Текст книги "Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес"

2

– Извините, сэр, если побеспокоил, – попятился полисмен. – Я к мистеру Бимишу. Конечно, надо было сначала договориться…

– Эй! Эй! Куда же вы?

Полисмен нерешительно застрял у дверей.

– Так если мистера Бимиша нет…

– Проходите, поболтаем. Присаживайтесь, дайте роздых ногам. Разрешите представиться. Уоддингтон.

– А я Гарроуэй, – любезно ответил офицер.

– Приятно познакомиться.

– И я, сэр, очень рад.

– Сигару не желаете?

– Спасибо, с удовольствием.

– Интересно, где же он их держит? – Поднялся, осматривая комнату, Сигсби. – А, вот они. Спичку?

– Благодарю. Спички у меня есть.

– Отлично.

Сигсби Уоддингтон снова уселся и ласково оглядел нового знакомца. Всего секунду назад он скорбел о том, что не ведает, где ему раздобыть вора, и что же? Посланцем Небес явился, можно сказать, ходячий справочник по этой части.

– Я люблю полисменов, – дружелюбно заметил Уоддингтон.

– Очень приятно слышать, сэр.

– И всегда любил. Что доказывает, какой я честный, ха-ха! Будь я мошенником, перепугался бы, наверное, до чертиков. Не стал бы сидеть да разговаривать с вами. – Уоддингтон пыхнул сигарой. – Наверное, полным-полно преступников встречаете? Э?

– К несчастью, да, – вздохнув, подтвердил Гарроуэй. – Буквально на каждом шагу. Только вчера вечером сижу себе, подыскиваю подходящее прилагательное, а меня срочно вызывают – надо арестовать какую-то сомнительную личность, изготавливающую самогон. Она, то есть он врезал мне по подбородку, и все мое вдохновение улетучилось.

– Да, плачевный случай, – посочувствовал Уоддингтон. – Но я-то говорю о настоящих преступниках, которые пробираются в дома и крадут жемчужные ожерелья. Таких вам доводилось встречать?

– Сколько хочешь! Выполняя свой долг, полисмен вынужден, помимо собственной воли, сталкиваться с сомнительными личностями. Может, моя профессия оказала влияние, но у меня острая неприязнь к ворам.

– Однако, не будь воров, не было бы и полисменов!

– И то правда, сэр.

– Спрос и предложение.

– Да, именно.

– Меня, – Уоддингтон выпустил облако дыма, – интересуют преступники. Хотелось бы познакомиться с экземпляром-другим.

– Заверяю вас, знакомство вряд ли покажется вам приятным, – покачал головой офицер. – Пренеприятные, невежественные личности, абсолютно не желающие развивать душу. Исключение я делаю, однако, для Муллета. Вот он человек как будто неплохой. С таким можно бы встречаться почаще.

– Муллет? А кто это?

– Бывший заключенный, сэр. Работает у мистера Финча в квартире наверху.

– Не может быть! Бывший заключенный, и работает у мистера Финча? На чем же он специализировался?

– Кражи в домах, сэр. Насколько я понимаю, теперь он перевоспитался и стал достойным членом общества.

– Но грабителем был?

– Да, сэр.

– Тэк, тэк-с!

Наступило молчание. Офицер Гарроуэй, старавшийся вспомнить подходящий синоним (он слагал стихи), рассеянно уставился в потолок. Уоддингтон энергично жевал сигару.

– Тэк, тэк-с! – повторил он. – Сэр!

Полисмен вздрогнул и очнулся.

– Предположим, – начал Уоддингтон, – предположим, так, для разговора, что какой-нибудь безнравственный человек пожелал бы, чтобы преступник выполнил для него грязную работенку. Ему придется платить?

– Несомненно, сэр. Эти люди крайне корыстны.

– А сколько?

– Думаю, сотню-другую долларов. Зависит от объема предполагаемого преступления.

– Сотню-другую?

– Да. Долларов двести, а то и триста.

Снова наступило молчание. Офицер Гарроуэй возобновил обзор потолка. Ему требовалось слово, характеризующее улицы Нью-Йорка. «Мерзкие» и «гнусные» он уже использовал во второй строфе… О! «Бесстыдные» – вот оно, в самую точку! Он обкатывал словечко на языке, когда до него вдруг дошло, что новый знакомый вновь обращается к нему.

Глаза Уоддингтона зажглись особым блеском. Подавшись вперед, он постучал Гарроуэя по колонке.

– Тэк, тэк-с! Мне нравится ваше лицо, любезный Ларраби.

– Простите, я Гарроуэй.

– Не важно. Мне нравится ваше лицо. Тэк, тэк-с! А не хотите ли вы огрести кучу денег?

– Неплохо бы, сэр.

– Могу признаться вам, вы сразу пришлись мне по душе! И я сделаю для вас то, чего не сделал бы для других. Слыхали про кинокомпанию «Лучшие фильмы»? В Голливуде, штат Калифорния?

– Нет, сэр.

– Поразительно! – чуть не ликуя, воскликнул Уоддингтон. – Ну никто про нее не слыхал! Да, она, конечно, не из тех затрепанных, что у всех уже в зубах навязли. Компания новехонькая. И знаете, что я сейчас сделаю? Продам вам пакет акций, буквально по номиналу. Для вас было бы оскорбительно, отдай я вам их даром. Да я и так, считай, даром отдаю. Вот этот пакет акций стоит тысячи и тысячи долларов, а вы получите его всего за триста. У вас есть триста долларов? – обеспокоенно осведомился Уоддингтон.

– Да, сэр. Такая сумма у меня найдется, но…

Уоддингтон помахал сигарой.

– Никаких «но»! Знаю, что вы пытаетесь сказать! Что я граблю самого себя. Да, граблю, ну и что с того? Что такое для меня деньги? Я рассуждаю так: когда человек уже нажил себе состояние, если ему хватает на семью, самое малое, что он может сделать как истинный гуманист, – отдать лишек людям. Вы наверняка нуждаетесь в деньгах, как и прочие?

– Конечно, сэр.

– Так вот вам! – И Уоддингтон помахал пачкой акций. – Вот на этом вы и сделаете деньги! Уж поверьте мне: после изобретения Маркони кинокомпания – самое выгодное вложение!

Офицер Гарроуэй, взяв акции, задумчиво их перебрал.

– Да, напечатаны красиво…

– А как же! Какие знаки на обороте! А печати! Бросьте-ка взгляд на подписи! Да их миллион! Кое-что все это да значит! Что такое кино, вы знаете. Индустрия похлеще мясной! А «Лучшие фильмы» – величайшая кинокомпания. Она не то, что другие! Во-первых, не транжирит деньги на дивиденды.

– Нет?

– Что вы, сэр! Не выбрасывает попусту ни цента.

– Все деньги там?

– Да, все там. Мало того, она не выпустила ни одного фильма.

– Все там?

– До единого цента! Лежат себе на полках, полеживают. А возьмем сверхрасходы – то, что разоряет другие компании. Громадные павильоны… дорогие режиссеры… высокооплачиваемые звезды…

– А у них – все там?

– Нет, сэр. В том-то и соль! Не там. Эти «Фильмы» не нанимают всяких там Гриффитов или Глорий Свенсон, съедающих их капиталы. У компании даже и студии нет…

– Даже студии?

– Нет, сэр. Ничего. Только компания. Говорю же вам, прибыльное дельце!

Добрые голубые глаза Гарроуэя расширились.

– Такой шанс, сэр, выпадает раз в жизни!

– Раз в десять жизней! – поправил Уоддингтон.

– А ведь так и завоевывают мир, ухватив за хвост шанс! Что такое Биг-Бен, если разобраться? Простые часы, разглядевшие свой шанс и вцепившиеся в него! – Уоддингтон приостановился. Лоб у него заиграл морщинками. Выхватив пачку акций из рук собеседника, он положил их в карман. – Нет! Не могу! Все-таки не могу их продать!

– Сэр!

– Нет! Слишком велик куш!

– Но, мистер Уоддингтон…

Сигсби X. Уоддингтон словно очнулся от транса. Встряхнувшись, он уставился на полисмена, будто спрашивая: «Где это я?» – и издал глубокий, скорбный вздох.

– Да, деньги – бесовское искушение, – заметил он. – Как подрывают они все принципы, все добрые намерения! Вот и меня искусила жадность, или, если хотите, алчность. Ведь у меня в банке миллионы – и что же? Я чуть не воспротивился великодушному порыву! Кошмар! – Он выхватил из кармана пачку и перебросил полисмену. – Вот, держите! И скорее, пока я опять не поддался слабости! Быстро давайте мне триста долларов, и я бегу…

– Не знаю, сэр, как уж и благодарить вас.

– Не надо меня благодарить! Раз, два, три… – пересчитал купюры Уоддингтон. – Всегда к вашим услугам!

3

А наверху, на кухне у Джорджа, пока велась эта самая беседа, Фредерик Муллет развлекал свою невесту Фанни Уэлч легкими закусками. Трудно выказывать преданность, когда рот у вас набит холодным мясом; трудно – но возможно. И Муллет это проделывал. Он смотрел на Фанни приблизительно так же, как Джордж смотрел на Молли, Хамилтон – на мадам Юлали, а миллионы других молодых людей в Нью-Йорке и его окрестностях смотрят или посмотрят на миллионы других молодых девушек. Из-за хлопотной жизни любовь пришла к нему довольно поздно, но когда пришла, то уж навечно.

Внешность Фанни была вполне достойна его чувств – невысоконькая, хорошенькая, с бойкими черными глазками на круглом личике. Обращала на себя внимание изящная лепка ее рук с длинными чуткими пальцами. Для карманной воровки такие руки – величайшее преимущество.

– А мне здесь нравится, – произнесла она озираясь.

– Правда, кисонька? – нежно спросил Муллет. – Я так и надеялся. Потому что у меня есть для тебя маленький секретик.

– А какой?

– Здесь мы проведем наш медовый месяц.

– Что? На этой кухне?

– Нет, что ты! В нашем распоряжении будет вся квартира, да еще и крыша!

– А что на это скажет мистер Финч?

– Он и знать не будет. Понимаешь, детка, мистер Финч и сам помолвлен. Он скоро женится и уедет в свадебное путешествие. Так что вся квартира останется в нашем полном распоряжении. Что скажешь?

– Неплохо…

– Через минуту-другую я тебе ее покажу. Это лучшая квартира во всем квартале. Большая красивая гостиная с окнами на крышу. Есть и летняя веранда, там можно спать, когда тепло. И ванная есть, с душем. Квартирка – уютнее не найдешь. Мы устроимся с тобой, как птички в гнездышке. А когда месяц пройдет, переедем на Лонг-Айленд, купим там утиную ферму и заживем спокойно и счастливо.

На лице Фанни отразилось сомнение.

– Фредди, а ты можешь представить меня на утиной ферме?

– Конечно! – Глаза его засияли. – Ты стоишь в льняном фартучке на старой кирпичной дорожке между розовыми кустами и смотришь, как Фредерик-младший играет под яблоней.

– Младший – кто?

– Фредерик.

– О? А ты заметил, как маленькая Фанни льнет к моей юбке?

– Да, а Уильям Джон лежит в колыбельке на веранде…

– Знаешь, пожалуй, хватит, – сказала Фанни, – что-то наша семья чересчур быстро растет.

Муллет восторженно вздохнул.

– Зато как все спокойно и мирно после прежней бурной жизни! Утки крякают, пчелы жужжат… Положи обратно ложку, заинька. Ты же знаешь, она не твоя.

Фанни извлекла ложку из потайных складок платья и с некоторым удивлением оглядела ее.

– Сама не пойму, как она туда попала?

– Ты стянула ее, дорогая, – ласково подсказал Муллет. – Твои тонкие пальчики на минутку зависли над ней, точно пчелка над цветком, и р-раз – ложка исчезла. Красиво проделано, но положи на место. Ты же покончила со всем этим.

– Да-а, наверное… – с сожалением протянула Фанни.

– Нет, не наверное, детка, – поправил ее будущий муж, – а точно. Так же как и я.

– Фредди, а ты правда стал честным?

– Конечно, правда. Чист как ясный день.

– По ночам работаешь, значит? Муллет – человек-моль! Роешься в хозяйской одежде, будто ревнивая жена.

Муллет снисходительно засмеялся.

– Все та же малютка Фанни! Как ты любишь поддразнивать! Да, куколка, я с этим покончил. Навсегда. Не украду и костяной запонки, даже если явится моя матушка и бухнется на колени, умоляя. Мне нужна только моя маленькая женушка и домик в деревне.

– А тебе не кажется, – Фанни капризно насупила бровки, – что на утиной ферме слишком спокойно? Какая-то… вялая жизнь, а?

– Вялая? – удивился Муллет.

– Ну, может, и нет. Понимаешь, Фредди, что-то мы слишком рано уходим на покой.

Лицо Муллета стало озабоченным.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что тебя еще тянет к старой игре?

– А если да? – задиристо спросила Фанни. – И тебя ведь тоже, если уж начистоту!

– Ничего подобного! – Озабоченность его сменилась чувством собственного достоинства. – Честное слово, Фанни, меня теперь не соблазнить. И мне очень хочется, чтобы ты испытывала те же чувства.

– Да я не говорю, что стану связываться с какой-то мелочевкой. Но правда, Фредди, просто преступно отойти в сторонку, если подвернется что стоящее. У нас ведь не так много денег. Кое-что я стащила по мелочам в магазинах, да и ты, наверное, тоже что-то сберег… Но кроме этого – ничего. Так, немножко наличных, сколько удалось сэкономить. Мы должны быть практичными.

– Детка, подумай, на какие неприятности ты рискуешь нарваться!

– А я не боюсь. Если меня сцапают, я приготовила сказочку насчет старенькой бедной мамы…

– У тебя нет матери!

– Нету, конечно. А сказочка есть. Бедная старенькая мама будет та-ак плакать!.. Вот послушай! «Не сдавайте меня в полицию, мистер! Я сделала это только ради матери, моей бедной старушки! Если б у вас долгие месяцы не было работы, и вы помирали с голоду, и вам пришлось бы сидеть и смотреть, как ваша бедная старая мать горбится над лоханью…»

– Не надо, Фанни, пожалуйста! Слушать такого не могу, хотя и знаю, что все – вранье! Я… Эй! Звонят в дверь. Может, натурщица зашла насчет работы. Подожди меня, ладно? Сплавлю ее и мигом назад!

4

Однако прошел миг, и второй, и только через несколько минут Фредерик вернулся на кухню, найдя невесту совсем не в том приятном расположении духа, в каком оставил. Она стояла, скрестив руки, а температура в комнате заметно упала.

– И как, хорошенькая? – ледяным тоном поинтересовалась Фанни, не успел Муллет перешагнуть порог.

– Э?

– Ты сказал, что мигом сплавишь натурщицу, а я дожидаюсь тебя уже почти четверть часа. – Фанни сверилась по часам, загадка исчезновения которых с витрины до сих пор оставалась тайной, покрытой мраком, для процветающей ювелирной фирмы на Пятой авеню.

Муллет стиснул невесту в объятиях, но не без труда, потому что она отбрыкивалась.

– Совсем и не натурщица! Это приходил джентльмен. С седыми волосами и красным лицом.

– Да? И чего ему понадобилось?

Муллет, и так не худенький, раздулся от глубоких чувств.

– Фанни, он явился соблазнять меня.

– Соблазнять?

– Да, именно. Сначала выяснил, я ли это, а потом предложил мне за триста долларов совершить преступление.

– Правда? А какое?

– Я не стал и дожидаться никаких разъяснений. С ходу отверг его предложение. Вот тебе доказательство, исправился ли я. Легкая, приятная работенка, соблазнял он, уйдет на нее пара минут.

– И ты его отшил?

– Само собой. Решительно и бесповоротно.

– А потом ушел?

– Прямиком сюда.

– Значит, так, – стальным голосом сказала Фанни, – а время-то не сходится! Говоришь, предложение он тебе сделал после того, как услышал твое имя? Почему же тебе потребовалась четверть часа, чтобы вернуться на кухню? Если желаешь знать, что я думаю, – не краснолицый это мужчина с седыми волосами был, а девица с Вашингтон-сквер.

– Фанни!

– Да я ведь тоже кое-что почитываю! Знаю, что тут творится, в вашем богемном квартале. У всех этих художников, натурщиц и всяких эдаких…

Муллет подобрался.

– Твои подозрения, Фанни, больно меня ранят. Если дашь себе труд выйти на крышу и заглянуть в окошко гостиной, сама его увидишь. Он дожидается, чтобы я принес ему выпить. Я отсутствовал так долго, потому что ему потребовалось десять минут, чтобы спросить, как меня зовут. Первые десять минут он сидел и что-то лопотал.

– Ладно, веди на крышу.

– Ну, видишь! – минуту спустя воскликнул Муллет. – Веришь мне теперь?

Через балконные двери гостиной был виден человек, вне всяких сомнений, в точности такой, как описывал Муллет. Фанни мгновенно раскаялась.

– Значит, я обидела своего бедненького маленького Фредди?

– Да. И очень.

– Ну прости! Вот!

И она его поцеловала, а он тут же растаял.

– Теперь я должен вернуться и принести ему выпить.

– А мне пора бежать.

– Ой нет! Погоди! – взмолился Муллет.

– Нет-нет! Пора! Мне еще заглянуть в пару магазинов…

– Фанни!

– Надо же девушке обзаводиться приданым!

– Только, пожалуйста, – тревожно вздохнул Муллет, – будь поосторожнее, детка!

Муллет ушел, а Фанни, послав ему воздушный поцелуй изящными пальчиками, выбежала на лестницу.

Минут через пять, когда Муллет сидел на кухне, погруженный в золотые мечтания, а Сигсби X. Уоддингтон потягивал виски с содовой, неожиданный дробный перестук по стеклу двери заставил гостя конвульсивно вздрогнуть, и большая часть виски выплеснулась ему на жилет.

Сигсби вскинул глаза. За балконной дверью стояла девушка и, судя по жестам, просила впустить ее в гостиную.

5

Однако дверь Сигсби открыл не сразу. Существуют, несомненно, женатые мужчины более низменного сорта, которые только порадовались бы встрече с хорошенькой девушкой, подающей знаки через стекло. Но Сигсби был не из таких. По натуре и воспитанию человеком он был осмотрительным, а потому какое-то время просто стоял и таращился на Фанни. Только когда взгляд ее стал совсем уж повелительным и практически загипнотизировал его, он заставил себя отодвинуть щеколду.

– Давно пора! – досадливо бросила Фанни, бесшумно проникая в комнату.

– Что вам нужно?

– Потолковать с вами. Что это такое я слыхала, будто вы просите людей совершить преступление?

Совесть Сигсби и без того металась в дикой лихорадке, и слова гостьи оглушили его будто взрыв динамита. Его бурному воображению тотчас представилось, что девушка, столь близко знакомая с его личными делами, агент секретной службы, а те, как известно, из кожи вон лезут, чтобы омрачить жизнь преступникам-любителям.

– Не понимаю, – хрипло выговорил он.

– Ну да, как же! – нетерпеливо бросила Фанни. Девушкой она была деловой и терпеть не могла всяческой канители. – Мне Фредерик Муллет все рассказал. Вам требуется сделать кое-какую работенку, а он отказался. Так вот вам и заместитель! Я! Если дельце по моей части, я очень не прочь!

Все еще опасливо Уоддингтон молча пялился на незнакомку. Теперь он решил: она расставляет ловушку, чтобы выудить у него признание, а потому не издавал ни звука, только трудно и хрипло дышал.

Однако Фанни, девушка ранимая, молчание его истолковала неправильно. Ей показалось, он не верит в таланты женщин.

– Если это мог бы проделать Фредди, могу и я! – заявила она. – Опля! Смотрите!

Тонкими пальчиками Фанни приподняла часы и цепочку.

– Что это? – выдохнул Сигсби.

– А на что похоже?

Уоддингтон прекрасно видел – на что, и ошалело ощупал кармашек жилета.

– А я не заметил, как вы их вытащили!

– Никто никогда не замечает! – горделиво отозвалась Фанни, и то была совершеннейшая, истинная правда. – А теперь, когда вы видели мою работу, вы мне верите? Что сумеет Фредди, сумею и я?

Измученную душу Сигсби X. Уоддингтона обдало прохладной целительной волной облегчения. Он понял, что ошибался в посетительнице. Никакой она не детектив, а блестящий специалист, до того ловко выуживающий всякую всячину из чужих карманов, что никто и не замечает. Как раз такой ему и требовался.

– Конечно, сможете! Безусловно! Не сомневаюсь, вы сможете! – жарко заверил Сигсби.

– Так что за работа?

– Мне нужно, чтобы вы стащили для меня жемчужное ожерелье.

– А где оно?

– В сейфе, в банке.

На живом личике Фанни написались разочарование и досада.

– Без толку и обсуждать. Я по сейфам не работаю. Я девушка тонкая, благовоспитанная и в жизни не держала в руках оксиацетиленовую паяльную трубку.

– Нет, вы не поняли! – заторопился Уоддингтон. – Когда я сказал, что ожерелье в банке, я имел в виду – пока что. Но вскоре его оттуда вынут и положат среди других свадебных подарков.

– A-а, вот теперь уже похоже на дело!

– Конечно, имен упоминать я не стану…

– Да мне и ни к чему.

– Просто скажу, что А, то есть владелица ожерелья, вскоре выходит замуж за Б.

– Об этом я и сама догадалась. Могу добавить, заполняя пробелы, – они любят друг друга.

– У меня есть основания предполагать, что венчание состоится в Хэмстеде, на Лонг-Айленде, где у мачехи (назовем ее В) имеется летний домик.

– А почему не в Нью-Йорке?

– Потому что, – не стал таиться Уоддингтон, – я высказал желание, чтобы венчание состоялось в Нью-Йорке.

– И что?

– А я – Г. Муж этой В.

– Ага. Тот субъект, который заполняет резервуар водой за шесть часов пятнадцать минут, тогда как В заполняет другой за пять часов сорок пять минут? Приятно познакомиться.

– А теперь я и сам целиком за венчание в Хэмстеде. В Нью-Йорке труднее провести вас в дом. А в Хэмстеде в столовой, где выставят на обозрение подарки, высокие стеклянные двери, и они выходят прямо на лужайку. Вы сможете спрятаться в саду, подкарауливая удобный момент.

– Проще пареной репы!

– Вот и я так подумал. Значит, сегодня же вечером изо всех сил примусь настаивать, чтобы венчание состоялось в Нью-Йорке, и уж тогда его точно устроят в Хэмстеде.

– Как забавно!.. – задумчиво оглядела его Фанни. – Если вы – Г и муж В, а В – мачеха, так вы, стало быть, отец А. Зачем же вам понадобилось воровать ожерелье у дочери?

– Ну-ну-ну! – вскинулся Уоддингтон. – Дельце это деликатное, и прежде всего вам надо усвоить – никаких вопросов!

– Да я так, просто девичье любопытство.

– Вот и запакуйте его покрепче и перевяжите ленточкой. Повторяю, дело деликатное, и меньше всего мне нужно, чтобы кто-то разнюхивал мотивы и доискивался причин. Словом, за работу, как и подобает послушной девочке! Выкрадите ожерелье, передайте его тишком мне, а потом – выкиньте все из своей хорошенькой головки раз и навсегда!

– Как скажете. А теперь, переходя к главному, что мне с этого будет?

– Триста долларов.

– Да ну! Совсем не та сумма!

– Это все, что у меня есть.

Фанни призадумалась. Триста долларов – жалкие, конечно, гроши, но все-таки деньги. Пригодятся на меблировку молодоженам, а работа, как ее описали, совсем простенькая.

– Ладно, сойдет! – уступила она.

– Так беретесь?

– Ну!

– Умница! – похвалил Уоддингтон. – Где мне вас найти?

– Вот мой адрес.

– Черкну вам записочку. Вы все поняли?

– А то! Я прячусь в кустах, выжидаю момент, проскальзываю в комнату, краду ожерелье и…

– И передаете его мне!

– Э… конечно…

– Я буду ждать в саду под окнами и встречу вас, как только вы появитесь. Таким образом, – Уоддингтон устремил на свою юную помощницу пристальный, многозначительный взгляд, – мы избежим всяких фокусов-покусов.

– Каких еще фокусов-покусов?

– Да так, без конкретики, – небрежно махнул рукой Уоддингтон. – Фокусов-покусов, и все!