Текст книги "Тщательная работа"

Камиль отправился к судье вместе с Арманом. Луи и Мальваль должны были присоединиться к ним уже на месте.

– Судья Дешам… – сказал Камиль, – ты ее знаешь?

– Не припоминаю.

– Значит, ты ее никогда не видел.

Машина пробивалась сквозь плотное движение, иногда заезжая на полосы, предназначенные для автобусов.

– А ты? – спросил Арман.

– Я-то да, я ее помню!

Репутация судьи Дешам была лишена всякой изюминки, что, скорее, обнадеживало. Он вспомнил женщину приблизительно своего возраста, худую, почти тощую, с асимметричным лицом, каждая деталь которого – нос, рот, глаза, скулы, – взятая по отдельности, могла выглядеть нормально и даже логично, но вместе они были собраны в каком-то странном порядке, придающем всему целому вид одновременно умный и совершенно хаотический. Она носила дорогую одежду.

Ле-Гуэн уже сидел в ее кабинете, когда пришел Камиль с Арманом и судебно-медицинским экспертом. Сразу за ними появились Луи и Мальваль. Уверенно восседая за своим столом, как за командным пультом, судья соответствовала тем воспоминаниям, которые майор о ней сохранил, только оказалась моложе его, еще более миниатюрной, чем он думал, а лицо ее отражало скорее культурный уровень, чем ум, а одежда была не дорогой, а просто-таки непомерно дорогой.

Доктор Кресс пришел на несколько минут позже. Он протянул Камилю сухую руку, послал ему легкую улыбку и пристроился у двери, как если бы не собирался оставаться дольше необходимого.

– От всех и каждого потребуется максимум усилий. Вы смотрели телевидение, читали прессу: это дело будет в центре внимания всех новостных каналов и колонок. Поэтому нам следует действовать быстро. Я не строю иллюзий и не требую от вас невозможного. Но все возможное должно быть сделано. Имейте в виду, информацию я желаю получать ежедневно и прошу вас соблюдать крайнюю сдержанность относительно продвижения данного расследования. Репортеры от вас не отстанут, но я не пойду ни на какие компромиссы в том, что касается тайны следствия. Надеюсь, я понятно изъясняюсь… По всей вероятности, меня будут встречать на выходе из кабинета, и я буду вынуждена поделиться кое-какими сведениями. Жду от вас информации, которая поможет мне решить, что именно мы можем донести до прессы. И будем надеяться, что это ее слегка утихомирит…

Ле-Гуэн отчаянно закивал, как будто выражал мнение всей группы.

– Хорошо, – продолжила судья. – Доктор Нгуен, мы вас слушаем.

Молодой судмедэксперт прочистил горло:

– Окончательный результат анализов мы получим еще не скоро. Тем не менее вскрытие позволяет выдвинуть несколько предположений. Несмотря на общую картину и объем нанесенных увечий, складывается впечатление, что мы имеем дело с одним-единственным убийцей.

Молчание, последовавшее за этим первым заключением, было напряженным, как вибрирующая струна.

– Вероятно, одним мужчиной, – продолжил Нгуен. – Он использовал целый набор оборудования: во-первых, электродрель с насадкой большого диаметра, предназначенной для бетона, соляную кислоту, электрическую дисковую пилу, пневматический пистолет для гвоздей, ножи, зажигалку. Разумеется, сложно установить точную последовательность событий, некоторые вещи представляются несколько… скажем, смутно. В общем, на обеих жертвах обнаружены следы сексуальных контактов – оральных, анальных и вагинальных, – которые имели место, с одной стороны, между самими жертвами, а с другой стороны, с мужчиной, который и является предполагаемым убийцей. Несмотря на достаточно… разнузданный характер этих контактов, мы обнаружили след презерватива во влагалище одной из жертв. Также был использован резиновый фаллоимитатор. Что же касается непосредственно преступных действий, то немногое, что нам известно, пока еще не может быть выстроено в каком-либо порядке. Разумеется, мы опираемся на некоторые ограничения, связанные с физической невозможностью осуществления. Например, убийца не мог кончить в череп, не отрезав предварительно голову жертве…

Тишина становилась давящей. Нгуен на секунду поднял глаза, снова поправил очки и продолжил:

– Обе жертвы были, вне всякого сомнения, подвергнуты воздействию удушающего газа. Обеих оглушили – скорее всего, рукоятью электродрели или пистолета для гвоздей, это только предположение, но, во всяком случае, одним и тем же инструментом. Нанесенный удар был одинаков в случае обеих жертв, но не настолько силен, чтобы лишить их сознания на значительное время. Другими словами, жертв усыпили, удушили, оглушили, но они осознавали, что с ними происходит, до самой последней секунды.

Нгуен заглянул в свои записи, замялся и продолжил:

– Детали вы найдете в моем отчете. Половой орган первой жертвы вырван зубами. Кровотечение должно было быть очень сильным. Что касается головы, у Эвелин Руврей губы вырезаны, очевидно, маникюрными ножницами. Ей нанесли глубокие порезы в области живота и ног. Живот и влагалище Эвелин Руврей прожжены концентрированной соляной кислотой. Отделенная голова жертвы была найдена на комоде в спальне. На ней обнаружены следы спермы во рту, анализ которой, безусловно, подтвердит, что они появились после смерти. Перед тем как перейти к Жозиане Дебёф, несколько подробностей…

– У тебя их еще много? – спросил Камиль.

– Вообще-то, да, осталось еще кое-что, – откликнулся судмедэксперт. – Что касается Жозианы Дебёф, она была привязана к одной стороне кровати при помощи шести пар подтяжек, обнаруженных в квартире. Убийца прежде всего спичками сжег ей ресницы и брови. Резиновый фаллоимитатор, тот же, который использовался во время сексуальных игр, загнан ей в анус при помощи пистолета для гвоздей. Я избавлю вас от некоторых тягостных подробностей… Скажем, убийца погрузил руку в горло жертвы, собрал в кулак близлежащие вены и артерии и вытащил их наружу… Кровью именно этой жертвы он нанес на стену надпись «Я вернулся» прописными буквами. Голова одной из жертв прибита к стене за щеки при помощи электропистолета.

Молчание. Ле-Гуэн:

– Вопросы?

– Какая связь с делом в Трамбле-ан-Франс? – спросил Арман, глядя на Камиля.

– Я просмотрел досье вчера вечером. Нам предстоит перепроверить и сравнить немало данных. Нет никаких сомнений, что отпечаток пальца, нанесенный штемпельной подушкой, в точности повторяет предыдущий. И в обоих случаях он выставлен напоказ, как подпись.

– Все это, безусловно, не сулит ничего хорошего, – сказала судья. – Значит, этот тип стремится к славе.

– Пока что случай довольно классический, – заговорил доктор Кресс.

Он впервые вступил в общий разговор, и все повернулись к нему.

– Прошу меня извинить… – добавил он.

Однако и в его голосе, и в уверенности, с которой он принес извинение, чувствовалось, что оно тщательно взвешено, а сам он ни от кого не ждет снисхождения.

– Прошу вас, – предложила ему высказаться судья Дешам, как если бы, хоть он уже и взял слово, только от нее в силу вверенных ей полномочий зависело, позволить ему высказаться или нет.

На Крессе был серый костюм-тройка. Элегантен. Нетрудно представить, что этого мужчину зовут Эдуардом, сказал себе Камиль, глядя, как тот одним шагом выступил на середину комнаты. Некоторые родители и впрямь знают, что делают.

Доктор прочистил горло, пролистывая свои записи.

– В психологическом плане перед нами случай классический по своей структуре, хотя и довольно необычный по форме, – начал он. – Структурально это маньяк. Вопреки внешним признакам им, безусловно, не владеет мания разрушения. Скорее уж мания обладания, которая граничит с разрушением, что не является первостепенным смыслом его устремлений. Он желает обладать женщинами, но это обладание не приносит ему покоя. Поэтому он прибегает к пыткам. Но никакая пытка также не приносит ему покоя, поэтому он убивает. Но и убийство не помогает. Он может обладать ими, насиловать их, пытать, разрезать на куски, впадать в неистовство – ничто не поможет. То, к чему он стремится, не от мира сего. Он смутно осознает, что покоя не найдет никогда. Он никогда не остановится, потому что его поиск не имеет конца. С течением лет он стал испытывать настоящую ненависть к женщинам. Не потому, что они то, что они есть, а потому, что они не способны дать ему покоя. В глубине души этот мужчина переживает драму одиночества. Он способен испытывать оргазм в общепринятом смысле слова, то есть он не импотент, у него бывает эрекция, как и эякуляция, но всякий знает, что это не имеет ничего общего с наслаждением, которое является самореализацией другого уровня. Уровня, которого данный мужчина так никогда и не смог достичь. А если когда-либо в прошлом и достигал, то это как захлопнувшаяся дверь, ключ от которой он потерял. И с тех пор ищет его. Он не хладнокровное чудовище, нечувствительное к человеческим страданиям, не только садист, если вам угодно. Он несчастный человек, который озлобился на женщин, потому что озлобился на себя самого.

Говорил доктор Кресс неторопливо и умело, явно не испытывая сомнений в своих педагогических талантах. Камиль посмотрел на его шевелюру, поредевшую с обеих сторон до самой макушки, и внезапно проникся уверенностью, что этот человек никогда не был так привлекателен, как после сорока.

– Первый вопрос, который я себе задал – как, полагаю, и все присутствующие, – касался той крайней скрупулезности, с которой была подготовлена вся мизансцена. Обычно такого рода преступники оставляют определенные знаки – в прямом смысле слова, – призванные, если можно так выразиться, «отметить» их произведения. Эти знаки всегда связаны с их фантазмами или даже, чаще всего, с их изначальным фантазмом. Кстати, как мне кажется, именно это и читается в отпечатке, нанесенном на стену, и с еще большей уверенностью – в словах «я вернулся», которые со всей очевидностью служат подписью под преступлением. Но, судя по первым заключениям, которые вы мне предоставили, – добавил он, поворачиваясь к Камилю, – подобных знаков определенно слишком много. Более чем слишком. Предметы, место, инсценировка слишком явно противоречат теории ОДНОГО следа, оставленного, просто чтобы «подписать» преступление. Думаю, теперь придется сменить ориентиры. Мы можем констатировать, что преступник тщательно готовит свою экипировку. У него, очевидно, имеется план, вызревший и продуманный. Каждая деталь, на его взгляд, имеет свое значение, причем значение первостепенное, но было бы бесполезно доискиваться, чему соответствует наличие того или иного объекта. Более того, в отличие от других сходных преступлений бесполезно пытаться определить, какое место занимает тот или иной конкретный предмет в его личной жизни. Потому что отдельный предмет в некотором смысле не имеет никакого значения. Важна только вся совокупность. Стараться выяснить, что может означать каждый знак, – пустое занятие. Это как если бы мы доискивались до смысла каждой отдельной фразы в пьесе Шекспира. При таком подходе было бы решительно невозможно понять «Короля Лира». Мы должны стремиться уловить общий смысл. Но… – добавил он, снова оборачиваясь к Камилю, – моя наука на этом исчерпывается…

– С социальной точки зрения, – спросил Камиль, – что он за человек?

– Европеец. Образован. Необязательно интеллектуал, но в любом случае руководствуется рассудком. Между тридцатью и пятьюдесятью годами. Живет один. Возможно, вдовец или разведен… Думаю, что живет, скорее всего, один.

– На какого рода повторы нам следует опираться? – спросил Луи.

– Это деликатный момент. По моему мнению, это не первое его преступление. Я бы сказал, что в его действиях прослеживался капиллярный эффект или, скорее, они развивались концентрическими кругами, от ядра к вовне. Он мог начать с того, что насиловал женщин. Потом мучил их, потом стал убивать. Такова вероятная схема. Возможно, у него не так много неизменных факторов. Мы можем быть уверены только в следующем: это проститутки, молодые, он их истязает, он их убивает. А все остальное…

– А в прошлом он мог прибегать к помощи психиатра? – спросил Арман.

– Возможно. Не исключено, что он обращался в психиатрические службы в связи с поведенческими нарушениями в подростковом возрасте. Но он человек умный, настолько привыкший хитрить с самим собой, что без всякого труда хитрит с окружающими. Никто не может помочь ему обрести покой. Его последняя надежда – женщины. Он ожесточенно требует того, что они не способны ему дать, и пошел на приступ, которому не будет конца, если только вам не удастся его остановить. Он нашел логику в своих побуждениях. Именно эту логику я и имел в виду, когда говорил о сложной мизансцене… Именно благодаря ей, позволю себе так выразиться, его побуждения претворяются в действия. Но его логика, на мой взгляд, не подразумевает завершения. Вы мне скажете, что такова особенность всех серийных убийц. Но с ним все обстоит несколько иначе. Скрупулезность, которую он демонстрирует, доказывает, что его поступками движет высокая идея. Я говорю не о высшей миссии, нет… и все же это нечто близкое. Пока он будет ощущать себя носителем этой миссии, можно быть уверенным в двух вещах. Во-первых, в том, что он будет продолжать, во-вторых, в том, что его действия пойдут некоторым образом по нарастающей.

Кресс посмотрел на судью, потом на Камиля и Ле-Гуэна и наконец окинул всю группу взглядом, в котором сквозило замешательство.

– Этот тип способен устроить такое, что нам трудно даже вообразить… если только уже не устроил, – заключил он.

Молчание.

– Еще что-нибудь? – спросила судья, упираясь обеими ладонями в стол.

– Псих!

Вечер, Ирэн. Ужин в ресторане.

С того момента, когда Ирэн объявила о своей беременности, время понеслось дьявольски быстро. Живот Ирэн, а потом и лицо округлились, ее фигура, бедра, походка – все стало иным, более тяжелым, медлительным. И эти изменения, на взгляд Камиля, не были такими уж плавными, как предполагалось. Они накатывали внезапными волнами, ступенчато. В один прекрасный день, вернувшись, он заметил, что ее веснушек вдруг стало намного больше. Он сказал ей об этом – ласково, потому что нашел это красивым, хоть и удивительным. Ирэн улыбнулась и погладила его по щеке:

– Мой милый… Не так уж вдруг это случилось. Просто мы не ужинали вместе вот уже дней десять…

Это ему не понравилось. Картина, обрисованная Ирэн, вполне тривиальна. Мужчина работает, женщина ждет, и он не знал, от чего больше мучается: от самой ситуации или от ее банальности. Ирэн всегда занимала его мысли, саму его жизнь; сто раз на дню он думал о ней, сто раз перспектива скорого рождения ребенка внезапно ослепляла его, отрывая от работы, заставляя по-новому взглянуть на все свое существование, как если бы он только что перенес операцию по удалению катаракты. Поэтому нелепо обвинять его в том, что он оставляет Ирэн одну… Но в глубине души, как бы он ни пытался это отрицать, он понимал, что пропустил поворот. Первые месяцы никаких проблем не было, Ирэн тоже много работала, иногда допоздна, и давно уже они так организовали совместную жизнь, чтобы извлекать удовольствие из подобных трудностей. Не сговариваясь заранее, они иногда встречались вечером в ресторанчике, расположенном на полдороге между их офисами, в ужасе, что уже почти десять, созванивались и мчались на последний сеанс в соседний кинотеатр. Это было простое время, сотворенное из легких радостей. В общем-то, они развлекались. Ситуация переменилась, когда Ирэн пришлось оставить работу. Целыми днями дома… «Он составляет мне компанию, – говорила она, поглаживая живот, – но пока он не очень разговорчив». И вот это Камиль пропустил, именно этот поворот. Он продолжал работать, как и раньше, по-прежнему возвращался поздно, не отдавая себе отчета в том, что их жизни утратили синхронность. Но в этот раз и речи не могло быть о том, чтобы оплошать. В конце дня, после долгих колебаний, он решился обратиться за советом к Луи, который знал толк в хороших манерах.

– Мне нужен классный ресторан, понимаешь? Что-то по-настоящему классное. Сегодня годовщина нашей свадьбы.

– Я бы вам посоветовал «У Мишеля», – уверенно заявил Луи. – Там совершенно идеально.

Камиль собирался осведомиться о ценах, когда замигал дежурный огонек его самолюбия, предупреждая, что ничего подобного делать не следует.

– Есть еще «Тарелка»… – продолжил Луи.

– Спасибо, Луи, «У Мишеля» отлично подойдет, я уверен. Спасибо.

Ирэн была настолько готова, что было очевидно, как давно она пребывала в этом состоянии. Он сдержался, чтобы по привычке не глянуть на часы.

– Все в порядке, – с улыбкой остановила его Ирэн. – Опоздание заметное, но приемлемое.

Пока они шли к машине, Камиль встревожился, глядя на походку Ирэн. Тяжелая поступь, утиный шаг, спина прогнулась больше обычного, живот опустился – все в ней говорило об усталости. Он спросил:

– Все в порядке?

Она на секунду приостановилась, положила ладонь на его руку и ответила со сдержанной улыбкой:

– Все просто отлично, Камиль.

Он не смог бы объяснить почему, но ему почудилось, что в тоне ее ответа и даже в самом жесте проскользнула обида, как будто он уже задавал этот вопрос и не обратил внимания на ответ. Он упрекнул себя в том, что недостаточно интересуется ею. И почувствовал глухое раздражение. Он любил эту женщину, но, возможно, не был хорошим мужем. Так они прошли несколько сотен метров, не говоря друг другу ни слова и ощущая молчание как необъяснимую размолвку. Слов просто не было. Проходя мимо кинотеатра, Камиль мельком заметил имя актрисы: Гвендолен Плейн. Открывая дверцу машины, он силился вспомнить, откуда знает это имя, но так и не смог.

Ирэн молча уселась, и Камиль спросил себя, какой же узел они умудрились завязать. Ирэн, очевидно, задалась тем же вопросом, но оказалась умнее его. В тот момент, когда он собирался тронуться с места, она взяла его руку и положила себе на бедро, очень высоко, как раз под напряженный живот, а после, внезапно ухватив за затылок, притянула к себе и крепко поцеловала. Потом они посмотрели друг на друга, удивленные тем, что так быстро выбрались из дурного пузыря молчания, в который ненароком угодили.

– Я люблю вас, – сказала Ирэн.

– И я люблю вас, – сказал Камиль, разглядывая ее. Медленно провел пальцами по ее лбу, вокруг глаз, по губам.

– Я тоже люблю вас…

«У Мишеля». Действительно великолепно. До чертиков по-парижски, всюду зеркала, официанты в черных брюках и белых куртках, гул как в привокзальном зале и почти ледяное мюскаде. На Ирэн платье в желтых и красных цветах. Задуманное как широкое, оно значительно отставало от хода беременности, и пуговицы слегка разошлись, когда Ирэн села.

Народу было много, и шум обеспечивал им полную интимность. Они говорили о фильме, работу над монтажом которого Ирэн пришлось прервать, хотя ее по-прежнему держали в курсе, о разных друзьях; Ирэн спросила Камиля, как поживает его отец.

Когда Ирэн пришла в первый раз, отец Камиля принял ее, как если бы они были знакомы всю жизнь. В конце ужина он сделал ей подарок: работу Баскья[13]13
  Жан-Мишель Баскья (англ. Jean-Michel Basquiat, 1960–1988) – американский художник.


[Закрыть]. У отца были деньги. Он довольно рано отошел от дел и продал свою аптеку за солидную цену: истинной суммы Камиль, безусловно, никогда не узнает, но она позволяла отцу содержать слишком большую квартиру, домработницу, в которой не было особой необходимости, покупать больше книг, чем он мог прочесть, и столько музыки, сколько он мог прослушать, а также в последние год-два совершить несколько путешествий. Однажды он попросил сына дать разрешение на продажу картин матери, на которые галеристы облизывались с момента закрытия ее мастерской.

– Она их писала, чтобы люди смотрели, – ответил Камиль.

Сам он оставил у себя только несколько полотен. Отец сохранил всего два. Первое и последнее.

– Деньги будут твои, – заверил его отец, говоря о картинах, которые собирался продать.

– Потрать их, – ответил Камиль, смутно надеясь, что отец ничего подобного не сделает.

– Я говорил с ним по телефону, – сказал Камиль. – У него все в порядке.

Ирэн пожирала то, что ей принесли. Камиль пожирал глазами Ирэн.

– Скажи Луи, что это было великолепно, – заявила она, слегка отодвинув тарелку.

– Могу ему и счет отдать.

– Скупердяй.

– Люблю тебя.

– Очень на это надеюсь.

Добравшись до десерта, Ирэн спросила:

– И как продвигается твое дело?.. Я недавно слышала по радио выступление судьи… Как там ее? Дешам, верно?

– Верно. И что она сказала?

– Не много, но ощущение, что дело гнусное. – И поскольку Камиль вопросительно на нее глянул, добавила: – Она говорила об убийстве двух молодых женщин, проституток, в квартире в Курбевуа. Она не стала вдаваться в детали, но сложилось впечатление, что там настоящий кошмар…

– Вообще-то, да.

– Она заявила, что нынешнее дело связано с другим, более старым. Его ты вел?

– Нет, то дело было не мое. Но теперь стало.

Ему не очень хотелось обсуждать это. Ощущение было двоякое. Не обсуждают двух молодых покойниц с собственной беременной женой в день годовщины свадьбы. Но возможно, Ирэн уже заметила, что эти две покойницы постоянно вертелись у него в голове, а когда ему удавалось их оттуда выдворить, кто-то или что-то немедленно возвращало их обратно. Камиль в общих чертах описал ситуацию, неловко лавируя между словами, которые не хотел произносить, подробностями, о которых не хотел упоминать, и картинами, о которых не хотел говорить. Так что его речь перемежалась мучительными паузами, синтаксическими накладками и оглядыванием ресторанного зала, словно он искал там слова, которых ему недоставало. В силу перечисленного он, начав с прекрасной педагогической осторожностью, вдруг осознал, что ему не хватает всего сразу – сначала фраз, потом слов, – и воздел руки в знак полного бессилия. Ирэн поняла, что то, чего он не мог объяснить, действительно не поддавалось объяснению.

– Этот тип просто псих… – заключила она, исходя из того, что ей удалось уловить.

Камиль добавил, что подобные истории выпадали разве что одному полицейскому из ста за всю его карьеру и ни один полицейский из тысячи не пожелал бы оказаться на его месте. Как и у большинства людей, представления Ирэн о его профессии казались ему почерпнутыми непосредственно из детективных романов, которые ей довелось прочесть. А поскольку он ей на это намекнул, Ирэн сказала:

– Ты когда-нибудь видел, чтобы я читала детективы? Не выношу этот жанр.

– Но ведь раньше читала!..

– «Десять негритят»!..[14]14
  «Десять негритят» – роман Агаты Кристи.


[Закрыть] Я собиралась поехать в Вайоминг, и отец решил, что это лучший способ подготовить меня к столкновению с американским менталитетом. Он никогда не был силен в географии.

– В конечном счете, – сказал Камиль, – так можно и про меня сказать, я их почти не читаю.

– Лично мне больше нравится кино, – заметила она с кошачьей улыбкой.

– Знаю, – ответил он с улыбкой философской.

Мягкий упрек был подобен крепкой веревке, связывающей пару, где оба слишком хорошо знают друг друга. Камиль чертил кончиком ножа контур дерева на скатерти. Потом посмотрел на нее и достал из кармана маленький квадратный пакетик:

– С годовщиной…

Ирэн наверняка сказала себе, что ей попался муж, начисто лишенный воображения. Он преподнес ей украшение в день свадьбы, еще одно, когда она объявила о своей беременности. И теперь, всего несколько месяцев спустя, он заходит с той же карты. Ее это не смущало. Она ясно осознавала свои преимущества по сравнению с женщинами, которые получали дань почтения от своих мужей только в виде денег в день зарплаты. Но у нее самой воображение работало не в пример лучше. Она потянулась за подарком большого формата. Камиль видел, как она положила его на соседний стул, когда они усаживались за столик.

– И тебя с годовщиной…

Камиль помнил каждый подарок Ирэн, все они были разные, и ему стало немного стыдно. Под заинтригованными взглядами с соседних столиков он развернул оберточную бумагу и достал книгу: «Загадка Караваджо»[15]15
  Робб П. М. Загадка Караваджо, 2002.


[Закрыть]. На обложке – деталь полотна «Шулеры», изображающая четыре руки, одна из которых затянута в белую перчатку, а другая держит игральные карты. Камиль знал эту картину и мысленно восстановил ее целиком. Это было очень в духе Ирэн: подарить мужу-полицейскому произведения художника-убийцы[16]16
  Осенью 1591 г. Караваджо был вынужден бежать из Милана после ссоры за карточной игрой, завершившейся убийством. Постоянно попадал в тюрьму за драки. 29 мая 1606 г. спор на площадке для игры в мяч перерос в драку, в ходе которой был убит Рануччио Томассони. В убийстве был обвинен Караваджо. Павел V объявил художника «вне закона», его теперь мог убить любой человек и даже получить за это вознаграждение.


[Закрыть].

– Тебе нравится?

– Очень…

Его мать тоже любила Караваджо. Он помнил, что она говорила о Давиде, держащем голову Голиафа[17]17
  Картина Караваджо «Давид с головой Голиафа» (1607–1610).


[Закрыть]. Пролистывая альбом, он наткнулся именно на эту картину. Решительно, сегодняшний день был перенасыщен отрубленными головами.

– Без сомнений, это борьба Добра со Злом, – говорила мать. – Посмотри на Давида, его бешеные глаза, и на Голиафа – покой мучения. В ком из них Добро и в ком Зло? Это большой вопрос…