Текст книги "Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес"

3

Но не только. Молли к тому же умела подольщаться и уговаривать. И лучшим доказательством тому то, что, когда стрелки часов уткнулись в десять минут девятого, краснолицый человечек с торчащими седыми волосами и насупленным лицом прошаркал по лестнице и, приостановившись в холле, пронзил Ферриса взглядом, полным отвращения. Это и был Сигсби X. Уоддингтон, уже полностью (правда, несколько неряшливо) одетый по моде, принятой в светском кругу.

Хронология примечательных событий всегда любопытна, и потому опишем подробно, что в библиотеку Молли зашла без семи восемь, подольщаться и уговаривать начала точно без шести минут сорока семи секунд восьмого. В семь пятьдесят четыре Сигсби начал сдаваться, в семь пятьдесят семь оборонял последний окоп, а в семь пятьдесят девять, клянясь и божась, что ни в жизнь не согласится, капитулировал.

Подробно приводить доводы, выдвинутые Молли, нет надобности. Достаточно сказать: если у человека не каменное сердце, а к нему приходит дочка и заявляет, что с нетерпением ждала званого обеда, специально надела новенькое платье, а потом добавляет, что без него все удовольствие, конечно же, пойдет прахом, то человек этот непременно уступит. У Сигсби сердце было не каменное. Правда, многие достойные уважения судьи отмечали, что голова у него точно из бетона, но сердце не порочил еще никто. Точно в восемь он перебирал парадную одежду. А сейчас, в десять минут девятого, стоял в холле, пронзая Ферриса уничижительным взглядом, и в мыслях у него бродило: Феррис – разъевшийся кабан.

А в мыслях у Ферриса мелькнуло: показываться гостям в этаком галстуке стыдновато все-таки. Но мысли не слова. Вслух же Феррис почтительно осведомился:

– Коктейль, сэр?

А Сигсби ответил:

– Тащите скорее!

Наступила пауза. Уоддингтон, все еще не умиротворенный, смотрел все так же пасмурно. Феррис, вновь обретя гранитную невозмутимость, отдался привычным мыслям о шропширской деревушке, где он служил дворецким первые, счастливые годы.

– Феррис? – наконец окликнул его Уоддингтон.

– Сэр?

– Доводилось ли вам бывать на Западе?

– Нет, сэр.

– А хотелось бы вам туда?

– Нет, сэр.

– Это почему же? – обиделся Уоддингтон.

– Мне кажется, сэр, в западных штатах Америки ощущается недостаток комфорта и бытовое обслуживание оставляет желать лучшего.

– А ну, дорогу! – взревел Уоддингтон, устремляясь к парадной двери.

Все здесь душило его. Ему требовался воздух. Он жаждал, пусть хоть несколько коротких мгновений, побыть наедине с молчаливыми звездами.

Было бы бесполезно отрицать, что Сигсби X. Уоддингтон находится в опасном настроении. История наций свидетельствует: самые бурные восстания происходят в странах, народы которых угнетали наиболее жестоко; верно это и в отношении отдельных личностей. В короткие моменты случайной ярости нет человека страшнее, чем муж-подкаблучник. Даже миссис Уоддингтон признавала, что, как бы ни был всевластен ее контроль над ним, в минуты приступов он становится свирепым словно слон-отшельник. Она старалась не попадаться ему на глаза, пока не минует ярость, а уж потом сурово наказывала.

Мрачный стоял Сигсби у дома, глотая бензиново-пыльную смесь, сходившую в Нью-Йорке за воздух, и глядя на жалкое подобие звезд, какое мог предоставить ему Восток. Глаза его метали молнии, и он вполне был готов к убийствам, хитростям и злодействам. Молли ошибалась, книжицы о ковбоях в доме водились. У Сигсби Уоддингтона имелся личный запасец, запертый в секретном ящике, и с раннего утра он не выпускал из рук «Всадников Полынного штата», а днем вдобавок исхитрился улизнуть в кино на Шестой авеню, где показывали фильм «Эта крошка с ранчо» с Хендерсоном Гувером и Сарой Свелт. Сигсби, стоявший на тротуаре в своем лучшем костюме, походил на лакея из бродвейского спектакля, но в сердце своем ему грезилось, что на нем – кожаные ковбойские штаны, ковбойская шляпа стетсон, а люди зовут его «Крутой Том».

Когда к тротуару подкатил «роллс-ройс», мистер Уоддингтон отступил на пару шагов. Из машины выбрался толстяк и помог вылезти даме, размеров совсем уж необъятных. Уоддингтон узнал их – мистер и миссис Брустер Бодторн. Новый гость был первым вице-президентом «Объединенных Зубных Щеток» и купался в деньгах.

– Бр-р! – прорычал хозяин; отвращение пробрало его до костей.

Пара исчезла в доме. Вскоре подкатил еще один «роллс-ройс», а за ним «испано-сюиза». Вышел «Объединенный Поп-корн» с женой, а потом «Говядина» с дочкой стоимостью восемьдесят, а то и сто миллионов.

– Доколе? – простонал Уоддингтон. – Доколе?

И тут, когда дверь его дома закрылась, он заметил – буквально в нескольких шагах от себя – молодого человека, который вел себя крайне странно.

4

Причиной странного поведения было то, что застенчивый Джордж не умел подчинять поступки свету чистого разума. Обычный молодец, толстокожий, с нахальной физиономией и непробиваемой наглостью армейского мула, решись он зайти к девушке и справиться о здоровье ее песика, двинулся бы напролом – поддернул манжеты, поправил галстук и, поднявшись с ходу на крыльцо, ткнул кнопку звонка. Действовать так прямолинейно было чуждо натуре Джорджа.

У него были иные методы. Да, иные. Он стройный и по-своему красивый, но совсем, совсем иной. Для начала Джордж постоял минут десять на одной ноге, пожирая глазами дом. Потом, словно дружеская рука всадила штык дюйма на три ему в ногу, метнулся ошалелым рывком вперед. Осадив себя у самого крыльца, он попятился шага на два и вновь застыл неподвижно. Через несколько секунд штык вонзился снова, и Джордж бойко взбежал по ступенькам, но тут же мигом скатился обратно на тротуар. Когда хозяин дома решил заговорить с ним, Джордж расхаживал мелкими кругами, приборматывая что-то себе под нос.

Сигсби Уоддингтон находился не в том настроении, чтобы любоваться подобным зрелищем. Такие действия, горько сетовал он, совершаются только на прогнившем Востоке. Там, на Западе, мужчины – это мужчины, они не вытанцовывают перед крыльцом. Возьмем Вентерса из «Всадников Полынного штата». Вот пожалуйста: «Он стоял, высокий и прямой, расправив широкие плечи, мускулы на руках играли, а в глазах полыхало синее пламя вызова». Как же отличается от него этот слабоумный юнец, вполне довольный тем, что растрачивает весну своей жизни на идиотские игры!

– Эй! – резко крикнул он, застигнув Джорджа врасплох – тот как раз выполнял стойку на одной ноге.

Джордж потерял равновесие и наверняка свалился бы, не вцепись он, очень находчиво, Уоддингтону в левое ухо.

– Извините, – пробормотал он отцепляясь.

– Что толку в извинениях? – проворчал пострадавший, нежно ощупывая ухо. – Какого дьявола вы тут вытворяете?

– Я в гости…

– Что-что?

– Я пришел сюда с визитом… в этот дом…

– Какой еще дом?

– Вот этот. Номер 16. К Сигсби X. Уоддингтону.

Уоддингтон взглянул на него с нескрываемой враждебностью.

– Вон как? Тогда, может, вам интересно, что я и есть Сигсби X. Уоддингтон и знать вас не знаю. Да!

Джордж судорожно глотнул.

– Вы Сигсби X. Уоддингтон? – благоговейно пролепетал он.

– Он самый.

Джордж уставился на отца Молли точно на прекраснейшее произведение искусства – скажем, на несравненное полотно, за которое дерутся любители живописи и которое в конце концов достается доктору Розенбаху за триста тысяч долларов. Это даст читателю приблизительное представление о том, что способна творить любовь: ведь если взглянуть на Сигсби X. Уоддингтона спокойно и беспристрастно, то обнаружится, что смотреть-то особо не на что.

– Мистер Уоддингтон, – проговорил Джордж, – я горд! Я счастлив!

– Вы – что?

– Горд и счастлив.

– Чего это? – неприветливо буркнул Сигсби.

– Мистер Уоддингтон, а между прочим, я ведь родился в Айдахо.

Немало есть описаний того, как усмиряет океанские волны вылитое на них масло, и документально зафиксировано, что святой Грааль, скользящий вдоль радуги, утишал бурные страсти молодых рыцарей, но еще ни разу, с самого начала писаной истории, не случалось столь внезапной перемены от враждебности к лучащейся благожелательности. Когда приведенные выше слова волшебным заклинанием достигли ушей Сигсби, он мгновенно забыл, что его уху здорово досталось от цепких пальцев незнакомца. Ярость испарилась будто роса под лучами солнца. Он рассиялся улыбками и с отеческой нежностью схватил Джорджа за рукав.

– Вы правда с Запада? – вскричал он.

– Да.

– Из райского штата? С великого, чудесного Запада, с тех вольных просторов, где мужчины дышат воздухом свободы?

Ист-Гилиэд Джордж описал бы не совсем в таких тонах. Унылый городишко, где не хватало воды, а киоск с содовой был самым паршивым в Айдахо, но тем не менее согласно покивал.

– Запад! – Уоддингтон смахнул слезу. – Да ведь он мне как мать родная! Какие просторы!.. Какие вершины!.. Цветы… холмы…

Джордж подтвердил: да, все так и есть.

– Таинственный сумрак равнин, дрожащее золотое марево…

– Ах! – вздохнул Джордж.

– Тускло освещенные верхушки елей!.. Осины, клонящиеся под ветром как волны в бурю!..

– И не говорите!.. – вставил Джордж.

– Буйный шум дубовых лесов, проблески огня!..

– О! А! Э!

– Вот именно! Нам с вами нельзя сразу расстаться. Нам есть о чем потолковать. Заходите! Приглашаю вас на обед.

– Сейчас?

– Прямо в эту самую минуту. К нам пожаловали с десяток паршивых миллионеров, да черт с ними! Плюнуть и растереть! А после обеда улизнем ко мне в кабинет и уж там поболтаем вволю!

– А миссис Уоддингтон не станет возражать против неожиданного гостя?

Уоддингтон напыжился и размашистым жестом похлопал себя по груди.

– Ха! Как тебя зовут? Финч? Слушай, Финч, неужели я похож на подкаблучника, которым командует жена?

Именно на подкаблучника он и походил, но не тот был момент, чтобы высказываться откровенно.

– Очень любезно с вашей стороны…

– Любезно? Хо-хо! А если б я мчался верхом по этим бескрайним прериям и меня настигла гроза рядом с твоим ранчо, разве ты стал бы колебаться? Любезно – нелюбезно! Сказал бы попросту: «Давай заходи, старина! Мой дом – твой дом!» И все.

Уоддингтон достал ключ.

– Феррис, – распорядился он в холле, – прикажите этим растяпам на кухне, пусть поставят еще один прибор. Ко мне заскочил перекусить мой приятель с Запада.

Глава III

1

Безупречная хозяйка старается ни при каких обстоятельствах не выказывать замешательства, прикладывая максимум усилий, чтобы в минуты испытаний вести себя отважно, как индеец на костре. И все-таки в миг, когда миссис Уоддингтон увидела Сигсби, вводящего в гостиную Джорджа, и услышала, как муж объявляет звенящим голосом, что этот прекрасный сын западных прерий заглянул к ним пообедать, она дрогнула.

Правда, быстро оправилась. Все женское в ней подталкивало ее схватить Сигсби за оттопыренные уши и трясти, пока голова не отскочит, но она переборола соблазн. Постепенно остекленевший взор утратил глянец мертвой рыбины, она улыбнулась улыбкой Смерти в поэме, «жуткой призрачной усмешкой», и с напускной любезностью протянула Джорджу подрагивающую руку, вместо того чтоб влепить мужу оплеуху этой самой ручкой от всей души.

– Как ми-и-ило! – пропела миссис Уоддингтон. – Очень, очень рада, что сумели зайти к нам, мистер…

Она приостановилась, и Джордж, уставившись на нее замутненным взором, сообразил – она хочет узнать его имя. Он бы с радостью ей сообщил, но, как на грех, сам начисто забыл, как его зовут. В мозгах смутно брезжило что-то там на «Ф», а может, и на «Д», но дальше зияла пустота.

А все оттого, что, пожимая руку хозяйке, Джордж краем глаза заметил Молли.

Девушка была в новом вечернем платье – это о нем она с таким чувством толковала отцу в их недавнем разговоре, – и Джорджу почудилось, будто с глаз его упала пелена и он видит ее в первый раз. Он и прежде смутно догадывался, что у нее вроде как есть руки, плечи и волосы, но только сейчас разглядел – да, они действительно есть! И руки, и плечи, и волосы – в самом глубоком, священном смысле этих слов. Словно богиня сбросила покрывало. Словно ожила прекрасная статуя… Словно… Ну, в общем, передать мы хотим одно: Джордж Финч был потрясен. Глаза у него округлились до размеров блюдец, кончик носа задергался как у кролика, а кто-то невидимый принялся окатывать ему спину ледяной водой.

Миссис Уоддингтон, окинув его долгим пристальным взглядом, от которого на лбу у бедняги выступила испарина, отвернулась и завела разговор с содовым королем. Особо пылкого желания узнать фамилию Джорджа она не испытывала, а вот на надгробном камне она прочитала бы ее с превеликим удовольствием.

– Обед подан! – провозгласил Феррис, появляясь бесшумно, будто джинн, вызванный волшебной лампой.

Джорджа увлек поток миллионеров. Он все еще слабо сглатывал, пытаясь что-то выговорить.

Нет большей неловкости для человека застенчивого и впечатлительного, чем званый обед, когда чутье нашептывает ему, что гость он на нем нежеланный. В данном случае это нашептывало не только чутье, но и взгляды миссис Уоддингтон, которые она периодически метала, превращая Джорджа в бесформенную пульпу, подгадывая как раз те моменты, когда ему казалось, что, если б с ним обходились мягче и ласковей, он в конце концов воспрянул бы духом.

Взгляды эти, будто вода из термоса, то становились обжигающе горячими, то пронзали ледяным холодом. Джордж наткнулся на один из них за супом, и ему показалось, это его обдал самум в африканской пустыне. Потом взгляд просверлил его, когда он пытался проглотить кусочек рыбы, и ему почудилось, будто он на полюсе, где неожиданно завихрилась снежная буря. Но, обдавал ли взгляд холодом или жаром, в нем неизменно присутствовало болезненное отвращение. И оно, чувствовал Джордж, не исчезнет, как бы он ни старался. Такой взгляд, пожалуй, поразил бы и Сисара, заметь он его случайно, еще до того, как Иаиль, жена Хевера, начала примериваться гвоздем к его голове. Да, друга Джордж приобрел, но одного, не двух.

Словом, нам нечего сообщить о лепте, внесенной Джорджем в пиршество остроумия на этом званом обеде. Он не порадовал гостей эпиграммой, не развлек и забавным анекдотцем. Единственное слово он обронил одному из лакеев, и было оно «…херес, пожалуйста», хотя на самом деле Джордж всегда предпочитал рейнвейн.

Но даже и в ситуации более благоприятной сомнительно, чтобы Джордж стал душой общества. При подборе гостей миссис Уоддингтон ограничилась богачами, а беседа богачей хотя по-своему и занимательна, но все-таки несколько специфична для человека не их круга.

За супом гость, походивший на карикатуру капиталиста в социалистической газете, заметил, как он рад, что «Вестинхаус коммон» опять пошли на повышение. Второй, который вполне мог бы сойти за его брата-близнеца, согласился: да, акции очень недурно подскочили перед закрытием биржи; падение же «Уобэш Преф. А» до 73 и 7/8 достойно сожаления. Однако весьма неплохо выглядят «Ройял датч ойл ординарис» на отметке 54 и 3/4.

За рыбой Говядина взялся рассказывать остроумную, хотя несколько растянутую историю о боливийских концессиях, суть которой сводилась к тому, что один боливийский синдикат, выкупив у боливийского правительства землю и перспективные концессии, теперь станет именоваться «Боливийская концессия лтд.», а капитал их составит миллион долларов, заключенный в двухстах тысячах акций А по пять долларов и двухстах тысячах акций В по полдоллара, и так как никаких выплат не будет, то продавцу выделили в компенсацию все акции В. Рассказчик вел к тому, что акции эти должны получить половину всей прибыли и, при распределении активов, уравняются с акциями А.

История прошла хорошо, беседа оживилась. Добродушно поворчали насчет эластичности кредита, предоставляемого коммерческими банками, и кто-то вызвал смешок, хитро намекнув на резервный фонд, противостоящий обращению акций и совокупным депозитам. Что касается дополнительной ответственности держателей акций, тут разгорелся спор, но обстановка, уже накалявшаяся, несколько разрядилась, когда миссис Уоддингтон подала сигнал и дамы вышли из комнаты. Подали кофе, задымились сигары. Магнаты сбились на одном конце стола, вокруг мистера Уоддингтона. Но тот ловко выскользнул от них и подошел к Джорджу.

– Там у нас, на Западе, – оглушительным шепотом сообщил он, злобно сверля взглядом Объединенные Зубные Щетки, который завел разговор о предстоящей Межконтинентальной конференции в Сент-Луисе, – ему бы выстрелили под ноги, и все дела!

Джордж поддакнул.

– Ох уж эти мне жители Востока! – вздохнул Уоддингтон.

Джордж признался, что и для него такое утомительно.

– Как подумаешь, – продолжал Уоддингтон, – что в этот самый миг где-то в Аризоне или Юте сильные мужчины пакуют седельные сумки, закрепляя их к седлам, то прям и не знаешь, смеяться или плакать. Верно?

– Куда уж вернее!.. – подтвердил Джордж.

– М-дэ… м-дэ… Сплавлю-ка я сейчас всех этих пузанов наверх, а мы с тобой улизнем в мой кабинет и наговоримся от души!

2

Ничто так не портит доверительной беседы между новыми друзьями, как склонность к молчаливости со стороны старшего, и, стало быть, очень удачно получилось, что, когда Сигсби уселся напротив Джорджа в своем кабинете, дурманящее влияние книжек и щедрые возлияния разбудили в нем болтливость. Он достиг стадии, когда мужчины начинают бранить своих жен. Постучав Джорджа по коленке, он уведомил нового друга, что ему очень нравится его лицо, и приступил к жалобам.

– Уинч, ты женат?

– Финч, – поправил Джордж.

– Как это – Финч? – удивился Уоддингтон.

– Фамилия у меня такая.

– И что?

– А вы меня назвали Уинч.

– Почему?

– Наверное, решили, что так меня зовут.

– Как?

– Уинч.

– Но ты только что назвался – Финч!

– Ну да, я и говорю…

Уоддингтон снова постучал его по коленке.

– Юноша, возьми себя в руки. Если ты Финч, так и говори. Не по душе мне такие увертки! Ковбои так не поступают! Эти тут, на Востоке, сами не знают, чего им надо. Да что с них взять! Больные почки, вдов, сирот обижают… Если ты Пинч, так и признайся. Сам знаешь: да – так да, а если нет, то нет! – сурово наставлял Уоддингтон, поднося зажженную спичку к авторучке, которую – как случается с лучшими из нас в минуты бурных чувств – ошибочно принял за сигару.

– В общем нет.

– Что – нет?

– Не женат.

– А разве я говорил, что ты женат?

– Вы спросили, женат ли я.

– Да?

– Да.

– Ты уверен? – уточнил Уоддингтон.

– Вполне. Сразу, как только мы сели, вы спросили, женат ли я.

– А ты что сказал?

– Нет, не женат.

Уоддингтон вздохнул с превеликим облегчением.

– Ну наконец-то мы все и выяснили. И чего ты топтался вокруг да около, понять не могу! Так вот что я тебе скажу, Пинч, и скажу серьезно, я ведь старше, мудрее, красивее. – Уоддингтон задумчиво попыхтел авторучкой. – Вот тебе мой совет, Пинч. Позаботься, чтоб денежки твои, когда ты женишься, остались при тебе, и держи их покрепче. Нельзя вечно клянчить у жены! У мужчины свои расходы. Возьми, к примеру, хоть меня. Когда женился, я был богат. У меня водились собственные деньги, и меня все любили. А уж щедрый я был, нет слов! Купил жене – это я о первой – жемчужное ожерелье. Пятьдесят тысяч отвалил!

Он вскинул на Джорджа блестящие глаза, а тот, почувствовав, что от него ждут комментариев, заметил, да, такой подарок делает ему честь.

– Честь тут ни при чем. Тут денежки требовались. Наличные. Пятьдесят тысяч. И что дальше? Женился я снова и потерял все свои деньги. Вот и завишу от второй жены. Да, Уинч, перед тобой разоренный человек! Признаюсь тебе, Пинч, еще кое в чем. Этого я никому не говорил и тебе не сказал бы, да уж очень ты мне нравишься. Я не хозяин в своем собственном доме!

– Неужели?!

– Да-да! Не хозяин! В собственном доме! Я желаю жить на великом, славном Западе, а жена настаивает, чтобы мы оставались на Востоке, где человеку губят душу. И еще… – Запнувшись, Уоддингтон досадливо осмотрел авторучку. – Чертова сигара! На раскуривается никак! – раздраженно пожаловался он.

– Мне кажется, это ручка.

– Ручка? – Прижмурив один глаз, Уоддингтон проверил это сообщение и обнаружил, что оно верно. – И то! – с угрюмым удовлетворением согласился он. – Вот скажи мне, разве на Западе такое возможно? Просит человек сигару, а ему подсовывают ручку! Ни честности, никакого понятия о добросовестной…

– Мисс Уоддингтон была так красива за обедом, – заметил Джордж, робко затрагивая предмет, близкий его сердцу.

– Да, Пинч, – не сбился с темы Уоддингтон, – жена меня обижает.

– Как ей идет стрижка! Просто чудо!

– Не знаю, заметил ты за обедом типа с тупой такой физиономией и с усиками вроде зубной щетки? Лорд Ханстэнтон. Изводит меня всякими этикетами.

– Очень любезно с его стороны, – не к месту заметил Джордж.

Уоддингтон ожег собеседника таким взглядом, что тот мигом понял свою ошибку.

– Ничего себе – любезно! Да это самая настоящая наглость! Привязался хуже чумы! В Аризоне бы такого не потерпели. Запустили б ему в постель скунса-другого, и весь разговор! К чему мужчине этикет? Если мужчина храбр, честен и бесстрашно смотрит миру в глаза, велика важность, если он возьмет не ту вилку!

– Вот именно!

– Или нахлобучит не ту шляпу.

– Мне особенно понравилась та шляпка мисс Уоддингтон, которая была на ней в первый раз, когда я ее увидел, – мечтательно поделился Джордж. – Из мягкой такой ткани, бежевая и…

– Моя жена… то есть вторая – первая, бедняга, умерла, – прямо прилепила ко мне этого Ханстэнтона! По финансовым причинам, черт его дери, я не имею возможности заехать ему по носу. А надо бы, ах как надо бы! Догадайся, что теперь она забрала себе в голову?

– Представить не могу.

– Желает, чтоб Молли вышла замуж за этого субъекта.

– Я бы не советовал! – вскинулся Джордж. – Нет и нет! Ни в коем случае! Англо-американские браки редко бывают счастливыми.

– Я человек широких взглядов и крайне чувствительный, – как бы кстати, а на самом деле ни к тому ни к сему, вплел Уоддингтон.

– А кроме того, мне не понравилась его внешность.

– Чья это?

– Лорда Ханстэнтона.

– Не напоминай мне про этого субъекта, он у меня в печенках сидит!

– У меня тоже, – согласился Джордж. – Вот я и говорю…

– Хочешь, открою тебе кое-что?

– Да?

– Вторая моя жена – заметь, не первая! – желает, чтоб Молли вышла за него замуж! Ты заметил его за обедом?

– Да, – терпеливо подтвердил Джордж. – И мне не нравится его внешность. Мне он показался холодным и злобным. Из тех мужчин, которым ничего не стоит разбить сердце юной увлекающейся девушке. Мисс Уоддингтон нужен муж, который отдаст ей все! Пожертвует чем угодно, только бы порадовать ее! Который будет обожать ее, возведет на пьедестал, из кожи вылезет ради того, чтобы дать ей счастье!

– Жена у меня к тому же полновата, – заметил Уоддингтон.

– Прошу прощения?

– Толстая чересчур.

– У мисс Уоддингтон, осмелюсь сказать, на редкость изящная фигурка!

– Слишком много ест и не двигается, вот в чем беда. Ей бы пожить с годик на ранчо да поскакать верхом по прериям…

– Как-то на днях я случайно увидел мисс Уоддингтон в костюме для верховой езды. До чего же ей идет, просто восхитительно! Очень многие девушки попросту нелепы в бриджах, но только не она! Бриджи подчеркивают необыкновенную, я бы даже сказал – мальчишескую, легкость ее осанки! По-моему, одно из главных…

– И поскачет! – взорвался Уоддингтон. – Еще как! Я человек женатый, Линч, женатый дважды – первая моя жена, бедняжка, уже умерла, – и могу дать тебе полезный совет. Чтобы иметь власть над женой, мужчине требуется полная финансовая независимость. Без толку пытаться подчинить жену если через пять минут приходится клянчить у нее на сигару. Полная финансовая независимость, Минч, – вот главное. И скоро я ее добьюсь. Недавно я наскреб некоторую сумму – какими способами, распространяться не будем – и купил большой пакет акций в Голливудской кинокомпании. Слыхал? Это в Калифорнии. Не слыхал, так услышишь. Компания разрастается, скоро я сделаю огромное состояние!

– Кстати, о кино, – живо откликнулся Джордж. – Не стану отрицать: многие актрисы необыкновенно красивы, но им недостает – да-да, недостает! – врожденной чистоты. Для меня мисс Уоддингтон…

– Огромный отхвачу куш!

– Сразу видишь, что она…

– Тысячи и тысячи долларов. А уж тогда…

– Поэт писал про одну девушку: «ступила робкой ножкою на грань, где встретились река и ручеек, прекраснейшее место…».

– Да, и тесто тоже, – согласно покивал Уоддингтон, – но самая большая беда – сладкое. Если женщина запихивает в себя столько пудингов, например хоть сегодня, так обязательно наберет вес. Уж сколько ей твердил…

Что мистер Уоддингтон намеревался сказать, навсегда останется еще одной тайной истории. Едва он набрал воздуха, как приотворилась дверь и на пороге возникло лучистое видение. Хозяин оборвал фразу на середине, а сердце гостя, кувыркнувшись три раза, стукнулось о передние зубы.

– Мама просила посмотреть, что с тобой, – сказала Молли.

Уоддингтон постарался приосаниться и совсем немного не дотянул до благородного, достойного вида.

– Ничего, душенька, со мной не сталось. Урвал минутку спокойно побеседовать с моим молодым другом…

– Папочка! Какие могут быть сейчас беседы? В доме полно важных гостей.

– Подумаешь! Важные! – фыркнул Уоддингтон. – Сборище отвратных пузанов. Там у нас, на Западе, их вмиг бы линчевали за один внешний вид!

– Особенно тобой интересовался мистер Брустер Бодторн. Он хочет сыграть с тобой в шашки.

– А ну его к лешему! – величаво изрек Уоддингтон.

Молли, обняв отца за шею, ласково его поцеловала, что исторгло у Джорджа страдальческий всхлип, похожий на захлебывающийся вскрик тонущего пловца.

– Папочка! Не капризничай. Ступай наверх и будь с ними полюбезнее. А я останусь здесь и развлеку мистера…

– Его имя – Пинч, – подсказал Уоддингтон, нехотя поднимаясь и направляясь к двери. – Познакомились с ним на тротуаре. В штате, где мужчины – это мужчины. Попроси, пусть расскажет тебе про Запад. Заслушаешься! Очень, очень занимательно. Прямо заворожил меня своими историями. Решительно заворожил. А меня зовут, – несколько непоследовательно заключил он, нашаривая дверную ручку, – Сигсби Хорейшо Уоддингтон. И плевать мне, пусть хоть весь свет про то знает!