Текст книги "Выписка из журнала маневренных карточек (За период с 04.07.1977 по 17.11.1998)"

Братья

Вспомнилось вот.

Служили у нас на скр-16 два родных брата – таджика. Старший закончил какой-то тамошний политехнический институт с военной кафедрой, а тут младший дорос до призывного возраста. Оказавшись неспособным взять с налету крепость высшего образования, он засел в круговую оборону, отбиваясь от посланцев военкомата. Но не тут-то было – комиссия в лице председателя уличного комитета, участкового и военкоматовского прапорщика вручила ему повестку.

На призывной пункт вместе с ним пришел старший брат и объяснил, что его тоже надо призвать, иначе младший никуда не поедет. Увещевания-объяснения ни к чему не привели – братья уперлись, демонстрируя решимость подраться. Военкоматские с трудом нашли личное дело старшего, оно оказалось среди дел офицеров запаса – о, ужас! – призвать его на срочную было невозможно…

Долго объясняли им, что не получится, отпустили домой, потом к ним приехал военком какой-то местный, джезказганский или сары-тюбенский… Все впустую – или вместе, или никак.

Средняя Азия, Гдлян-Иванов, беззаконие… – призвали обоих и отправили в учебку механическую. Пришли они к нам корабль электриками, потом механик подразобрался, что к чему, и прогнал старшего через школу старшин – назначил его командиром отделения слаботочников. Младшего несостоявшийся офицер пинал за бестолковость нещадно, так, что тот сам запросился в старшинскую школу – передохнуть.

Так, через год после начала их службы у нас на корабле было два брата-электрика, один командовал сильноточниками, другой слаботочниками. Старший довольно быстро облысел – дочиста, ни единого волоска, прозвали его Лампочка. Младшего же за характерное произношение названия элемента корабельного светильника брызгозащищенного окрестили Пляфоном…

Спали они рядом, ели вместе, на любую работу их нужно было назначать вдвоем – все равно через какое-то время братья оказывались вместе. Так же сплоченно они противостояли попыткам годков обучить их уму-разуму. И вот это защитное поле, которым старший брат накрыл младшего, чувствовалось постоянно, даешь команду младшему – а старший рядом, прислушивается…

Отслужили они хорошо, привыкнуть к качке так и не смогли, но с вахт не бегали и блевотину за собой убирали сами. Уволились в один день, старший – главным старшиной, младший – старшиной первой статьи.

Такие дела.

Гришка

Начинал службу я на скр-16 в губе Ара. Меня, с красным дипломом закончившего училище, мое распределение чрезвычайно удручало – в ночь выпуска вмешались таинственные силы из Главного штаба ВМФ, заменившие будущее место службы с АПЛ в Западной Лице на этот «танк».

Из 9 офицеров на корабле нас – лейтенантов одного года выпуска, – было четверо, что повергало командира капитан-лейтенанта Стратевича в жуткое раздражение, которое мы испытывали на своей шкуре часто и незакономерно.

Естественное объединение лейтенантов против окружавшей нас несправедливости возглавил изрядно послуживший (целых 5 лет!) механик Вова Никишев, ставший для нас главным советчиком, гуру и исповедником – и не только в вопросах службы, но и в распределении личного времени. «Паша, – говорил он, – Паша, какой музей (театр, кино), ты что, с ума сошел, мы идем в кабак.» И мы шли – любое наше появление в Североморске, Мурманске, в Гремихе сопровождалось походом в ближайшее питейное заведение, который заканчивался какими-то приключениями, слава Богу, без серьезных последствий.

Из одного такого похода в гремихинское «Северное сияние» – в быту «Промежность», т. к. кабачок был встроен между двумя зданиями, – мы и притащили этого пса, неосторожно кинув ему какой-то кусок хлеба, и став после этого для него самыми лучшими людьми на Земле. Бодренько побежав за нами сквозь метель по извилистой дороге от Островного до 23 причала, он вскоре обогнал нас и возглавил процессию, забегая вперед, останавливаясь и оборачиваясь…

На корабль он взбежал, не обращая внимания на засуетившегося вахтенного у трапа: «Куда, сукин сын!», и также невозмутимо по наклонному трапу спустился с нами в офицерский отсек.

Федя Стратевич был кем угодно, только не анахоретом – его широкая молдавская натура заполняла собой пространство любого ресторана-кафе-столовой, густые усы топорщились, шальные глаза горели, сканируя обстановку в поисках достойной спутницы на вечер… Неудержимая натура частенько вступала в противоречие с патрулями – повреждения, которые он наносил начальникам этих единиц гарнизонной службы, не могли быть скомпенсированы ни бутылкой шила, ни его вполне искренними извинениями на следующий день. Поэтому воинское звание «капитан 3 ранга» маячило перед Федей уже который год, и не давалось: уже пошиты новые тужурка и китель с заветными двухпросветными погонами и тремя средней ширины галунами на рукавах – но представления на присвоение звания натыкались на сводки о его бесчинствах, лежащие на столах высоких начальников.

Этим и объясняется та относительная легкость, которой командир отпускал нас на берег, оставаясь старшим на борту – надо переждать, не нарываться. Настроение это ожидание ему, конечно, не улучшало и, встречая нас со схода, он со знанием дела демонстрировал свое умение «сделать больно сразу всем».

Увидев пса, Федя покраснел и взревел, крайняя степень негодования подтверждалась переходом всех глаголов в его речи в неопределенную форму, а существительных – в мужской род и именительный падеж. Пес присел на задние лапы, потешно замотал башкой, а из-под хвоста потекла струйка…

Такая реакция Федю озадачила и растрогала, усы разошлись в улыбке: «Не бойся-не бойся,» – он потянулся к псу рукой, а тот тут же перевернулся на спину и подставил свое лохматое брюхо. Командир был покорен, замирён, даже, наверное, умиротворен. В отсеке воцарился мир, а Гришка – так назвали эту смесь болонки со шпицем, – получил права гражданства.

Довольно быстро Гришка освоился – лучшими друзьями его были офицеры, закармливавшие эту жучку до отвала, мичманов, появлявшихся в поле зрения, он сопровождал подозрительным взглядом и утробным рычанием, а личный состав облаивал и таскал за штаны. Откровенная дифференциация собачьих предпочтений довольно быстро стала заметна, и Гришка периодически прихрамывал, получив увесистый пинок матросского башмака. Ночевал он в углу кают-компании, с запахом псины боролись, замывая Гришку большим количеством шампуней, помахивая хвостом, он выходил на подъем флага, сопровождая командира, качку не переносил – лежал на диване, накрыв нос передними лапами…

Частенько можно было видеть его, сидящем у трапа на причале, подбежит к тебе, подпрыгнет, получит порцию почесываний и бежит за тобой до аппарели причала. Проводит – и снова к трапу, а с командиром он всегда спускался в отсек, сопровождал его до каюты.

Не могу сказать, что служить стало легче, нет, но обстановка на корабле неуловимо изменилась, присутствие этого лохматого пса ощущалось, талисманом он нашим стал, что ли. Комбриг Бирюков и начштаба Соколов тоже попали под обаяние этого подхалима, и их первое решение «поставить пса на заданное углубление» потихоньку само собой отменилось за истечением срока действия приказания.

Жену Федор Андреевич Стратевич нашел на малой родине – в Молдавии, красивая, знойная женщина переживала по поводу фединого звания больше него самого и с южным пылом выпиливала ему мозги, о чем он сам неоднократно рассказывал за столом кают-компании с оттенком гордости за боевую подругу. Поэтому Феде приходилось всячески изворачиваться, утихомиривая супругу, все знакомые которой «уже давно майорши, а я всю жизнь на тебя потратила…» В один из таких периодов умопомрачения Стратевич и согласился взять на корабль её родного брата, служившего неподалеку от нашей бригады мичманом.

Назначенный главным боцманом корабля, мичман Фрипту быстро продемонстрировал главное качество своей натуры – он был зануда. Ну, такой, знаете – что-то рассказываешь, а он либо сам в чем-то подобном побывал, либо кореш его, перебивает тебя, лезет со своими выдумками… Плюс, фанаберии в нем было по самое темечко – ну как же, командир его зять! Он быстро научился от Феди так произносить слова «Товарищ лейтенант», что хотелось сунуть ему в ухо. Порядок на верхней палубе он, правда, навел – боцманята летали, медь блестела, трущиеся части были смазаны, резина побелена, матики сплетены, швартовые концы ухожены, бросательных было достаточное количество, и нехотя пришлось нам признать его состоятельность в морском деле… Но не нравился он нам все равно, и очень активно не нравился!

Гришке, состоявшемуся офицерскому любимчику, Фрипту тоже не нравился, хотя тот всячески стремился наладить с ним контакты – с помощью мозговой косточки из мичманского бачка и прочего подхалимажа. Командир же, демонстрируя обиду на непонимание супругой его «морской души альбатроса Баренцева моря», частенько подтравливал Гришку на родственника, вызывая злорадный смех из наших окопов.

…

В рамках подготовки скр-16 к межфлотскому переходу на Каспийскую флотилию корабль был поставлен в ПД-50 – гигантский даже по теперешним меркам плавдок шведского, кажется, изготовления в губе Рослякова. План докового ремонта помимо чисто доковых мероприятий предусматривал еще и «кастрацию» корабля – так все в заводе называли демонтаж яйца обтекателя ГАС, висящей под килем на миделе.

Отпуская шуточки по этому поводу, наша лейтенантская команда готовилась на сход. Одеколон «О Жён» лился рекой, утюги шипели, сапожные щетки летали… Механик отправился к командиру получить «добро» и возвратился от него задумчивый. Ну, мало ли чего механик задумчивый – озадачка какая-нибудь от командира принеслась на понедельник.

Мы прям остолбенели, когда через некоторое время в отсеке появился мичман Фрипту – сияющий, выбритый до блеска, наглаженный и с ослепительным шелковым шарфиком! Фуражка демонстрировала готовность к приему любых самолетов, включая стратегические бомбовозы, аккуратно подстриженные усы подозрительно поблескивали. «Набриолинил, подлец,» – пришло мне на ум старорежимное слово. «Товарищи офицеры, – изрек главный боцман, – я готов!» Отправив его к трапу, мы насели на механика, озадаченный вид которого теперь стал понятен, «Ну что, ну что, – отбивался тот, – командир велел взять его с собой, показать красивую жизнь деревенщине!»

Решив не обращать на балласт внимания, мы продефилировали мимо ожидавшего нас Фрипту по трапу, зацепили его на шкентель и спустились на стапель-палубу дока. После всплытия дока прошло немного времени, грязно-рыжие лужи морской воды были везде – мы не шли а порхали, пытаясь держаться сухих пятен на палубе. Сзади раздалось знакомое тявкание – Гришка мчался за нами изо всех сил, выполняя свою добровольную повинность провожать и встречать. «Гоните его в шею, – завопил кто-то из нас, – обляпает сейчас весь парад!»

Дальнейшие события произошли в течении нескольких секунд – Гришка прыгает через стык палубных секций не закрытый пайолами, срывается вниз, доносится жалобный лай, визг – там внизу ледяная вода, течение неумолимо затягивает его под палубу, борется пес, барахтается… А мы стоим – ведь чистые, наглаженные…бессовестные…

Вдруг мичман Фрипту, главный боцман, родственник командира, деревенский щеголь, объект насмешек для остроумных лейтенантов, с размаху плюхается всей своей красотой в эти ржавые лужи, залазит в стык палубы с головой и вытягивает на свет Божий Гришку – жалкого, дрожащего, течет вода с него ручьями, а он изо всех сил стремится облизать эти фриптины усы с дореволюционной рекламы…

Что дальше? Да ничего дальше – стыдно нам было, всячески мы потом стремились показать боцману своё изменившееся к нему отношение, демонстрировали уважение и дружелюбие – а он не изменился, такой же фанфарон и зануда, поэтому его и оставили с Гришкой на Каспийской флотилии, а остальных офицеров и мичманов на Северный флот приказом Главнокомандующего вернули после перегона корабля.

Такие дела.

Гомофобия на СФ

«В госпиталь, да?» – механик Вова Никишев злобно поглядел на унылую физиономию молодого матросика, прослужившего едва полгода, – «Больной, значит…» Боец закивал головой, ага, мол, тащ капитан-лейтенант. Механик ткнул пальцем в пупок корабельной организации – кнопку вызова рассыльного. «Позови-ка ты мне бациллу, дружок,» – никого на скр-16 не обманывала мягкая интонация командира БЧ-5 и все его команды выполнялись бегом: очень быстро в каюте появился заспанный фельдшер.

В дипломе о среднем специальном образовании у этой личности было написано «техник-осеменитель (ветеринар)», поэтому и проблемы с назначением ему военно-учетной специальности не было – конечно же, фельдшер. В небольшом экипаже сторожевика он очень быстро завоевал популярность, рассказывая байки о содержании своей работы на гражданке. Его тоже не очень радовала перспектива тащиться из Рослякова в Мурманск, но делать нечего: «Иди собирайся, карасина, поедем в поликлинику, в Росту».

Сбыв заболевшего неизвестно чем защитника на руки флотской медицине, механик погрузился в текущие дела и доклад бациллы о покладке в госпиталь подчиненного пропустил мимо ушей…

На следующий день на причале 82-го СРЗ появилась Волга, из которой вылезла пара парней – подтянутых и улыбчивых. Предъявив удостоверения с тиснением «Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР», они прошли мимо остолбеневшего вахтенного у трапа, отмахнулись от дежурного по кораблю и зашли в каюту командира…

Зазвенели колокола громкого боя, собирая экипаж на Большой сбор. Командир Федя Стратевич лично поприсутствовал на перекличке в БЧ-5 и отправил мичманов и групмена ТМГ подменить отсутствоваших на построение вахтенных. «Поди, доложи товарищам…» негромко сказал он дежурному, и вот тут-то мы поняли, что происходит нечто чрезвычайное – Федины усы, оптимистично торчавшие даже во сне, висели совсем по-мулявински, а глаза были переполнены грустью и жалостью к самому себе.

Вышедшие на ют ревнители государственной безопасности шепнули что-то на ушко механику, тот, сохраняя бесстрастное выражение лица, взглянул на командира и после его судорожного кивка объявил две фамилии: «Выйти из строя». Два годка, которых это построение оторвало от работы над ДМБ-овыми альбомами и ушиванием формы, с ленцой вывалились из строя. Сохраняя улыбки на лице, опричники крепко подхватили за предплечья ничего подобного не ожидавших бойцов и повели перед собой. Хлопнули двери Волги, «Продолжить корабельные работы! Вольно, разойдись!» – команда в непривычной тишине неактивно побрела к люкам и дверям, а офицеры – к каюте командира.

«Ну что, ну что! … мать … мать … мать, опять мне … звание … задержат …,» – орал командир, глядя на нас бешеным глазом, – «Механик, а все твои … … пидорасы … развел гнездо …»

Механик напрягся: «Не понял, товарищ командир, выражения выбирайте!», решительным жестом вымел всю нашу лейтенантскую братию из каюты и прикрыл дверь…

Нужно ли говорить, что эти 30 минут мы проторчали в коридоре, ожидая либо выхода, либо выноса механика, поскольку командир был и повыше, и покрепче. Ан, нет, каюта открылась и оттуда появился ухмыляющийся механик, за его спиной маячила Федина голова – судя по блестящим глазам, примирение они отметили взрослой порцией КВСа…

Зайдя к себе в каюту, механик посерьезнел: «Парни, вопрос непростой, всем может аукнуться…» Оказывается, тот самый неизвестно чем страдавший боец заявил в госпитале, что подвергается он в БЧ-5 регулярному сексуальному насилию со стороны этих двух годков, которым служить до ДМБ осталось 3 месяца, и предъявил доказательство – наклонившись и разведя ягодицы, чем привел приглашенного проктолога в ужас.

Доктора сразу сообщили по анатомической подведомственности данного насилия и бойца забрали в Серый дом на проспекте Ленина. «Федю я успокоил, но к вечеру до него снова дойдет, что ему опять майора не дадут, поэтому всем надо рыть землю,» – Вова быстренько нагрузил нас задачей выпытывать дефлорационные подробности у подчиненных нам моряков.

Ха! Не тут-то было! На борту очень быстро появились две очень миленькие малярши, которые, краснея и запинаясь, доложились, что с этими парнями у них любовь – бурная и активная, вот и фигуры начинают подтверждать! Действительно, животики уже заметно округлились, а девицы со слезами рассказывали все подробности этого комплекса нарушений воинской дисциплины: самовольные отлучки каждую ночь, неоднократное употребление спиртных напитков, которые и сломили волю неприступных красавиц из Гомеля…

Задумались – зачем двум здоровым парням, не страдающим от недостатка женского внимания, собирающимся на гражданку, эти гомосечные подвиги? И тут кто-то тихо постучал в дверь…

В каюте появился матросик – забитый всеми, вечный приборщик любого объекта, в робе, рукава которой приходится закатывать, в стоптанных гадах, грязный и пахнущий. «Тащ, – обратился он к механику, – можно обратиться?» «Можно Машку за ляжку, а козу…» – возмутился механик, но осекся – «Что там у тебя?»

И вот, понижая голос в наиболее патетических местах, зема рассказал леденящую душу историю, как однажды, зайдя в ЗКУ, он увидел того самого бойца со спущенными штанами и черенком от лопаты, торчащим «сами знаете, тащ, откуда.» Но тот шуганул его, а он и ушел, потом тот напугал его, сказал, что утопит, «если чо, тащ.»

Механик сорвался с места и ринулся в ЗКУ. Скоро он нам с гордостью предъявил кусок черенка от лопаты, рабочая часть которого была сформатирована соответствующим образом, обработана до нужной степени чистоты, и имела следы использования по прямому предназначению…

Все закончилось хорошо – на следующий день торжествующий командир отвез инструмент в дивизию, оттуда его переправили заинтересованной силовой структуре. Бойца болезного мы больше не видели, судьбой его не интересовались, а вот годки вернулись дня через три – присмиревшие, тихие, прямо сердце радовалось, глядючи, как они службу рвали! Девицы-то им доступно объяснили, что это они их от тюрьмы спасли, так что в ЗАГС давайте быстро! Утратившие волю к сопротивлению морячки были на все согласны – так оно и случилось.

А наблюдательный паренек так и продолжил служить, механик разглядел в нем толк и пристроил писарем – отъелся он быстро, а правила русского языка через подзатыльники быстро освоил…

А зачем это было нужно тому будущему участнику гей-парадов – до сих пор не пойму, служить, наверное, не хотел…

Такие дела…

Жертва на алтарь боевой готовности

Русский флот несколько раз за свою историю становился объектом неожиданного нападения – Петропавловск, Порт-Артур, Кронштадт… Кошмар внезапной атаки, да еще в ночь с субботы на воскресенье, преследовал наших флотоводцев любого ранга при любой власти. Начиная с наркома Кузнецова предпринимались организационные и технические меры, писались соответствующие директивы и приказы, организовывались внезапные проверки – часто с неутешительными результатами…

Война всегда незримо присутствовала во флотской жизни, иногда в разгар какого-нибудь учения по ПВО я вдруг начинал воспринимать происходящее как реальную боевую работу – и становилось жутко…

В соединениях кораблей и пунктах базирования разрабатывались свои рецепты от этой болезни. Поскольку стратегического (или хотя бы оперативного) видения проблемы командирам уровня «дивизион-бригада» не хватало ввиду их недопуска к соответствующим планам, то и рецепты были, так скажем, местечковые – у проверяющих из Москвы они вызывали то оторопь, то брезгливое понимание, так, через губу: «Ну да… На вашем уровне это, конечно, приемлемо…»

А замысел наших отцов-командиров сводился, в-основном, к одному – в случае войны дать ход, оторваться от причала и вылететь в открытое море, там и встречать «звездные» налеты, натовские «Пингвины» и «Гарпуны»…

Вот для обеспечения этого, по-жуковски прямого и по-кузнецовски результативного, решения и выдумывались цепочки оповещения офицеров и мичманов, находящихся на сходе, реальные (а не в соответствии с требованиями очередных придумщиков из Арбатского военного округа) графики приведения на соответствующий уровень боевой готовности. Механики думали над возможностью запустить главные двигатели за четверть часа, штурмана с тоской пытались оспорить законы теормеха и изменить инерциальное пространство, сократив тем самым время ускоренного запуска гирокомпаса с часа, ну хотя бы до тех же минут 15…

В конце концов выработались реальные перечни действий, их опробовали на фоне плановых мероприятий боевой подготовки и объявили в качестве безусловных неписаных постулатов. За их несоблюдение командиров карали строго, невзирая на командирские амбиции и происхождение – не выговорами и разными другими замечаниями, а серьезным разговором в комбриговской каюте, с обязательным цитированием слов адмирала Макарова «Помни войну!». Не делавшим выводы придерживали служебный рост, избавлялись от них, переводя на береговые должности – даже с повышением, лишь бы избавиться от человека, не понимающего важность готовности к войне.

Главным условием, обеспечивающем выполнение задачи вывода сил из-под удара, был быстрый отход от причала. Особенности базирования в каждой губе разные: протяженный причальный фронт и обширная акватория губы Ваенга, стесненные условия из-за близости берега и лодочных причалов в Ара-губе или Екатерининской гавани, извилистые пути выхода из Западной Лицы и Оленьей – все это заставляло биться флотскую руководящую мысль в выборе соответствующих курсов отхода, режимов использования машин, очередности съемки со швартовых. Отход корабля от причала кормой практически всегда приводил к колоссальному затягиванию времени – корабль, идущий кормой вперед, управляется плохо, его несет ветром-течением…

В нашей 130-й противолодочной бригаде в конце концов пришли к выводу, что СКР 159 проекта, находящийся в постоянной готовности, должен стоять носом на выход, что вкупе с дизелем в качестве главного двигателя и обеспечивало пресловутые 15 минут.

Акватория южной части губы Ара вполне позволяла развернуться кормой к причалам нашим «мотоциклам», имеющим в дополнение к стандартной винтовой группе (три линии валов – средняя от главного дизеля с ВРШ, бортовые – от турбин) еще и так называемые «активные рули» – подруливающие устройства, разворачивающиеся на 360 градусов и готовые добавить нужный момент в сложной картине воздействий сил и импульсов на корабль при швартовке. Активные были очень капризным механизмом и крайне требовательным по части электричества – специально для их обеспечения проектом корабля был предусмотрен отдельный дизель-генератор мощностью 400 квт.

…

Все командиры кораблей на бригаде были Личности. И эту свою самость они отстаивали в чем угодно и как угодно – в особенности, во взаимоотношениях друг с другом. Главным полем соревнований было, конечно, море – и здесь первенство завоевывали и планку повышали мареманы. Морской класс демонстрировался везде, где только можно, но венцом освоения корабля, доверенного партией и правительством, была швартовка! Лихо, с буруном, развернуться кормой к причалу: «Активные в нос, полный назад, активные в корму на 180, полный вперед! Стоп, остановить активные!» – корабль, подрагивая, замер у причала, даже бросательные не подавали… Носом на выход, разумеется.

И вот однажды, в период весенних штормов, СКР-16 возвращался в базу. Уже на внутреннем рейде стало понятно, что швартовка будет тяжелая – ветер метров 12-15, снежные заряды с нулевой видимостью… Комбриг Бирюков, выйдя на связь, настойчиво порекомендовал Феде Стратевичу швартоваться носом – по пологой кривой плавно выйти параллельно к причалу, активными толкнуть корму, подать концы и притянуться на шпилях. Федя (это он сам потом рассказывал) представил себе ехидную физиономию своего друга-соперника Седлецкого и даже услышал его противный баритон: «Ну что, Федор Андреич, кишка-то тонка!», взбеленился и объявил свое решение швартоваться кормой. В воздухе посерьезнело – ветер был приличный, причал грозил открыться всего-лишь метров с 20-ти, активно забегали швартовые команды, разбирая концы, готовя бросательные…

В-общем, раза три СКР-16 появлялся кормой у первого причала, на котором к тому времени стояли, продуваемые ветром, Бирюков, начальник штаба Соколов и коллеги-командиры. Уже после второго неудачного подхода стало ясно – не выйдет, не получится швартовка, слишком ветер силён. Адреналин у Феди закончился после третьего захода и к нему вернулась способность прислушиваться к окружающим: «Федор Андреич! Федор Андреич! – не своим голосом орал по УКВ оперативный, – комбриг приказывает носом подходить, как меня слышите, прием!!!» «Давно орет?» – поинтересовался Федя, – «Уж минут 5 как» – ответил вахтенный офицер. «Понял, исполняю» – отреагировал вечный капитан-лейтенант, и, оглядевшись по своим командирским створикам, начал маневр подхода к причалу носом левым бортом.

Корабль лег на курс подхода к причалу, который был прекрасно виден на «Дону», а за несколько кабельтовых до торца причала снежный заряд иссяк. Стратевич, увидев представительную делегацию на причале, снова услышал в ушах «лихую разбойничью песню»: «Средний вперед, развернуть активные в нос». «Есть средний вперед, активные в нос развернуты,» – отрепетовал вахтенный офицер. Все на мостике поняли, что Федор Андреич, несмотря ни на что, хочет все-таки продемонстрировать свою недюжинную морскую выучку – подходим на среднем, с буруном, пройдя торец причала, даем полный назад плюс активные в нос, снова бурун – и замираем, как вкопанные, под аплодисменты…

Так дело и шло – до команды «Полный назад». Телеграф отрепетовал, но дрожания корабля, которое всегда сопровождает такое изменение режимов работы винта, не было. «Ходовой – ПЭЖ, ВРШ вылетел,» – доклад механика прозвучал как гром среди ясного неба. Федя не успел кинуть в ПЭЖ атомную бомбу своего возмущения: «Ходовой – ПЭЖ, активные вылетели».

Корабль, между тем, со скоростью 9 узлов подходит к торцу причала… Федя, окинув население мостика совершенно диким взглядом, становится по левому борту ходового, закусывает и без того искусанный ус, и замирает в строевой стойке, отдавая честь. Комбриг, понимая, что происходящее он изменить не в силах, прикладывает лапу к уху, сопровождающие его лица тоже замирают в воинском приветствии, провожая взглядом стремительное движение.

Шелест киля по дну сменился металлическим скрежетом – корабль замер, уткнувшись носом в грандиозный валун на осушке. Швартовые команды засуетились, подавая концы, на причале царила гробовая тишина. Не дожидаясь сходни, комбриг с начальником штаба перешли на борт и скрылись в надстройке.

….

Капитан-лейтенант Федор Андреевич Стратевич получил свой очередной НСС от командира дивизии, задвинув тем самым получение погон с двумя просветами в дальний-дальний ящик, за глаза его стали называть «пятнадцатилетним капитаном».

Корабль, на удивление, серьезных повреждений не получил – примял днище и форштевень, аварийный док не выявил травм у яйца.

Выражение «любой ценой» на 130 бригаде было отнесено к числу запрещенных (кроме него там были «плавающая неисправность», «я пришел, а вас не было»…), правда, с оговоркой – до войны.

Такие дела…