Автор книги: Павел Соболев
Жанр: Биология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Роль образца, ориентира при построении нормы и определении границ возможного хорошо описал Арнольд Шварценеггер. На заре чемпионства, будучи уверенным, что достиг человеческого предела в упражнении с поднятием лодыжек (300 фунтов – больше, чем у любого известного тогда культуриста), ему вдруг довелось увидеть, как Редж Парк делает то же упражнение, но с весом в 1000 фунтов.
«Предел, в существовании которого я был уверен, оказался чисто психологическим», пишет актёр и бодибилдер. «И теперь, увидев, как кто-то выполняет упражнение с нагрузкой тысяча фунтов, я сам двинулся вперед огромными скачками. Редж продемонстрировал мне верховенство разума над телом. В тяжелой атлетике на протяжении многих лет существовал пятисотфунтовый барьер в толчке, – это было что-то вроде четырехминутного барьера в беге на милю, который пал только в 1964 году под натиском Роджера Баннистера. Однако как только великий русский штангист Василий Алексеев в 1970 году установил новый мировой рекорд, покорив штангу весом 500 фунтов, в течение года еще трое спортсменов взяли этот же вес» (Шварценеггер, с. 65).
Если сравнивать выступления спортивных гимнастов или фигуристов полувековой давности с выступлениями их современных коллег, то разница в умениях будет поразительной – будто школьники на физкультуре против олимпийцев. Но дело, конечно, не в том, что спортсмены середины прошлого были физически слабее и менее ловки – просто они не знали, что так можно. У них не было образца для создания новой нормы, к пределам которой можно было бы стремиться.
Наличие ориентира организует, направляет нашу активность. И, похоже, чем этот ориентир конкретнее, нагляднее, тем ощутимее его влияние. Это было хорошо показано в старом исследовании, где детей-дошкольников просили прыгать в длину с места. В первом варианте их просили прыгать "как можно дальше", а во втором – до начерченной мелом линии. Так вот именно во втором случае длина прыжка оказывалась большей (Запорожец, 1986, с. 68).
И правда, если вдуматься, что такое "как можно дальше"? Что такое "изо всех сил"? Это слишком абстрактно. Но появление же простой и чёткой метки всё меняет – задача сразу становится конкретной. Допрыгнуть нужно вот туда… Метка направляет психику, ориентирует.
Тот же эффект был показан в другом знаменитом исследовании, где людей с травмой руки просили продемонстрировать её подвижность. В первом случае их просили поднять руку "как можно выше", во втором случае – поднять до конкретной метки, и в третьем – взять предмет, размещённый ещё выше (Леонтьев, Запорожец, 1945, с. 12). В каждом следующем случае рука поднималась выше, чем в предыдущем.
Человек нуждается в ориентирах, в этом весь трюк. Без них он, как ёжик в тумане. Его психика «заточена» под выискивание ориентиров везде и всюду, чтобы на их основе построить собственное поведение. При болезни Паркинсона ходьба человека нарушается, он может сделать несколько шагов и замирает. Но при этом прекрасно ходит по лестнице… Удивительно?
Ступеньки – это ориентиры для каждого конкретного шага. Взяв эту ориентирующую функцию меток, можно заставить паркинсоника ходить и по ровной поверхности – достаточно лишь обозначить метки на полу, чтобы больной переступал через них. В хрестоматийном примере перед пациентом с паркинсонизмом просто разложили по полу кусочки бумаги, и он пошёл (Лурия, 1982, с. 118).
И снова, если вдуматься, что значит спонтанно пойти? Куда пойти? Как быстро? Широким шагом или мелким? Это же ворох возможных нюансов, которые нужно учесть и исполнить. Но всё это становится куда проще, если есть конкретные ориентиры. Именно поэтому специалисты по поведенческому анализу и советуют ставить себе не абстрактные, расплывчатые цели, а снабжать их чёткими ориентирами и определениями (Сервис, Галлахер, 2018, с. 35).
Но если роль ориентиров заметна уже на таком элементарном психофизиологическом уровне, то какова она оказывается на уровнях более сложных – психологических, поведенческих, ценностных? Тут она усиливается многократно и оказывается ведущей. Здесь и выступает во всей красе роль культуры, сложившихся традиций и норм.
В роли культурных ориентиров выступают многочисленные акты инициации или обряды переходов: вступить в брак, завести детей и т. д. Смысл обряда инициации заключается в достижении субъектом некоего идеального образа, предписанного культурой. То или иное действие является для людей символом их перехода на качественно иной социальный уровень, где они кажутся себе чуть ближе к некоему требуемому культурному нормативу для своего возраста. Мой близкий друг, внимая заветам отца, дал себе установку: к 28 годам он должен жениться, к 30 годам завести детей. Роль чувств здесь была вторична, главным же был сам факт – обряд перехода, инициация. Если к формальному сроку ты не выполнил установку, то сам себе кажешься невзрослым, ребёнком, то есть несостоявшимся с точки зрения социальной программы. Наверное, не надо и говорить, что в судьбе друга дальше всё складывалось очень непросто: жизнь всегда складывается непросто, если ты реализуешь её по внешним командам.
Чтобы соответствовать взрослым, молодёжь всегда стремилась начать пораньше распивать алкоголь, курить и заниматься сексом. Но ведь и вступление в брак и рождение детей оказываются явлениями одного порядка с ранним курением и распитием спиртного – всё это растёт из стремления соответствовать культурным нормам, быть «продвинутым» членом общества.
Вместо "ритуалов перехода" Пьер Бурдьё предпочитал говорить о ритуалах назначения (Бурдьё, 2005, с. 358) или институционализации (Бурдьё, 2007, с. 243), подчёркивая тем самым, что новое качество не возникает объективно и само по себе, а именно назначается, учреждается обществом, как новый костюм надевается на человека.
Наверное, у каждого из нас есть знакомый или знакомая, которые вступали в брак, потому что пора. Они выполняли социальные веления, чтобы получить доказательства своей взрослости, ощутить себя самостоятельными, не понимая, что демонстрируют как раз обратное – несамостоятельность и зависимость от сторонних команд и оценок. Если вдуматься, «стать взрослым» – значит сделать всё, как тебе велели.
Сама концепция «взрослости» исторически связана с древней традицией вступления в брак и рождения детей. Если из предписаний культуры вычесть эти факты, то и концепция «взрослости» фактически рассыпается, что мы и наблюдаем сейчас (Ансари, Клиненберг, 2016, с. 22). Социологи только успевают вводить новые названия – "начальная зрелость", кидалты (англ. kid – «ребёнок» и adult – "взрослый"), "синдром Питера Пэна", – чтобы подчеркнуть тот факт, что современные 20–30-летние ребята своим поведением и ценностями никак не соответствуют предыдущим поколениям отцов и дедов. Обычно принято рассматривать это явление с нескрываемой насмешкой (то самое пресловутое «боятся ответственности»), но мало кто при этом понимает, что возрастные категории придуманы в рамках ещё древних обществ и служили целям их повседневной организации (Медникова, 2017, с. 9). Если меняется культура, то непременно меняются и границы возрастных категорий (к примеру, кое-где сейчас уже предлагается увеличить подростковый возраст до 24 лет). В скотоводческих обществах ребёнку достаточно было научиться пасти и резать овец, чтобы освоить все необходимые для взрослого навыки – взрослее он уже не станет; в современных же реалиях перед ребёнком открывается столько жизненных альтернатив, что для того, чтобы разобраться во всех и тем более освоить необходимые для них навыки, требуется всё больше времени, и потому старые идеалы взрослости оказываются поставленными под сомнение (Поливанова и др., 2013). Сами объективные условия жизни современных подростков предоставляют меньше возможностей для взросления в традиционном понимании этого слова (Поливанова и др., 2017, с. 201).
Иначе говоря, дело не в детях, не желающих взрослеть, а в трансформации всей социально-экономической системы. Условия самой жизни изменились, и этим обусловлен распад всех прежних картин взросления – привычные образцы устарели и стали неадекватными. Если в давние времена вступление в брак и рождение детей было обязательным условием организации собственного быта с целью самообеспечения, то в результате научно-технического развития современному человеку не требуется совершать таких сложных действий, и обеспечить себя он может полностью самостоятельно. Но древние культурные ориентиры по-прежнему не унимаются и буквально требуют от людей вступления в брак и рождения детей, только вселяя в них тревогу и сомнения в правильности своих действий.
Всякое культурное общество выглядит, как разрисованный мелками пол, где каждый штрих – демаркационная линия, переступать за которую нельзя, а можно идти лишь вдоль (Бурдьё, 2005, с. 337). И дальше мы увидим, что даже такие древние институты, как брак и родство (как бы это ни звучало удивительно) всегда выступали в роли именно этих направляющих линий: они пытаются делать своё дело и сейчас, хотя в изменившихся условиях XX века их функция всё отчётливее демонстрирует свою архаичность.
Нюанс культуры и её традиций в том, что складывалась она в течение веков и даже тысячелетий. Культура – система коллективной памяти и коллективного сознания (Радбиль, 2010, с. 227), и она неизбежно связана с прошлым историческим опытом (Лотман, 2000, с. 488). В связи с этим всякие масштабные социальные перемены, когда меняются условия и объективные принципы существования, несут человеку грандиозные трудности, поскольку общество не может быстро к ним адаптироваться, так как испытывает тормозящее влияние сложившейся древней культуры.
Многими философами традиции расценивались как следование давним регламентам, тормозящим развитие общества, (Штомпка, 1996; Фромм, 1999). Пётр Штомпка писал, что «любая традиция, независимо от её содержания, может сдерживать творчество или новации, предлагая готовые рецепты для решения современных проблем. Между тем попытки заменить поиск новых путей возвратом к старым, испытанным, надежным методам чаще всего влекут за собой стагнацию» (1996, с. 96). Застойное влияние традиций происходит именно потому, что они "обеспечивают людей, формирующих свой Мир, готовыми «строительными блоками» (с. 95), несмотря на то, что в новых условиях могут требоваться уже совсем иные «блоки». Эрих Фромм отмечал, что индивид, преданный традициям, платит за это непомерно высокую цену, становясь подчинённым, зависимым, а также соглашаясь на блокировку развития своего разума (1999, с. 105).
Поскольку традиции – это сценарии и практики, полученные от Другого (Адоньева, Олсон, 2016, с. 367), то вся активность индивида главным образом сводится к исполнению предписанных культурой ролей, к соответствию заданным образцам. Но при этом «жизнь по образцам – это способ устроения жизни, где автор жизни устраняется от авторства. Человек объективирует сам себя, устранив собственное „я“ и заменив его той или иной ролью в соответствии с потребностью момента и тем самым отказавшись от собственного настоящего» (Адоньева, 2009).
Культурные нормы рождаются в конкретном обществе, на конкретном историческом этапе его развития и потому в известной степени выражают "потребности момента", но в изменившихся условиях эти нормы демонстрируют свою инертность и продолжают существование даже тысячелетия спустя. Станислав Лем считал, что люди окружили себя стеной из культуры и традиций, сделавшись пленниками того, что, «являясь, по сути, совершенно случайным собранием всякой всячины, представляется ему высшей необходимостью» (Лем, 2002, с. 125). Традиции выступают для человека той самой аллеей ориентиров, ступить за пределы которой он не осмеливается.
3. Культура имеет значениеОбъективная необходимость – великая сила. Она подчиняет себе не только волю конкретных людей, но и определяет поведение целых народов. Но не всё так просто. Технологическое развитие общества и экономические отношения влияют на взгляды, ценности и поведение людей, но в действительности эта связь не линейная и односторонняя, как часто принято думать, а взаимная – взгляды и ценности также влияют на организацию общественно-экономических отношений и человеческого бытия в целом (см. Культура имеет значение, 2002; Гуревич, 1991; Панов, 2017, с. 428). С одной стороны, объективные условия оказываются основой субъективных представлений людей и образуют рамки для их взаимодействия, с другой стороны, субъективные представления также могут быть направлены на трансформацию или же сохранение этих объективных условий (Бурдьё, 1993a, с. 139).
Между человеком и объективной действительностью всегда стоит его осмысление этой самой действительности. Осмысление это может быть самым разным, а потому самыми разными могут складываться культурные и социальные традиции даже в, казалось бы, одинаковых условиях жизни (Грэбер, Уэнгроу, 2019). Это как в анекдоте про кошку и собаку, которые размышляют о своих отношениях с хозяином.
– Он меня кормит, значит, он бог, – думает собака.
– Он меня кормит, значит, я бог, – думает кошка.
Сформировавшиеся культурные нормы могут определять поведение людей наравне с пресловутыми объективными условиями. Если в твоих краях много рыбы, рано или поздно ты начнёшь её добывать. Возможно, для этого понадобится скооперироваться с другими людьми. Возможно, вы даже выработаете какие-то чёткие условия труда отдельных лиц в этом процессе. Возможно, весь этот процесс начнёт определять аспекты вашей жизни ещё глубже – возникнут особые ритуалы и другие нюансы культуры, исходно связанные именно с ловлей рыбы. Возможно, возникнут традиции заключения брака только с теми коллективами, которые также добывают рыбу, а не занимаются охотой. Много какие культурные аспекты могут возникнуть на базе этой объективной необходимости – кормиться рыбой.
И если в этих условиях сменятся многие поколения, то возникшая культура так прочно укоренится в образе жизни людей, что будет казаться им неотъемлемой и "от природы данной". И самое главное – эти укоренившиеся культурные аспекты в какой-то момент начнут жить собственной жизнью – уже отдельной от изначальной объективной необходимости, которая их породила. Что случится, если однажды вдруг рыба исчезнет, или река пересохнет? Конечно, люди (если не мигрируют к другой реке) довольно скоро перейдут на другой тип пропитания (садоводство или охота). Но вот та культура, которая сложилась в условиях рыболовства многие поколения назад, вопреки новым условиям сможет просуществовать ещё на удивление долго. И это притом, что в новых условиях она может даже мешать удобной организации жизни – странные привычки могут жить тысячелетиями.
Но изначально всё может сложиться и полностью иначе: рыба может быть объявлена «нечистым» животным (или наоборот – священным), и тогда никакая рыбная ловля даже не будет начата. Осмысление мира способно завладевать умами людей и в итоге определять их житейские практики.
Поскольку сформированное в некоторых исторических условиях культурные установки влияют на жизнь людей наравне с объективными условиями среды (Артёмова, 2009, с. 457; Грэбер, 2014, с. 20; Кластр, 2019; Леви-Строс, 2016, с. 81; Харари, 2016, с. 354), то важен тот момент, что в случае резких перемен в технологиях, сложившаяся в далёком прошлом культура, словно живой и не желающий умирать организм, может долго сопротивляться новшествам, тормозя общественное развитие (Панов, 2017, с. 554). Отставание культурных установок от обновлённых форм жизни – факт, очевидный для каждого, а потому в условиях быстро меняющегося общества влияние прежних культурных норм может сослужить ему плохую службу, ставя палки в колёса перемен. Как говорят французы, мёртвый хватает живого (Бурдьё, 2007, с. 121).
В 1930-е в США незамужние белые американки делали аборты чаще, чем незамужние чернокожие, хотя экономическое положение последних и было тяжелее. Просто общественное осуждение внебрачной беременности среди белых было сильнее, чем среди чёрных (Ялом, 2019, с. 377). Ярчайший пример противостояния культуры и новой экономической необходимости – это возникшая в связи с индустриализацией XIX века возможность женщины работать вне дома – на фабрике. Для сложившихся тысячелетних норм это был настоящий вызов, и потому многие мужчины называли шлюхами женщин, работавших на фабриках (Зидер, 1997, с. 34). Насколько это социальное давление удерживало других женщин от фабричной работы? Надо думать, удерживало и очень сильно. Аналогичная ситуация сложилась и столетием позже, в годы Второй мировой, когда тысячи мужчин ушли на фронт, а производство нельзя было останавливать – тогда на заводы пошли работать женщины, ещё вчерашние домохозяйки. И вновь они подверглись общественному порицанию, хотя "объективная действительность" буквально велела им совершить этот шаг. Экономика тех лет остро нуждалась в женском труде, но многотысячелетняя культура воспротивилась этому.
И вновь вопрос: насколько это культурное давление останавливало других женщин от промышленных работ? Конечно же, многих. Есть даже интересные цифры: если в военные годы, когда "объективная действительность" наиболее остро нуждалась в женском труде, трудоустроены были около 15 % американских жён, то к 1960-му таких жён стало в два раза больше – 30 %, и это притом, что "объективная необходимость" в женском труде по сравнению с военными годами снизилась (Ялом, 2019, с. 390). Чем образованнее была женщина, тем неохотнее она мирилась с ролью домохозяйки (Komarovsky, 1962, p. 49). Некоторые жёны устраивались на работу, даже если в этом не было острой необходимости. В послевоенные годы наибольший прирост работающих женщин наблюдался как раз среди жён с хорошим образованием, чьи мужья зарабатывали 7–10 тысяч долларов в год, чего было достаточно для комфортной жизни в те времена (Chafe, 1991, p. 188). То есть основной рост работающих женщин происходил за счёт не самых нуждающихся.
Факт противостояния старых культурных норм и новых экономических веяний отмечался во все времена. Историкам известно, что как только какая-то работа вдруг начинала приносить ощутимый доход, то она сразу же становилась мужской – женщина просто и откровенно из неё вытеснялась, и вместе с этим, чем сильнее становились позиции женщины в какой-либо сфере, тем большей дискриминации она подвергалась (Зидер, 1997, с. 34).
«Кажется, что перед обществом, в котором доминировали мужчины, прямо-таки стояла задача символически (например, манерой говорить, распределением мест в процессиях, культурой крестьянских кабаков) постоянно утверждать мужское господство» (там же, с. 35).
Так что можно смело говорить, что культура имеет силу влиять на общественное развитие – по крайней мере тормозить уж точно.
Особенно рьяно за определяющую роль "объективных условий" держались догматичные марксисты XX века (а многие держатся и сейчас). Догматичный марксист (каким был долгое время и я) привык делать главный акцент на объективных условиях существования, отводя сформированной культуре слабую и сугубо подчинённую роль, и это сильно осложняет понимание реального положения дел. К примеру, насчёт института брака обязательно принято заявлять о неких "объективных условиях в сложившихся экономических отношениях", которые будто бы и вталкивают людей в брачные узы. Некоторые марксисты, как догму, твердят, что брак возник и существует вместе с частной собственностью, и пока жива она, будет жив и он. Но так ли это? Ведь любой антрополог знает, что брак, где муж повелевает женой, возник задолго до частной собственности и по сей день продолжает существовать у народов, собственность которым неизвестна. Во многих обществах охотников-собирателей вступление в брак – вопрос престижа, обряд перехода в новый социальный статус и всего-то.
Догматичный марксист твердит, что брак был вопросом выживания (для крестьян) и регулятором наследования (для знати), и потому, глядя на современный брак с позиций собственной догмы, он вынужден приходить к заключению, что раз брак существует по сей день, значит, он по-прежнему является вопросом выживания или же регулятором потоков собственности. Но о какой собственности можно говорить сейчас, когда у многих её попросту нет – ни квартиры, ни даже машины, и всё большую популярность набирает тенденция совместного потребления (sharing economy)? О каком вопросе выживания можно говорить сейчас, когда никто из нас не вынужден возделывать свою землю и пасти скот, а ежедневные походы в офис вполне снабжают нас всеми необходимыми средствами к существованию? Сейчас не нужно вступать в брак или рожать детей, чтобы обеспечить себя необходимой рабочей силой и поддержкой. Но в брак как вступали, так и вступают (и будут вступать ещё многие десятилетия). Так причём здесь вопрос выживания и частной собственности?
Почему отдельные лица однажды смогли просто решить не вступать в брак и не заводить детей и тут же не умерли с голоду? Почему ровно так же не может решить и кто-то другой и вообще все остальные?
Это ментальность. Культура. Традиции. То самое "так принято". Культурный императив, возникший тысячи лет назад. Это прочно вшито в наши головы и слабо связано с "объективными условиями" жизни. Как отвечали этнографам канадские эскимосы: «Мы поступаем так, потому что так поступали наши родители. Мы повторяем древние истории так, как нам их рассказали. Вы всегда хотите, чтобы сверхъестественные вещи имели какой-нибудь смысл, а мы не беспокоимся по этому поводу. Мы довольны тем, что мы этого не понимаем» (Рулан, с. 59). Что забавно, ответы моих женатых друзей на вопрос, зачем они женились и завели детей, очень схожи с ответами эскимосов.
Человек слишком привык во всём искать смысл, совсем не допуская, что во многих вещах его может и не быть.
Даже в крестьянской среде брак и семья, по видимому, не являются такой уж «объективной необходимостью» (Адоньева, Олсон, 2016, с.89), но именно древними культурными установками, ведь очень часто овдовевшая женщина способна ещё ряд десятилетий самостоятельно содержать несколько голов скота и возделывать огород (с. 99) – так кто мешал ей так делать всю жизнь? Наверное, всё-таки давление общества, культуры?
Кто-то может сказать, что женщине без мужа куда сложнее, ведь растить детей в одиночку очень трудно. Но зададимся вопросом: а что велит ей заводить детей? Конечно, давление всё тех же культурных норм, а не какие-то "объективные условия" (см. дальше пример робота София).
В некоторых деревнях XVIII–XIX веков под влиянием старообрядческих взглядов даже возникали особые течения, где женщины принципиально отказывались от вступления в брак, – число холостых женщин старше 25 лет там колебалось аж в районе 44–70 % (Бушнелл, 2020). И ничего, никто с голоду не умер, они просто жили большими коллективами и вели всё тот же быт.
Когда подруга жаловалась на непросто складывающуюся жизнь в браке, я мимоходом заметил:
– Может, проще было совсем не выходить замуж?
– А как иначе? – удивлённо спросила она. – Да и финансово выгоднее, когда сообща…
– Да, но почему именно с мужем? Почему не с какими-нибудь хорошими подружками?
Она задумалась, и было ясно, что ответа у неё нет. Просто в сложившихся культурных схемах нам с детства представлен лишь один регламентированный образец, как можно устраивать свою взрослую жизнь, и никакой жизни с подружками там нет. Нас не научили, что можно иначе.
Для брачных аспектов культуры вообще характерно наиболее сильное общественное давление на тех, кто вдруг решил не делать "как все". Феномен презрения к холостякам имеет древние корни и отмечен в культурах самых разных частей света. К "старым девам" отношение было одинаково надменным и насмешливым, что в русской деревне (там же, с. 89), что на Диком Западе (Ялом, 2019, с. 252). Холостяков недолюбливали не только на Руси (Кабакова, 2001, с. 158), где считали, что "холостяк – полчеловека" (Гура, 2012, с. 33) и «настоящим» становится только после заключения брака (Байбурин, 1993, с. 65), но даже и в тех обществах, которые сейчас принято называть «первобытными» – то есть в ныне существующих обществах охотников-собирателей. Хорошую подборку фактов пренебрежительного отношения к холостякам в таких культурах дал Леви-Строс (Levi-Strauss, 1969, p. 40).
"Пигмеи презирают холостяков и насмехаются над ними как над ненормальными существами" (Schebesta, 1936, p. 138). Среди андаманских племён для мужчины считается правильным жениться, и если пришло время, но он всё же этого не делает, то считается «плохим человеком» (Radcliffe-Brown, 1933, p. 50). «Чукчи с презрением и насмешкой относятся к холостяку. Его рассматривают как человека никчемного, бездельника, бродягу, праздно переходящего из стойбища в стойбище» (Богораз, 1934, с. 113).
Особому клеймению общества, конечно, всегда подлежала бездетная женщина (Кабакова, 2001, с. 201). «Положение бездетных жён незавидно. В сельской иерархии она оказывалась человеком „второго сорта“: как женщина не могла перейти дорогу мужчине, так бесплодная женщина не имела права переходить дорогу перед матерью семейства» (там же, с. 204).
И т.д. и т.п. в самых разных культурах мира – что с примитивным устройством быта, что в современных цивилизованных странах: вряд ли кто-то станет отрицать, что даже сегодня на Западе индивид подвергается общественному давлению в вопросах брака и деторождения. И здесь возникает главный вопрос: если вступление в брак, как до сих пор полагают некоторые философы, является "объективной необходимостью", то почему же тогда столь велико общественное давление в этом вопросе? Зачем общество подталкивает индивида к тому, в чём тот сам якобы нуждается? Здесь есть над чем задуматься, верно?
В начале главы не зря был описан механизм трансформации описаний в предписания – когда сложившиеся вокруг себя условия социального бытия человек воспринимает за единственно возможный путь собственного развития, за некое «естественное» положение дел, за то, как должно быть. Понимание этого механизма позволяет взглянуть на процессы нашего нормообразования с нового ракурса. И примеры этого известны каждому из нас. Ведь все мы в детстве становились свидетелями или даже непосредственными участниками картины, когда мальчик говорил девочке (или наоборот), что вот когда они вырастут, так поженятся? Мне так говорила девочка (даже имени не помню), когда нам было где-то по пять лет. Она подбежала ко мне и сказала:
– Когда мы вырастем, ты на мне женишься!
Я стоял с зачищенным кленовым прутиком и готовился проверить, как он рассекает воздух при взмахе, и всего-то. Но услышанное вдруг оказалось полной неожиданностью. Я замер с этим прутиком в руке, а девочка, смеясь, уже убежала. Я даже не понял, о чём она и зачем. Не уверен, видел ли я её ещё когда-либо.
Сходный эпизод описывал и отец бихевиоризма Джон Уотсон:
"Вот подслушанный мною дословный разговор между 5-летним мальчиком и девочкой 7 лет.
– Греси, ты выйдешь за меня замуж?
– Я не знаю, Сэм, я слишком старше тебя.
– Греси, если ты выйдешь замуж за меня, я построю тебе дом на Лонг-Бич и куплю тебе автомобиль с красными колёсами.
– Спасибо, Сэм, но я сама выберу себе автомобиль. Хотя, пожалуй, я выйду за тебя.
Сэм в восторге.
– Сэм, а у нас будут дети. Не правда ли?
– У тебя будут, Греси, а у меня нет. У мужчины не бывает детой. Но откуда они у нас будут?
– Я не знаю, Сэм.
Этот разговор не показывает, что эти два ребёнка не по годам развиты или слишком любопытны в отношении пола. Они просто пытаются скомбинировать обрывки имеющихся у них сведений в посильную для них философию жизни" (Уотсон, 2010, с. 78).
Так вот если кто-то из современных мыслителей по-прежнему любит ссылаться на некую "объективную необходимость" брака, для них есть вопрос: какая необходимость в подобном есть уже у детей? Они совсем далеки от каких-либо подобных «необходимостей». Но вот образчик поведения у них уже есть, норма в голове уже присутствует, их будущее им уже ясно. И всё это без малейшей "объективной необходимости". У детей просто есть образец перед глазами – этого им достаточно, чтобы мыслить собственный путь точно таким же.
Важны не только объективные условия существования, но и специфика их осмысления в народных представлениях – это равнозначные факторы. В социологии существует так называемая теорема Томаса: если люди считают некоторую ситуацию реальной, то она получает реальные последствия. Иными словами, веря во что-то, полагая это истинным (или «естественным»), мы будем строить своё поведение, исходя из этого.
В XIX веке общины мормонов в Юте и Неваде жили в полигамии (многожёнство), согласно канонам своей религии, тогда как всего в нескольких сотнях километров жители Калифорнии жили в моногамии (единобрачие), по канонам своей религии, – сильно ли у них отличалась "объективная необходимость"? Аналогичная картина характерна и для околосредиземноморских районов, где моногамные христианские общества соседствуют с полигамными исламскими, хотя и те, и другие имеют полностью сходные экономические и экологические характеристики (Коротаев, 2003, с. 177).
Культура. Социальные установки и предписания. Вот в чём всё дело.
Культура имеет значение. И ещё какое.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
