Текст книги "Третья корона императора. Наполеон на острове Святой Елены"

Ветер почти не стихал над плато. От ветра и солнца всё гибло, не помогали даже постоянные дожди. Люди ходили по высохшей траве. В упомянутом выше Деввуде в декабре находилась некая дама, которая оставила красочное описание лонгвудского «рая»:

«Всю ночь я едва могла закрыть глаза из-за этих отвратительных мух. Всё моё тело покрыто их укусами, и как раз в эту минуту семь или восемь мух резвятся на моей подушке. Всю ночь крысы бегали стаями. Когда я устала отгонять их прочь и наконец заснула, они прогрызли дыры в покрывале на кровати. Дождь продолжал лить в течение всей ночи с такой силой, что, пробиваясь сквозь щели в креплениях всех сторон шатра, образовал лужу на дне шатра поверх лодыжек моих ног.

Крысы прогрызли насквозь бочонок, в котором мы держали наше засоленное масло, которое купили на мысе Доброй Надежды, а вот свежего сливочного масла здесь на острове достать невозможно. Дождевая вода проникла в наши книжные шкафы, и все мои книги испорчены. Послав эти книги на кухню, чтобы их высушили, я обнаружила, что дождь проник сквозь дёрн, покрывавший крышу кухни, и слуги стоят по колено в воде, вычерпывая её полными вёдрами. Сырость в шатре сделала моё пианино глухим, и я не могу извлечь из него ни одного звука».

Напоминаем читателям: Деввуд находился в 182 метрах от «резиденции» Наполеона. То есть природные катаклизмы, описанные выше, были характерны для всего Лонгвуда. «Хорошее» местечко выбрали англичане для своей жертвы.

Но вернёмся к режиму дня Наполеона. Обедал он в восемь часов вечера. Стол сервировался серебряной посудой и фарфором, обслуживался он дворецким, главой буфетной. Справа и слева от императора стояли Сен-Дени и Наверроз, они обслуживали Наполеона. Сантини и Жантлини обслуживали тех, кто удостаивался чести быть приглашённым на обед.

Император ел с аппетитом и быстро, не проявляя пристрастия к острой и жирной пище. Одним из его любимых блюд была жареная баранья нога, неравнодушен он был и к бараньим отбивным. За обедом Наполеон выпивал полпинты* бордо, сильно разбавленного водой.

После обеда, когда слуги уходили и не было гостей, император играл в шахматы или в вист, но чаще посылал за томом Корнеля, Бомарше или Мольера. Специалисты подсчитали, что комедию последнего «Тартюф» Наполеон посмотрел не менее десяти раз. Император ценил её, хотя однажды и выразился в том смысле, что, будь она написана современником, он не поколебался бы запретить её. И добавил:

– Мир – это великая комедия, где на одного Мольера приходится десять Тартюфов.

В 1815 году в английской печати не уставали порочить имя Наполеона. Его врач О’Мира иногда переводил императору наиболее одиозные статьи. «Клеветы Дона Базилио», – обычно реагировал император. Этот персонаж комедии Бомарше

Пинта – мера жидкостей. Французская пинта – 0,9 литра, английская – 0,5 литра.

«Севильский цирюльник» советовал одному из героев пьесы не пренебрегать клеветой:

– Клевета! Поверьте, что нет такой пошлой сплетни, нет такой пакости, нет такой нелепой выдумки, на которую в большом городе не набросились бы бездельники, если только за это приняться с умом, а ведь у нас по этой части есть такие ловкачи! Сперва чуть слышный шум, едва касающийся земли, будто ласточка перед грозой, pianissimo, шелестящий, быстролётный, сеющий ядовитые семена. Чей-нибудь рот подхватит семя и, piano, piano, ловким образом сунет вам в ухо. Зло сделано – оно прорастает, ползёт вверх… И пошла гулять по свету чертовщина!

Наполеон любил подшутить над своими сподвижниками, но знал меру. Как-то за обедом спросил Лас-Каза:

– Как вы думаете, где в этот момент находится госпожа Лас-Каз?

– Увы, сир, – ответил я, – об этом известно только Богу!

– Она находится в Париже, – продолжал император, – сегодня вторник, сейчас девять часов вечера, – она в оперном театре.

– Нет, сир, она слишком хорошая жена, чтобы ходить в театр, пока я нахожусь здесь.

– Это сказано верным мужем, – рассмеявшись, заявил император, – всегда самоуверенным и доверчивым!

С Гурго вышла осечка – шутку императора он не принял. Наполеон резюмировал:

– Каким же я должен быть злым, диким и тираном, чтобы подшучивать над нежными чувствами!

Завтрак и обед, диктовка воспоминаний Лас-Казу, генералам Бертрану, Монтолону и Гурго, прогулки пешком или конные, беседы с лицами своего окружения – так монотонно проходил каждый день бывшего властелина Европы. Правда, изредка к нему допускались любопытствующие путешественники, побывавшие в Китае или Индии и возвращавшиеся в Европу. Несколько раз были приглашения от адмирала, но на имя… генерала Бонапарта. Наполеон проигнорировал их, тем более что в переписке с графом Монтолоном он заявил: «Такого понятия, как император, на острове Святой Елены не существует. Справедливость и сдержанность английского правительства по отношению к своим пленникам будет предметом восхищения в грядущих веках».

С переводом узника в Лонгвуд охрана ужесточилась. Мало того, что он был окружён по всему периметру, кабинет министров Великобритании потребовал:

1. За столом императора должен постоянно сидеть английский офицер.

2. Английский офицер должен сопровождать императора во время его верховых прогулок.

3. Под окнами комнаты императора и перед входной дверью в дом поставить часовых.

4. Всем пленным запретить общаться с местными жителями.

Абсурдность требований кабинета министров Англии по охране Наполеона смутила даже губернатора острова, и Кокберн приехал в Лонгвуд, чтобы переговорить с императором. Наполеон, как говорится, был на взводе, тем не менее принял адмирала.

– Возможно, вы очень хороший моряк, – заявил император, – но вы ничего не знаете о нашем положении. Мы ничего не просим у вас. Мы можем переносить наши страдания и лишения молча и в уединении. Мы можем найти дополнительные силы в нас самих, но всё же мы заслуживаем того, чтобы нас уважали.

Кокберн сослался на инструкции, которыми обязан руководствоваться.

– Но, – ответил Наполеон, – вы не принимаете во внимание громадную дистанцию между сочинением этих инструкций и их исполнением! Тот же самый человек, который даёт распоряжение о них на другом конце земного шара, будет возражать против них, если увидит, как они исполняются. Кроме того, нет сомнений, что при малейшем возражении со стороны общественного мнения, при его малейшей оппозиции и тем более при его открытом несогласии с этими инструкциями ваши министры отрекутся от них и резко осудят тех, кто не дал им положительной интерпретации.

Эти назидания губернатору Лас-Каз назвал беседой, во время которой Кокберн вёл себя прилично. Шероховатости в отношениях императора и адмирала были сглажены, и по каждому вопросу было достигнуто взаимопонимание. По обоюдному согласию было решено, что отныне император будет свободно разъезжать верхом по всему острову, что офицер, которому поручено сопровождать его во время этих прогулок, будет лишь издали наблюдать за ним, с тем чтобы императора не раздражало присутствие надзирающего за ним. Посетители будут приниматься императором с разрешения не адмирала, а гофмаршала Бертрана, который отвечает за протокол императора.

Кстати о посетителях. В конце года Наполеон принимал вице-губернатора острова Д. Скелтона и капитана британского корабля «Леверет» Джона Тледа. Бертран подарил Тледу сувенир – медальон, в котором были волосы Наполеона.

Через полтора столетия подарок императора оказался у леди Мэбэл Бэлкомб-Брукс. В 1962 году она послала волосы императора в отдел судебной медицины в Глазго. Там знаменитый химик Гамильтон Смит провёл их анализ. Исследования показали значительное содержание в них мышьяка. Бен Вейдер[6]6
  Бен Вейдер – доктор философии. Совместно со Стеном Форсхувудом написал книгу «Убийство на Святой Елене» (1994).


[Закрыть], исследователь последних лет жизни Наполеона, пишет о результатах анализа волос императора, проведённого Г. Смитом: «Нормальная концентрация мышьяка в человеческих волосах в наши дни считается 0,8 микрограмма на грамм. В начале 1800-х годов она должна была составлять около 0,6 микрограмма». В волосах императора этот показатель колебался от 23,8 до 76,6 микрограмма на грамм. «А отсюда можно сделать вывод, что отравление наверняка имело место в период “Ста дней” и, по всей вероятности, началось ещё раньше».

Отравление Наполеона продолжалось и на острове, отсюда периодичность его недомоганий. Но к концу 1815 года в состоянии здоровья императора произошло существенное улучшение, как в физическом, так и в психологическом плане. Он снова был способен ездить верхом и даже пускал лошадь в галоп.

«Победа над временем». В десять часов утра 1 января генералы и их жёны из окружения Наполеона собрались в гостиной, чтобы поздравить его с Новым годом.

Приняв поздравления, император сказал, что единственным утешением узников должно быть взаимное внимание друг к другу.

В этот день Наполеон изумил всех своим спокойствием и примирительным тоном. Он кратко описал прошедший год, полный великих событий, и выразил надежду, что наступивший 1816 год будет отмечен согласием и единством его маленького коллектива, чтобы все французы Лонгвуда жили одной семьёй.

С переездом в Лонгвуд император прекратил диктовку мемуаров. Большую часть времени он проводил за чтением, много гулял. «Каждое утро, – вспоминал Лас-Каз, – прогулка становилась всё продолжительней, и это хорошо для его здоровья. Мы обычно направляемся в сторону ближней долины. Мы проезжаем её снизу вверх и въезжаем к дому гофмаршала. Один или два раза мы ездили по другим долинам. Таким образом, мы изучили окрестность Лонгвуда и навестили некоторых жителей в этих долинах; почти все их дома бедные и жалкие».

Как-то путешественники подверглись реальной возможности получить пулю от часового. Наполеон, Лас-Каз и Гурго взобрались по склону горы, противоположной Лонгвуду, когда часовой с вершины одной из возвышенностей стал что-то кричать им, а потом побежал навстречу, на ходу заряжая ружьё.

Генерал Гурго остановился, поджидая, а когда тот приблизился, заставил пойти с ним на ближайший английский пост. Как выяснил Гурго, часовым оказался пьяный капрал, который неправильно понял данный ему приказ. Император расценил этот случай как очередное оскорбление и новое препятствие для верховой езды.

4 января в Лонгвуде обедал Кокберн, который «порадовал» Наполеона новостью: для усиления 53-го пехотного полка на остров прибывает 66-й пехотный полк. Услышав это, император расстроился и спросил: «Разве адмирал не думает, что он уже достаточно силён?»

Затем, размышляя вслух, Наполеон заявил, что для укрепления острова корабль с семьюдесятью четырьмя пушками будет полезней, чем дополнительный пехотный полк, что безопасность острова обеспечивают не пехотные полки, а военные корабли, что береговое укрепление только оттягивает время захвата острова, что полный успех в захвате острова обеспечивается высадкой с моря превосходящих сил.

Кокберн спросил императора, какая, по его мнению, крепость во всём мире наиболее мощная. «Назвать такую крепость невозможно, – ответил Наполеон, – так как её мощь зависит и от средств её обороны, и от непредвиденных обстоятельств». Но всё же назвал ряд цитаделей: Страсбург, Лилль, Мец, Мантую, Антверпен, Гибралтар.

При упоминании последнего адмирал сказал, что одно время подозревал, что Наполеон намерен отнять эту крепость у англичан.

– В этом вопросе мы пошли дальше, чем вы, – заявил император. – В наших интересах было, чтобы вы продолжали владеть Гибралтаром: он не приносит никакой пользы вам и ничего не защищает. Это только объект национальной гордости, который обходится Англии очень дорого и является предметом большой обиды Испании. С нашей стороны было бы весьма неблагоразумно разрушать такую выгодную нам во всех отношениях крепость.

Чтению Наполеон посвящал послеобеденное время, то есть вечер. Император сам читал вслух, когда уставал, передавал книгу кому-нибудь из свиты. Но чужого чтения долго вынести не мог. Читали в основном романы, которые никогда не дочитывали до конца. Лас-Каз в своём «Мемориале Святой Елены» оставил названия некоторых из них: «Мы отвергли “Манон Леско”, так как эта книга больше отвечает вкусам горничных. Затем последовали “Мемуары Граммона”, которые весьма остроумны, но не делают чести нравам общества того времени, “Шевалье де Фаблос” можно терпеть только в двадцатилетием возрасте.

Всякий раз, когда эти чтения можно продлить до одиннадцати или двенадцати часов вечера, император искренне радуется. Он называет это победой над временем и считает, что такие победы даются с трудом».

Чтение газет Наполеон сравнивал с ударом хлыстом, но иногда это вызывало и противоречивые чувства – порывы страсти и вдохновения. «Бедная Франция, – восклицал он. – Какова будет твоя участь! И прежде всего, что станет с твоей славой!»

Газеты делали намёки, что Англия вынашивает план раздела Франции на части, но Россия противится. На эти намёки император заявил:

– Вполне естественно, что Россия недовольна идеей расчленения Франции, потому что России придётся опасаться, что государства и княжества Германии объединятся против неё. С другой стороны, английская аристократия хочет довести Францию до состояния слабости и на её развалинах установить деспотизм.

Наполеон завершил разговор на весьма пессимистической ноте, заявив, что не может предсказать в будущем ничего, кроме катастроф, массовых убийств и кровопролития.

Император говорил долго и вдохновенно, прозревая восстание Греции против турецкого ига и революционные движения в Испании, Италии и России в начале 1820-х годов. Лас-Каз при публикации своего «Мемориала» даже не решился полностью привести в книге вдохновенную речь императора, ограничившись пометкой: «остальную часть его продолжительной речи я опускаю, я должен это сделать».

И мёртвый Наполеон был страшен монархам Европы.

Один из политических вечеров Лонгвуда Наполеон посвятил обсуждению романа Жермены де Сталь «Дельфина» (1802). В этом романе и других своих произведениях писательница отстаивала свободу женщины, ненавидевшей лицемерие буржуазно-аристократической среды. Император был сторонником крепкой семьи, а главным назначением женщины считал рождение детей: чем больше, тем лучше.

Прочитав роман, Наполеон заявил, что в нём прослеживаются те же недостатки характера автора, которые заставляли его держать госпожу де Сталь на расстоянии, несмотря на самые недвусмысленные заигрывания и непрестанную лесть в его адрес с её стороны. Как только военные победы обессмертили имя молодого генерала, так де Сталь сразу же, незнакомая с ним, во всеуслышание заявила о своём восторженном отношении к нему. Она принялась писать Бонапарту многочисленные длинные послания, отмеченные остроумием, творческим воображением и глубокой эрудицией.

Соединение генерала со смиренной госпожой Бонапарт, полагала де Сталь, это ошибка и лишь следствие физического влечения. Только госпожа де Сталь с её пламенной душой природой предназначена стать верной спутницей героя Наполеона.

Настойчивостью и пылом, который невозможно было охладить, ей удалось завязать знакомство с Бонапартом; ей даже было разрешено нанести ему визит. И, как рассказывал император, де Сталь пользовалась этой привилегией без стеснения и меры. Однажды Бонапарт, желая заставить де Сталь понять её бесцеремонность и надоедливость, во время её очередного визита передал ей через слугу, что он извиняется, но принять её не может, так как практически полностью раздет. В ответ де Сталь попросила передать Бонапарту, что это не имеет никакого значения, так как у гениев нет пола.

Де Сталь оказалась замешанной в каких-то интригах и была выслана из Франции. Это сделало её яростной противницей Наполеона. Но когда он вернулся из первой ссылки (на остров Эльба), она направила ему письмо, в котором сообщала об энтузиазме, охватившем её в связи со столь выдающимся событием. Де Сталь заявила, что этот подвиг не мог быть совершён простым смертным, что этот поступок причислил императора к небожителям.

Словоблудие писательницы подпортила просьба о выплате ей двух миллионов франков, так как приказ об этом уже подписал бежавший король. В благодарность за это де Сталь обещала служить отныне только интересам императора. Наполеон велел сообщить своей неверной поклоннице, что он польщён её одобрением его последнего подвига, поскольку высоко ценит её таланты, но он не настолько богат, чтобы купить её одобрение за такую цену.

Императора как читателя раздражало многословие французских писателей; о большинстве произведений современной ему литературы Наполеон говорил, что писались они краснобаями, и полагал, что книги, затрагивающие извечные темы об основных познаниях жизни, обязаны исходить из-под пера государственных деятелей и людей, умудрённых жизненным опытом.

Чтением романов узник Европы удерживал коллег от раннего ухода по своим комнатам. Самого императора интересовали только политика и история; иногда, правда, он просматривал литературу о себе. В первые годы его заточения это были издания сплошь негативного и издевательски-карикатурного плана. Выходили они на английском языке. Получив информацию о книге от доктора О’Миры или от Лас-Каза, император с презрением отбрасывал её. Исключение сделал только для Голдсмита, автора «Секретной истории кабинета Бонапарта». Лас-Каз говорил о ней:

– Трудно нагородить больше ужасных и оскорбительных мерзостей, чем те, которыми угощают читателя уже на первых страницах этого сочинения: изнасилования, отравления ядом, кровосмешение, убийство, и всё это приписано автором герою, причём начиная с его раннего детства.

Автор не затрудняет себя заботой придать всей этой лжи хотя бы подобие достоверности и в одних случаях демонстрирует полную неспособность привести доказательства своих утверждений, а в других – опровергает их с помощью анахронизмов, алиби и противоречий всякого рода; ошибок в именах, в описании личностей и в изложении самых простых и неопровержимых фактов.

И Лас-Каз назвал наиболее вопиющие несуразности книги:

изнасилование в возрасте 10 лет;

ограбление Италии во главе 8000 каторжников;

Голдсмит заставляет Наполеона просить руки дочери короля в качестве платы за свою измену.

Книга перенасыщена «фактами», порочащими первого консула. Лас-Каз писал об их источниках: «Очевидно, что свои безответственные и нелепые истории автор собрал, доверяя смехотворным слухам. Истории, рассказанные в книге, явно попали из гостиницы на улицу, затем прошли через сточные трубы – и только оттуда извлёк их автор».

Вопреки опасениям Лас-Каза, император спокойно воспринял непотребную книгу:

– По мере того как мы продолжали пролистывать книгу, император давал оценки некоторым фактам и корректировал описания событий. Иногда, из чувства сострадания, он пожимал плечами, в других случаях смеялся от всего сердца, но не проявлял ни малейшего признака гнева. Когда мы перешли к страницам, на которых его мать изображена как женщина, игравшая самую презренную и омерзительную роль в Марселе, император стал повторять с оттенком возмущения и скорби: «Ах, мадам Мер! Бедная мадам Мер! С её возвышенной натурой! Не приведи Бог ей читать это! Боже мой!»

Выше уже говорилось об отношении Наполеона к клевете; вот и в данном случае он заявил:

– Справедливо говорится, что только правда способна оскорбить. Разве с этим можно что-либо поделать? Ведь если кому придёт в голову напечатать, что я оброс шерстью и хожу на четвереньках, то найдутся люди, которые поверят этому и скажут, что Бог наказал меня, как он уже сделал это с Навуходоносором. И что тогда мне остаётся? Для подобных случаев лекарства не существует.

Спрашивается: зачем было напрягаться со всякой дрянью. Ответ один – убить время. Наполеон говорил по этому поводу:

– Время – это единственное, чего у нас слишком много.

Кстати, над английским языком император поработал; его успехи на этом поприще радовали Лас-Каза:

– Дни проходят чрезвычайно однообразно. Наши грозные враги – скука, воспоминания и меланхолическое настроение, единственное и главное спасение – наши регулярные занятия. С упорным постоянством император продолжает занятия английским языком, это стало для него делом немалой важности. Прошло уже почти две недели с тех пор, как он приступил к первому уроку.

Мы находимся, можно сказать, в тюремном заключении, среди носителей этого языка и имеем дело с публикациями только на этом языке. Следует добавить, что в нашем распоряжении очень мало книг на французском языке[7]7
  Около 400!


[Закрыть]; император все эти книги уже прочитал. В то же время мы можем без всякого труда получать множество английских книг. Как бы то ни было, но я уже вижу конец наших трудностей.

…20 января Наполеон принимал губернатора Марка Уилкса. Беседа шла об армии, науках, правительстве и Индии. Наполеон выразил удивление, что в Англии, в стране равенства прав, солдаты редко становятся офицерами. Уилкс признал, что английских солдат не готовят к этому, и в свою очередь выразил удивление большой разницей между английской и французской армиями.

– Это обстоятельство, – ответил император, – является одним из главных результатов системы воинской повинности: она сделала французскую армию самой конструктивной и организованной из всех тех, которые когда-либо существовали. Армия Франции в высшей степени национальна, её отличают сильнейшая привязанность к обычаям своей страны, она перестала быть источником огорчения, особенно для матерей, и не за горами то время, когда девушка не станет интересоваться молодым человеком, если он не выполнил своего долга перед страной. И только тогда, когда настанет это время, воинская повинность в полной мере проявит все свои преимущества. Когда служба в армии более не будет считаться одним из видов наказания или принудительной обязанности, но станет делом чести и предметом всеобщей зависти, только тогда и страна станет великой, знаменитой и могущественной, только тогда она стойко выдержит любые неудачи и вторжение врага – одним словом, все безжалостные испытания времени!

– Кроме того, – продолжал император, – можно уверенно сказать, что нельзя чего-либо добиться от французов, прибегая к угрозе; эту черту характера они унаследовали от своих галльских предков. Храбрость, любовь к славе у французов становятся инстинктом, неким шестым чувством. Как часто в самый разгар сражения моё внимание невольно привлекали молодые новобранцы, которые, впервые в жизни участвуя в нём, бросались безоглядно в самую гущу схватки с противником, проявляя безграничное честолюбие и безоглядное мужество…

Марк Уилкс был знатоком химии. Зная это, Наполеон перевёл разговор на достижения в этой сфере науки. Он говорил об огромных достижениях отечественной промышленности, связанной с химией. Император обратил внимание гостя на то, что недавно во Франции получили сахар из корнеплода свёклы; он так же хорош по своим вкусовым качествам и так же дёшев, как сахар, получаемый после переработки сахарного тростника.

Беседу о достижениях в химии Наполеон завершил мыслью о том, что если изобретение компаса вызвало революцию в торговле, то прогресс в области химии, вероятно, приведёт к революции в производстве.

Бывший губернатор жил много лет в Индии, в стране, которая манила императора к себе с 1799 года, с похода в Египет. Поэтому с жадностью внимал он рассказу Марка Уилкса о жемчужине британской короны. Гость с охотой отвечал на многочисленные вопросы Наполеона: о нравах и обычаях индусов, о характере правления англичан этой страной, о природе Индии и существующих в ней законах…

Ровно через три недели после Уилкса император принимал капитана фрегата, отплывающего в Европу, и полковника Маккоя, командира цейлонского полка. Лас-Каз писал о последнем: «Этот храбрый солдат выглядел как изуродованный памятник: он потерял одну ногу, а его лицо было обезображено шрамами, в том числе шрамом, оставшимся после удара сабли. Он был ранен в сражении в Калабрии и взят в плен генералом Партуно. Император принял его с особым вниманием; легко можно было заметить, что они испытывали друг к другу взаимную симпатию».

Наполеон любил отвагу и храбрость, ценил их даже в противнике, относился к солдатам[8]8
  Наполеон обращался к армии только «Солдаты!». Он никогда не упоминал особо офицеров, генералов и маршалов. Для него они все, независимо от чинов, были солдатами. Солдатом называл он и себя.


[Закрыть] с пониманием и уважением. В своё время Маккой служил в корсиканском полку под командованием Хадсона Лоу, назначенного новым губернатором острова Святой Елены. Его прибытия ждали со дня на день. На это полковник сказал, что, по его мнению, сэр Хадсон Лоу отнюдь не либерал и стараться улучшить плачевное положение императора и его свиты не будет.

После ухода посетителей Лас-Каз познакомил императора с одной газетной заметкой. В ней сообщалось о казни испанского генерала Порлиера, пытавшегося поднять восстание против тирании короля Фердинанда. В связи с этим известием Наполеон рассказал о своих отношениях с испанцами.

– Я нисколько не удивлён, что такая попытка была предпринята именно в Испании. Как раз те испанцы, которые оказались моими самыми непримиримыми врагами после вторжения французских войск в их страну и покрыли себя беспримерной славой, оказывая им стойкое сопротивление, эти же испанцы сразу обратились ко мне, когда я вернулся с Эльбы. Они заявили, что сражались против меня, считая меня их тираном; теперь же они пришли, чтобы умолять меня стать их освободителем.

Заговор генерала Порлиера стал первым звонком в народных волнениях начала 1820-х годов. Русский генерал М.Ф. Орлов говорил о них:

– Революция в Испании, революция в Италии, революция в Португалии, конституция тут, конституция там. Господа государи, вы сделали глупость, свергнув Наполеона.

Европейские неурядицы интересовали Наполеона в основном в связи с Францией: как они отражаются на её положении? «Сейчас у Бурбонов, – говорил он, – в запасе нет никаких ресурсов, кроме ужесточения режима. Прошло уже четыре месяца; войска союзников собираются покинуть страну, а для улучшения положения Франции приняты только полумеры. Страна управляется скверно. Правительство может существовать, только определив для себя основной принцип своей деятельности. Основной принцип деятельности нынешнего французского правительства состоит, очевидно, в том, чтобы вернуться к старым правилам поведения; и оно должно будет делать это открыто.

При сегодняшних обстоятельствах роль Палаты депутатов окажется роковой: депутаты внушат королю ложную уверенность, никакого веса у нации они не будут иметь. Король вскоре будет лишён всех средств связи с ними. Они более не будут придерживаться одной и той же религии, не будут говорить на одном и том же языке. Никто впредь не будет иметь права открыть народу глаза на всякие распространяющиеся глупости, даже если будет признано желательным заставить народ поверить, что все источники воды отравлены ядом и что под поверхностью земли закопаны обозы с порохом». Император закончил свой анализ положения во Франции тем, что сказал, что в стране следует ожидать ужесточения судебных законов, которое заставит проявить ответную реакцию, достаточно сильную для того, чтобы вызвать у народа раздражение, но не более того.

Что касается Европы, то, как считал император, по ней прокатится волна мощных, как никогда, потрясений. Европейские державы разгромили Францию, но она может в один прекрасный день возродиться благодаря волнениям среди народов различных стран, на отчуждение которых друг от друга направлена политика европейских монархов; слава Франции также может быть восстановлена из-за разногласий между самими союзными державами, которые, возможно, вскоре появятся.

Император работал интенсивно каждый день. Темы его размышлений поражают своим разнообразием. В своём окружении Наполеон говорил, что способен переносить умственное напряжение так же, как и всегда: он ни в малейшей степени не чувствует себя изнурённым или истощённым. Император сам удивлялся тому что все события 1815 года так мало сказались на нём, и говорил по этому поводу, что никто в мире не знает лучше него, как примириться с необходимостью, а «в этом заключается истинная победа здравого смысла и сила разума».

Добровольные узники поддерживали друг друга и, конечно, своего властелина. Лас-Каз старался найти что-нибудь ободряющее в английской прессе. Это «что-нибудь» иногда проскальзывало в анекдотах[9]9
  По понятиям XVIII – начала XIX столетия, анекдот – короткий рассказ на историческую тему.


[Закрыть]. Императору нравился следующий. Рисунок, изображающий короля Георга III на берегу пролива Ла-Манш с огромной свёклой, который метит в голову Наполеона и кричит ему: «Проваливай и занимайся своим сахаром!»

Императора тешила мысль, что британцы боятся конкуренции Франции в производстве искусственного сахара и вообще развития химии в ней.

Широко распространялись карикатуры. На одной из них изображалась княгиня Ацфильд, бросающая в камин письмо. Под рисунком подпись: «Деспотичный поступок похитителя престола».

Эта «карикатура» напомнила Наполеону следующий случай из его деятельности. Князь Ацфильд был уличён в измене и приговорён к расстрелу. Его жена пришла к императору умолять о помиловании супруга. «Деспот» вручил ей письмо, которым доказывалась виновность Ацфильда, и сказал:

– Что ж, мадам, бросьте это письмо в огонь.

Прирождённые монархи, сославшие Наполеона на остров Святой Елены, на такие поступки были не способны, хотя и не являлись деспотами (по их мнению, конечно).

В ожидании худшего. Правительство Англии определило расходы на стол Наполеона как высшему генералу с его штабом – 8000 гиней в год. При необходимости эту сумму можно было доводить до 12 000. Деньги выдавались помесячно В. Балькомбу, который поставлял продовольствие на остров. О продуктах, завозимых им, Лас-Каз писал: «Только ничтожное количество поставляемых нам продуктов полностью пригодно для употребления. Вино просто отвратительно, растительное масло непригодно для использования, поставка кофе и сахара почти прекращена, и вообще оказывается, что мы практически вызвали голод на острове».

1 февраля невольных узников уведомили о том, что в целях экономии будут приняты меры по сокращению поставок. На это белые невольники заявили, что они могут вынести все лишения и будут существовать при любых ограничениях, но протестуют против утверждения местной власти об их комфортной жизни. «Чтобы наше молчание не давало повода думать, что мы счастливы, пусть будет ясно, что лишь моральные силы могут помочь нам вынести все те страдания, которые невозможно выразить словами».

14 февраля Кокберн приказал после захода солнца поставить у всех зданий Лонгвуда посты, чтобы можно было наблюдать за всеми окнами и дверями. Наполеон расценил это распоряжение адмирала как демонстрацию своего содержания в качестве узника.

Император попросил убрать посты. Кокберн удивился: посты появились у здания Лонгвуда по его же просьбе! Стали разбираться. Выяснилось, что перестарался Монтолон, который опасался покушения на императора. Наполеон вспылил: