некий холодок в отношениях главы острова и его пленного; это обеспокоило его:

– По тому, как они общались друг с другом, можно было легко понять, что между ними установились прохладные отношения, и есть веские основания для опасений, что наблюдение за императором в Лонгвуде станет более строгим.

Дом, предоставленный Наполеону и его свите, состоял из двух частей: основной и пристройки к нему. Император занимал первую из них. В свои апартаменты он попадал с трёхступенчатого крыльца. Первое помещение при входе (холл) использовалось как комната ожидания для гостей. Следующая комната – гостиная (около 10 м²), в ней был красивый камин из чёрного камня. Принимая гостей, Наполеон обычно стоял у камина со шляпой под мышкой. Третья комната служила столовой. В центре её стоял стол на шесть персон.

Слева от столовой была бильярдная или комната для географических карт, справа – две комнатушки и ванная хозяина дома. В каждой из этих комнат была поставлена небольшая походная кровать. Стены обеих комнат были оклеены «китайкой», хлопчатобумажной тканью. Комнаты имели по одному окну, обращённому в сторону караульных цепей британцев. На ночь эти караулы приближались чуть ли не вплотную к дому.

Одна из комнат Наполеона служила ему кабинетом, другая спальней. В спальне был небольшой камин, целиком сделанный из дерева. Маленькая железная решётка внутри камина означала, что уголь следовало сжечь именно на ней. Маршан украсил каменную доску светильниками и маленьким зеркалом. По обеим сторонам зеркала он повесил два маленьких портрета римского короля, сына императора, над зеркалом – будильник Фридриха II.

Наполеон преклонялся перед Фридрихом Великим. После разгрома Пруссии осенью 1806 года император некоторое время пребывал в замке Сан-Суси в Потсдаме. Там он посетил комнаты великого короля, подержал в руках его подзорную трубу, перелистал несколько книг с его пометками и, не удержавшись от соблазна, завладел некоторыми из личных вещей Фридриха: шпагой, орденскими лентами, портупеей и будильником.

– Для меня эти трофеи, – воскликнул Наполеон, – дороже всех сокровищ. Я пошлю их моим старым ганноверским солдатам, я передам их коменданту Дома инвалидов, который сохранит их как свидетельства побед великой армии (Costelat А. Napoleon. Paris, 1968, р. 134).

Справа от камина император распорядился поставить канапе. Около канапе поставили стол из красного дерева. Между двумя окнами поместили стол с зелёной скатертью: он использовался в качестве письменного. Над канапе висел портрет императрицы Марии-Луизы, державшей на руках маленького римского короля.

8 марта 1815 года Луиза перед лицом монархов Европы заявила о разрыве с супругом и попросила защиты у участников Венского конгресса. Это развязало руки коронованным особам, и они объявили Наполеона вне закона. В обстановке политической неопределённости весной 1815 года этот демарш ненавистников вчерашнего гегемона сыграл им на руку, подняв Европу против Наполеона.

Что касается четырёхлетнего римского короля, его переименовали в герцога Рейхштадтского и воспитывали как австрийца при дворе «дедушки Франца».

13 марта представители восьми государств издали декларацию, в которой заявили:

«Появившись вновь во Франции с планами возрождения беспорядков и разрушений, Наполеон лишил себя защиты законов и ясно показал перед лицом всего света, что с ним не может быть ни мира, ни перемирия. Вследствие этого державы объявляют, что Наполеон Бонапарт поставил себя вне гражданских и социальных отношений; и что, в качестве врага и нарушителя спокойствия в мире, он подлежит общественному возмездию!»

* * *

До переезда в Лонгвуд члены свиты императора находились в Джеймстауне, предоставленные самим себе (правда, не без надзора англичан). Это способствовало их отчуждённости друг от друга. Лас-Каз говорил:

– Наша связь друг с другом была чисто случайной. Все мы были друг для друга почти чужими, и, к сожалению, наше различное общественное положение, разница в возрасте и в характерах только усугубляли взаимную отчуждённость. Мы не были готовы вести себя так, как нам диктовала необходимость.

Поэтому пребывание в Лонгвуде император начал с наведения порядка среди своих сострадальцев, рискнувших на жизнь, ограниченную солдатским штыком и произволом местной власти. За гофмаршалом Бертраном было закреплено общее руководство и контроль за ведением всех дел в Лонгвуде. Графу Монтолону поручено руководить всеми хозяйственными делами. Генерал Гурго был поставлен во главе конюшни императора. На Лас-Каза была возложена забота об имуществе и доставке продовольствия.

Обслуживать императора надлежало Маршану (первый камердинер), Сен-Дени, он же Али (камердинер), Наверрозу (камердинер) и Сантини (швейцар).

Ливрейные лакеи: Аршамбо-старший и Аршамбо-младший (конюхи), Жентлини (посыльный).

Обслуга стола императора: Киприани – метрдотель, Пьеррон – виночерпий, Лепаж – повар, Руссо – стюард.

Кроме французского окружения в Лонгвуде работали и подданные Великобритании: шесть матросов в конюшне, двое занимались уходом за столовым серебром (под присмотром Руссо), трое трудились на кухне и один в кладовой.

…Режим дня императора во многом зависел от сна. Ложился он за час до исхода суток и часто часа через три-четыре просыпался. В этом случае он читал или писал до шести-семи часов. Если была хорошая погода, Наполеон вставал и отправлялся на верховую прогулку или вновь ложился на пару часов.

Около десяти утра император завтракал в своей комнате с кем-либо из членов свиты. «Поскольку для завтрака нужно было одеваться, – пишет Маршан, – то император решил завтракать в своей спальной комнате, и таким образом своё утро, облачившись в халат, он продлил до двух часов дня. Затем он направлялся в гостиную и, если позволяла погода, обычно вызывал карету и отправлялся в поездку по плато Лонгвуда или ехал к “Воротам Хатта”, чтобы повидаться с супругой гофмаршала. Во время этих поездок с ним в карете ездили графиня де Монтолон и граф де Лас-Каз, а карету при этом сопровождал на коне генерал Гурго».

Лонгвуд. Резиденция Наполеона

Маршан приводит расстояния, на которых находилась «резиденция» Наполеона от основных объектов острова: Джеймстаун – 5 миль (8 км), «Колониальный дом» – 4 мили (6,4 км), лагерь в Деввуде – половина мили (800 м), дом Бертрана и «Новый дом» – 200 ярдов (182 м). «Новый дом» был построен для Наполеона в Лондоне, был разобран и привезён на остров, где собирался пять лет (!) до смерти императора.

Плато, на котором раскинулись постройки Лонгвуда, возвышалось над уровнем океана на 1700 футов (510 м). Его можно было увидеть, отойдя на километр от «резиденции». Со всех сторон плато было окружено склонами гор, с которых было хорошо наблюдать за пленными французами. Именно поэтому Наполеона и поселили в Лонгвуде.