Текст книги "Льеккьо. Болото никогда не отпускает свои жертвы…"

6

Утро выдалось тяжелым, точнее даже не утро, а день. Проспал я до обеда, не помня, как очутился дома. Голова хоть и не болела, но прибывала в помутнении. Необходимо прийти в себя и я пошел к холодильнику. Через какое-то время еда наполняла мой желудок, а рука листала каналы телевизора. Я решил остановиться на новостях.

Телевизор вещал о событиях вокруг санкционной политики Евросоюза против России. Политика не вызывает у меня интереса, потому я переключил дальше. В местных новостях рассказывали о каком-то происшествии: я сделал звук громче.

– Девушку задушили, – говорила ведущая, – а на теле вырезали послание из Библии.

Я помотал головой. Люди безумцы. К трупам я привык: работая в крематории, начинаешь ценить человеческое тело не больше содержимого мусорного бака. Но, когда показали фотографию убитой, я замер. Спиралевидной формы завивка светлых волос, вздернутый нос и большие смеющиеся глаза – это ее я видел вчера в комнате для покера! Вот те на. Теперь жди полицию в баре.

Делать особо нечего, и я решил отправиться на работу. К тому же известие о смерти той девушки вызвало у меня интерес. Я накинул плащ, уделанный в грязи после вчерашней ночи, и, сев на мотоцикл, отправился в путь.

Войдя в бар, я не обратил внимание на бармена. За полмесяца я так и не удосужился узнать, кто работает в мои выходные. Зато я кивнул встретившей меня улыбкой Кристин.

– Что-то срочное, Марти?

– Нет, – ответил я ей. – Ты не слышала?

– Смотря что?

– В окрестностях убили девушку.

– А, это, – вздохнула Кристин, – Сегодня приходила полиция. Расспрашивали.

– И как? – поинтересовался я. – Убийца бармен по имени Кларк Томпсон?

Кристин рассмеялась.

– Шутник ты, однако. Они расспросили, кто вчера работал. Взяли адреса и уехали.

– Понятно, – угрюмо ответил я, а потом направился в ту самую комнату, где играли в покер. Решил прикинуться игроком, а заодно разузнать чего.

За одним из столиков сидели заядлые игроки в покер. Но эти, точно не знали ничего. Вчера их в баре я не видел. Над их головами клубился дым, который резал глаза. На столике стояли полупустые пивные стаканы. Все игроки оживленно обсуждали ход игры, подзадоривая и, даже, оскорбляя друг друга. Я промок. На улице стояла все та же ненастная погодка, и дождь лил, чуть ли не каждый день. Подойдя к столу, я снял с себя плащ и повесил его на спинку стула.

– Бармен, тоже решил подергать черта за хвост? – усмехнулся парень, с перебитым носом.

– Как бы потом не пришлось бежать сломя голову от его рогов, – поддержал собеседника другой игрок, у которого намечался «флеш», от чего тот не мог сдерживать нервозность. Я взглянул на его карты через плечо и подмигнул. Тот выставил зубы в ухмылке.

– Садись пятым будешь, – предложил первый.

Я кивнул всем и уселся за столик, вынул кипу сотен из кармана и положил на стол. Игроки не обратили на деньги никакого внимания, так как возле каждого лежало их больше в два раза.

Прошел последний раунд торгов. Банк забрал парень, у которого намечался «флеш».

– Ну что, на пятерых? – предложил самый говорливый, от чего, видимо, и самый помятый завсегдатай бара.

Он разложил по две карты на каждого, взглянул на карты, что достались ему и улыбнулся.

– Ну, начнем, пожалуй.

Мужчина лет сорока, что сидел по левую руку от побитого, кинул малый «блайнд», который по общей договоренности равнялся ста долларам. Следующий игрок одет в грязную рубаху и потертые джинсы, а так же в ковбойскую шляпу. Странно наблюдать его головной убор в таком месте как Болото. Он кинул две сотни. Я следующий. Место мне досталось напротив парня с перебитым носом. Приподняв карты, я увидел пару «десяток», и, не проявляя эмоций, уравнял «большой блайнд». Парень, взявший банк в прошлой раздаче, тоже уравнял ставку. Он то и дело потирал рукой брюки, на вид ему лет двадцать пять. Взъерошенные волосы и заляпанная пятнами от мазута рубашка – давали знать о том, что он механик и днями копошится в поломанном авто. Побитый же не убирая улыбки с лица, вновь взглянул на свои два короля, и кинул шесть сотен.

– Что Чак, не уж-то пара тузов? – усмехнулся тип в ковбойской шляпе.

Побитый Чак засмеялся, но промолчал.

– Да ладно «ковбой» блеф тоже никто не отменял, – подметил самый старший из игроков, мужчина в подтяжках, и уравнял ставку. «Ковбой» не стал рисковать и сбросил карты.

– Так на одного уже меньше, – с непоколебимым спокойствием и всё той же ухмылкой самодовольного болвана, кинул Чак.

В комнату заглянула Кристин.

– Эй, детка, на этот стол еще один стакан пива, – сказал ей «сломанный нос», – ну что ты уснул что ли? Давай кидай или сбрасывай, – крикнул он на нервного механика.

Тот поспешно бросил четыре сотни и отхлебнул из своего стакана. Чак отодвинул банк в сторону и выложил «флоп», который составили: «дама червей», «пиковый валет», и «крестовая тройка». Все вновь стали прикидывать шансы. Взгляд механика забегал по игрокам, парень еще сильнее заерзал на стуле, от чего тот стал издавать треск.

Кристин принесла пива. Поняв, что заказ для меня, она состроила гримасу.

– Я пить не буду, – заверил ее я. Она улыбнулась и удалилась в дверной проем.

– Вообще-то, это мое угощение тебе, – раздраженно заметил Чак.

– И это значит, что отказываться не вежливо? – спросил я. – Это лишь объективная норма этикета и только. Формальность, такая же, как если после чиха я тебе сказал бы: «Будь здоров!» Пить мне или не пить – выбирать только мне.

– Ладно, сам выпью, – ответил Чак и схватил стакан.

Мужик в подтяжках обрадовался «вольту», появившемуся во «флопе», и кинул пару сотен. Механик наскоро поддержал ставку. Чак наоборот размеренно отхлебнул пива, полюбовался на карты в руках и уравнял деньги. Затем он выложил следующую карту. Дама, видимо, подняла его шансы вдвое, и Чак улыбнулся еще шире. Мужик с большим пивным животом, поддерживаемым подтяжками, осознав, что у него в руках, кинул восемь сотен, и, довольный, откинулся на спинку стула. Нервный механик все так же наскоро уровнял ставку, продолжил потирать ладонь об джинсы.

– Что ты там вечно потираешь, – заржал Чак, – яйца что ли? – и, разразившись смехом, уровнял ставку.

Последняя «девятка», видимо, уже не влияла на расклады. Мужик с пивным животом кинул еще пять сотен. Нервный парень в замызганной рубахе уравнял ставку. А Чак, предчувствуя триумф, откинулся на спинку стула и, почесывая затылок, кинул все пять тысяч на кон.

– Ва-банк, господа!

Мужик с подтяжками замешкался, и не став рисковать, сбросил карты. Парнишка еще больше заерзал на стуле, на лбу его выступили капли пота.

– У… у меня нет пяти тысяч… только четыре, – выдавил он дрожащим голосом.

– Так уж и быть, я дам тебе еще штуку, – усмехнулся мужик с пивным животом, и протянул деньги дрожащему пареньку, – если что мой «фордик» отремонтируешь бесплатно так сказать, хочу посмотреть, что из этого выйдет.

– Сдаваться надо дурила! – кинул Чак, – денег, что ли много стало, я то думал, что вы там за еду тачки чините, – и он разразился дебильным смехом.

Парень кинул деньги в общий банк.

– Ну, давай герой вскрывайся, – Чаку всё не терпелось уже забрать выигрыш.

Парень весь трясся, но не спешил вскрывать карты.

– Да чего это я с тобой вожусь, – побитый выложил два «короля» и стал сгребать деньги, – две пары на «королях» и «тройках», учись сынок!

Паренек трясущимися руками бросил карты на стол…

– Ха, «Фул Хаус»! – вскрикнул мужик в подтяжках. – Вот это он тебя обул, так сказать. А это моё, – он забрал обратно тысячу своих и захлопал в ладоши.

Чак, обуреваемый злобой, уставился сначала на «тройки», затем на парня, обставившего его.

– Это тебе так с рук не сойдет, сосунок! – грубо кинул он дрожащему парню.

Парень же и хотел бы улыбнуться и боялся отхватить за честную победу. Он сложил себе деньги за пазуху и торопливо направился к двери. Чак провожал его обезумевшим от ярости взглядом. Как только паренек скрылся за дверью, он вскочил из-за стола и помчался на улицу.

– Да, я парню не завидую, – прошептал «ковбой».

– Слышали про убитую девушку? – спросил я, переводя тему.

– Мне моя женушка уже все уши объездила, – сказал мужик в подтяжках. – Какую-то бабу пришили и вырезали на теле что-то там из библии. Говорят, это из-за нее сюда полиция приходила.

– Ну, в Болоте такого я не припомню, – заметил «ковбой». – Психи, одним словом.

Мужик в подтяжках прокашлялся.

– И что в башке у таких людей толкает их делать такое?

– Сексуальная анафема толкает, – заметил я.

– Что? – спросил тот, что в ковбойской шляпе.

– При сексуальной развращенности общества в целом, – пояснил я, – некоторые люди отгорожены от этого. Их желание перерастает в маниакальное влечение взять то, что общество им предоставить отказывается.

– Проститутки не отказываются, коли деньги есть.

– Коли деньги есть, – заметил я. – Форма сексуальных извращений таких людей может превосходит все мысленные формы. Не каждая проститутка готова на все, даже ради кучи денег.

– Ой, не забивайте мне голову, – сказал раздраженно мужик в подтяжках. – Я проголодался, а вы мне аппетит портите только.

Он поднялся и пошел на выход. Я решил последовать его примеру.

7

Сегодня я работаю в ночь. Томпсон приболел, и попросил меня подменить его. Народу набилось много. После дневной смены мои глаза смыкались.

– Иди, поспи пару часов, – кинула мне Эли, одетая в черное с ног до головы, – я покараулю бар. За столиками потерпят. Руки и ноги у них есть, так что сами себя обслужат. Жаклин, если что, принесет им заказ. Им там, на кухне, все равно тесно.

– Тогда предаю тебе пост, – ответил я на предложение и улыбнулся, – только без традиционной смены караула.

Эли хмыкнула.

– Иди уже.

Эта девица со своими скарабеями в голове. Ее вид многих сразу же отпугивает, или дает им право смотреть свысока. Но эта девушка не робкого десятка, насколько я уже понял. Весь день я изучал Кристин, но та легковерна. Как мне показалось, она по параметрам схожа с той убитой девушкой: ветреная блондинка, строящая глазки всем. Если на первый взгляд, она заигрывала только со мной, то поняв, что меня не интересуют флирты, Кристин сразу же пошла по клиентам бара. И что-то во мне ее тут же стало презирать до ужаса. Мне самому от этого стало не по себе, а нам с ней еще работать и работать. Эли же другого пошиба девушка. Она неплохо образованна и уверена в себе, не смотря на замкнутость. Чем-то, напоминая меня самого. Ее взгляды на мир граничили с социопатией.

Женщины намного разнообразнее мужчин. Одни неугомонные до любовных связей, как моя сестра, или же, как Кристин, другие домашние кроткие овечки. Первым мало всего, что у них есть и им постоянно нужно новое, новые ощущения, вторые же могут просто сидеть дома, смотреть сериалы, и не интересоваться, что происходит за их окном. Их пастырь – их муж. Без него они и носа сунуть за дверь боятся. Есть борцы за идею, как те, что борются с мизогинией при помощи оголения груди и вообще тела, еще и называя это феминизмом, что парадоксально как по мне. А есть такие как Эли. Этим не нужно искать себе альфа самца, бороться за свои права и прочие вещи, но так же не в их интересах сидеть дома мышкой-норушкой. Их взгляды весьма разнообразны.

Поспав пару часов, я умыл лицо и, чувствуя в теле неприятную усталость, побрел за стойку.

– А вот и ваш бармен, – кивая в мою сторону, сказала Эли старику, тому самому, что лицом напоминает старого питбуля.

– О, – произнес старик, – вы то мне и нужны! У вас хоть уши на месте, а там гляди и язык. Эта не понимает ни черта из того, что я говорю.

– Это вы не понимаете, что может быть другой взгляд на вещи, кроме вашего, такого же дряхлого, как и вы сами, – в жесткой форме ответила ему девушка. – Пока вы тащили трупы из болота, мир успел эволюционировать, а вы остались в том вашем добром времени. Ничего личного.

Эли протерла тряпкой стойку и удалилась в сторону кухни.

Моя голова все еще занята тем мимолетным сном, в котором я пребывал в детстве, скрываясь на болоте от своего отчима, а Каролин все звала меня.

– Я знаю, что поможет нам, – говорила она вязким протяжным голосом, – я знаю, где нам укрыться. Я протягивал ей руку, но потом я оказывался в своей комнате, в которую ломился отчим, крича: «Бог любит тебя, Марти! Вот увидишь!»

– Плесни русской водки, сынок, – сказал мне старик, вернув меня в реальность.

Протерев глаза, я поставил чистую рюмку и наполнил ее водкой.

– Ох уж эта молодежь, – проворчал Питбуль, – дурьи головы. Ничего они не знают. Видели бы хоть половину из того, что довелось повидать мне, совсем по-другому бы пели.

– Девушка вам правильно сказала, – заметил я, – другое поколение – другие взгляды.

– Вот хоть ты не неси этой чепухи, – отчаянно простонал старик, – с виду умный парень. Конечно, мир меняется, я же не идиот. Но, побывали б вы с мое на болотах. Главное не спать! Я как-то задремал, устав от поисков пропавшей девчушки. Лег на сухое место и решил отдохнуть. Очнулся я – уже сумерки стояли. Все наши тогда уже закончили поиски. Они меня кричали, но я не слышал, так крепко задремал. Продрав глаза, я осмотрелся: камыши, редкие деревья – все сумрак окутал. И тут, я услышал этот жалобный голосок: «В заводи плясали, в заводи был праздник, на огни русальи заходи и ты – отпразднуй с нами…» Я тогда даже штаны намочил! Песню эту пела малявка, от которой исходило синее свечение, мать ее дери! Она взглянула на меня и нырк в омут! Даже именитый бегун бы меня тогда не обогнал, вот те крест!

Старик опрокинул рюмку с водкой, скривившись под крепостью напитка. Мне бы и хотелось думать, что он спятил, но я вспомнил те огоньки, что привиделись мне по дороге в Болото, в ту ночь, когда Каролин меня сюда привезла. Я не из впечатлительных, но в этот момент моя спина покрылась мурашками. В голову закрались странные мысли: что если моя мать видела то же самое, что и этот старик? Она всегда твердила, что наша мертвая сестра разговаривает с ней на болоте. Ее закрыли в психиатрическую больницу. Что если она вовсе не сошла с ума? Я постарался отогнать подобную мысль. Моя мать сошла с ума уже давно, и вряд ли ей что-то поможет.

Старик вскоре захрапел прямо на стуле, уронив массивную челюсть на стойку. Его раздражающее сопение напрочь прогнало мою сонливость, за что я сейчас благодарен этому старому безумцу.

– Да ты – фея снов! – бросила мне Эли, садясь на свободный стул у стойки. Ее зубы боролись со жвачкой. – Пива мне, ваше монашество!

Она даже не соизволила натянуть улыбку. Ее черты лица правильны, даже аристократичны. Она напоминала собой мрачную графиню, явившуюся из средневековья. Интересно, где у этой графини гроб? Должна же она где-то спать днем? Я решил не шутить над ней вслух. Она могла не поддержать такой шутки. Ее наверняка достали с подобными стереотипами. Но все же я подшутил:

– Беле Лугоши плевать, что ее смена только в самом разгаре?

– Ты, небось, все ретро-фильмы пересмотрел? Монаху, наверняка, весь мир кажется черно-белым, да?

– Ты не представляешь, – ответил я, – вот смотрю на тебя, а ты сплошь черная, лишь лицо да руки белые как кость.

– Ха-ха, смешно. Пиво давай!

Я снял крышку и протянул ей бутылку. Она сделала глоток и навалилась локтями на стойку.

– Если так любишь черно-белое, завтра в «Кляксе» будет «Человек-волк».

– «Клякса?»

– Ты, что за полмесяца не побывал ни разу в центре? – изумилась Эли, хлопнув жвачным пузырем.

– Да мне как-то не понадобилось туда забрести. Зато я нашел заброшенное поместье.

– Правда? Круто! – восхитилась она, откидывая нависшие ровные волосы с лица. – Люблю подобные штуки. Ну да ладно. Так как насчет «Человека-волка»?

– Это после суток на ногах-то? – ответил я.

– Ой, да ладно тебе, не будь занудой! Ничего личного – посидим, кино посмотрим. Просто все мои знакомые поразъехались, а так хоть компания какая-никакая. Можешь даже похрапеть, как вот этот старикан.

– Я завтра собираюсь к вечеру уехать из Болота. Мне звонила сестра. Она договорилась с доктором о встрече.

– С доктором? Это по поводу твоей пришибленности? – Она усмехнулась, выпив пива, – сеанс в двенадцать, успеешь. Ты все равно должен еще поспать перед дорогой, не так ли?

– Я соглашусь, только чтобы не увидеть твоих слезных прошений, – ответил я.

– Не дождешься, – рассмеялась Эли. Ее улыбка дерзка, вызывающа. Но не казалось, что она это делает специально. Обильно накрашенные черной помадой губы блестят в свете лампы, висящей над стойкой. – А каково это?

– Что? – спросил я.

– Ну, не помнить ни хрена?

Снова щелчок от разорвавшегося жвачного шара.

– Это как если ты закрываешь глаза, видя перед собой монастырь, а открыв обнаружить на его месте супермаркет. Я купил билет до Кейптауна, собирался лететь на чемпионат мира по футболу в 2010 году. Помню, как держу билет в руке, смотря в реку с моста, а потом в моей руке бутылка виски, а надо мной дерево. Я на краю болота, хотя жил в пятистах милях оттуда. А на дворе уже 2015-й.

– Вот те на, – подметила она. – Меня бы так приглючило. А почему ты ушел из своей школы? Мне Кристин про тебя рассказала, можешь не удивляться.

– Я вырос.

Мне не хотелось говорить об этом. В глубине души, я понимал, что мне совестно. Столько лет верить, что Бог видит все твои деяния, а после взять и выкинуть его из головы не выйдет ни у кого. Я попытался, а чувство, что он осуждает меня осталось.

– Веришь в потустороннее? – спросил я ее. Такая девушка должна увлекаться чем-то подобным.

– Кое-кто из великих умов заметил: те, кого раздражает реальность, являясь для них бесконечным страданием, болью, бегут к потустороннему. В твоем случае – к Богу. У меня реальность не вызывает страдания. Я нахожу свои прелести в реальности, что меня окружает. Люди любят выдумывать страшилки, только бы не сталкиваться со своей беспомощностью или пороками. «Все от дьявола!» – кричат они. Но все изнутри. От нас самих.

– Ну вот, ты ответила на вопрос сама, – заметил я, вздохнув облегченно. Она избавила меня от бремени слов.

– Бутылку виски с собой, – сказал какой-то парень, протягивая деньги. Он оценивающим взглядом прошелся по Эли. Я нахмурился. Странные чувства овладели мной. Я помотал головой. Наверняка, это недосып так действует на мой разум. Я небрежным движением передал ему бутылку.

– Сдачи не надо, – бросил тот, еще раз обежав взглядом Эли.

– Чего уставился? – спросила она.

– Тихо, детка! – сказал он, выставляя на показ белые зубы. – Я покойников не очень.

– Тебя бутылкой отходить, кретин? – злобно повысила голос Эли.

– Эй, мужик, – обратился я к нему спокойным ровным голосом, – давай, уже иди отсюда, – и, достав из под прилавка биту, показал ее ему.

– Вот психи, – бросил он и прошел к выходу.

– Да ты рыцарь! – подначила меня Эли.

– Тебе бы все шутить, – кинул я. – Поработать не хочешь?

– Ладно, зануда, – она допила пиво и поставила пустую тару на стол, – пойду к девчонкам. Ты только про «Человека-волка» не забудь.

– Окей! – сказал я и принялся протирать стаканы. Эли удалилась.

На танцполе кружили пары, а по ним скользили светлячки от стробоскопа, пока Джошуа Тиллман напевал: «Everyman Needs a Companion».

8

Мои глаза сейчас смазаны клеем, не иначе. Веки приходится раздвигать пальцами. Включив кран, я набрал воды в ладони и плеснул в лицо. Особого эффекта не чувствовалось. Состояние сонного опьянения никак не хотело меня оставлять.

– Ты скоро там? – спросила нетерпеливая Эли, заглянув в уборную.

– Я готов, – ответил я, сунув голову под струю. Моя лохматая шевелюра намокла, а голова ощутила жгучий холодом. На мгновение сознание прояснилось. Сейчас мне хотелось быть пингвином, что скользит по льдине, а затем погружается в ледяную воду Антарктики, – Тольку утрусь.

Мотоцикл пришлось оставить. Я бы и прокатил девушку, мой «Круизер» одноместный. Мы сели в автобус и отправились в центр.

– Как ты очутился в церковной школе? – спросила она меня уже в автобусе.

– С моим отчимом случилось несчастье, а моя Мать…

Эли заметила мое нежелание вспоминать прошлое.

– Если не хочешь – не рассказывай.

– Моя мать содержится в психиатрической лечебнице – поборов себя, ответил я. – Когда умерла моя младшая сестра, это помутило ее рассудок.

– Прости, – стала извиняться она, – я перегибаю с расспросами.

– Да дело то не в тебе, – заметил я, – дело во мне. Извинение в данном случае, всего лишь вдолбленная нам этикетом мера порядочности. Банальный жест, выработанный нами на уровне инстинкта. Ровно, как и приветствие, слова благодарности и прочее.

– Ну и закидончики у тебя, – задумавшись, проговорила она.

– И это мне говорит Эли, которая вчера мне цитировала Ницше, с его взглядами на «религию любви».

Покопавшись в своей сумке, Эли достала оттуда книгу.

– Вот, – продемонстрировала она «Веселую науку», – сейчас читаю.

– И как? Познала истину? – саркастично спросил я.

– Что есть истина? – процитировала она слова из библии, исказив голос до мужского, и рассмеялась.

Оказавшись в полутьме кинозала, я сразу же почувствовал навалившуюся усталость. Опустившись в кресло, я ощутил, как морфей сковывает мое тело. Эли плюхнулась рядом, набивая рот попкорном.

– Я его еще не видела, а ты?

– Довелось посмотреть.

– Тогда молчи! – Она приложила палец к моим губам, и по моему телу прошла дрожь, оставшись почти не заметной, в силу полной отреченности чувств, пребывавших в сонном оцепенении. – Не хочу спойлеров. Можешь даже поспать – разрешаю. Только не храпи – народ распугаешь.

– Обещать не могу, – ответил я, откинувшись на спинку кресла. Эли завороженно уставилась на черно-белый экран, где уже появилось название фильма, под звук, казавшийся первым кинематографистам жутким.

Я снова провалился в девство. Дверь дергалась, издавая громкие звуки, намереваясь вот-вот поддаться натиску чудовища, скрытого за дверью. «Бог любит тебя! Он любит тебя, Марти! – ревело оно. – Как и твоя мамаша!» Слезы жгли мои щеки, а тело содрогалось от страха. Всхлипы застревали в горле, перекрывая дыхание. Еще немного, и шпингалет не выдержит. «Открой эту сраную дверь, бесёнок», – доносилось из-за двери. Затем шпингалет отлетал на пол, и все меркло. Я оказывался на болоте. Сидя под зарослями кустарника, я высматривался в камышовые заросли. Чудовище пряталось, но я точно знал, что оно здесь. «Идем, – доносился до меня голос, – идем, Мартин. Идем со мной. Я знаю место, где он тебя недостанет». Я, повернув голову, я с ужасом обнаруживаю младшую сестру. Ее лицо бледно, а веки отдают синевой. Ужас охватывает меня с новой силой. Что-то знакомое, но не доступное для меня кроется в ее лице.

– Ты умерла, – кричу я на весь кинозал.

– Что с тобой, Мартин? – испуганно спрашивает Эли, отрываясь от попкорна. Ее глаза округлились. – Кошмары?

– Извини, – говорю я, – все нормально.

– Точно?

– Точно, – отвечаю я, точно.

Настоятель в монастыре говорил, что это испытания, посылаемые Господом. Что мне нужно очиститься. Но как можно очиститься от собственного прошлого?

Сеанс закончился. Эли, исполненная впечатлений, все не умолкала, рассказывая как разительно отличаются образы одинаковых героев, представленных разными поколениями режиссеров. Я же, чувствуя все ту же дикую усталость, слышал ее слова, словно через призму сна. Я больше смотрел на ее лицо, источающее бурю эмоций, полученных от просмотра фильма. Сейчас она казалась мне красивой. Странное чувство. Обычно для меня все это не имеет значения: все люди одинаково безразличны мне, но тут что-то тянуло меня к ней.

При выходе из кинотеатра, в лицо ударил яркий свет, жаля мои глаза. Я отгородился от него рукой.

– И кто сейчас Бела Лугоши, а? – язвительно спросила Эли, улыбаясь. – Оооо! – протянула она, снова меняя голос, – это же солнце! Оно сожжет меня!

Ее забавляла моя отреченная серьезность, а мне нравилась та живительная сила, что таилась за этим видом мрачного бледного создания. Сейчас она казалась мне легкомысленной, но это лишь иллюзия. Эли в этот момент мне казалась самым родным существом. Возможно, это потому, что никто не проявлял ко мне особого интереса, если исключить ужимки Кристин. Эли заставляла проснуться чувства, спавшие дремучим сном где-то внутри меня. Я будто снова был маленьким Мартином Эбботом, который давно истлел, тем Мартином, что еще не ведал бед, постигших его после смерти младшей сестры.

– Проводишь меня, граф Дракула? – спросила Эли, уставив в меня испытующий взгляд. – Или боишься, что солнце тебя таки доконает?

– Домой мне все равно не успеть, да и чего там делать? Так уж и быть – провожу.

Эли жила с матерью, как она сказала, в таком двухэтажном домике, у которых зеленая лужайка перед оградой, обвитой плющом.

– И это твой дом? – спросил я, изобразив удивление. – А как же заброшенное поместье с гробом в подвале? Те развалины, что я нашел на болотах, тебе бы подошли куда больше.

– Ха-ха. Посмеялась. Это ты у нас бездушный мертвец, надевший шкуру человека, – подмигнула она. – Да, тут я и живу. Ладно, дуй к своему доктору. Надеюсь, поможет тебе пролить свет на твой провал в головенке. Жду рапорт.

– Непременно.

Эли на пол головы ниже меня, а потому привстала на носочки, чтобы чмокнуть меня в щеку, сунув мне в руку листок. Даже через слои белой пудры виднелся румянец на ее щеках, после содеянного. Она потупила глаза, и засеменила к дому.

– Эли! – крикнул я ей в след. Она обернулась.

– А как я ушел из бара, той ночью, когда набрался?

– Ты что-то плел себе под нос, а потом просто свалил, часа в четыре.

Я посмотрел на листок у меня в руке. Там красовался телефонный номер.

Расставшись с «готессой», я отправился на вокзал. Купив билет до Уинвилля, я сел в зале ожидания, вобрав все силы, для борьбы со сном. Вокзал наполняли люди, снующие кто куда. Все эти люди уверены в своем бытие. Они думают, что важны для этого мира. А я уже ни в чем не уверен. Мой мир – это переплетение воспоминаний и отрывков мнимой реальности. Сейчас я сижу в кресле на вокзале, но стоит мне уснуть, я окажусь в той комнате, шпингалет на двери которой, спасает меня от чудовища, таящегося за дверью, или на болоте. Иногда, я стою на коленях перед ликом Господа, вымаливая прощения за мнимые грехи, уверенный, что согрешил. Потом, я сжигаю трупы, глядя на тела, которые так же были уверены в том, что нужны этому миру, уверенные, что их жизнь имеет смысл – высший замысел создателя, а на самом деле были лишь животными, способными мыслить. Так перемещается мое сознание из одного временного отрезка в другой. Невозможно быть уверенным в том, что ты существуешь сегодня. Ты существуешь всегда, и тебя нет вовсе. Иногда мне кажется, что я и не выходил из той комнаты в старом доме матери. Когда шпингалет с лязгом отлетает на пол, мой разум меркнет. Может я тогда и умер?

– Да ладно? – прозвучал голос с соседнего кресла, – Марти?

Сквозь слипающиеся веки, я увидел того типа из бара. Все казалось нереальным, так навалилась на меня усталость.

– А ты, кажется, Чарли? – уточнил я.

– Он самый. Вот так встреча! Неожиданно. Куда направляешься?

– В Уинвилль, – ответил я.

– Дела деловые? Ну да ладно, не мое дело. А я в Дарри. Слышал про убийство девушки?

– Да, по телевизору видел, – ответил я, протирая глаза. – Она в ту ночь находилась какое-то время у нас в баре.

– Правда? Ну и дела. Копы приходили?

– Приходили, но я их не видел.

– Говорят, у нее на теле вырезали послание из библии, что-то типа: «В блудодеяниях твоих была раскрываема нагота твоя».

– В блудодеяниях? – спросил я.

– Да, – подтвердил Чарли. – Вот уж эти шлюхи, – гневно добавил он.

– Поиски утех – как отчаянный уход от одиночества, – промямлил я сонным голосом.

– «Человеку нужен человек», ты об этом? – озадаченно спросил мой неожиданный собеседник.

– Я о том, как человек отчаянно избегает одиночества, забывая о приличиях, а после, может статься, что это сведет его в могилу.

– Для человека появление другого человека является концом его свободы, – заявил Чарли. – Сразу же на его руках образуются оковы – мораль, боязнь чужого мнения, соперничество и подобные социальные чувства. Представь мир, где человек всего один. На него не действуют социальные законы, моральные ценности, мнения окружающих. Ему не нужно думать, что о нем подумает его сосед, и ему не нужно подстраивать действия под общий стандарт. Плевать на стрижку, наличие бороды, социальный статус, самобичевание, совесть и тому подобные паразиты разума. Он действительно свободен. Свободен от социального маразма, – Чарли указал на снующих взад-перед людей. – Им движут инстинкты и собственные, не навязанные желания. И он не считает одни желания низменными, а другие устремления – высшими. Его действия не влияют на другого человека. Его поступки не задевают другую социальную единицу, а значит, нет места рождению морали.

– Как в «Я – легенда» Мэтисона? – заметил я, вспомнив о безутешном Невилле. – Как Крузо, так и метисоновский Невилль, жаждали встречи с другим человеком.

– Проблема образов «одинокого человека» и «одного человека» сильно разнятся, – продолжил тот. – Невилль страдал от одиночества. Он жаждал встречи с другим человеком потому, что жил когда-то в социуме. Один же человек, никогда не знавший другого человека, об этом даже не помыслит. В его обиходе никогда не будет намека на потребность в одежде, если только условия погоды не заставят его натянуть звериную шкуру. Он будет все тем же «homo sapiens», но без социального опыта цивилизации. Этот человек будет жить в гармонии с внутренним и внешним миром, а не пойдет против своей природы. Он будет самым чистым видом животного, называющимся «человек». Цивилизация – кандалы на свободе существа.

Отметив про себя склонность своего собеседника к мизантропии, а так же отметив незаурядное мышление, я поднялся с кресла.

– Мне пора, – сказал я, поглядывая на часы, висевшие перед входом.

– Еще увидимся, – подмигнул Чарли.

Вряд ли, подумал я и направился к выходу.

– Выходи, Невилль! – крикнул он мне, когда я уже находлся у выхода из здания вокзала.