Текст книги "Оглашенная"

Глава 18

Лена проснулась и сразу не сообразила, где она. Светло. На бревенчатой стене солнечные лучики. Под боком – кот. Вспомнила, погладила крутой бок Яшки. Он замурлыкал, словно маленький моторчик включил. На кровати привольно, под периной уютно, мягко, тепло. Сладко потянулась. Зашевелились дети.

«И вы проснулись, мучители! – Приложила ладонь к животу. Прислушалась. – Угомонились. Что-то не лежится им. Не разродиться бы здесь, чего доброго, – мелькнула тревожная мысль. – Нет, надо до дома продержаться. Когда же Гена маму привезет? Пока не приедут, буду терпеть», – решила полушутя полусерьезно.

Рядом с кроватью на этажерке увидела баночку, накрытую блюдцем.

«Молоко, запах незнакомый». Догадалась – козье. Выпила все с удовольствием.

– Не шумите, злодеи, сейчас и вам молочка достанется. – Толчки в животе стихли. Лена удивилась. – Неужели слышат и понимают?

Дома валялась и валялась бы в постели, а здесь хотелось что-то делать. Но скоро поняла – одного желания мало. Даже на пол сойти было трудно. Внутри словно все опустилось.

«Наверно в машине растрясло. Ничего, пройдет». – Медленно сползла с высокой кровати.

– Уж проснулась, – в проходе показалась баба Таня. Кот сразу прыгнул к ней и начал тереться и гнуть спину. – Ишь, ластиться, а на ночь то убег, где потеплее. К молодой, значит, вона, как. Так вот и мужики все, озорники, – беззвучно засмеялась, глаза заискрились, морщинки сжались. – Молочко-то понравилось? Машка, козичка моя, поднесла. Счас надой никакой, а весной окотится – вдоволь будет. Ты тогда с деточкой приезжай. Обоим полезно.

– Спасибо, только у меня двое будет. – И снова перед глазами возникла иконка, только младенцев в кроватке двое. А рядом будто бы склонилась она сама. Застеснялась. От смущения в жар бросило. Почему? Объяснить не могла и скорее заговорила. – Так вчера устала, даже с Геной не попрощалась. Он ничего передать не велел? Не сказал, когда приедет?

– Нет, поехал себе, а тут снег, вот радость, аккурат, на Казанскую Божью Матерь, Заступницу, пал. Теперь зима славная будет.

– Ой, и правда, – Лена, выглянула в оконце и глазам не поверила. Дорога между домами сахарная, нетронутая. А снежок сыпет и сыпет, хлопья, как перышки. Обрадовалась. – Прямо Новый год! Эй, мучители, снег выпал, – мягко, нежно обратилась к детям. – Молчите, молока напились? Угомонились?

Бабушка хлопотала у стола. Картошек наварила, яиц, огурчики соленые поставила.

– В постельку тебе принесть или сама к столу пойдешь? Исть-то надо за троих.

«Как проснулась, есть совсем не хотелось, а молочка выпила, ледяной водой умылась, походила по избе и засосало под ложечкой». – Подумала Лена и проглотила сразу два вкусных, хрустящих, ароматных огурчика.

– А вот еще грибочков маринованных. Сама то уж не хожу, – жаловалась старушка, – соседка подсобила. Маслятки да волуйчики. Угощайся, свининку, свининку бери, тебе можно, – подвинула тарелку с кусочками мягкого, как масло, розового сала.

– Копченое?

– Не, в шелухе луковой варила. Ишь, дочка, ишь, досыта. Слава Тебе, Господи, слава тебе, Царица Небесная, Заступница наша, всем Святым слава, – крестилась на иконы хозяйка.

Лена с интересом осматривала киот. В центре – большая икона Богоматери. На руках у нее – Иисус Христос. А рядом – Господь. Лик строгий, глаза серьезные. От его взгляда на сердце стало печально, но не тоскливо, а светло, будто тихую задушевную музыку услышала.

– А это кто? – Она указала на сердитого старца.

Бабушка присмотрелась, прищурилась. – Это Николай Угодник – защитник всех едущих, идущих, плывущих, а теперь, поди, и по воздуху летающих. Во как! Если пойдешь куда одна, страшно станет, повторяй про себя: «Мы идем втроем. Впереди – Царица Небесная, за спиной – Николай Угодник». И никто тебя не тронет даже в самом дремучем лесу. Прости нас, грешных и вразуми, – она снова перекрестилась.

– А мне вот какую иконку подарили.

– И, хорошая. – Воскликнула радостно баба Таня. – Это кто ж? А, видать, Сам, значит, Господь наш новорожденный. А это – Царица Небесная. Рядом кто – не знаю, может, Отец Небесный? Держи при себе и молись, дочка. – Она встала, поковыляла к иконам, пошарила рукой. – Вот тебе, читай по три раза на дню перед Святыми образами.

На листке из школьной тетради в клеточку, карандашом, ровно и четко было написано – на легкие роды.

– Три раза, – наставительно повторила Татьяна Алексеевна.

– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко Твое есть Царство и Сила и Слава. Аминь!

Гора с горой сходится, лодка с лодкой сощепляется. Шел Иисус Христос через поле, нес золотые ключи в приполе, младенцу ворота открывать и на руки брать. Пора – поросла трава, дал пору, как пращуру, Аминь! – Поглядывая на образа, шептала Лена. – Господи, Царица Небесная помоги, – хотела перекреститься, но застеснялась хозяйки. Поклонилась иконам и почувствовала несколько тупых, болезненных уколов в поясницу.

«Может, продуло в дороге?» – Прилегла. Отпустило.

Старая занималась хозяйством. Дров принесла, печку растопила. Лене стало неловко, рванулась помочь. Взялась вынести ведро с помоями, но чуть не выронила. Снова прострелило поясницу, лоб покрылся испариной. Легла и зашептала молитву. Сбивчиво, почти ничего не понимая, но старательно, словно ученица, выучившая урок. Боль не усиливалась, но и не утихала. «Это не схватки. Говорят, от схваток на стену лезут». Сползла на пол, начала ходить по комнате, слегка постанывая.

Вошла баба Таня. – Что, милая, больно, хватает?

– Ничего, сейчас пройдет. Лена ощутила, как отходят воды.

– Ты молитву не забывай, не забывай. Я к Валентине, я скоро, – накидывая платок и телогрейку, беспокойно повторяла хозяйка и, перекрестившись на иконы, молвила. – Помоги, Пресвятая Матерь Божья!

Двери в комнату оставила настежь. Потянуло свежим воздухом. Лена обрадовалась, шагнула в сени, зачерпнула кружку студеной воды, чуть отпила. Стало немного лучше.

– Куда же бабушка исчезла? – Забеспокоилась она. – Услышала шаги и резкий голос.

– Уф, натопила, Лексевна! Беги к Назаровым, к ним зять с машиной прибыл. А я здесь управлюсь. – Женщина вошла, щелкнула выключателем, положила стопку белья на кровать, закрыла дверь. – Просквозат, – пояснила она. – А ты, голубка, ходи, ходи, только не торопись.

Вернулась запыхавшаяся Татьяна Алексеевна, с ней соседка.

– Григорьевна, что с машиной?

– Беда, – запричитала Назарова, – зятек-то вчерась с моим загулял, не добудисси. Может, я чем помогу?

Баба Таня снова открыла двери, пошла в сени, распахнула чулан. Валентина накричала на нее. Но бабушка стояла на своем, – так надо!

– В уме повредились? Надо, надо. Еще замки отоприте, узлы развяжите. – Валентина вымыла руки поставила «подчиненных» перед собой и строгим голосом начала давать указания. – Ты, Григорьевна, воду грей. Ты, Алексеевна, белье разбирай, постель готовь.

Те бросились выполнять, но и «верные» приметы не забыли. Алексеевна достала бутылочку, спрятанную за иконами, дала попить Лене святой воды, сокрушаясь, что не слила ее с образа Божьей Матери. – Но счас уж не время, Ты молись, дочка, молись.

Валентина распорядилась, чтобы ей помогала Григорьевна, которая была моложе, а Лексевне велела никуда не отходить и читать: «Стану, благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротами, во чисто поле, во синее море» – Знашь таку молитву?

Баба Таня пошелестела за образами, достала тетрадку. Стала на колени, положила ее на пол и начала шептать.

– Вот, это дело, – успокоилась командирша. – Теперь давай, молодка, ложись. – Повела Лену к твердой, жесткой постели с чистыми простынями, – На-ка бутылку, дуй в нее, но не сильно.

Закончив все приготовления, она придирчиво огляделась вокруг, быстро перебрала простыни, опустив локоть в глубокий таз, определила температуру воды. Тщательно вымыла руки и воскликнула. – Ну, с Богом!

Ее помощницы заголосили. – Пресвятая Матерь Богородица, держит золотые ключи, открывает мясные ларцы, отпускает младенца из плоти…

Обкусанные до крови губы, горели. Любая попытка пошевелиться, отдавалась болью. Низ живота дергало и разрывало на части, словно его кромсали вдоль и поперек. Воспаленное горло саднило, будто кричала ночи напролет. Ничего кроме холодной воды не хотелось.

В комнате пахло травами и лекарствами. Лежа на мягкой перине с чистым, хрустящим бельем, Лена заметила, что на ней простой большой лиф с прорезанными чашечками, из которых выглядывали ее разбухшие груди.

Женщины, довольные тем, что роды прошли благополучно, собрались возле нее. Баба Таня радостно повторяла. – Спасибо Создателю, счастливая ты, без сучка, без задоринки справилась.

– Двое, двое, – послышался уверенный голос Валентины, и перед глазами Лены возникло тельце, похожее на печеное яблочко. – Дочка, прямо сникерс, – с гордостью сказала измотанная командирша и осторожно положила ребенка к правой груди матери. – Молочка пока нет, но ты их приучай.

– А сыночек – светленький, беленький. В кого только девка-то удалась, – размышляла баба Таня. Ну, ровно цыганка.

– Да почернее будет, – возразила Григорьевна, – чисто негра какая.

– Чьи ж деточки то? – Удивлялись старушки.

«Как чьи? Что тут спрашивать? Мои, мои», – повторяла про себя Лена и, повернув голову к образам, сухими губами прошептала.

– Спасибо Тебе, Господи!

Глава 19

День прошел в полусне. К вечеру Лена почувствовала себя лучше. Потихоньку походила.

Дети, запеленованные, лежали рядышком в кроватке с решетчатыми стенками, как два куриных яичка в корзиночке.

Баба Таня, достав ее из чулана, сообщила. – В ней и я своих деточек нянчила, и мать моя, да, поди, и бабушка тоже.

Уговаривала не вставать, но Лену не покидала тревога. Стало казаться, что девочка много кричит, а мальчик наоборот молчит. Все время хотелось кормить их, проверять пеленки. Ее вовсе не смущало, что один «негра», а другой «наш».

«От кого? – Подумала и решила. – Одна половина от Дениса, вторая от Миши. – И, несмотря на боль, тихо засмеялась. – Вот бы они удивились. Слава Богу, что не знают. И все-таки, кого же считать отцом? А, не нужен нам никакой отец. Ни черный, ни белый. Дети только мои. Мои и все тут!».

Телевизор не умолкал. Она заволновалась. Робко попросила. – А можно без звука?

– А чего ж нельзя? Я их безобразия и кривлянья все равно не слушаю и не гляжу, а спать без него не могу. – Старушка выключила звук и скоро тихо засопела.

Лена дремала, но от каждого шороха просыпалась. Залаяли собаки, потом вдруг смолкли. Услышала звук подъезжающей машины.

«Мама приехала! – Забыв о боли, подскочила к окошку и вздрогнула – синий Жигуленок. – Он, гадина. Вышел, озирается».

Вышвырнула из сумки журналы, плеер, кассеты. Завернув в пуховик, уложила в нее детей. Оделась, нырнула в бабушкины валенки с галошами. Перекинула сумку за спину. Бросилась в сени. Прихватила лыжи. Направилась в огород. И – пошла, пошла. Лыжи старые, тяжелые, но для пушистого снега то, что надо – идут скоро, не проваливаются.

«Больно? Ничего, надо терпеть. Быстрее, вперед. Овражек, вверх по склону. По вырубке, к зареву, там станция. Слышно, как стучит поезд. Насыпь. Полотно. Впереди огни платформы. На рельсах – составы, вагоны, цистерны».

Сбросила лыжи. Услышала смех, веселые мужские голоса. Из под вагона, держа молоток и фонарик, вынырнул рабочий.

– Тетка, ты чего здесь? – Испугался он.

– Какой на Москву, когда?

Голос и вид чудной бабы удивил путевых, они переглянулись.

– На Москву в пять утра электричка.

– Что ж делать? Мне быстрее надо. – В отчаянии кричала женщина сквозь слезы.

Ребята опешили. – Можешь вот этим, товарным, он сейчас отправляется. – И, не долго думая, один из них откинул засов, сдвинул дверь. – Глянь, как в купейном!

Лена сняла с плеч сумку, попыталась подняться, но со стоном опустилась на снег. Боль чуть не парализовала. Парни подхватили ее и, как пушинку, «забросили» в двери.

– Ты что ж в одном свитерке? Холодно. – Снял промасленную телогрейку. Возьми, на память, от Коли Утенкина.

Состав дрогнул и медленно, скрипя и повизгивая, тронулся с места.

Только в вагоне, сидя на полу, Лена ощутила, что белье прилипло к телу. Начала дрожать. То ли от холода, то ли от усталости и страха. Но подаренную телогрейку не надела, а укрыла ею детей и, прижав сумку к себе, обхватила обеими руками. Немного приоткрыла молнию, прислушалась. И, хотя вокруг все тряслось и скрежетало, уловила тихое, ровное дыхание.

«Слава Богу! – Осторожно приложила руку то к одной, то к другой мордашке. – Сопят. Уже настоящие люди». Заплакала от радости.

Когда в щель вагона проник дневной свет, решила. – «Если поезд притормозит, выйду на станции, а дальше – электричкой. Теплее и безопаснее. Господи, Царица Небесная, спаси, помоги и помилуй», – как безумная, твердила она про себя.

Достала из кармана икону, успокоилась. Боль была сильной, мучительной, но она старалась не думать о ней.

Поезд остановился.

С большим трудом спустилась на землю. Подняла сумку. Осторожно перекинула за спину. Увидев перрон, побежала. Споткнулась о шпалы и шлепнулась на оба колена. Зато детей уберегла. Поднялась, отряхнула ладони и снова вперед.

«Деточки мои хорошие, мама у вас неуклюжая, вместо ног палки деревянные. Потерпите немного, скоро к бабушке приедем».

Остановила женщину.

– Как до Москвы добраться?

– Здесь будет посадка.

Электричка пришла быстро. Народу оказалось немного. В вагоне прохладно. Лена выбрала место, где не дуло.

«Слава тебе, Господи! Спасла, спасла нас Царица Небесная».

Сняла сумку, поставила рядом и крепко уцепилась за нее. Уснула, показалось, на секунду, а когда очнулась, увидела перрон, людей. Москва! В недоумении оглянулась вокруг. Сумка пропала…

Глава 20

Место для секрета Веселов подыскал на пригорке, в густом березняке. Вся деревня на ладони и машина, как за ширмой.

Снег валил и валил. С утра светило солнце, и снежинки миллионами серебряных вспышек кружили на легком морозе. А к вечеру задуло, загудело в высоких, голых кронах, как в снастях корабля.

«Круто! Первый снег, а уже пурга, метель. Это нам в масть, – радовался Виктор. – В такую погоду легче в деревню пробиться. Меньше любопытных глаз».

План «захвата» он продумал детально. «Главное, чтобы не вернулся водила на Волге».

Но за весь день по проселку не прошла ни одна машина.

Веселов устал, проголодался, часто курил, прогоняя аппетит и сон. Упорно следил за дорогой и ждал ночи.

«Я тебя все равно достану, – с досадой и злостью думал он. – Узнают ребята в службе Кащея, засмеют, замучают. С брюхатой бабой не справился. Особенно Юрок. «Заместитель» Кащея по особо важным вопросам. Это, значит, кости кому-нибудь переломать, мину конкурентам поставить, а то и замочить. Тоже из десантников, только старше. Афган прошел. Все его побаивались. Глаза «стальные», как у волка. Кажется, человека съест и не подавится».

Когда Виктор пришел наниматься на работу, Юрок расспросил его о службе в Чечне. Поинтересовался, за что медаль «За отвагу» дали.

Веселов слегка смутился, но четко отрапортовал: «Попали в засаду, командира роты ранило, я его спас». Тогда-то и порекомендовал он Кащею принять Виктора на службу.

«А теперь и уволить может. И правильно сделает. Кому такой шофер-телохранитель нужен?» – Грыз себя Веселов, пока не решил – пора. Осторожно двинулся в деревню на разведку.

Виктор панически боялся собак. А из дворов, как назло, выскочили назойливые, хрипатые шавки и стали преследовать его, не отставая ни на шаг. Приходилось все время вертеть головой и озираться по сторонам.

Увидев, что в окне знакомой избы, мелькают какие-то тени и сияет полная иллюминация, тихо подкрался. Нашел щель в занавеске и долго не мог сообразить, что происходит.

В углу на коленях старушка, крестясь, клала поклоны. Посреди избы стоял большой широкий таз. Вокруг него суетились две красные, потные женщины.

«Ее» не видел. Только слышал звериные стоны, крики и отборную ругань, будто в доме разбушевался пьяный сапожник. – «Неужели рожает?» – Подумал с сомнением.

Это показалось ему невозможным, диким. Работая в фонде, он привык к другой обстановке.

Предродовое отделение, родильное, врачи, медсестры.

«Но как тогда объяснить эту кутерьму. Не убивают же они эту, с пузом?».

После очередных «истошных» криков Веселов заметил в руках женщины малюсенькое, сморщенное тельце, которое она опустила в корытце. Увидев ребенка, он вдруг завопил от непонятного восторга.

Быстро связался по мобильнику с шефом и, спеша, волнуясь, доложил обстановку.

– Куда ее теперь тащить? Поеду обратно. Если понадобится, мы ее всегда прихватим.

– Понадобится, – перебил начальник.

– Когда?

– Вчера, – отрезал тот. – Вчера надо было притащить. Вот что. Сейчас ее не трогай. Пусть оклемается, да и детям покой нужен. Мы ведь за них ответственность несем. Дети, Витя, наше счастливое настоящее и обеспеченное будущее, – самодовольно ухмыльнулся он своей остроте. – А вечером – всех в охапку и сюда. Кто родился, видел?

«Ежик», – от злости и раздражения чуть не выдал Веселов.

Расстроенный, потопал к машине.

Днем решил расслабиться. Смотался в городок, на станцию. Перекусил.

Дождавшись темноты, подъехал к деревне. Луна висела в зените, ярко освещая окрестности. Мороз начал «пригревать» лицо. Прикормил собак. Те набросились на еду, будто их никто никогда не кормил вовсе. Потом успокоились и забрались в теплые закутки.

Подогнал машину почти к самому дому. Окна светились слабым отблеском телеэкрана.

В щель по-прежнему были видны таз, край стола. Он открыл калитку, потихоньку поднялся по ступенькам, дернул дверь. Она оказалась запертой. Решил зайти со двора. Перелез через забор. Крыльцо скрипнуло, слегка зашаталось. Двигался напряженно, медленно, как водолаз. Потянул ручку, петля замка громко звякнула. С тревогой оглянулся и замер…

К огороду вели следы широких лыж. Насторожился. Прошел через сени, тихо заглянул в комнату. Вдруг что-то с грохотом упало ему на ноги. Он вздрогнул, похолодел, замер. – Фу ты, пропасть! – Отшвырнул кота.

С печи доносилось попыхивание. Подкрался к кровати и остолбенел – пусто. На полу валялись сапожки на высоком каблуке, плеер, кассеты и яркие, цветные журналы. Уже не боясь шума, полез на печку.

– А? – простонал старческий голос. – И кто это? Яшка, ты?

– Да, да, – где Лена, дети где?

– Не кричи, не глухая я. Ты кто ж будешь, милок?

– Я за женой приехал и детьми. – Не зная, что говорить, пояснил Веселов.

– Дык, где ж ей быть? На кровати жена твоя. А ты сам, значит. – Старушка заглянула ему в лицо и начала спускаться с печи.

Он понял, что бабка ничего не знает. Обожгла невероятная догадка. «Ведь это она ушла на лыжах. Как пить дать – она!».

– А ты хоть знашь, муж, что голубочка твоя с Божьей помощью двух деточек родила? – С укором пропела старая.

– Знаю, уважаемая, будь здорова.

Выскочил на крыльцо, пробежал по лыжному следу, завяз. Колея уходила в овраг и пропадала в черном лесу. Попробовал идти дальше, но задохнулся, вспотел, упал. Обессилев, сел.

Слизывая с ладони снег, тихо повторял. – Ну, дура, оглашенная. Детей ведь заморозит! Надо же так везет. Без снега ей и деваться то некуда. А ведь весь вечер валил, будто специально подгадал.

Забрался в машину. «Путь у нее один – через лес на зарево, к станции». Не теряя времени, погнал в городок.

На площади у вокзала бросил Жигуленка, выскочил на перрон – пусто. Прогромыхал товарный состав, обдав запахом смазки. Заметил парней с фонариками и молотками на длинных ручках.

– Ребята, когда на Москву электричка?

– В пять, первая. – Обходчики направились к станции. Старший бросил на ходу.

– Всем в Москву надо. Баба-то как спешила, аж рыдала вся. Эх, Колян, надо было тебе с ней ехать. Зря телогрейка пропадет.

Они рассмеялись так весело, что, показалось, закачались яркие, низко висевшие звезды.

Веселов насторожился. – Что за баба? На лыжах?

– На коньках, – отозвался молоденький, почти мальчик в одном свитере. – Не серчай, шучу. Подсадили тут одну в товарняк. А ты кто будешь?

– Я ее муж. Обчистила и умотала с большой сумкой. Блондинка, высокая, волосы длинные.

– Темно, не разглядишь, да и в платке тетка та была. А высокая и с сумкой – это точно. Она мне сразу не понравилась.

– А чего ж ты ей, Колян, телогрейку отдал? – Хихикнул напарник.

– Так ведь холодно, а баба одета не слишком, замерзнет. Да и телогрейка все равно рваная. Много утащила?

– Много. В каком вагоне едет. Куда состав прибудет?

– Наше дело, дядя, колесные пары осмотреть, подшибнички. Сходи к диспетчеру и узнай, куда и зачем.

Виктор побежал к машине.

«Дуреха, думает хитрее меня. Ведь опять домой отправится, к мамочке. А я на машине быстрее доеду».