Текст книги "Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом"

Глава 18. Джилл увольняют

1

Скрипки воспарили к пронзительному финалу, выдал последний стон фагот, а задумчивая личность на краю оркестра под самой ложей миссис Уоддсли Пигрим, периодически атаковавшая по долгу службы огромный барабан, нанесла многострадальному инструменту прощальный сокрушительный удар и, отложив оружие, позволила своим мыслям отклониться в сторону прохладительных напитков.

Музыкальный директор Зальцбург, устремивший дрожащую от напряжения дирижерскую палочку к горним высотам, наконец опустил ее, уселся и устало промокнул лоб. Упал занавес, возвещая конец первого акта, и оглушительные аплодисменты сотрясли здание театра «Готэм», заполненного от партера до галерки той разнородной человеческой массой, что составляет публику нью-йоркских премьер.

Овации грохотали не умолкая, как волны прибоя о каменистый берег, взмывал и падал занавес, снова взмывал и снова падал. Капельдинер, пробравшись по центральному проходу, вручил Зальцбургу охапку алых роз «Американская красавица», а тот передал его примадонне, которая приняла цветы с ослепительной улыбкой и поклоном, изящно сочетая скромность и радостное изумление. Начавшие было ослабевать аплодисменты вновь набрали мощь. Роскошный букет размером чуть ли не с самого Зальцбурга обошелся примадонне утром в «Доме цветов» Торли почти в сотню долларов, но стоил каждого уплаченного цента.

Вспыхнули люстры, и публика потянулась по проходам, чтобы размять в антракте ноги и обсудить представление. В зале поднялся гул голосов. Композитор, не получивший заказа на вставной номер в шоу, объяснял другому, тоже заказа не получившему, откуда стянул мелодию третий композитор, который получил заказ и вставной номер сочинил.

Два комедийных актера, временно пребывающие без ангажемента, сошлись во мнении, что примадонна, конечно, душечка и прелесть, однако, хотя не в их привычках кого-то критиковать, возраст на ней уже сказывается, и друзьям стоило бы намекнуть примадонне, что роли невинных простушек пора оставить другим.

Театральные критики, собравшись по двое-трое в укромных уголках, дружно соглашались, что «Американская роза» всего лишь одна в общем ряду, хоть и явно выделяется качеством, в то время как рядовая публика придерживалась точки зрения, что комедия сногсшибательна.

– Оти, дорогой, – промурлыкала миссис Уоддсли Пигрим, навалившись пышным плечом на безупречно скроенный рукав дядюшки Криса и обращаясь к сидящему за ним Пилкингтону. – От всей души поздравляю, детка! Просто чудо, я и не припомню, когда так наслаждалась музыкальной комедией… А вы что скажете, майор Сэлби? Правда восхитительно?

– Великолепно! – со светской любезностью согласился тот, еле живой от скуки. – Примите поздравления, мой мальчик!

– Какой же ты умница! – воскликнула миссис Пигрим, игриво хлопнув племянника веером по колену. – Горжусь, что я твоя тетка! А вы, мистер Рук, разве не горды знакомством с Оти?

Четвертый обитатель ложи вздрогнул, выходя из ступора, в который его ввергло созерцание Макхвастла из рода Макхвастлов. В жизни Фредди и прежде случались темные моменты. Как-то раз в Лондоне по недосмотру Паркера он оказался в самом сердце Вест-Энда без гетр и обнаружил их отсутствие, лишь пройдя половину Бонд-стрит. В другой раз, вызвав незнакомца на партию в сквош с крупной ставкой на победу, он слишком поздно открыл, что играет с экс-чемпионом колледжа. Тяжело он переживал и разрыв Дерека с Джилл, как и последующее неприятие лондонским обществом этого поступка лучшего друга.

Однако за всю свою жизнь Фредди Рук ни разу не испытывал столь глубокой печали и уныния, как сегодня вечером, когда наблюдал за отвратительным субъектом в килте, присвоившим и убившим его роль. А публика, черт бы ее побрал, ревела от хохота при каждой дурацкой реплике самозванца!

– А? – откликнулся Фредди. – О да, безусловно!

– Мы все гордимся тобой, милый Оти, – подытожила миссис Пигрим. – Своей пьесой ты произвел настоящий фурор и теперь заработаешь кучу денег. Вы только подумайте, майор Сэлби, а я-то всячески старалась отговорить своего мальчика ее ставить! Считала слишком опрометчивым и рискованным вкладывать деньги в театр… Впрочем, до того я видела пьесу только у себя дома в Ньюпорте, а тогда это была такая скучная бессмыслица! Даже не подумала, что он наверняка ее переработает, прежде чем ставить в Нью-Йорке. Как я всегда говорю, пьесы не пишут, а переписывают! И вот – ты улучшил свою на сто процентов, Оти. Ее просто не узнать!

Она вновь одобрительно хлопнула племянника веером по коленке, даже не подозревая, какие душевные раны наносит. Бедняга Пилкингтон терзался двойной пыткой. Смотреть, как публика в битком набитом зале выпрыгивает из кресел, восторгаясь жалким балаганом, которым Мейсон подменил тонкую социальную сатиру, было само по себе тягостно, но теперь не оставалось даже низменного материального утешения в виде авторских доходов от пьесы.

Отис продал свою долю в постановке и чувствовал себя так, будто за гроши спихнул акции безнадежных приисков, а наутро прочитал в газете, что на них обнаружен золотоносный пласт. Как писал Лонгфелло, в жизни каждого порой бывает дождь, но в жизни молодого Пилкингтона сейчас лило как из ведра.

– Конечно, – продолжала миссис Пигрим, – в моем доме пьесу играли любители, ну вы понимаете, а здесь состав просто блистательный. Один шотландец чего стоит! Как по-вашему, мистер Рук – ну разве он не великолепен?

Ругайте сколько угодно высшие слои общества, но благородство их манер трудно отрицать. Лишь прочные традиции своего класса, подкрепленные всесторонним светским воспитанием, дали возможность последнему из Руков подавить слова, которые рвались с языка, и заменить вежливым согласием.

Если Пилкингтон чувствовал себя подобно опрометчивому продавцу золотоносной шахты, то терзания Фредди скорее подошли бы юному спартанцу с лисицей за пазухой. Ничто кроме Винчестерской школы и колледжа Магдалины не помогло бы ему выдавить в ответ улыбку, пусть кривую и неискреннюю:

– Ну еще бы! Бесподобен…

– Ведь прежде это была роль англичанина, правда? – не унималась миссис Пигрим. – Да-да, я помню. Гениальная идея – заменить его! Шотландец такой комичный, просто нет слов. А какой актер!

Фредди поднялся на дрожащих ногах. Всякому самообладанию есть предел.

– Я это… – пробормотал он, – выскочу на минутку, покурю.

– Я с тобой, Фредди, мой мальчик! – встрепенулся дядя Крис, тоже ощутив настоятельную необходимость передохнуть от миссис Пигрим. – Подышим воздухом, тут что-то жарковато.

Фредди охотно согласился, воздуха ему как раз и не хватало.

Оставшись в ложе наедине с племянником, миссис Пигрим продолжала в том же духе, с невинной безжалостностью поворачивая нож в открытой ране и удивляясь странной замкнутости милого Оти. Впрочем, это легко объяснялось нервным напряжением, столь естественным для автора на премьере первой пьесы.

– Ты заработаешь на этом мюзикле тысячи и тысячи долларов! – заключила тетка. – Я уверена, он станет новой «Веселой вдовой»!

– По одной премьере судить нельзя, – мрачно буркнул Пилкингтон, делясь театральной мудростью, подслушанной на репетициях.

– Еще как можно! Разве спутаешь искренние овации с ленивыми хлопками из вежливости? Конечно, у многих зрителей есть друзья в труппе или другие основания для притворства, но ты только глянь, как веселятся на верхних ярусах и галерке! Там все в восторге, а их никак не заподозришь в неискренности… Как же тяжко пришлось тебе трудиться, бедный мой мальчик, – продолжала сочувственно миссис Пигрим, – чтобы перекроить пьесу за время гастролей! Мне не хотелось говорить, но теперь даже ты согласишься – твоя первая ньюпортская версия была полной ерундой. А каково было труппе репетировать все сначала… Послушай, Оти! – просияла вдруг она. – У меня блестящая идея! Завтра вечером после спектакля ты должен устроить прямо на сцене званый ужин с танцами для всей труппы.

– Что?! – вскинулся племянник.

Вся его апатия мигом рассеялась. Он уже ухлопал тридцать две тысячи восемьсот пятьдесят девять долларов и шестьдесят восемь центов на «каркасы» и «реквизит», вернув лишь жалкие десять тысяч за проданную долю в постановке, а теперь должен мучиться снова и снова?

– Разве они этого не заслуживают после такой усердной работы?

– Это невозможно! – с жаром воскликнул он. – И речи быть не может!

– Оти, милый, а вот мистер Мейсон говорил прошлым летом, когда приезжал к нам в Ньюпорт смотреть пьесу, что продюсеры всегда устраивают званый ужин для труппы, особенно если было много добавочных репетиций.

– Ну так пускай Гобл и ставит им угощение!

– Но ведь Гобл, хоть и числится продюсером, на самом деле не имеет к пьесе никакого отношения. Все права на постановку твои, разве не так?

Пилкингтон был уже готов признаться, но слишком хорошо знал тетю Оливию. Если она услышит, что племянник уступил ценную собственность себе в убыток, то круто поменяет отношение к нему или, вернее, станет относиться по-старому, как строгая нянька к слабоумному питомцу. При всех душевных муках непривычная нотка уважения в голосе тетки после того, как упал занавес, служила некоторым утешением. Лишиться этого уважения, пусть и незаслуженного, очень не хотелось.

– Да, конечно, – буркнул он.

– Ну вот!

– Все-таки я не понимаю, зачем этот ужин. Только подумай, во сколько это влетит!

Ход был неверный. Пиетет миссис Пигрим тут же сменился ощутимым холодком. Веселая и щедрая, она частенько укоряла племянника за чрезмерную бережливость.

– Скупость нам не к лицу, Отис!

Это ее «нам» больно укололо Пилкингтона. А счет кому придется оплачивать – «нам», рука об руку, или все-таки ему, болвану и простофиле, которому только и навязывают то одно, то другое!

– Ужин на сцене вряд ли получится, – попытался он вывернуться. – Гобл не разрешит.

– Можно подумать, Гобл тебе хоть в чем-то откажет после такого триумфа в его театре! Разве ему не положена доля прибылей? Иди сразу после спектакля и спроси! Я уверена, он с радостью предоставит тебе сцену. Хозяйкой буду я, – довольно улыбнулась миссис Пигрим. – А теперь надо подумать, кого же мы пригласим.

Пилкингтон мрачно уставился в пол, настолько сломленный бременем новых забот, что даже лицемерное «мы» перестало его возмущать. Он попытался оценить масштабы увечья, которое эта нелепая затея нанесет его банковскому счету. Меньше пятисот долларов никак не выходило, а если тетка возьмет дело в свои руки, что казалось более чем вероятным, сумма расходов могла стать и четырехзначной.

– Майора Сэлби, конечно, – задумчиво проговорила миссис Пигрим с воркующей ноткой в голосе. Лощеные манеры пожилого коммерсанта совершенно покорили ее. – Да, первым делом майора Сэлби… еще мистера Рука и пару моих друзей, которые обидятся, если их не пригласить. А как насчет мистера Мейсона, вы ведь дружите?

Пилкингтон фыркнул. Он вынес многое и готовился терпеть дальше, но не желал расточать деньги на субъекта, который подкрался к его любимому творению с топором и изрубил на мелкие кусочки!

– Нет, не дружим! Я не хочу его приглашать.

Достигнув главной цели, миссис Пигрим была готова на мелкие уступки.

– Ну хорошо, раз он тебе не нравится. Я-то думала, вы близки. Ты же сам просил меня пригласить его в Ньюпорт прошлым летом.

– С прошлого лета много воды утекло, – холодно отрезал Пилкингтон.

– Что ж, ладно, Мейсона исключаем… но как только опустят занавес, скорее беги за кулисы, разыщи Гобла и договорись с ним!

2

В этом мире стремятся друг к другу не только родственные души. Гобл и Пилкингтон имели мало общего, но когда последний отправился разыскивать первого, тот сам больше всего на свете жаждал этой встречи, пребывая после триумфального первого акта в душевном смятении.

Если вернуться к сравнению с приисками, Гобл оказался в положении того, кто имел когда-то все шансы их купить, а теперь слишком поздно узнал об открытии новой золотой жилы и с горечью ощутил всю глубину поэтических строк Уитьера: «Не сыщешь на слуху и на странице печальней фразы, чем «Могло бы сбыться»».

Бурный успех «Американской розы» ошеломил его, и, понимая, что во время гастрольного тура он мог перехватить у Отиса коммерческие права за бесценок, Гобл битых полчаса ел себя поедом.

Единственным лучиком во мраке, объявшем его неукротимую душу, была мысль, что не все еще потеряно. Если добраться до Отиса прежде, чем появятся хвалебные рецензии, грустно покачать головой и порассуждать о ложных надеждах авторов-дебютантов после успешной премьеры, тогда как эксперт с пятнадцатилетним опытом в шоу-бизнесе так легко не обманется, да еще мрачно добавить, что подслушал в антракте разгромные отзывы пары-тройки критиков… Тогда, возможно, получится умерить энтузиазм новичка, и тот уступит свою долю по бросовой цене великодушному другу, готовому рискнуть некоторой суммой ради славного юноши, хотя мюзикл едва ли продержится на нью-йоркской сцене дольше недели и принесет какие-то крохи разве что в провинции.

Таковы были соображения Гобла, и, когда занавес упал после завершающего акта под неистовые овации, он отправил посыльных во все концы с повелением разыскать Пилкингтона и доставить к нему. А сам в нетерпении принялся мерить шагами пустую сцену.

Внезапное появление Уолли Мейсона безмерно расстроило продюсера. Мейсон был неучтенным фактором. Этот дьявольски бестактный тип, который вечно чинит помехи честным коммерсантам, наверняка постарается расстроить сделку, вывалив нежелательную правду о перспективах пьесы! Гобл уже не в первый раз пожелал ему скоропостижной кончины от апоплексического удара.

– Недурно прошло, а? – добродушно улыбнулся тот. Гобл ему не нравился, но на такой успешной премьере о личных антипатиях можно временно забыть. Настроение у Мейсона взлетело до таких высот, что он даже с Гоблом готов был обходиться как с другом и братом.

– Хм-м! – с сомнением протянул Гобл.

– Что значит «хм-м»? – вытаращил глаза Уолли. – Успех колоссальный!

– Да как сказать… – отозвался собеседник в минорном ключе.

– Ну и ну! – хмыкнул Уолли. – Чего уж больше – публика просто-напросто ела из рук. Что не так-то?

– Есть у меня опасение, – повысил голос Гобл, заметив приближение долговязой фигуры Пилкингтона, – что критики разнесут спектакль вдребезги. Если хочешь знать, – еще громче продолжал он, – как раз такие шоу они и обожают разделывать под орех. Я пятнадцать лет…

– Критики! – воскликнул Уолли. – Да я только что болтал с Александером из «Таймс», так он заявил, что в жизни не видал ничего лучше и все, с кем он говорил, думают так же.

Гобл отвернулся к Пилкингтону, в бешенстве скривившись и страстно желая, чтобы Уолли Мейсон куда-нибудь делся. Только Уолли этот из тех, горько подумал он, кто всегда остается до конца.

– Конечно, шанс у постановки есть, – снисходительно буркнул он. – У любого спектакля есть шанс! Но не знаю, не знаю…

Отис Пилкингтон меньше всего интересовался шансами «Американской розы». Он пришел с просьбой, очень надеясь получить отказ и уйти. Ему пришло в голову, что если просьбу заменить требованием, то, возможно, и удастся сэкономить тысячу-другую долларов.

– Мне нужна сцена завтра после спектакля! – резко бросил он. – Хочу устроить ужин для всей труппы.

К его изумлению, Гобл немедленно согласился.

– Конечно, конечно! – с готовностью воскликнул он и, взяв Пилкингтона под локоть, увлек в глубь сцены. – А теперь послушайте, – доверительно шепнул он, – хочется мне с вами потолковать. Строго между нами, я считаю, что этот фарс не продержится в Нью-Йорке и месяца. Что-то с ним сильно не так…

К изумлению продюсера, Пилкингтон поспешил горячо согласиться:

– Вот именно! Зато, если бы пьеса осталась в своем изначальном виде…

– Ну, теперь уж поздно горевать, – вздохнул Гобл. Удача сама шла в руки. Как он мог забыть – Пилкингтон же автор! – Сделаем веселую мину при плохой игре… но не хотелось бы, чтобы такой славный малый, как вы, ходил и всем рассказывал, как я его подставил. Так вот, я хочу уберечь вас от лишних убытков, а потому готов, хоть это и не в интересах моего бизнеса, выкупить вашу долю в постановке, и точка! В конце концов, может, мне удастся выжать из нее какой-то навар хотя бы в провинции… вряд ли, конечно, но хиленькие шансы имеются, и я готов рискнуть. Наверное, сам себя граблю, но если захотите уступить права, дам пятнадцать тысяч.

– Тогда, пожалуй, и я поучаствую! – послышался из-за плеча ненавистный хохоток Мейсона. – Предлагаю за долю в акциях три доллара наличными, а в придачу подброшу еще новые подтяжки и часы «Ингерсолл». Идет?

Гобл бросил на него злобный взгляд.

– Тебя-то кто просил влезать?

– Совесть! Старая добрая совесть. Не могу я спокойно смотреть на избиение младенцев! Почему бы тебе не подождать, пока он умрет? Тогда и сдирай с бедняги шкуру. – Уолли повернулся к Отису. – Ты разве сам не видишь, что наш мюзикл – самый громкий хит за последние годы? Думаешь, этот Джесси Джеймс с большой дороги предложил бы тебе хоть цент, не будь уверен, что сделает на «Розе» состояние? Да ты представляешь…

– Для меня несущественно, – высокомерно перебил Отис, – сколько предлагает мистер Гобл. Я уже продал свою долю.

– Что?! – завопил продюсер.

– Когда?! – подхватил Мейсон.

– Еще во время гастрольного тура. Не знаю даже, кому – он покупал через юриста-посредника.

Тишину, наступившую за этим откровением, прервал новый голос:

– Мистер Гобл, я хотела бы поговорить с вами! – К беседе незаметно присоединилась Джилл.

Гобл сердито обернулся, и она спокойно встретила его взгляд.

– Я занят! – рявкнул он. – Приходите завтра!

– Я бы предпочла сегодня.

– Она бы предпочла! – Он вскинул руки, словно призывая небеса в свидетели земных мучений праведника.

– Я насчет вот этого. – Джилл протянула письмо на бланке со штампом театра. – Нашла в почтовом ящике, когда выходила из дому.

– И что это?

– Похоже, меня увольняют.

– Правильно, – буркнул Гобл, – так и есть.

Уолли издал удивленное восклицание.

– Ты хочешь сказать?.. – начал он.

– Вот именно! – ощерился продюсер. Наконец-то победа за ним! – Я согласился, чтобы она сыграла на премьере в Нью-Йорке, и не обманул. А теперь пусть убирается! Она мне не нужна, и я не оставил бы ее в труппе даже с приплатой. Она мешает работать, баламутит актеров, ей здесь не место!

– Я бы предпочла остаться, – сказала Джилл.

– Ах, вы бы предпочли! – яростно выплюнул Гобл. – А при чем тут ваши предпочтения?

– Видите ли, я забыла вам сообщить… Теперь шоу принадлежит мне.

3

У Гобла отвисла челюсть. Он снова взметнул руки, да так и застыл наподобие семафора. Сегодня вечером удары обрушивались на него один за другим, и этот был худшим из всех.

– Шоу – что? – выдавил он.

– Шоу принадлежит мне, – повторила Джилл. – Разумеется, это дает мне право делать в нем то, что я предпочитаю.

Воцарилась тишина. Гобл сглотнул пару раз, приводя в порядок голосовые связки. Уолли с Пилкингтоном молча таращились. В глубине сцены припозднившийся рабочий, собираясь домой, неумело насвистывал припев популярной песенки.

– Что значит, принадлежит? – прохрипел наконец Гобл.

– Я его купила.

– Купили?

– Выкупила через юриста долю мистера Пилкингтона за десять тысяч долларов.

– Десять тысяч! А где это вы столько раздобыли? – На Гобла вдруг снизошло озарение. Все стало ясно. – Проклятье! – завопил он. – Я мог бы догадаться, что за вами стоит мужчина! Вы ни за что не вели бы себя так нахально, не оплачивай какой-нибудь тип ваши счета! Вот же…

Гобл осекся, но не потому, что не хотел продолжать, – тему он затронул лишь краешком, – а потому что Уолли Мейсон резко ткнул его локтем в область возле третьей пуговицы жилета, начисто выбив дыхание.

– А ну, тихо! – с угрозой произнес Уолли и повернулся к девушке. – Джилл, вы не могли бы сказать мне, каким образом достали десять тысяч долларов?

– Конечно, скажу. Их прислал мне дядя Крис. Помните, в Рочестере вы передали мне письмо от него? В конверте был чек.

– Ваш дядя? Но у него же нет денег!

– Должно быть, раздобыл где-то.

– Как это он умудрился?

Внезапно голос вернулся и к Пилкингтону, и тот пронзительно то ли фыркнул, то ли всхлипнул. Узнав, что права на пьесу выкупила Джилл, он некоторое время пребывал в ступоре, но наконец опомнился, и его разум заработал с завидной скоростью. Слушая беседу, он напряженно соображал, и теперь ему открылось все.

– Это мошенничество! – пронзительно завопил он. – Заведомое мошенничество! – Очки в черепаховой оправе метали искры. – Меня одурачили! Оболванили! Ограбили!

Джилл широко раскрыла глаза.

– О чем вы говорите?

– Вы прекрасно знаете, о чем!

– Понятия не имею! Вы же сами хотели продать свою долю.

– Я не про это! Вы знаете, про что я! Меня ограбили!

Мейсон перехватил его руку, которая в отчаянии взметнулась вверх, почти как у Гобла совсем недавно. Тот пока восстанавливал дыхание, прислонившись к асбестовому занавесу.

– Не дури, подумай сам! Ты отлично знаешь, что мисс Маринер не стала бы мошенничать.

– Ну, может, мисс Маринер и не участвовала, – признал Отис, – но этот ее дядюшка надул меня на десять тысяч! Старый проныра с гладкими речами!

– Не смейте так говорить про дядю Криса! – сверкая глазами, воскликнула Джилл. – Объясните лучше, в чем дело!

– Давай-ка, Отис, выкладывай! – поддержал Уолли. – Бросаешься серьезными обвинениями, так обоснуй их, а мы послушаем. Скажи хоть что-нибудь толком!

– Если вы спросите меня… – начал Гобл, наполнив наконец опустошенные легкие.

– Не спросим, – перебил Уолли. – Ты тут ни при чем… Ну, – повернулся он к Отису, – мы ждем с нетерпением!

Пилкингтон нервно сглотнул. Подобно большинству простаков, на ошибках которых жиреют хищники нашего мира, он терпеть не мог признаваться, что его облапошили. Куда приятней выглядеть хитрецом, который знает ходы и способен за себя постоять.

– Майор Сэлби, – начал он, поправляя очки, которые от сильных чувств съехали на кончик носа, – пришел ко мне в прошлом месяце и предложил основать компанию, чтобы мисс Маринер могла сделать карьеру в кинематографе.

– Что?! – воскликнула Джилл.

– Да-да, в кинематографе, – повторил Пилкингтон. – Майор Сэлби спросил, не желаю ли я вложить в дело свой капитал. Я все тщательно продумал и решил, что проект меня устраивает. Я… – Он снова сглотнул. – Я выписал ему чек на десять тысяч долларов.

– Ну и осел! – хохотнул Гобл, но поймал взгляд Мейсона и вновь утих.

Пальцы Пилкингтона суетливо потянулись к очкам.

– Может, я поступил и глупо, – визгливо возразил он, – хотя был вполне согласен потратить эти десять тысяч на оговоренную цель… но когда они возвращаются ко мне в обмен на очень ценную часть моей собственности… Мои собственные деньги – и ими же мне платят! Это же… – Он задохнулся от возмущения. – Мошенничество, преднамеренное мошенничество!

Сердце у Джилл налилось свинцовой тяжестью. Она не сомневалась ни минуты в правдивости истории Отиса – фирменное клеймо дяди Криса, вплетенное в ее ткань, ясно проступало всюду. Была бы уверена не больше, даже поведай все это дядюшка собственной персоной.

Все та же проказливость, та же благодушная бесцеремонность в трогательном стремлении сделать ей добро за счет других, какие побудили его – если такое можно сравнивать – отправить Джилл к незадачливому дяде Маринеру в Брукпорт под видом богатой наследницы, питающей интерес к недвижимости.

Уолли Мейсон, впрочем, пока не сдавался.

– А чем ты можешь доказать… – начал он.

Джилл решительно покачала головой.

– Это правда, Уолли! Я слишком хорошо знаю дядю Криса. Никаких сомнений!

– Но, Джилл!..

– Посуди сам, где еще он мог раздобыть деньги?

Воодушевленный такой поддержкой, Пилкингтон вновь подал голос:

– Он жулик, жулик! Ограбил меня! Он и не собирался учреждать никакую кинокомпанию! Все продумал, чтобы…

– Мистер Пилкингтон! – Оборвав поток обвинений, Джилл устало заговорила, преодолевая сердечную боль:

– Мистер Пилкингтон, если то, что вы говорите, – правда, а я боюсь, сомнений тут быть не может, мне остается лишь одно – вернуть вам вашу собственность. Так что поймите, пожалуйста: все остается как было. Считайте, что дяде моему вы ничего не давали. Десять тысяч при вас и пьеса тоже – говорить больше не о чем.

Смутно осознавая, что финансовая сторона более-менее урегулирована, Пилкингтон все же не мог избавиться от чувства, что над ним совершено насилие. Ему хотелось еще многое высказать о дядюшке Крисе и его привычках вести дела.

– Да, но я не думаю, что… Все это прекрасно, но я еще не закончил…

– Закончил! – оборвал его Уолли.

– Говорить больше не о чем, – повторила Джилл. – Мне очень жаль, что все так вышло, но теперь вам больше не на что жаловаться, правда? Доброй ночи!

Развернувшись, она поспешила к выходу.

– Нет, еще не все! Постойте! – крикнул Пилкингтон, схватив Мейсона за рукав.

Его терзала горькая обида. Неприятно когда одет, а пойти некуда, но еще хуже, когда переполнен словами, а сказать их некому. Он мог еще битых полчаса говорить о дяде Крисе, а ближайшая пара ушей принадлежала Мейсону.

Однако тот оказался не в настроении выслушивать излияния обиженного и, отпихнув его, помчался следом за девушкой. Ощутив себя брошенным, Пилкингтон побрел в объятия продюсера, который уже совсем оправился и был готов к дальнейшим переговорам.

– Попробуйте сигару, – предложил Гобл, – хорошая. А теперь к делу, и давайте-ка без лишних слов! Хотите двадцать тысяч?

– Не хочу! – затравленно выкрикнул Пилкингтон. – Даже за миллион не продам! Хотите меня облапошить? Вы тоже мошенник!

– Конечно, само собой, – добродушно кивнул Гобл. – Однако шутки в сторону! Допустим, я подниму до двадцати пяти? – Он ласково взял Пилкингтона за лацкан пиджака. – Для такого доброго малого мне ничего не жалко. Двадцать пять тысяч! Ну как?

– Никак! Отпустите меня!

– Ну-ну, вы же разумный человек! Стоит ли так нервничать? Попробуйте хорошую сигару…

– Да отстаньте вы со своей хорошей сигарой! – заорал Пилкингтон и, вырвавшись, зашагал журавлиными шагами к выходу со сцены.

Гобл проводил его угрюмым взглядом, ощущая тяжесть на сердце. Судьба была явно неблагосклонна к продюсеру. Не суметь надуть даже такого пустоголового дилетанта! Что же дальше – бесславный конец карьеры? Он печально вздохнул.

4

Уолли нагнал Джилл уже на улице, и они взглянули друг на друга в свете фонаря. В полночь 42-я Западная – тихий оазис, безмолвие и безлюдье.

Джилл была бледна и запыхалась от быстрой ходьбы, но все же выдавила улыбку.

– Вот так, Уолли… Недолго длилась моя деловая карьера.

– Чем же ты займешься теперь?

Джилл окинула взглядом улицу.

– Не знаю… подыщу что-нибудь.

– Но…

Она внезапно потянула его в темный проулок, ведущий к служебному входу соседнего с «Готэмом» театра. Мимо промелькнула долговязая тощая фигура в пальто и цилиндре.

– Вряд ли я перенесла бы новую встречу с Пилкингтоном, – объяснила Джилл. – В том, что случилось, нет его вины, и он во всем прав, но мне больно, когда оскорбляют дядю.

Уолли и сам мог немало добавить к словам Отиса о дядюшке Крисе, однако благоразумно воздержался.

– Думаешь, Отис все же прав? – вздохнул он.

– Несомненно. Бедный дядя Крис! Он чем-то похож на Фредди, тоже хочет как лучше, а получается…

Джилл печально умолкла. В наступившей тишине они вышли из переулка и зашагали по улице.

– Куда ты сейчас? – спросил Уолли.

– Домой.

– А где дом?

– На 49-й, там сдаются комнаты.

Воспоминание о развалюхе, где обитала Джилл на гастролях в Атлантик Сити, пересилило сдержанность Мейсона.

– Джилл, – воскликнул он, – ну так же нельзя! Извини, но я должен сказать… Я хочу позаботиться о тебе! Зачем жить в таких условиях, когда… Почему ты не позволяешь мне?..

Он осекся, сознавая, что Джилл не из тех, кого можно завоевать словами.

В молчании они дошли до Бродвея, шумного от ночного потока машин, пересекли его и вновь погрузились в тишину на другой стороне.

– Уолли… – заговорила наконец Джилл, глядя прямо перед собой. В голосе ее звучала тревога.

– Да?

– Уолли… ты женился бы на мне, понимая, что не один на свете что-то для меня значишь?

Они успели дойти до Шестой авеню, когда Уолли наконец ответил:

– Нет.

Джилл не сразу поняла, что за чувство пронзило ее, будто дернули обнаженный нерв, – облегчение или разочарование. Потом вдруг поняла, что второе. Как ни абсурдно, но на миг ей захотелось, чтобы Уолли ответил по-другому. Решил бы все за нее, подавил с властной настойчивостью ее колебания – стукнул по голове, схватил и утащил к себе в пещеру, как первобытный человек, думая только о своем личном счастье – вот бы облегчение было, как удачно разрешилась бы ситуация! Но тогда бы он не был Уолли…

Тем не менее, она невольно вздохнула. Новая жизнь успела изменить ее, обточить острые углы независимого характера. Сейчас так хотелось опереться на кого-нибудь сильного и заботливого, кто опекал бы ее, как маленькую девочку, заслонил от грубостей жизни… Воинственный дух иссяк, она больше не чувствовала себя стойким оловянным солдатиком. Хотелось плакать, чтобы кто-нибудь погладил по головке и утешил.

– Нет! – повторил Уолли. Если в его первом «нет» еще был намек на сомнение, то вторым он выстрелил, словно пулей. – И вот почему. Если ты выйдешь за меня с такими чувствами, то это уже будешь не ты. Мне нужна Джилл, вся Джилл, и никто, кроме Джилл! Если я не могу получить ее, то лучше уж останусь один. Брак – это не крупный план в кино с затемнением на поцелуе, а партнерство. А что толку от партнерства, если оно не от всего сердца? Как сотрудничать с тем, кто не нравится? Даже если тебе иногда хочется – изредка, когда совсем грустно и одиноко, – чтобы я добивался тебя, заставлял… Что с тобой?

Джилл передернула плечами. Не по себе, когда мысли читают с такой точностью.

– Да нет, ничего.

– Толку все равно не будет, – продолжал он, – потому что это тоже буду не я. Долго не выдержу и сам возненавижу себя за то, что пытался. Я на что угодно пойду, чтобы тебе помочь, но знаю, что нет смысла и предлагать. Ты стойкий оловянный солдатик и предпочитаешь сражаться в одиночку. Конечно, может статься, что когда-нибудь это одиночество слишком уж утомит тебя, ты поддашься моей настойчивости и согласишься за меня выйти, но так не годится, понимаешь? Пускай даже уговоришь себя, смиришься – все равно это не то. Может, первобытной женщине было и легче, когда первобытный мужчина все решал за нее с дубиной в руке, но, думаю, ему непросто было потом избавиться от мысли, что он повел себя по-хамски и воспользовался слабостью своей любимой. Я такого не хочу, потому что не смогу тогда сделать тебя счастливой. Уж лучше остаться друзьями… но все же знай, что, если твои чувства изменятся, я здесь рядом и жду…