Текст книги "Яйца, бобы и лепешки"

Я вошел в кабинет. Младшего священника там не было, а Укридж, тяжело дыша, спал в кресле.

Исчезновение младшего священника на момент меня озадачило. Вообще-то он был неприметным человечком, но не настолько уж неприметным, чтобы я не увидел его, если бы он прошел мимо меня, когда я стоял у входной двери. И тут я обнаружил, что стеклянная дверь открыта.

Я решил, что меня более ничто тут не удерживает. Глубокое отвращение к этому дому, которое укоренилось во мне после того, как я впервые переступил его порог, еще более усугубилось, и теперь вольные просторы призывали меня властным голосом. Я тихонько повернулся и увидел в дверях хозяйку дома.

– О… э… – сказал я, и вновь меня охватило странное ощущение, что мои кисти и ступни омерзительно распухли. На протяжении моей жизни я время от времени смотрел на свои руки, но не замечал в них ничего особенно безобразного, однако стоило мне оказаться в присутствии мисс Джулии Укридж, как они неизменно обретали сходство с сырыми окороками.

– Вы ведь сказали мне, мистер Коркоран, – начала эта баба тем негромким мурлыкающим голосом, из-за которого наверняка лишилась многих друзей не только в Уимблдоне, но и в широком мире за его пределами, – что вы видели мистера Симса и он сообщил вам, что хотел бы поговорить со мной?

– Совершенно верно.

– Странно, – сказала мисс Укридж. – Как я узнала, мистер Симс слег с простудой и остался сегодня в постели.

Я посочувствовал простуде мистера Симса – меня самого начало знобить. Я, возможно, что-то ответил бы, но в это время из кресла позади меня грянул оглушительный храп, и я дошел уже до такого состояния, что подпрыгнул, как резвящийся барашек.

– Стэнли! – вскричала мисс Укридж, обернувшись к креслу.

Еще один всхрап раскатился по воздуху, соперничая с музыкой карусели. Мисс Укридж прошла через комнату и потрясла своего племянника за плечо.

– Мне кажется, – сказал я, впав в состояние, когда людей тянет говорить глупости такого рода, – мне кажется, он спит.

– Спит! – лаконично повторила мисс Укридж. Ее взгляд упал на полупустой стакан на столе, и она сурово содрогнулась.

Истолкование ситуации, которое она как будто нашла, мне показалось неприемлемым. На сцене и на экране можно часто наблюдать, как жертвы алкоголя хлопаются на пол в состоянии полного беспамятства после одной стопки, но Укридж, несомненно, был скроен из более стойкого материала.

– Не понимаю, – сказал я.

– Неужели! – сказала мисс Укридж.

– Но я же вышел отсюда всего на полминуты, а он тогда беседовал с младшим священником.

– Младшим священником?

– Абсолютно младшим. И трудно поверить, что, разговаривая с младшим священником, он…

Мою защитную речь прервал внезапный резкий звук, который, раздавшись непосредственно за моей спиной, заставил меня еще раз судорожно содрогнуться.

– Да, сэр? – сказала мисс Укридж.

Она смотрела мимо меня, и, обернувшись, я обнаружил, что к нам присоединился какой-то незнакомец. Он стоял на пороге стеклянной двери, и звук, напугавший меня, возник от удара набалдашником трости по стеклу.

– Мисс Укридж? – сказал незнакомец.

Один из тех субъектов с суровыми лицами и пронизывающим взглядом. Когда он вступил в комнату, возникло ощущение властной уверенности. То, что он был человеком железной воли и неколебимой твердости, стало очевидным, когда он не дрогнул под взглядом мисс Укридж.

– Я мисс Укридж. Могу ли я…

Незнакомец стал еще более суроволицым с вдвойне пронизывающим взглядом.

– Моя фамилия Доусон. Ярд.

– Доусон-Ярд? – переспросила хозяйка дома, которая, видимо, детективным жанром не интересовалась.

– Скотленд-Ярд!

– А!

– Я приехал предостеречь вас, мисс Укридж, – сказал Доусон, разглядывая меня, словно я был кровавым пятном. – В окрестностях вашего дома был замечен один из величайших артистов-преступников.

– Так почему вы его не арестуете? – грозно осведомилась мисс Укридж.

Сыщик слабо улыбнулся:

– Потому что я хочу взять его вместе с добром.

– Добром? Вы намерены направить его на путь исправления?

– Я не намерен направлять его на путь исправления, – мрачно сказал мистер Доусон. – Я намерен поймать его с поличным, да таким, чтобы его можно было засадить. Забирать таких, как Заика Сэм, просто по подозрению смысла не имеет.

– Заика Сэм! – вскричал я, и мистер Доусон вновь проницательно посмотрел на меня, на этот раз словно я был тупым орудием убийства.

– Э? – сказал он.

– Да ничего. Только странно…

– Что странно?

– Да нет, этого же не может быть. Типус ведь младший священник. Сама респектабельность.

– Вы видели младшего священника, который заикался? – вскричал мистер Доусон.

– Ну да. Он…

– Э-эй! – сказал мистер Доусон. – А это кто?

– Это, – сказала мисс Укридж, глядя на кресло с омерзением, – мой племянник Стэнли.

– Любитель поспать.

– Я предпочла бы не говорить о нем.

– Так расскажите мне про этого младшего священника, – требовательно сказал мистер Доусон.

– Ну, он вошел…

– Вошел? Сюда?

– Да.

– Зачем?

– Ну-у…

– Он должен был сочинить какой-то повод. Так какой?

В интересах моего спящего друга я счел разумным несколько уклониться от истины.

– Он… э… по-моему, он сказал, что его… э… интересует коллекция табакерок мисс Укридж.

– У вас есть коллекция табакерок, мисс Укридж?

– Да.

– Где вы их храните?

– В гостиной.

– Проводите меня туда, будьте так добры.

– Но я не понимаю…

Мистер Доусон прищелкнул языком с некоторой досадой. Он как будто был очень раздражительной ищейкой.

– Мне казалось, что теперь все уже должно быть ясным. Этот субъект пробирается в ваш дом под благовидным предлогом, избавляется от этого джентльмена… А как он от вас избавился?

– Ну-у, я просто ушел. Решил прогуляться по саду.

– Э? Ну, сумев остаться наедине с вашим племянником, мисс Укридж, он подливает ему в стакан кайфа…

– Подливает кайфа?

– Тот или иной наркотик, – пояснил мистер Доусон, изнемогая из-за ее невежества.

– Но он же младший священник!

Доусон коротко хохотнул:

– Представляться младшим священником – любимый приемчик Заики Сэма. В этом обличье он работает на скачках. Это гостиная?

Да, это была гостиная, и даже без пронзительного вопля, который вырвался из уст хозяйки, мы мгновенно поняли, что худшее произошло. Пол был усеян щепками и битым стеклом.

– Их нет! – горестно вскричала мисс Укридж.

Любопытно, как по-разному одно и то же воздействует на разных людей. Мисс Укридж превратилась в ледяную статую горя. Мистер Доусон, с другой стороны, казалось, обрадовался. Он поглаживал коротко подстриженные усы с видом благодушной снисходительности и говорил что-то о красиво обтяпанном дельце. Он называл Заику Сэма крепким орешком и поделился своим мнением, что отсутствующий Заика вполне может считаться одним из ребят, причем не из худших.

– Что мне делать? – стонала мисс Укридж. Я испытывал к ней жалость. Мне она не нравилась, но ведь она страдала.

– В первую очередь, – энергично сказал мистер Доусон, – надо узнать, сколько чего забрал этот субчик. Что-нибудь еще ценное в доме есть?

– Мои драгоценности у меня в спальне.

– Где?

– Я храню их в коробке в комоде.

– Ну, вряд ли он их там отыскал, однако лучше мне пойти и проверить. А вы пока осмотритесь тут и составьте полный список украденного.

– Все мои табакерки.

– Так посмотрите, не пропало ли еще что-нибудь. Где ваша спальня?

– На втором этаже. Окнами к фасаду.

– Отлично.

Мистер Доусон, сама энергичность и компетентность, покинул нас. Я сожалел о его уходе. Меня мучило предчувствие, что остаться наедине с этой обездоленной женщиной окажется не так уж приятно. И оказалось.

– Почему, во имя всего святого, – сказала мисс Укридж, набрасываясь на меня, будто на родственника, – вы сразу не заподозрили этого самозванца, едва он вошел?

– Ну-ну, я… он…

– Даже младенец сразу бы заметил, что это не настоящий младший священник.

– Он казался…

– Казался! – Она беспокойно бродила по комнате, и внезапно у нее вырвался визгливый вопль: – Мой нефритовый Будда!

– Прошу прощения?

– Негодяй украл моего нефритового Будду. Идите и предупредите сыщика.

– Всенепременно.

– Да идите же! Чего вы ждете?

Я тщетно вертел и дергал ручку.

– Мне не удается открыть дверь, – кротко сообщил я.

– Ха! – сказала мисс Укридж, коршуном вцепляясь в ручку. В каждом отдельном представителе рода людского живет неколебимое убеждение, что он или она с легкостью откроет дверь, которая не поддалась усилиям их сородичей. Она ухватила ручку и энергично ее дернула. Дверь скрипнула, но не поддалась. – Да что с ней такое? – гневно воскликнула мисс Укридж.

– Ее заклинило.

– Я знаю, что ее заклинило. Пожалуйста, сделайте что-нибудь, и немедленно. Боже великий, неужели, мистер Коркоран, вы не способны хотя бы открыть дверь гостиной!

Поданный в таком ракурсе и таким тоном, этот подвиг, бесспорно, выглядел более чем по силам мужчине, физически хорошо развитому и получившему прекрасное образование. Но я с большой неохотой после еще нескольких экспериментов должен был признать, что требуемое выше моих возможностей. Это как будто укрепило мою гостеприимную хозяйку в ее давнем мнении, что я, пожалуй, самый жалкий червяк, которому провидение в своей неисповедимости почему-то позволило появиться на свет.

Она так прямо этого не сказала, а только презрительно фыркнула, но я совершенно точно понял ее мысли.

– Позвоните дворецкому.

Я позвонил дворецкому.

– Позвоните еще раз.

Я позвонил еще раз.

– Кричите!

Я закричал.

– Продолжайте кричать!

Я продолжал кричать. В тот день я был в голосе. Я кричал «эй!», я кричал «ау!», я кричал «на помощь!», и еще я кричал в широком общем смысле. Это было исполнение, которое заслуживало чего-нибудь побольше простого слова благодарности. Но когда я сделал паузу, чтобы перевести дух, мисс Укридж обронила только:

– Да не шепчите так!

Я нянчил мои перенапрягшиеся голосовые связки в оскорбленном молчании.

– На помощь! – закричала мисс Укридж.

Как вопль, этот крик не шел ни в какое сравнение с моими. Ему не хватало звучности, задора и даже тембра. Но кап ризный случай, который управляет людскими судьбами, повелел, чтобы именно на него последовал отклик. За дверью хриплый голос произнес:

– Что там еще?

– Откройте дверь.

Ручка затряслась.

– Ее заклинило, – произнес голос, в котором я узнал таковой моего старинного друга Стэнли Фиверстоунхо Укриджа.

– Я знаю, что ее заклинило! Это ты, Стэнли? Погляди, почему ее заклинило.

Последовали секунды тишины. Видимо, снаружи проводились изыскания.

– Под нее загнан клин.

– Так извлеки его немедленно.

– Тут нужен нож или еще что-нибудь.

Последовала новая пауза для отдыха и медитаций. Мисс Укридж, сдвинув брови, мерила шагами комнату. А я бочком забрался в угол и стоял там, в какой-то мере ощущая себя молодым неопытным укротителем диких зверей, который ненароком запер себя в клетке со львами и пытается вспомнить, какие рекомендации на такой случай содержатся в «Уроке третьем» дрессировочного курса по переписке.

Снаружи послышались шаги, затем скрип и скрежет. Дверь отворилась, и мы узрели на коврике Укриджа с большим кухонным ножом в руке, взлохмаченного и, видимо, с разламывающимися висками. А также дворецкого, чья профессиональная осанка претерпела заметный ущерб, а лицо припудривала угольная пыль.

Характерно для мисс Укридж, что она повернулась к провинившемуся служителю, а не к племяннику-спасителю.

– Бартер, – прошипела она, насколько в возможностях женщины, даже с ее интеллектуальными дарованиями, прошипеть слово «Бартер», – почему вы не пришли, когда я звонила?

– Я не слышал звонка, сударыня. Я находился…

– Вы должны были услышать звонок.

– Нет, сударыня.

– Почему нет?

– Потому что я находился в угольном подвале, сударыня.

– Что, во имя всего святого, вы делали в угольном подвале?

– Меня понудил спуститься туда, сударыня, некий человек. Он запугал меня пистолетом. А потом запер там.

– Что! Что еще за человек?

– Личность с коротко подстриженными усами и сверлящими глазами. Он…

Рассказчик столь интересной истории, как эта, имел полное право ожидать, что ее дослушают до конца, но на этом месте дворецкий Бартер лишился своих слушателей. С прерывистым стоном его хозяйка промчалась мимо него, и мы услышали, как она взбежала по лестнице.

Укридж обратил на меня жалобный взгляд:

– Что, собственно, происходит, малышок? Черт, у меня голова раскалывается. Что случилось?

– Младший священник подмешал тебе кайфа в стакан, и тогда…

– Младший священник? Это немножко слишком множко. Провалиться мне, это уж чересчур. Корки, старый конь, я объехал весь мир на грузовых судах, и все такое прочее. Я пил в портовых салунах от Монтевидео до Кардиффа. И единственный раз, когда кому-то удается мне что-то подмешать, так это в Уимблдоне! И младшему священнику! Скажи мне, малышок, они все такие? Ведь если так…

– Он, кроме того, стырил табакерки твоей тетки.

– Младший священник?

– Да.

– О-го-го! – сказал Укридж, и я увидел, как он проникается новым почтением к духовенству.

– И тут явился другой тип – его сообщник, прикинувшийся сыщиком, – и запер нас здесь, а дворецкого в угольном подвале. И думается, он смылся с драгоценностями твоей тетки.

Пронзительный визг огласил воздух где-то над по толком.

– Так и есть, – сказал я кратко. – Но, старина, я, пожалуй, пошел.

– Корки, – сказал Укридж, – стань со мной плечо к плечу.

– При любых нормальных обстоятельствах – безусловно. Но сейчас я твою тетю видеть не хочу. Через год-другой – пожалуй, но не сейчас.

На лестнице послышались спускающиеся торопливые шаги.

– Всего хорошего, – сказал я, проскальзывая мимо и устремляясь навстречу вольным просторам. – Мне пора. Спасибо за очень приятный день.

С деньгами в наше время туговато, но на следующее утро я решил, что трату в два пенса на телефонный разговор с «Вересковой виллой» нельзя счесть неоправданным мотовством. С безопасного расстояния я был не прочь узнать, что произошло там накануне после того, как я удалился.

– Вас слушают, – произнес важный голос, когда трубка была снята.

– Это вы, Бартер?

– Да, сэр.

– Это мистер Коркоран. Я хотел бы поговорить с мистером Укриджем.

– Мистера Укриджа тут нет, сэр. Он отбыл около часа назад.

– О? Вы имеете в виду, отбыл… э… навеки?

– Да, сэр.

– О! Благодарю вас.

Я повесил трубку и, глубоко задумавшись, вернулся к себе. Меня не удивило, когда Баулс, мой домохозяин, сообщил мне, что Укридж ждет меня в гостиной. Этот швыряемый ураганами человек имел обыкновение в тяжкие минуты искать убежища у меня.

– Приветик, малышок, – сказал Укридж кладбищенским тоном.

– Так ты здесь?

– Да, я здесь.

– Она тебя вышвырнула?

Укридж слегка вздрогнул, словно от какого-то болезненного воспоминания.

– Мы обменялись мнениями, старый конь, и пришли к выводу, что нам лучше жить в разлуке.

– Не вижу, как она может винить за случившееся тебя.

– Баба вроде моей тетки, малышок, способна винить кого угодно за что угодно. И вот я начинаю жизнь заново, Корки, человеком без гроша за душой, и противопоставить широкому миру я могу только мою прозорливость и мой мозг.

Я попытался привлечь его внимание к оборотной стороне медали.

– У тебя же все тип-топ, – сказал я. – Ты в положении, о котором мечтал. У тебя же есть деньги, которые насобирала твоя лютиковая девица.

Моего бедного друга сотряс сильнейший спазм, и, как всегда в минуты душевной агонии, его воротничок стряхнул запонку, а пенсне спрыгнуло с переносицы.

– Деньги, которые насобирала эта девица, – ответил он, – недостижимы. Они ушли в небытие. Сегодня утром я с ней увиделся, и она мне все рассказала.

– Рассказала тебе что?

– Что в саду, пока она продавала лютики, к ней подошел младший священник и – вопреки ужасному заиканию – настолько красноречиво доказал ей, как нехорошо грести деньги нечестным путем, что она пожертвовала их все в его Фонд Церковных Расходов и вернулась домой с твердым намерением вести более праведную жизнь. Женский пол неуравновешен и эмоционален, малышок. Старайся иметь поменьше дела с его представительницами. Ну, а пока дай мне чего-нибудь выпить, старый конь, только покрепче. Такие минуты – жестокое испытание для мужской души.

© Перевод. И.Г. Гурова, наследники, 2011.

Укридж и старик Черезбрак

– Корки, старый конь, – сказал Стэнли Фиверстоунхо Укридж потрясенным голосом, – ничего поразительнее я не слышал за все время моего существования. Я изумлен. Ты мог бы сбить меня с ног соломинкой.

– Жалко, что у меня при себе нет соломинки.

– Этот так называемый костюм? Это потертое заношенное рубище? Неужели ты стоишь вот тут и на самом деле говоришь мне, что тебе нужен этот обтрепанный, жалкий, мятый-перемятый костюм? И честное слово, да провалиться мне, когда вчера, перебирая твой гардероб, я наткнулся на него, то решил, что ты отверг его уже много лет назад и просто забыл пожертвовать какому-нибудь достойному бедняку.

Я излил душу. Любой непредвзятый судья безоговорочно признал бы, что у меня была причина излить ее с жаром. Весна, явившись в Лондон в блеске золотого солнечного света, властно призвала всех молодых людей насладиться юностью, облечься в новые пиджачные костюмы из ткани «в елочку», и выйти на улицу, и поразить население верхом элегантности, а я лишился всего этого из-за таинственного исчезновения моего нового, с иголочки, костюма.

И после суточной разлуки я повстречал его на Пиккадилли с Укриджем внутри.

Я продолжал говорить и достиг некоторых высот красноречия, но тут рядом с нами остановилось такси и извергло щуплого щеголеватого старичка, который вполне мог оказаться герцогом, или полномочным послом, или еще кем-либо из той же породы. Его украшали острая седая бородка, цилиндр, нежно-зеленые гетры на штиблетах, аскотский галстук и гардения в петлице. И если кто-нибудь сказал бы мне, что такой достопочтенный джентльмен хотя бы шапочно знаком с С.Ф. Укриджем, я рассмеялся бы глухим смехом. Далее, если бы меня поставили в известность, что Укридж, когда такой джентльмен тепло с ним поздоровается, словно бы не заметит его и холодно продолжит свой путь, я наотрез отказался бы этому поверить.

Тем не менее оба эти чуда свершились.

– Стэнли! – вскричал старый джентльмен. – Боже мой, я же не видел тебя годы и годы! – И он говорил так, будто сожалел об этом, а совсем не радовался подобной удаче, при одной мысли о которой у меня слюнки потекли. – Пойдем же, мой милый мальчик, перекусим вместе.

– Корки, – обдав его леденящим взглядом, сказал Укридж, тихим напряженным голосом, – пошли. Нам пора.

– Разве ты не слышал? – ахнул я, когда он потащил меня вперед. – Он же пригласил тебя перекусить с ним.

– Я его расслышал, Корки, старина, – мрачно сказал Укридж. – И усеки одно: от этого типуса лучше держаться подальше.

– А кто он?

– Мой дядя. Один из.

– Но он выглядит таким респектабельным!

– Вернее сказать, дядя через брак. Или даже через-через? Он женился на сводной сестре моей покойной мачехи. Пожалуй, – добавил Укридж в размышлении, – «через-через» будет наиболее точно.

Тайна усугубилась, но у меня не было ни малейшего желания барахтаться в ней.

– Но почему ты прошел сквозь него?

– Это долгая история. Расскажу, пока мы будем перекусывать.

Я гневно взмахнул рукой:

– Если ты рассчитываешь, слямзив мой весенний костюм, хотя бы на черствую корку…

– Возьми себя в руки, малышок. Приглашаю я. Главным образом благодаря этому костюму я только что преодолел круговую оборону министерства иностранных дел и куснул старину Джорджа Таппера на пятерку. Можешь ни в чем себя не ограничивать.

– Корки, – минут десять спустя задумчиво сказал Укридж, намазывая икру на гренок в гриль-баре «Риджента», – ты когда-нибудь томился мыслью о том, что могло бы быть?

– Как раз сейчас и томлюсь. Я мог бы быть одет вот в этот костюм.

– Нет ни малейшей необходимости возвращаться к нему, – с достоинством сказал Укридж. – Я уже объяснил это маленькое недоразумение. Объяснил исчерпывающе. Нет, я имел в виду другое: ты когда-нибудь размышлял о непостижимых играх Судьбы, о том, что, не случись того и этого, ты мог бы… ну, быть тем или этим? Например, если бы не старик Черезбрак, я был бы теперь главной опорой колоссального предприятия и, по всей вероятности, состоял бы в счастливом браке с очаровательнейшей девушкой и был бы отцом полудюжины лепечущих детишек.

– В таком случае, поскольку наследственность есть наследственность, мне пришлось бы сдавать свои весенние костюмы на хранение.

– Корки, старый конь, – страдальчески сказал Укридж, – ты бубнишь и бубнишь про свой мерзкий костюм. Это свидетельствует о духе прижимистости, который я одобрить не могу. О чем я говорил?

– Болтал что-то про Судьбу.

– А, да.

* * *

Судьба (начал Укридж) странная штука. Загадочная. Ты не можешь этого отрицать. Очень многие люди это замечали. И чуть ли не самое загадочное, так это ее манера с наслаждением поглаживать тебя по голове, убаюкивать все твои опасения, а потом внезапно ставить твою ногу на банановую кожуру. Именно тогда, когда все идет на удивление гладко, – бац! – в колеса всовывается палка, и вот пожалуйста!

Возьми, для примера, случай, про который я намерен тебе рассказать. Я как раз начал смотреть на себя как на любимое дитя фортуны. Все складывалось отлично, ну просто на удивление. Моя тетя Джулия перед тем, как уплыть в Америку в одно из своих лекционных турне, одолжила мне до своего возвращения принадлежащий ей коттедж в Маркет-Дипинге в Суссексе, отдав распоряжение местным торговцам снабжать меня всем жизненно необходимым и записывать это на ее счет. Из какого-то источника – в данный момент не помню, какого именно, – я забрал две пары белых спортивных брюк и теннисную ракетку. И в заключение после довольно неприятной сцены, во время которой я был вынужден отозваться о нем как о тупоголовом бюрократе, мне удалось выцарапать два фунта из старины Таппи. Мне следовало бы понять, что такая удача долго не продлится.

Следует упомянуть, что в нашем прощальном разговоре на вокзале Ватерлоо в ожидании, когда поезд тронется, тетя Джулия дала понять, что причиной, побудившей ее загнать меня в свой коттедж, было не просто желание, чтобы я приятно провел лето. Выяснилось, что в Дипинг-Холле, самом большом доме в тех местах, проживает некий сэр Эдвард Бейлисс, О.Б.И., иными словами кавалер ордена Британской империи четвертой степени, типус, глубоко погруженный в производство джута. По сей день я так толком и не выяснил, что такое джут, но в любом случае с этим сэром Эдвардом следовало считаться, потому что его предприятия имелись повсюду и предлагали бесчисленные возможности для молодого талантливого новичка. Кроме того, он был горячим поклонником романов моей тетки, и она в кратких и частично бестактных словах поставила меня в известность, что цель моего пребывания там – подольститься к нему и получить место. А это, сказала она (вот тут-то я и заметил, что она перешла на пошлости), даст мне шанс заняться чем-то полезным, перестать быть, как она выразилась, бездельником и паразитом.

Бездельником! Нет, ты только подумай! Словно бы, Корки, в моей жизни был хотя бы один день, когда я не работал бы за десятерых. Да возьми для примера выкусывания пары фунтов из старины Таппи. Звучит просто, но сомневаюсь, что тут справился бы и Наполеон. Таппи, хотя и золотой типчик, иногда встает с левой ноги. Входит в свой кабинет и находит ноту от президента Уругвая или какого-нибудь еще прохиндея, и родник добра в его груди пересыхает. И он становится такими тисками в человеческом облике, что мог бы взбежать с охапкой угрей на пятый этаж, не уронив ни единого. И все-таки менее чем за четверть часа я выудил у него пару фунтов.

Ну да женщины и не такое говорят.

Я упаковал чемодан и следующим же поездом отбыл в Маркет-Дипинг. И, Корки, прежде чем я продолжу свой рассказ, ты должен зрительно представить себе план этого селения. Коттедж моей тетки («Конец пути») – вот этот кусочек хлеба. Рядом с ним, где я положил ломтик картофеля, – небольшой дом («Пондишерри»), принадлежащий полковнику Бейлиссу, брату джутового магната. Сады смыкаются, но братанию по-соседски препятствовал тот факт, что полковник был в отъезде – на водах в Харрогите, как я узнал позже, приучая свою печень понимать шутки. А вот это все пространство – я помечу его лужицей кетчупа – занимает парк Дипинг-Холла, за которым находится сам Холл и все сады, куртины, бельведеры и прочее, как полагается.

Усек? Отлично.

Ну, как ты видишь на плане, парк Холла упирался, если можно так выразиться, в сад позади моего коттеджа, и сам посуди, что я почувствовал, когда в первое же утро, покуривая под деревьями трубочку после завтрака, я увидел, как там разъезжает верхом потрясающе хорошенькая девушка. Туда-сюда, туда-сюда. Один раз она оказалась так близко, что я легко попал бы в нее яблоком. Но разумеется, швыряться им я не стал.

Не знаю, Корки, влюблялся ли ты когда-нибудь с первого взгляда. Вот я невозмутимо поглядываю сквозь живую изгородь, за которой послышался цокот копыт, а в следующую секунду меня бьет электрическим током, а в кустах вокруг меня загомонили тысячи пичуг. Я тут же сообразил, что она – дочка О.Б.И., или что-то в том же направлении, и обнаружил, что мое отношение к джутовой промышленности, которое до той минуты ты назвал бы прохладным, мгновенно изменилось. Мне не потребовалось и секунды, чтобы понять, насколько работа, обеспечивающая соприкосновение с этой девушкой, близка к идеалу.

В тот же день я явился с визитом в Холл, назвал свое имя, и сразу же все пошло как по маслу.

Не хочу хвастать, Корки, и, конечно, было это несколько лет назад, когда жизнь еще не избороздила морщинами мое чело, не придала затравленности моему взгляду, однако могу сказать тебе откровенно, что я являл собой просто ослепительное зрелище. Я только что подстригся, а белые брюки сидели на мне как влитые, и в общем и целом я был украшением – да-да, старый конь, подлинным украшением любого круга общества. Дни летели. О.Б.И. был само дружелюбие, девушка – ее звали Мертл, и, по-моему, до моего приезда она находила жизнь в Маркет-Дипинге скучноватой – всегда, казалось, была мне рада. Я был обласканным молодым соседом.

И тут однажды появился Черезбрак.

В моей жизни, Корки, бывали случаи, когда, увидев, как неизвестный человек шагает по дорожке к парадной двери дома, давшего мне приют, я бы незамедлительно исчез через черный ход и отсиделся в малиннике, пока он не отчалит. Но волею судеб на этот раз мои финансовые дела покоились на твердой основе, и во всем мире у меня не имелось ни единого кредитора. А потому я спустился вниз, и отпер дверь, и увидел, что он, сияя, стоит на дверном коврике.

– Стэнли Укридж? – говорит он.

– Да, – говорю я.

– На днях я заглянул в дом твоей тети в Уимблдоне, и мне сказали, что ты здесь. Я твой дядя Перси из Австралии, мой мальчик. Я женат на Элис, сводной сестре твоей покойной мачехи.

Не думаю, что какому бы то ни было типусу с острой седой бородкой когда-либо был оказан более сердечный прием. Не знаю, есть ли у тебя заветная мечта, но я всегда лелеял мысль о внезапном появлении богатого дядюшки из Австралии, про которых приходится столько читать в романах. Старомодных романах, имею я в виду, в которых герой еще не завзятый наркоман. И вот он, пожалуйста, – совсем такой, каким я его всегда воображал. Ты только что видел его гетры, ты заметил его гардению. Ну, в тот день, о котором я веду речь, он был точно так же огетрен и не менее огарденен, а к тому же у него в галстуке поблескивало что-то вроде Кохинора в миниатюре.

– Ну-ну-ну-ну! – говорю я.

– Ну-ну-ну-ну! – говорит он.

Он похлопал меня по моей спине, я похлопал его по его спине. Он сказал, что он – одинокий старик и вернулся в Англию провести закатные годы в обществе какого-нибудь симпатичного родственника. Я сказал, что не меньше жажду обретать дядей, чем он – высматривать племянников. Ну, просто пир любви.

– Ты не можешь приютить меня на недельку-другую, Стэнли?

– С восторгом.

– Милый домик!

– Рад, что он вам нравится.

– Хотя его не помешало бы немножко прифрантить, – сказал Черезбрак, оглядывая меблировку и словно бы не слишком ее одобряя. Тетя Джулия обставила коттедж довольно скудно.

– Пожалуй, вы правы.

– Парочка-другая удобных кресел, э?

– Прекрасно.

– И диван.

– Великолепно.

– И может быть, симпатичная беседочка для сада. У тебя есть беседка?

– Нет, вот беседки нет, – сказал я.

– Попробую приглядеть какую-нибудь, – сказал Черезбрак.

И мне мнилось, что все прочитанное мною про богатых дядюшек из Австралии – святая истина. Широта – другого слова для занятой им позиции не найти. Он был словно какой-то восточный монарх, отдающий придворному архитектору распоряжения о размерах нового дворца. Такими, сказал я себе, они всегда и были, эти отличные энергичные типчики, строители империи, – щедрыми, с открытыми кошельками, весело расточающими капитал. Я пожалел, что не познакомился с ним раньше.

– А теперь, мой мальчик, – сказал старик Черезбрак, высовывая от шести до восьми дюймов языка и обводя таковым губы, – где ты хранишь напитки?

Я всегда утверждал и буду утверждать, что ничто в мире не сравнится с истинно холостяцким обиталищем. Мужчины наделены особым талантом создавать для себя уют, какого ни одной женщине сотворить не по силам. Например, моей тете Джулии кресло представлялось чем-то старинным, изготовленным по заказу испанской инквизиции. Черезбрак придерживался верной концепции. Прибыли фургоны, и грузчики внесли в дом шедевры с наклонными спинками и мягкими сиденьями, и я блаженствовал в них все время, кроме того, которое проводил в Холле.

А Черезбрак блаженствовал в них все время напролет, лишь изредка проводя часок в беседке – по мановению его руки в глубине сада возникла беседка. Однако чаще всего он пребывал в доме, закупорив все окна, с тем или иным напитком возле локтя. Он объяснил, что наглотался таким количеством свежего воздуха в Австралии, что теперь предпочитает ту его разновидность, которую можно есть ложкой.

Раза два я попытался сводить его в Холл, но он не пожелал: насколько он знает О.Б.И., в Холле ему нельзя будет снять сапоги, не говоря уж о риске, что его угостят ячменным настоем. По-видимому, он в Сиднее как-то познакомился с О.Б.И.-трезвенником и теперь питал предубеждение против них всех. Однако, когда я рассказал ему о Мертл, он был само сочувствие. Хотя он и не сторонник брака как института, сказал он, но достаточно широко смотрит на вещи и готов признать возможность существования в мире женщин, не похожих на его покойную жену. Касательно которой он добавил, что в противовес общепринятому мнению главная язва Австралии отнюдь не кролики.

– Расскажи мне про эту девушку, мой мальчик, – говорит он. – Уж конечно, ты порядком ее тискаешь по темным уголкам.