Текст книги "Льеккьо. Болото никогда не отпускает свои жертвы…"

Льеккьо
Болото никогда не отпускает свои жертвы…
Павел Юрьевич Проданов

Посвящаю эту глупость настрадавшейся Софии Резник, живи и слезы лей от счастья!

© Павел Юрьевич Проданов, 2017

ISBN 978-5-4485-6271-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Записки Мартина Эббота

Не следует мешать людям сходить с ума.

А.П.Чехов. Палата №6.

1

– Когда мне говорят о жизни, я представляю автобус, набитый представителями этой самой жизни. Я еду на одном из последних сидений, место у окна. Читаю «99 франков» Бегбедера. В этот самый момент Октав слушает исповедь спидофила, что испытывал высшее наслаждение от вида ревущих девушек, только что узнавших, что они больны СПИДом. Я отпускаю собственное умозаключение по этому поводу, что-то типа: «Так вам и надо, шалавам». А может, и не отпускаю. Может, я коротко стрижен, а может, и нет, может мне двадцать пять, а может и тридцать семь, может я такой же рекламщик, как Октав, а может и рекламщик, но не такой же. Я могу быть, кем угодно: курьер, перевозящий книги, что сейчас лежат на соседнем сиденье, а может их там и нет, и я вовсе не курьер, а просто еду с тусовки, может у меня двое детей – Энн и Мари, две замечательные девочки, все такие в веснушках и с кудряшками, а может еще в прошлом году узнал, что я бесплоден, и у меня детей не будет никогда, я – продавец часов, секьюрити в клубе, чемпион города по плаванью, художник-экспрессионист, дрессировщик собак, начинающий рок-музыкант, да просто представитель жизни. Может быть, у меня даже амнезия. Известно только одно: я – мужчина. На заднем сиденье, на том, что обычно упирается в заднюю стенку автобуса, сидят две девушки. Одна, та, что с обильно подведенными красной помадой губами, любуется цветами, стянутыми праздничной лентой в букет, другая – не отрывает взгляд от экрана телефона. Одна под эйфорией от свидания, другая в ее предвкушении. Одной пишут в оффлайн, о том, как с ней не хотели расставаться, другой в онлайн, о том, как поскорее ее хотят увидеть. Обе счастливы, в данный момент, но одна уже возвращается в пассивное состояние, другая же, выбирается из него вверх по касательной, чтобы воспарить, а затем угаснуть. Ту, что с букетом цветов, отлично дополняет косметика, другой же к лицу естественная красота. Они – черное и белое, блондинка и брюнетка, две крайности женской красоты.

На сиденье перед ними, справа от меня (а я сижу в левом ряду), задумчиво смотрит в окно пожилая женщина. Сейчас она просто старая и дряхлая: чья-то мать или дочь, бабушка, внучка (была же когда-то). Ее испещренное морщинами лицо лежит в области тяжелых раздумий, об их природе мы можем лишь гадать. Она потеряла в 80-е первого ребенка, врачи диагностировали СВДС, то есть, ничего не диагностировали, и она винит до сих пор себя, а может она, просто вспоминает первый роман в Ницце. Она летала в этот французский городок в молодости на месяц к знакомым своей семьи, а может она никогда не покидала родного города. Как бы там ни было, сейчас недра памяти этой женщины составляют целую вселенную из воспоминаний.

Прямо передо мной, скрытый высокой спинкой кресла, сидит парень. Я вижу его лишь в отражении стекла. Через отражение виден мир за окном, как если смотреть сквозь призрак. Тут все ясно – этот парень фотограф, о чем недвусмысленно говорит дорогой фотоаппарат на шее с объективом типа «Кит». Но все может быть не так очевидно, как кажется на первый взгляд. Он мог просто на подсознательном уровне купить эту вещь, только потому, что это ему внушили последователи Октава. Так и вижу слоган: «Запечатлей свое никчемное существование, с нашей бесполезной камерой». Он мог его взять попользоваться у друга или подруги, что бы запечатлеть в «цифре» любимую псину породы «хаски», или сделать «селфи» со своей девушкой.

Дальше по салону: целующаяся парочка, тридцатипятилетний мужчина с велосипедом в проеме для стоячих (может он велогонщик, а может просто любитель), женщина у входной двери, приготовившаяся раскрыть зонт при выходе (за стеклами автобуса идет проливной дождь), а на передних сиденьях видны лишь головы: русые, каштановые, светлые, темные, седые и снова светлые. На одном из передних сидений расположился священник (тут без догадок и предположений).

Перенесемся на миг из автобуса в движущийся навстречу легковой автомобиль. Это может быть черный «БМВ», белый «Крайслер», красный «Фольцваген» и далее по списку цветов и марок. За рулем парень, на кресле пассажира девушка. Вчера он сделал ей предложение, естественно она сказала «да», естественно она в облаках от счастья. Она не может усидеть на месте от распирающего изобилия лучей добра и нежности. Сейчас ее можно сравнить лишь с хорошо трясенной бутылкой колы. И всю эту нежность она хочет направить на любимого. Она тянется к нему, начинает целовать. Сначала в щеку, затем в губы. Она перекрывает ему обзор дороги. Он на миг поддается поцелую, но тут резко отдергивает голову, и устремляет взгляд на дорогу. Его веки расширяются, все больше оголяя глазные яблоки. Парень понимает, что полкорпуса машины находится на встречной полосе. Он в ужасе. Он успевает дернуть руль в сторону. Он уходит от столкновения с нашим автобусом. Звучит долгое: «Фуууууууууух»! Нога так и осталась вжатой в пол на педали тормоза. Свист стирающихся тормозных колодок надолго освоился в ушах возлюбленной, что влетела лбом в переднюю панель.

В зеркале заднего вида можно было разглядеть (если в тот момент в него смотреть), как наш автобус, уходя от столкновения с «БМВ», «Фольцвагеном», «Крайслером», «Альфа Ромео», сначала повернул в одну, а после (сразу же) в противоположную сторону, и его перевернуло.

Перенесемся в автобус.

Творение Бегбедера, покинув мои руки, устремилось в стекло. Капли крови (при первом рывке автобуса вправо, я разбил голову о стекло), сейчас зависли между мной и стеклом, в которое, повторяя мою участь, влетит книга. Лицо же мое представляет собой слепок из гипса, напоминая маску трагедии из античности. Скорее всего, через мгновение меня кинет в потолок, который встретится с асфальтом, и моя шея сломается, как вафельный рожок, а я должен завтра: вести сына Патрика в Диснейленд или лететь в Лондон, встречать жену Мэри из отдыха в Марокко или не встречать, а наоборот. Я думал, что умру в глубокой старости, как минимум представлял, думал, что смерть – это только в кино, коробило от мысли, что такое может произойти со мной. Это казалось не реальным, сознание отказывалось такое признавать. Я думал, что буду жить вечно.

Думала, что будет жить вечно и девушка с букетом цветов. Сейчас она, с застывшим ужасом на лице, зависла между сиденьем и задней дверью автобуса. Возможно, ей даже удастся выжить, а может, и нет. Может, она сходит на второе свидание, а может, съездит в инвалидном кресле, а может, и не сходит, и не съездит. Может, у них рядятся двое очаровательных близнецов, как мои Энн и Мари, с такими же курчавыми волосами, веснушками, такие же веселые и неугомонные, а может, и не такие.

Мобильный телефон влетел в стекло, за моей спиной. Батарея катапультировалась, как это бывает у летчиков, потерпевших аварию, вслед за отскочившей крышкой. В полете до окна, телефон продолжал принимать сообщения, оставлявшие надежду на большое будущее между: Катрин и Анри, Джессикой и Майклом, Софи и Марком? Катрин, Джессика или Софи – владелица телефона, получила сильнейшее сотрясение мозга, когда ее соседка по местам в автобусе с шикарным букетом белых роз, что резко контрастировали с ее красной помадой, ударила ее затылком в височную долю, когда автобус вильнул в первый раз (в тот самый момент я разбил голову о стекло). Велосипедист, врезавшись в потолок, что встретится с асфальтом, будет накрыт собственным велосипедом. Фотоаппарат парня, зависшего, словно космонавт на орбите, меж кресел, что грозился проломить потолок при возвращении гравитации, пролетел пол салона, и вот-вот угодит в одну из (русая, каштановая, светлая, темные, седая и снова светлая) голов на передних сиденьях. Владельцы тех голов также зависли в вакууме.

Салон автобуса напоминает фрагмент Помпеи, погребенного под толщей пепла, где лица людей застыли в непередаваемом ужасе. Все они думали, что будут жить вечно. Все мы думаем, что будем жить вечно. И, наверное, один только священник примет это как должное (иначе, какой он священник?) Но выпученные от страха глаза святоши говорят обратное. Одно дело ждать встречи с богом в далеком будущем, другое – в ближайшие секунды.

Когда я окажусь в этом горе-автобусе, зависший между жизнью и смертью, именно в тот момент, я пойму, что все эти атрибуты современной жизни: мебель от «Кателлан Италия», загородные домики в стиле «Шале», шмотки от «Кляйна» и «Прада» и прочие модные штуки, всего лишь шоры на глаза. Я погибну, читая исповедь рекламщика-наркомана, о чем это мать его говорит?

Чарли прервал свой монолог, чтобы опрокинуть рюмку виски.

– Люди странные, – заметил я. – Думают, что будут жить вечно, а живут так, будто завтра умрут.

– Поясни? – отозвался Чарли, утерев рот рукавом рубахи.

Я взглянул на дно собственной рюмки.

– Все мечты они откладывают на потом, думая, что впереди вечность, но при этом торопятся жить, – сказал я и опустошил емкость, ощущая, как виски проваливается по пищеводу в желудок, обжигая плоть изнутри.

Чарли усмехнулся.

– Мы – белки в колесе индустриализации, – он налил еще, – Бежим по дороге, не имеющей конца.

– Пока, кто-то не поцелует своего парня, ведущего автомобиль, – подметил я, и снова выпил.

Чарли не разделил моей ухмылки. Он достал помятый клочок бумаги из кармана клетчатой рубахи, и взглянул на него. Затем, бросил черно-белую фотографию на стол. С потертой бумаги на меня смотрели две улыбающиеся, с курчавыми светлыми волосами, в веснушках девочки-близняшки.

2

– Ты, пришибленный, Марти, – говорит Каролин, натягивая розовую кофточку с короткими рукавами, – я не устану это повторять. Все твои попытки научить людей жить, оттого, что сам этого не умеешь. Понимаешь? – Ее голос звонко отражался от зеркального потолка их с Жаком спальни. – Не будь ты моим братом, летел бы уже с лестницы к чертям.

– О, – тяну я, – так мне повезло!

Я нахожусь в обители наслаждений Каролин Монсар, а так же кучи других людей, тех, кого захочет усладить моя сестра. Эта тридцатипятилетняя сука носит фамилию мужа, но выносить его ребенка… «Мое тело слишком хорошо, чтобы его растянуло, раздуло и разнесло, в конце концов», – говорит она на этот счет. Так что в ее рационе непременно можно найти горсти «противозачаточных». Карл Дьерасси в голове этой особы аплодирует стоя. Каролин считает, что дело Жака зарабатывать деньги, а ее дело их тратить. Она с легкостью овладевает воображением других мужчин, и они уже хотят всю жизнь зарабатывать для нее деньги, но так считает она. Каролин готова тратить кучу денег на украшения, модную одежду, и прочие атрибуты, подчеркивающие красоту, тогда как Жак старается вкладывать в образование и воспитание его дочери. Да, у Жака дочь, а у Каролин ее нет.

– Я договорилась с владельцем местного бара, – уведомляет Каролин, закалывая прядь густых волнистых волос, – тебя возьмут в качестве бармена. Первое время поработай там, пока сам не определишься.

Я сверлю взглядом спину сестры-стервы. Сестра-стерва любуется на себя любимую в зеркало, обильно орошая волосы лаком. Мне хватит и постоянного общения с тонущими в алкоголе, так что вряд ли я сменю работу в ближайшее время.

– Там, в гараже, у Жака стоит мотоцикл, посмотришь. Помню, в детстве, тебе нравились, – продолжила она.

– Да, припоминаю, – согласился я. Интересно, что еще она помнит обо мне из детства? Мы виделись незадолго до смерти отчима, а мне тогда было двенадцать. – Ты ходила к врачу, – заметил я, – что он сказал?

– Скорее всего, у тебя генерализованная, или как-то так, амнезия, – ответила Каролин своему отражению в зеркале.

И в детстве мне случалось забывать какие-то события, но то всего лишь минуты, максимум часы. Сейчас в моей голове отсутствуют, или же заблокированы сознанием последние пять лет.

– Доктор надеется, что память к тебе вернется, хотя бы частично, – добавила она, взяв с кровати глянцевую сумочку фиалкового цвета.

Дверь, ключ, шаги по лестнице, поток свежего воздуха в лицо – мы перемещаемся из квартиры в Бьюик Ривера 66-го года Госпожи Монсар бордового цвета – единственное, что досталось ей от первого брака. Солнце, как и миллионы лет назад, жжет это место беспощадно, стараясь выжечь все, пока не наступила осень. Редкие облака плывут до странности низко. Но неподалеку начинаются болота, и осадки здесь очень частое явление. Такой вот парадокс.

– Каролин, ты знаешь от чего так низко облака? – вдруг спрашиваю я, захлопывая за собой дверцу автомобиля.

Каролин высунула голову в открытое окно и посмотрела на небо, будто пытаясь найти там ответ.

– На кой черт мне это знать?

Она всунула голову в машину и, вопрошающе, посмотрела на меня.

– Всему виной высокая влажность, – проговариваю я, будто что-то жую. Отчего-то моя челюсть не попадает зубом на зуб, но от чего именно я не помню. Видимо это один из подарков тех пяти лет – черной дыры в моем сознании.

Каролин сунула ключ зажигания в надобное место.

– Загородный дом стоит у болот, – напомнила она. – Там с сыростью бороться бесполезно. Жак три раза пол менял за последние пять лет в этом проклятом домишке.

«Пять лет» – для меня эти два слова вместе стали магическими.

– От влаги что угодно рыхлеет и разрушается, – поддерживаю я.

– Здесь всегда повышенная влажность, – заканчивает Каролин и запускает мотор поворотом ключа.

Я смотрю в окно на цветущие клумбы у дома. Они то, как раз наоборот – живут, не разрушаются. Мой взгляд плывет дальше по улице. Он останавливается на девушке, волосы ее черны как ночь, залитые солнечным цветом, они кажутся металлическими. Дама снимает солнцезащитные очки причудливой формы и смотрит на меня. Из ее губ надувается жвачный пузырь, а затем лопается. Потом девушка теряет ко мне интерес, садится на велосипед и уезжает.

– Влажность… То-то люди здесь гнилые, – говорю я больше себе, нежели своей сестре.

Каролин сдает назад. Наехав на бордюр, она остановилась, дернула рычаг коробки передач, похожий на трость для стариков, и вывернула на дорогу.

На автостраде, где-то среди густого леса, меня начало клонить в сон. Мне приснился парк и дети. Я отчетливо видел светловолосую девчушку лет четырех. Она смеялась, а я качал ее на качели. Я толкал качели сильнее, девочка взмывала вверх и устремлялась вниз, разрываясь звонким смехом. Ветер теребил ее волнистые пряди. Моя душа радовалась, как никогда. Вдруг я почувствовал чью-то руку на плече. Обернувшись, я увидел женщину, но черты ее лица не складывались в четкий образ. В моей душе вспыхнул гнев.

– Вот, ты тоже считаешь меня сукой? – услышал я сквозь сон голос своей сестры.

Открыв глаза, обнаружил, что уже опустились сумерки. Мир вокруг «бьюика» приобрел единый темно-серый цвет.

– Да все мужчины считают женщин суками, – отвечаю я, зевая во весь рот. – В той, или иной степени. Шопенгауэр писал о женщинах, как о нижестоящем поле, и считаться можно лишь с его слабостью. А такие вещи, как почтение или благоговение перед женщиной, поведение недостойное мужчины, что это – роняет нас в ваших глазах.

– Тебя так шпарить в церковной школе научили?

– Такому в церкви не научат, – ответил я. – Но как ни странно, библия вторит ему. Женщина создана не как равная, а в подчинение мужчине.

– Тогда Бог тот еще женоненавистник, – повышенным голосом констатировала Каролин.

– Все женщины стремятся быть равными мужчинам.

– О, я иногда так хочу подчиняться, – замечтавшись, проговорила моя сестра. Я пропустил мимо ушей.

– Но глядя на феминисток, борющихся за равные права, выставляя напоказ сиськи, – продолжил мысль я, – склонен согласиться со всеми остальными мужиками: вы – те еще суки. За два месяца, что жил у вас, скольких мужиков я видел? Твоя любвеобильность – дамоклов меч, зависший над вашими с Жаком отношениями, тебе не кажется? И рано или поздно он опустится. Это вопрос времени.

– Но ты же не трепло?

Каролин уставилась на меня испытующим взглядом.

– Мне плевать, – ответил я. – Меня больше интересует, что со мной творилось последние пять лет.

Удовлетворенная ответом, она начала нарочито следить за дорогой, показывая, что разговор окончен. Я тоже уставился в окно, в темноту, где в сумеречном тумане призраком прятался болотный мир. Деревья виднелись лишь черной тенью на сером фоне. Когда из-за облаков показывалась луна, то туман, повисший среди деревьев, вбирал в себя призрачный лунный свет, и все вокруг приобретало вуаль таинственности, окутавшую трясину. Болото – место, где человеческое воображение может видеть загадочное, таинственное, а разум допускать возможность его существования.

Вдруг, сквозь завесу тумана, я увидел огоньки. Бледно-синими светлячками они плавали над травами-призраками. Огоньки притягивали взгляд, и сумерки вокруг этих светлячков расступались, отдавая пространство для бледного свечения.

Я взглянул на Каролин. Та вела машину, и смотрела на дорогу.

– Погляди, – сказал я, – там голубые огоньки, на болоте!

Когда я вновь посмотрел туда, где еще секунду назад происходило нечто таинственное, то с удивлением осознал – огоньков нет.

– Ничего там нет, кроме тумана, – ответила сестра скептическим голосом. – Ты переутомился. Помню, наша бабка, потерявшая вторую дочь, рассказывала об этих огоньках. Она говорила, что это души умерших детей. Мать же, называла ее ополоумевшей, пока Лиза не умерла. А потом, сама стала ходить на болото, встретиться с духом Лизы, каждый день ходила, пока в психушку не загремела. А мы с тобой, когда играли на болоте, ничего сверхъестественного не видели, помнишь?

Она не видела, а вот я…

– Кстати, как там она? – спросил я, уходят от ответа. Мне не хотелось вспоминать прошлое. – Ты давно ее навещала?

– Ей уже шестьдесят, и она почти ничего не помнит, даже меня с трудом узнает, – ответила Каролин. – Если хочешь, съездим к ней в следующем месяце.

Я снова посмотрел на болото. При виде таинственного тумана, играющего в лунном свете, становится не трудным поверить в то, что наша умершая сестра резвится где-то там, среди болотных трав с другими детьми, утонувшими на болоте.

– Надо бы заглянуть. Я ведь ее навещал всего раз, после ухода из церковной школы.

– Ты будешь удивлен.

– Да последние два месяца я только и делаю, что удивляюсь. Представь конфуз в моем сознании, когда я узнаю, что уже 2015 год? А я только собирался лететь в Южную Африку на чемпионат мира по футболу.

– Все еще страстный поклонник?

– Да, – выдохнул я. – Помнишь, тебя взяли в балетную школу?

Каролин улыбнулась.

– Помню те времена, когда мне не приходилось умирать на липосакции, бесконечно точить ногти и подкрашивать волосы.

– А мне – зубрить богословскую литературу, – усмехнулся я.

– Ага, – согласилась Каролин. – И нудить – о том, что все живут не правильно.

Она снова улыбнулась и подмигнула мне. Это заставило меня вернуться в детство, вспомнить то время, когда она была моей старшей сестричкой, единственной, кто тянулся ко мне. «Все будет хорошо, братик», – говорила она и подмигивала.

3

На место мы прибыли глубокой ночью, и сразу же легли спать. Утром я вышел, чтобы забрать оставшиеся продукты из «бьюика», скоропортящиеся заполнили холодильник еще ночью. Взяв пакеты, я обернулся: передо мной стояло детище современной культуры, помешанной на кубизме, и идеально ровных поверхностях. Плоские квадратные мобильники, телекраны, встроенные в квадратные стены, квадратные коробки со стеклянными стенками, называемые небоскребами, столы, стулья – все отдано в жертву квадратному миру. Дом в стиле «Хай-тек». Стены высокие, держащие на себе крышу-трамплин, витрина второго этажа от пола до потолка, тоже квадратная, круглые здесь только клумбы. Но те заросли сорняком, да так что их почти не видно, показывая всем, откуда растут руки моей сестры. Гараж тоже квадратный, хорошо хоть забор состоит из железных прутьев, окрашенных в черный. Будь он из дерева, наверняка бы воплотили в идеях квадратного искусства. За домом росли дубы, а где-то за ними начинались болота, уходящие до холмов. Все детство я провел на болотах, по другую сторону от этого закисшего места. И вот, проведя жизнь в монастырской школе и еще непонятно где, вновь вернулся на окраину этой топи.

Каролин уже проснулась. Заспанная, она заглянула на кухню, где я готовил завтрак.

На сковороде жарились сосиски, место которым уступила глазунья, лежавшая уже на тарелке. Я же нарезал помидоры. Английский завтрак – дань памяти рабочим, что вкалывали на господ столетиями, гнув спину с утра до ночи.

– Ты когда встал? – спросила Каролин, доставая апельсиновый сок из холодильника.

– Рано, – ответил я. Подъем, как это говорится, с петухами. Сон не мое излюбленное занятие.

– Кто рано встает, у того лицо не отекает? – улыбнулась Каролин, наливая сок в стакан. – А я люблю валяться до обеда.

Еще бы не любить, подумал я, когда работать тебе ненужно. Все ее занятия, это интерьер квартир ее подружек. Но, не часто, ей приходят предложения на кругленькую сумму. Вы когда-нибудь спали в шкафу? Не в детстве, когда забираешься в шкаф, играя в прятки, и так долго тебя не могут найти, что ты там засыпаешь, а будучи взрослым? Я спал сегодня. Спальня для двоих у Каролин Монсар спрятана в шкаф. Она это объясняет экономией места и чистотой постели от пыли, а так же находчивым дизайнерским ходом. Я же считаю – запертой комнатой. Мало того, что человек и так всю жизнь живет в своей голове, и только ночью, во время сна, его сознание покидает чертоги черепной коробки и бороздит неведомые пространства, его теперь и на ночь запирают в темном чулане, называемом находчивостью дизайнера. Вся квартира Каролин и Жака лежит в той же строгой плоскости стиля «Хай-тек». Именно плоскости: все идеально ровное, глянцевое.

– Я привык вставать рано еще в школе, – поясняю я. – Там не поваляешься.

– О да, – запивая ночной тлен во рту соком, подмечает Госпожа Хай-тек, – фанатики одним словом. А почему ты ушел?

– Долгая история, – говорю я, уходя от неудобного разговора. Распространяться о причинах моего ухода из Школы я не люблю, даже перед ней, единственным близким мне человеком, не считая сошедшей с ума матери. Но единственной ли? Последние пять лет даже не туманны, их вообще нет в моей голове. Заснул в кровати, проснулся на обочине дороги с недопитой бутылкой виски у шоссе, под одиноким деревом, а за это время пролетело лет пять как.

– И неуместная, – добавила Каролин, – как всегда. – Она поставила стакан с недопитым соком на стол. – Пойду, умоюсь.

Завтрак употреблен по назначению, посуда вымыта, душ принят. Каролин показала мне, что здесь к чему. Нечего не обычного – дом, как дом: зал с двумя диванами, четыре мягких кресла, огромный стеклянный стол меж диванами, стоящими друг против друга, плазменный телевизор, встроенный в стену, спальня в шкафу, просторная кухня, санузел с унитазом и душем. И это только первый этаж. На втором этаже всего одна комната, посреди которой стоял бильярдный стол, вокруг которого еще четыре дивана. Пол устлан медвежьими шкурами, что резко контрастировало с общим стилем интерьера. Каролин объяснила, что Жак любит охотиться, а это его трофеи. «По правде сказать, медведей он не убивал, – говорила она, – а шкуры эти купил за неплохие деньги, но завет их своими трофеями».

К дому пристроены гараж и летний домик. Туда мы не заходили. По словам Каролин, там находилось джакузи. А вот в гараже покоился «Круизер» 39-го года, с одноцилиндровым двухтактным двигателем мотоцикл. Вот на этой ретро технике мне и предстоит каждый день мотаться в бар на работу. Что ж, отлично! Хоть не на общественном транспорте, что ходит строго по расписанию.

– Он хоть и коллекционный, – добавила Каролин, но летает здорово. Я даже сама на нем дурачилась. К нему и шлем есть, и очки.

Она сняла шлем с руля.

– В этом я буду выглядеть летчиком эпохи второй мировой, – пошутил я.

– Летчик-бармен, – рассмеялась моя сестра. – Кстати, насчет бармена – нам пора выезжать. Нужно тебя еще в бар пристроить. Мистер Таргетт будет ждать нас в двенадцать часов.

Пятнадцать минут в «бьюике», окруженном миром болота, и мистер Таргетт встречает нас у входа в бар. Вывеска гласит: «Бар у Челла».

– Добрый день миссис Монсар, – приветливо улыбаясь, мистер Таргетт протягивает морщинистую руку-клешню моей сестре.

– Добрый, – отвечает та улыбкой на улыбку. Мистер Таргетт целует ей руку. Какие сантименты.

– А вы, должно быть, Мартин?

– Угу, – киваю я. – Вроде бы он.

– Ваша сестра столько о вас рассказывала.

– Я знакома с миссис Таргетт, – поясняет Каролин.

Мистер Таргетт походит на обиженного жизнью мопса, но его перстень на указательном пальце правой руки говорит обратное. Он изрядно облысевший с бородавкой под левым глазом, и его не обошли скопления меланина под кожей – старческие пятна усыпали все лицо. Одет работодатель в черный смокинг, из под которого видны белая рубашка и красный галстук.

Я ничего не ответил своей сестре, и образовалась неловкая пауза.

– Пройдемте внутрь, – поспешил предложить владелец бара. Он старательно пропустил Каролин первой, придерживая дверь дряхлой рукой. Я вошел последним.

Здесь стояли с десяток столиков, за которыми седело пару посетителей, танцплощадка, где одиноко кружился мужчина среднего возраста под медленную музыку, ну и какой бар без барной стойки, за которой я теперь и буду, видимо, трудиться. Сейчас за ней трудился парень с усами на французский манер, в клетчатой рубашке без рукавов. Он поднял руку в знак приветствия, увидев нас. Я считаю, любая работа стоит уважения, а на этой еще и пьешь за счет заведения. Отличная перспектива оставить печень в этом баре, но для меня – сойдет. Убравшись из школы, я сжигал трупы в крематории: что только в голову не лезет, когда наблюдаешь, как сгорает биомасса, некогда носившая разум. Так что, бар – это даже взлет в моей карьере. Интересно, кем я работал в те пять лет, что стерлись из моей памяти. Ведь работал же?

– Вы уже работали в подобной сфере? – поинтересовался мистер Таргетт.

– Нет, – поспешила ответить Каролин за меня. – Но он быстро учится. В этом я вас уверяю. Помню, отчим как-то взял нас на рыбалку, он слыл заядлым рыбаком, ну там удочки и все такое, знаете. Так вот, Мартин в первый же день наловил целую сетку одним детским сочком.

Старик разразился удивлением, заметно наигранным.

– Андре увольняется в конце недели, – сообщил владелец. – Перед уходом, он расскажет, что тут к чему. Пить, только после смены, – предостерег мистер Таргетт, обращаясь к Каролин, будто ее он брал на работу. Мне стоило вообще не приезжать, а сразу выйти на смену.

– Мартин у нас не пьет, – соврала сестра, подмигивая мне, так чтобы Таргетт не видел, – он вырос в церковной школе.

– Святого Патрика? – удивился старик. – У меня там племянник обучается.

– Нет, – ответил я, опередив Каролин, – в другой, далеко отсюда.

– Я подумал… Ах, да. Заработная плата у нас хорошая, за праздничные мероприятия доплата. Сверхурочные, график работы пять дней в неделю.

– Мартин примет любые ваши условия, – вставила Каролин. – Пусть он здесь осмотрится, а мы с вами обсудим наше дело.

Они сели за один из столиков. Мужчина, кружившийся в танце, потащился к стойке.

– Рюмку скотча мне, – ударил он кулаком по дереву. Бармен Андре ловко кинул рюмку перед собой и наполнил ее прозрачной жидкостью.

Я тоже подошел к стойке.

– Это тебя берут на мое место? – спросил бармен, пододвинувшись ко мне.

– Если ты Андре, то – да.

– Андре, – протянул тот руку.

– Мартин, – ответил я рукопожатием.

– У нас тут днем посетителей маловато, а вот под вечер набивается, как в метро. Кого тут только не бывает. Напьются и такое вытворяют. На танцплощадке сиськопредставление бесплатно, – покачал головой бармен. – Если начинаются драки, у меня тут бита припасена. – Он достал из под прилавка весомый аргумент. Я молчал, лишь кивал время от времени. – Стоит людям только хлопнуть пару рюмах, – продолжал Андре, – и девушки уже готовы раздвигать ноги, а незнакомые мужики становятся родными братьями.

– Людям нужно лишь дозволение, чтобы творить то, что в повседневности считается аморальным, и одни находят его в спиртном, другие в наркотиках, третьи у себя в голове, оставшись в одиночестве, – комментировал я.

– Любишь копаться в людях? – улыбнулся бармен, – тогда работку ты выбрал удачно.

– Видимо, – ответил я.

– Смотрю, вы уже познакомились. – Мистер Таргетт, наговорившись с моей сестрой, подошел к нам и похлопал меня по плечу. – Андре тебя обучит этому нехитрому делу, верно Андре?

– О, ну конечно, мистер Таргетт, – бармен расплылся в улыбке, – когда будет угодно Мартину, – и уставился на меня.

Я после некоторой паузы:

– Завтра же.

– Ну, раз мы обо всем условились, – вставила Каролин, – то нам с Мартином пора.

– Конечно, конечно, – откланялся владелец заведения, – мы вас не задерживаем. Завтра ждем вас на работу.

Он все так же обращался только к моей сестре, а на меня взглядывал лишь изредка. Госпожа Монсар притягивала мужские взгляды, несомненно. Бармен, с французскими усиками, распластался локтями по стойке, вперив в нее взгляд.

– Спасибо, что дали мне работу, – поблагодарил я Таргетта. В работе я нуждался, ибо не хотел сидеть на шее Каролин, которая в свою очередь сидела на шее мужа.

Распрощавшись с Таргеттом и его баром, мы укатили обратно. Над болотом собирались тучи, тяжелые и грозные. Мир приобрел темный оттенок, и ко всем цветам примешалось немного серости. Затем поднялся ветерок, а потом и сильные его порывы начали колыхать деревья. Прогремел гром, и вскоре тяжелые капли забарабанили по лобовому стеклу «бьюика», оставляя грязные разводы.