Текст книги "Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом"
Автор книги: Пелам Вудхаус
Жанр: Юмористическая проза, Юмор
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
– А? – Миллер приложил к уху ладонь.
Гобл повторил сто одиннадцать самых отборных.
– Не слышу, – жалобно потряс головой Миллер. – Простуда, знаете ли.
От нависшей угрозы апоплексического удара полнокровного Гобла избавил ассистент режиссера, который преподнес хозяину, словно букет, успешно возвращенную шляпу, сложил ладони и попытался сообщить дурную новость танцмейстеру через импровизированный рупор:
– Девушки говорят, что не выйдут!
– Когда выйдут? Им уже пора выходить!
– У них забастовка!!!
– Какая еще трактовка? – возмутился танцмейстер. – Трактовка не их дело, им платят за другое! Они обязаны быть на сцене. Через две минуты последний звонок!
Ассистент набрал еще воздуха, но передумал. У него жена и дети, и если папашу хватит удар, что станет с семьей, этой священной основой цивилизации?
Страдальчески выдохнув, он потянулся за карандашом и бумагой.
Миллер глянул на листок, нащупал и достал очечник, вынул очки и убрал его на место, поискал платок, протер стекла, убрал платок, водрузил очки на нос и стал читать. На лице его отразилось недоумение.
– Почему?
Призвав себя мысленно к спокойствию и терпению, ассистент забрал листок и нацарапал еще одну фразу. Танцмейстер внимательно изучил ее.
– Из-за увольнения Мэй д’Арси? – удивился он. – Да ведь она шагу сделать не умеет на сцене!
В ответ ассистент воздел брови и повел рукой, сообщая, что какой бы абсурдной ни была ситуация с точки зрения здравого смысла, она именно такова и с ней надо мириться. «Что поделаешь», – добавили опущенные углы его губ и вздернутые плечи.
Танцмейстер погрузился в раздумья.
– Пойду поговорю с ними! – решил он наконец.
Миллер упорхнул, а ассистент режиссера тяжело привалился к асбестовой завесе. Горло саднило, он вконец вымотался, но тем не менее испытывал блаженство. До сих пор жизнь протекала в постоянном страхе, что однажды Гобл его уволит, зато теперь появилась серьезная надежда на карьеру в немом кино.
Едва исчез Миллер с миротворческой миссией, как раздался шорох и треск, будто кто-то запутался в живой изгороди, и на сцену сквозь декорации протиснулся Зальцбург, размахивая дирижерской палочкой, будто управлял невидимым оркестром.
Дважды сыграв с оркестром увертюру, он десять минут ждал в тишине, когда поднимут занавес, и в конце концов его чувствительная натура не выдержала напряжения. Вскочив с дирижерского кресла, музыкальный директор ринулся на сцену через проход для музыкантов, чтобы выяснить причину задержки.
– В чем дело? В чем дело? – тараторил он. – Я жду, и жду, и жду! Мы не можем играть увертюру еще раз. Что случилось, что?
Измученный душой, Гобл удалился за кулисы и стал расхаживать взад-вперед, заложив руки за спину и жуя сигару. Ассистенту режиссера пришлось вновь приступить к объяснениям:
– Девушки забастовали!
Музыкальный директор поморгал сквозь очки.
– Девушки? – озадаченно переспросил он.
– Проклятье! – не выдержал ассистент, чье терпение наконец истощилось. – Вам неизвестно, что такое девушка?
– Что-что они сделали?
– Забастовали! Бросили нас. Не хотят идти на сцену.
Зальцбург пошатнулся, словно от удара.
– Но так же нельзя! Кто будет исполнять вступительный хор?
Ему можно было излить душу, не опасаясь последствий, и ассистент позволил себе ядовитый сарказм:
– А что такого? – хмыкнул он. – Обрядим плотников в юбки, загримируем, публика ничего и не заметит.
– Может, я поговорю с мистером Гоблом? – неуверенно предложил Зальцбург.
– Почему бы и нет – если вам жизнь не дорога.
Музыкальный директор призадумался.
– Лучше поднимусь к детям, – решил он. – Меня они знают, я уговорю их образумиться!
Он ринулся по следам танцмейстера с такой скоростью, что фалды фрака не поспевали следом. Ассистент с усталым вздохом повернулся и оказался лицом к лицу с Уолли Мейсоном, вошедшим из зрительного зала через железную дверь.
– Привет! – улыбнулся он. – Как дела, справляетесь? Все здоровы? Я тоже. Кстати, если я не ошибся, сегодня в театре намечалось какое-то представление… – Он окинул взглядом пустую сцену. За кулисами слева, со стороны суфлера, смутно маячил мужской ансамбль во фланелевых костюмах для партии в теннис у миссис Стайвесант ван Дайк. Исполнители главных ролей недоуменно переглядывались у бокового выхода. Правая сторона, по общему молчаливому согласию, была предоставлена мистеру Гоблу, который мелькал за декорациями, стремительно меряя шагами сцену. – По слухам, нас ждет великое возрождение комической оперы. Где же эти комики, почему ничего не возрождают?
– Да хористки валяют дурака, – пожал плечами ассистент.
– То-то я смотрю. Десятый час уже, пора бы им поторопиться.
– Нет, они вообще отказываются выходить на сцену!
– Что, серьезно? А причина? Творческое неприятие паршивой пьески?
– Одну из них уволили, вот и обозлились Говорят, не выйдут, пока ее не возьмут обратно. Забастовка, одним словом. Все эта Маринер, она зачинщица.
– О, вот как! – Глаза Уолли заблестели. – Похоже на нее, – одобрительно кивнул он. – Вот неуемная!
– Одно слово, чертовка! Мне эта девица никогда не нравилась…
– Вот здесь, – перебил Мейсон, – мы как раз и расходимся. Мне она всегда нравилась, а знаком я с ней всю жизнь. Поэтому, дружище, нелестные замечания по поводу мисс Маринер советую оставить при себе! – С последними словами он резко ткнул собеседника в грудь.
Уолли вежливо улыбался, однако, встретив его взгляд, ассистент режиссера предпочел совет принять. Для семьи сломанная шея кормильца ничем не лучше апоплексии.
– Ты что, на их стороне? – удивился он.
– Я-то? Ну конечно! Я всегда на стороне униженных и оскорбленных. Если тебе известен трюк грязнее, чем уволить хористку перед самой премьерой, чтобы зажать выходное пособие, назови его! А пока не назовешь, я буду считать, что дальше просто некуда! Само собой, я на стороне девушек! Если попросят, даже речь для них сочиню, а то и сам возглавлю марш: «За Линкольна вперед, сотни тысяч нас!» Если хочешь мое беспристрастное мнение, старина Гобл давно напрашивался, ну и огреб по первое число, чему я рад, рад, рад – позволю себе процитировать веселую Полианну. Вот и пускай он теперь корчится!
– Не так громко, вдруг услышит!
– Вот еще! Au contraire[2]2
«Наоборот» – (фр.)
[Закрыть], как выражаются у нас в прекрасном Париже. Нарочно постараюсь, чтобы услышал! Будь так добр, выбрось из головы, что я боюсь какого-то Гобла. Захочу, выскажу ему все, что думаю. Тоже мне лев рыкающий! Оттаскаю за гриву в его собственном логове – будь у него грива – а то и обкорнаю… Но – тс-с! Кто тут у нас? Скажи, ты видишь то же, что и я?
Музыкальный директор плелся через сцену подобно авангарду разбитого войска.
– Ну что? – живо спросил ассистент.
– Ах, дет-ти… они и слушать меня не захотели, – вздохнул Зальцбург. – Чем больше я говорил, тем меньше хотели. – Он поморщился от болезненного воспоминания. – Мисс Тревор стащила мою дирижерскую палочку, они выстроились в ряд и запели «Звездное знамя»!
– Неужто со словами? – поразился Мейсон. – Не говорите мне, что они знают американский гимн!
– Мистер Миллер еще там, спорит с ними… но что толку. Что же нам делать? – беспомощно простонал Зальцбург. – Мы должны были начать еще полчаса назад! Как же быть? Как?
– Надо образумить Гобла! Уладить дело, и поскорее. Когда я был в зале, публика уже била копытом, вот-вот повалят к выходу. Гобл крепкий орешек, так что пошли вместе!
Продюсер, перехваченный в тот миг, когда готов был пуститься в новую пробежку, окинул делегацию мрачным взором и задал тот же вопрос, каким ассистент встретил Зальцбурга:
– Ну что?
Уолли сразу взял быка за рога:
– Тебе придется уступить девушкам – или выйти к публике с речью на предмет того, что деньги за билеты можно получить обратно в кассе. Эти Жанны д’Арк крепко взяли тебя за жабры.
– Я решения не поменяю! – рыкнул Гобл.
– Тогда поменяешь билеты на деньги, если так больше нравится. Давай, скажи им, что каждому возместят по четыре с половиной доллара.
Гобл пожевал сигару.
– Я уже пятнадцать лет в шоу-бизнесе…
– Знаю-знаю – и ничего подобного с тобой прежде не бывало. Все когда-нибудь случается впервые.
Глаза продюсера сверкнули, сигара свирепо нацелилась на Уолли. Что-то подсказывало Гоблу, что симпатии сценариста не на его стороне.
– Они не смеют такое вытворять со мной! – прорычал он.
– Однако же вытворяют… и с кем, как не с тобой?
– Так и подмывает уволить всех разом!
– Блестящая мысль! Ни единого изъяна не вижу, разве что премьера задержится еще на месяц с лишним, а ты потеряешь все контракты и арендную плату за театр. Да еще придется шить костюмы заново и искать новых актеров на место сбежавших, в том числе на главные роли. Такие вот мелочи, а в остальном идея гениальная.
– Много болтаешь, – проворчал Гобл, глянув на него с неприязнью.
– Ну давай, скажи сам! Выдай что-нибудь разумное.
– Ситуация очень серьезная… – встрял ассистент режиссера.
– Да заткнись ты! – рявкнул Гобл, и тот втянул голову в воротничок.
– Я не могу еще раз играть увертюру! – воскликнул Зальцбург. – Так нельзя!
На сцене появился Миллер и просиял, увидев Гобла. Танцмейстеру не терпелось поделиться новостями.
– Девушки забастовали! – возвестил он. – Не хотят выходить!
Осознав все бессилие слов, мистер Гобл в отчаянии махнул рукой и бросился рысцой в свою любимую пробежку вдоль сцены. Мейсон вынул из кармана часы.
– Шесть секунд с хвостиком, – одобрительно заметил он, когда продюсер вернулся. – Результат совсем неплохой. Интересно, во сколько ты уложился бы в спортивном костюме?
Тем не менее, за этот краткий промежуток времени Гобл успел принять решение.
– Передай хористкам, – повернулся он к ассистенту, – что та дура д’Арси может играть. Пора поднимать занавес!
– Слушаюсь, мистер Гобл! – просиял тот и галопом умчался.
– Возвращайтесь на свое место, – повернулся Гобл к музыкальному директору, – и сыграйте увертюру заново!
– Опять!
– А вдруг публика первые два раза не расслышала? – ввернул Мейсон.
Проводив взглядом уходящего музыканта, Гобл повернулся к Уолли.
– А все эта проклятущая Маринер, все затеяла она! Сама мне призналась! Ну, с ней я разберусь – завтра же уволю!
– Минуточку! – остановил его Уолли. – Минуточку… Идея снова блестящая, но она не пройдет!
– А ты тут при чем?
– При том, что в этом случае я возьму свой прекрасный сценарий и раздеру на тысячу клочков… или хотя бы на девятьсот. Короче, разорву. Либо мисс Маринер выступает в нью-йоркской премьере, либо я ухожу!
Зеленые глазки продюсера сверкнули.
– А, втюрился в нее? – ухмыльнулся он. – Тогда ясно!
– Послушай, дорогой! – Уолли взял Гобла за плечо. – Кажется, ты готов перейти на личности в нашей маленькой приятной беседе. Сдержи свой пыл! Не лучше ли твоему позвоночнику остаться на месте и не проткнуть шляпу? Не уклоняйся от главной темы: будет мисс Маринер выступать в Нью-Йорке или нет?
Повисла напряженная тишина. Продюсер подверг ситуацию краткой оценке. Ему хотелось многое проделать с Мейсоном, для начала указав на дверь, но осмотрительность взяла верх. Вклад Уолли в постановку был необходим, а бизнес есть бизнес. В театральном мире интересы дела всегда выше личных чувств.
– Ладно, будет, – нехотя буркнул Гобл.
– Ну вот, слово дано, – кивнул Уолли, – а я прослежу, чтобы ты его сдержал. – Он оглянулся через плечо на сцену, которая уже пестрела яркими платьями. Мятежницы вернулись к своим обязанностям. – Ну, мне пора бежать… Жаль, что мы договорились не переходить на личности, а то бы я добавил, что на шоу скунсов ты бы выиграл первый приз даже в Мэдисон-сквер-гарден. Однако уговор есть уговор, и губы мои запечатаны, не могу даже намекнуть. Итак, до скорого свидания, я полагаю?
Продюсера, с успехом изображавшего живую статую, вывел из ступора Миллер, тронув за плечо. Злосчастный недуг не дал танцмейстеру проникнуть в суть беседы.
– Что он сказал? Я не расслышал, что он сказал!
Гобл предпочел оставить его в неведении.
Глава 17. Расходы и размолвки
1
Спустя два часа после совещания, которое последовало за генеральной репетицией, Отис Пилкингтон отбыл из Атлантик-Сити с твердым намерением не иметь больше ничего общего с «Американской розой». Он был оскорблен в лучших чувствах. Поставленный Гоблом перед выбором – отдать пьесу на переделку или отменить спектакль, – он в какой-то момент даже склонялся к героической линии поведения.
Лишь одно помешало ему бросить вызов менеджеру, запретить трогать свой сценарий и отнять пьесу. Дело было в том, что расходы на постановку составили на день генеральной репетиции ужасающую сумму в тридцать две тысячи восемьсот пятьдесят девять долларов и шестьдесят восемь центов, каковую Пилкингтон должен был уплатить из собственного кармана.
Выставленный счет в виде аккуратно напечатанной колонки цифр, которая растянулась на два больших листа бумаги, ошеломил Отиса. Он и представить себе не мог, что музыкальные комедии могут обходиться так дорого. Одни лишь костюмы встали в десять тысяч шестьсот шестьдесят три доллара и пятьдесят центов, и эти несчастные центы почему-то раздражали чуть ли не сильнее всего остального в списке.
Черное подозрение, что Гобл, взявший на себя всю административную сторону постановки, заключил тайную прибыльную сделку с костюмером, усугубляло меланхолию. Нет, в самом деле – на эти десять тысяч с гаком можно одеть все женское население штата Нью-Йорк, да еще и на Коннектикут останется!
Так размышлял Пилкингтон, просматривая в поезде неприятные цифры. Едва он перестал возмущаться чудовищной стоимостью костюмов, как в следующей строке глаза резанули четыреста девяносто восемь долларов с пометкой «Одежда».
Одежда! А костюмы что же, не одежда?! Почему он должен платить дважды за одно и то же?
Негодование еще не улеглось, когда взгляд вдруг упал на строку еще ниже: «Одежда – 187 долларов 45 центов».
Не выдержав, Пилкингтон испустил сдавленный крик, полный такой боли, что пожилая дама на соседнем месте, попивавшая молоко, выронила его и оказалась в долгу перед железнодорожной компанией на тридцать пять центов за разбитый стакан. До самого конца поездки дама опасливо косилась на соседа, с трепетом ожидая новых сюрпризов.
Происшествие заставило его притихнуть, но не успокоило. Покраснев от смущения, он вернулся к изучению списка расходов, почти каждый пункт которого становился новым источником ярости и недоумения.
«Обувь – 213,50» – ну ладно, это еще понятно, но что значит, черт возьми, «Академ. репет. – 105,50»? А «Выкр. – 15»? Что за «Каркасы» такие, во имя всего святого?! На этот неведомый предмет роскоши он щедро отпустил, судя по списку, целых девяносто четыре доллара пятьдесят центов!
«Реквизит» и «Бутафория» встречались в колонке не менее семнадцати раз. А «Опоры»? Какое бы ни было ему уготовано будущее, опоры в преклонные годы он не лишится до конца дней.
Он уныло глянул на пейзаж, мелькавший за окнами поезда. Ага, вот и в списке – «Пейзажные декорации»… Ну конечно, оплата дважды: «Сэмюэл Фридман – 3711 долларов» и «Юнитт и Викс» – 2120 долларов»! Пилкингтон испытывал мучения проигравшегося в пух завсегдатая казино.
Тридцать две тысячи восемьсот пятьдесят девять долларов и шестьдесят восемь центов! Это при том, что он позавчера еще и выдал десять тысяч чеком дядюшке Крису на раскручивание карьеры Джилл в кино. Просто кошмар! Перед непостижимыми цифрами пасовал разум.
Впрочем, разум скоро воспрянул, найдя себе другое занятие. Вспомнив заверения Тревиса, что ни одна музыкальная постановка, кроме разве что замысловатых кордебалетов в сотню хористок, никак не встанет дороже пятнадцати тысяч, Отис Пилкингтон задумался о Тревисе и думал до тех пор, пока поезд не прибыл на вокзал Пенсильвания.
Добрую неделю после возвращения удрученный финансист сидел затворником у себя дома в окружении японских гравюр, дымя сигаретами и стараясь выбросить из головы все эти «Выкр.» и «Академ. репет.». Однако свойственное всем начинающим драматургам почти материнское желание еще хоть разок взглянуть на детище своего гения все росло и росло, пока не сделалось непреодолимым.
Велев японскому камердинеру упаковать самое необходимое в саквояж, он доехал на такси до Центрального вокзала и отправился дневным поездом в Рочестер, который, как подсказывала память, был очередным пунктом гастрольного маршрута «Американской розы». По дороге Пилкингтон заглянул в свой клуб, чтобы обналичить чек, и первым делом наткнулся на Фредди Рука.
– Боже милостивый! – воскликнул Отис – А ты-то как здесь очутился?
Отвлекшись от чтения, тот поднял тоскливый взгляд. Внезапный крах профессиональной карьеры – можно сказать, дела всей жизни – оставил начинающую звезду театра в подвешенном состоянии. Мир стал казаться тусклым и серым, а все его соблазны – настолько пустыми, что Фредди предпочел коротать время с журналом «Нэшнл Географик».
– Привет! – откликнулся страдалец. – А почему бы и не здесь, какая теперь разница?
– Ты же должен быть на сцене!
– Меня уволили – переписали мою роль для шотландца. Ну, то есть, не могу же я играть дурацкого шотландца!
Пилкингтон застонал в душе. Лордом Финчли он гордился больше всех персонажей своей музыкальной фантазии. А теперь его любимца задушили, похоронили, вымарали, и для чего? Чтобы освободить место для какого-то шотландца!
– Теперь его зовут Макхвастл из рода Макхвастлов, – хмуро продолжал Фредди. Убийственная новость едва не заставила Пилкингтона отказаться от поездки. Макхвастл, во имя всего святого! – Он выходит в первом акте одетым в килт!
– В килт! На вечеринке у миссис Стайвесант ван Дайк на Лонг-Айленде?!
– Миссис Стайвесант ван Дайк больше нет, ее переделали в супругу короля маринадов.
– Короля маринадов?!
– Да. Сказали, роль будет комическая.
Не ухватись Пилкингтон за спинку стула, чтобы удержаться на ногах, он заломил бы руки.
– Да она же и есть комическая! – завопил он. – Тончайшая, изощреннейшая сатира на светское общество! В Ньюпорте все были в восторге. Нет, это уж чересчур! Я заявлю решительный протест, добьюсь, чтобы эти роли оставили в прежнем виде… Пора ехать, не то опоздаю на поезд. – Он задержался в дверях. – Как приняли пьесу в Балтиморе?
– Да паршиво приняли, – буркнул Фредди и вернулся к чтению «Нэшнл Географик».
Потрясенный, Отис Пилкингтон бросился к такси. Великолепную пьесу загубили, уничтожили и притом не добились успеха даже по своим низменным торгашеским меркам! Провал в Балтиморе! А значит, новые расходы и колонки цифр с «каркасами» и «реквизитом».
– Эй! – окликнул сзади таксист, когда он неверным шагом двинулся к дверям вокзала. – С вас шестьдесят пять центов, мистер! Я вам не личный шофер, так что уж будьте добры!
Пилкингтон вернулся и дал ему доллар. Деньги, везде одни деньги… Плати, плати, всю жизнь только и знай, что плати!
2
День, выбранный Отисом Пилкингтоном для визита в провинцию, пришелся на вторник. Премьера «Американской розы» состоялась в Рочестере накануне вечером после недельного прогона первоначальной версии в Атлантик-Сити и еще одной недели в Балтиморе – уже, так сказать, во второй инкарнации.
Дела в Балтиморе шли так же плохо, как и в Атлантик-Сити. Скудная публика на премьере в Рочестере приняла спектакль холодно, что окончательно ввергло труппу в уныние, несмотря на благожелательные отзывы прессы и в Балтиморе, и в Рочестере. В театральных кругах мнения провинциальных критиков не принимаются в расчет.
Однако ведущим актерам и ансамблю не прибавили бы настроения и битком набитые залы. Две недели без перерыва труппа работала на износ и была изнурена телом и духом. Новым исполнителям главных ролей пришлось выучить текст за половину обычного срока, а кордебалет, убив месяц с лишним на отработку танцевальных номеров, был вынужден забыть их и репетировать совершенно новые. Все эти дни после первого представления в Атлантик-Сити они с трудом урывали полчасика, чтобы перекусить.
Безучастно ожидая за кулисами, пока рабочие установят декорации второго акта, Джилл заметила, что от служебного входа к ней направляется Уолли Мейсон.
– Мисс Маринер, я полагаю? – шутливо осведомился он. – Надеюсь, вы знаете, насколько обворожительны в этом наряде? О вас судачит весь Рочестер, повсюду ажиотаж, собираются даже запустить экскурсионные поезда из Трои и Ютики!
Джилл улыбнулась. В эти загруженные работой дни Уолли действовал на нее как тоник. Казалось, его совсем не затронуло общее уныние. Сам он объяснял это счастливой возможностью посиживать в сторонке и наблюдать за усилиями других, хотя на самом деле, как хорошо знала Джилл, работал не меньше. Менял эпизоды и сцены, добавлял реплики, возился с музыкальными текстами, да притом еще успокаивал ведущих исполнителей, чьи нервы не выдерживали бесконечных репетиций, и удерживал в разумных рамках диктаторские замашки Гобла.
В его неизменной жизнерадостности проявлялась сила духа, которую Джилл высоко ценила. За время лихорадочной перекройки «Американской розы» они с Уолли очень сблизились.
– Что-то зрители сегодня вялые, – заметила Джилл, – похоже, половина вообще спит.
– В Рочестере всегда так – не привыкли искренне выражать чувства, скрывают под маской равнодушия. Однако по остекленевшим взглядам можно представить, какая буря клокочет внутри… Да, собственно, зачем я пришел: во-первых, отдать тебе это письмо…
Джилл глянула на листок – послание было от дяди Криса – и пристроила на пожарный щит с топором и ведрами, чтобы прочитать позже.
– Его мне дали в кассе, – объяснил Уолли, – когда я заглянул спросить, какой сегодня сбор. Сумма оказалась так мала, что кассир назвал ее шепотом.
– Боюсь, наш спектакль провалится.
– Что за глупости! Все будет хорошо. Кстати, вот и другой мой повод нанести тебе визит. Встретил тут в фойе несчастного старину Пилкингтона, и он сказал в точности то же, что и ты, хотя изъяснялся куда пространнее.
– Как, разве он здесь?
– Прикатил дневным поездом взглянуть на шоу и тут же следом отбывает назад в Нью-Йорк! Как его ни встречу, торопится уехать первым же поездом. Бедняга! Ты когда-нибудь совершала убийство? Если нет, даже не думай пробовать. Паршивое ощущение, знаешь ли. Всего пару минут поговорили, а я уже от души сочувствовал Макбету, которому пришлось общаться с призраком Банко. Пилкингтон чуть не плакал, когда расписывал в красках чудовищную расправу над его музыкальным творением в темном переулке – меня самого чуть слеза не прошибла! Чувствовал себя головорезом со зверской рожей и ножом в руке, обагренным невинной кровью…
– Да, не повезло ему.
– Опять ты повторяешь его слова, только лаконичнее. Я утешал его как мог, убеждал, что все к лучшему и тому подобное, а он швырнул мне в лицо кассовую ведомость и заявил, что спектакль не только бездарный, но и убыточный. Учитывая последние сборы, возразить было нечего. Оставалось только рисовать перед ним светлые горизонты, где вот-вот засияет солнце успеха. Иными словами, я пообещал, что дело скоро пойдет на лад и от стрижки купонов он натрет на руках мозоли, но Отис проникаться не хотел, снова проклинал меня за коверканье пьесы, а под конец умолял выкупить по дешевке его права.
– Но ты же не станешь?
– Нет, но единственно потому, что после фиаско в Лондоне дал торжественную клятву никогда в жизни больше не вкладывать в постановку ни цента, будь это хоть самая гениальная пьеса. Дую на воду, так сказать. Однако, если Отису удастся отыскать азартного игрока с тысячей-другой свободных долларов, тот наживет состояние. Наш мюзикл – золотое дно!
Джилл взглянула с удивлением. Любого другого она могла бы заподозрить в авторском тщеславии, но для Мейсона явно не имело значения, что пьеса в нынешнем виде почти целиком его детище. Он судил беспристрастно. Откуда же у него такой оптимизм, когда публики не набирается и на половину зала?
– Почему ты так уверен? Пока что дела идут совсем паршиво.
Он кивнул.
– В Сиракузах до конца недели будет так же. А почему? Прежде всего, потому что спектакля пока, считай, нет! С какой стати публика ринется выкладывать свои кровные за удовольствие лицезреть очередную репетицию неведомой пьесы? Половине актеров пришлось учить роли на ходу, отшлифовать как следует не было времени. То и дело сбиваются в репликах! В танцевальных номерах девушки тоже боятся сбиться, не уверены в себе, и это видно… Шоу еще не склеилось, понимаешь? Сшито наскоро, не обтесалось – но ты глянь на него недельки через две! Уж я-то знаю! Не скажу, что музыкальная комедия – такое уж высокое искусство, но и в ней имеются свои тонкости. Со временем сама разберешься, а пока что поверь мне на слово: с хорошей труппой и парой-тройкой завлекательных номеров комедия обречена на успех! А у нас и актеры замечательные, и все номера. Так что можешь не сомневаться – я и Пилкингтону то же самое втолковывал, только он и слушать не хотел! – этот мюзикл еще прогремит, и кто-то на нем обогатится. Хотя, думаю, Отис сейчас в вагоне для курящих пытается всучить свои права на шоу проводнику вместо чаевых.
В прямом смысле Отис Пилкингон этого не делал, но настроение имел соответствующее. Погруженный в уныние, он трясся на жесткой скамье вагона и недоумевал, зачем ему вообще приспичило тащиться в Рочестер. Ведь увидел он то самое, чего и ждал: уродливую карикатуру на свое творение, сыгранную кое-как перед полупустым равнодушным залом.
Одно хорошо, мстительно думал он, вспоминая пустые уверения Роланда Тревиса о стоимости музыкальных постановок: новые номера, без сомнения, лучше прежних, сочиненных его соавтором.
После вялого приема на утреннике в среду и не лучшего тем же вечером «Американская роза» упаковала декорации и переехала в Сиракузы, где провалилась с таким же треском.
Еще две недели она странствовала из одного городка в другой по всему штату Нью-Йорк и захолустью Коннектикута, мотаясь туда-сюда, словно побитый штормом корабль, пока наконец проницательная и разборчивая публика Хартфорда не устроила ей вдруг настолько горячий прием, что бывалые актеры переглядывались с недоумением, а изнуренные хористы, забыв про усталость, бисировали вновь и вновь с таким блеском, что даже Джонсон Миллер счел возможным одобрительно кивнуть. С прежними временами, конечно, никакого сравнения, снисходительно буркнул он, но вполне даже прилично.
Настроение у труппы взлетело до небес. Сияя улыбками, ведущие актеры говорили, что всегда верили в новую постановку, а хористы и хористки пророчили целый год спектаклей в Нью-Йорке. Меж тем жители Хартфорда сражались за билеты, а если не могли достать, смотрели стоя.
Обо всем этом Отис Пилкингтон понятия не имел. Свои права на мюзикл он продал еще две недели назад за десять тысяч долларов какому-то юристу, нанятому неизвестным клиентом, и был несказанно рад, что сумел спасти хотя бы часть денег, вложенных в провальную затею.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?