Текст книги "Тщательная работа"

Они прогулялись немного после выхода из ресторана, дошли до Больших бульваров, держась за руки. На улице или на людях Камиль никогда не мог держать Ирэн иначе как за руку. Ему бы тоже хотелось обнять ее за плечи или за талию, и не потому, что так делают другие, – просто ему недоставало этого собственнического жеста. С течением времени сожаления поутихли. Просто держать ее за руку было более сдержанным знаком обладания, и теперь его это устраивало. Ирэн незаметно замедлила шаг.

– Устала?

– Немного да, – выдохнула она, улыбаясь. И провела рукой по животу, словно разглаживая невидимую складку.

– Давай я схожу за машиной, – предложил Камиль.

– Да нет, не стоит.

И все же пришлось.

Было уже поздно. На бульварах еще оставалось полно народу. Они договорились, что Ирэн подождет на террасе кафе, пока он не подгонит машину.

Дойдя до угла бульвара, Камиль обернулся взглянуть на нее. Ее лицо тоже переменилось, и у него внезапно сжалось сердце, словно разделяющая их дистанция вдруг стала непреодолимой. Со сложенными на животе руками, несмотря на живой интерес, с которым она разглядывала вечерних прохожих, Ирэн существовала в своем мире, в своем животе, и Камиль почувствовал себя посторонним. Однако его беспокойство рассеялось, потому что он знал, что разница между ним и ею не имела никакого отношения к любви, а заключалась в одном слове. Ирэн была женщиной, а он мужчиной. Непреодолимость в этом и состояла, но, в общем-то, не большая и не меньшая, чем вчера. Собственно, именно благодаря этому водоразделу они и сошлись. Он улыбнулся.

Камиль все еще размышлял об этом, когда вдруг потерял ее из виду. Какой-то молодой человек встал между ними, ожидая, как и он сам, на краю тротуара, когда светофор переключится на зеленый. «Как же молодежь нынче вымахала, с ума сойти», – подумал он, сознавая, что его глаза находятся на уровне локтя парня. Все растут – прочел он где-то недавно. Даже японцы. Но когда он перешел на другую сторону бульвара и стал шарить в кармане, пытаясь нащупать ключи от машины, подсознание выдало ему недостающее звено, про которое он забыл на полвечера. Имя киноактрисы, на котором недавно остановился его взгляд, наконец обрело всю полноту значения: Гведолин Плейн по созвучию отослала его к персонажу Гуинплену из «Человека, который смеется»[18]18
  Роман Виктора Гюго.


[Закрыть] и к цитате, которую он, как думал, забыл: «Большие люди становятся тем, кем хотят. Маленькие – кем могут».

– Шпателем прорабатывают плотность материала. Смотри…

Мама не часто тратит время на советы. Мастерская пропахла скипидаром. Мама работает с красным цветом. Она использует его в невероятных количествах. Кроваво-красный, карминный, темно-красный, глубокий, как ночь. Шпатель прогибается под нажимом, выкладывая широкие слои, которые она потом растушевывает маленькими точечными ударами. Мама любит красные тона. У меня мама, которая любит красное. Она ласково глядит на меня. «Ты тоже любишь красное, правда, Камиль…» Инстинктивно Камиль отшатывается, охваченный страхом.

Камиль внезапно проснулся в четыре с небольшим утра. Он склонился над отяжелевшим телом Ирэн. На мгновение перестал дышать, чтобы услышать ее медленное размеренное дыхание, ее легкое похрапывание отяжелевшей женщины. Осторожно положил руку ей на живот и, только коснувшись теплой кожи, только ощутив гладкое напряжение ее живота, понемногу задышал. Еще не придя в себя после резкого пробуждения, он оглядывается вокруг: ночь, их спальня, окно, в которое пробивается рассеянный свет фонарей. Старается унять удары сердца. «Что-то я совсем расклеился», – говорит он себе, заметив, что капли пота скатываются со лба на ресницы и уже застилают глаза.

Он осторожно встает и выходит в гостиную. Проходит дальше в ванную и долго трет лицо холодной водой.

Камилю редко снятся сны. «Мое подсознание ко мне не лезет» – такая у него присказка.

Он наливает себе стакан ледяного молока и усаживается на диван. Чувствует усталость во всем теле: ноги тяжелые, спина и затылок напряжены. Чтобы расслабиться, медленно поводит головой, сначала вверх-вниз, потом справа налево. Старается отогнать образ двух девушек, изрезанных на куски в лофте в Курбевуа. Его преследует чувство безотчетного страха.

«Что на меня нашло? – спрашивает он сам себя. – Соберись». Но голова по-прежнему затуманена. «Дыши. Прикинь, сколько ужасов ты навидался в жизни, сколько изувеченных тел эту жизнь разметили: очередные два просто ужаснее прочих, но они не первые и не последние. Ты выполняешь свою работу, вот и все. Работу, Камиль, а не миссию. Служебные обязанности. Делай что можешь, поймай тех типов или типа, только не позволяй этому заполонить твою жизнь».

Но из сна к нему внезапно выплывает последняя картина. Его мать нарисовала на стене лицо девушки – в точности молодой покойницы из Курбевуа. И это потухшее лицо оживает, развертывается, раскрывается, как цветок. Темно-красный цветок с множеством лепестков, как хризантема. Или пион.

И тут Камиль замирает. Он стоит посредине гостиной. И знает, что в нем происходит нечто, к чему он пока не может подобрать название. Он неподвижен. Ждет, осторожно дыша, с вновь напряженными мускулами. Боится что-то нарушить. Где-то в нем натянулась тоненькая ниточка, такая хрупкая… Не шевелясь, с закрытыми глазами Камиль исследует этот образ: голова девушки, прибитая к стене. Но сердцевина сна не она, а цветок… Что-то есть другое, и Камиль чувствует, как в нем крепнет уверенность. Он больше не позволяет себе ни единого движения. Мысли набегают волнами вдали от него… накатили и схлынули…

И с каждой волной близится уверенность.

– Черт!..

Эта девушка – цветок. Какой цветок, черт, какой же цветок? Вот теперь Камиль совершенно проснулся. Кажется, его мозг работает со скоростью света. Множество лепестков, как у хризантемы. Или пиона.

И вдруг прилив приносит слово – очевидное, сияющее, совершенно невероятное. И Камиль понимает свою ошибку. Сон относился вовсе не к Курбевуа, а к преступлению в Трамбле.

– Быть того не может… – говорит себе Камиль, все еще не веря.

Он кидается в кабинет и вытаскивает, проклиная собственную неловкость, фотографии с места преступления в Трамбле-ан-Франс. Наконец, вот они все, и он быстро проглядывает их, ищет очки, не находит. Тогда он перебирает их по одной, поднося каждую к синеватому свету, льющемуся из окна. Медленно продвигается к той фотографии, которая нужна, и наконец находит ее. Лицо девушки с улыбкой, увеличенной ударом бритвы от уха до уха. Он снова пролистывает дело, находит фотографии той, которая была разрезана надвое.

– Поверить не могу… – говорит себе Камиль, глядя в сторону гостиной. В сторону книжного шкафа.

Он выходит из кабинета и становится перед книжными полками. Нужно удостовериться. Пока он снимает с табурета книги и газеты, накопившиеся за последние недели, в уме у него сцепляются звенья: Гуинплен, «Человек, который смеется». Голова женщины с широченной улыбкой, сделанной бритвой, – женщина, которая смеется.

А что до цветка, какой еще пион…

Камиль взбирается на стремянку. Его пальцы пробегают по корешкам книг. Вот несколько Сименонов, какие-то английские авторы, американские, вот Хорас Маккой[19]19
  Хорас Маккой (англ. Horace McCoy, 1897–1955) – американский писатель и сценарист. Автор романа «Загнанных лошадей убивают, не правда ли…». Признан одним из основоположников американского «черного» романа.


[Закрыть], сразу за ним – Джеймс Хедли Чейз[20]20
  Джеймс Хе́дли Чейз (англ. James Hadley Chase, 1906–1985) – британский писатель, автор более 90 детективных романов.


[Закрыть], «Плоть орхидеи»…

– Орхидея… Точно нет, – заключает он, цепляя том за корешок и стаскивая его к себе. – Далия.

«И вовсе не красная».

Он устраивается на диване и какое-то время смотрит на книгу, которую держит в руке. На обложке изображено лицо молодой женщины с черными волосами, портрет годов пятидесятых, как кажется, возможно, из-за прически. Машинально он бросает взгляд на год копирайта:

1987.

На форзаце, четвертой странице обложки, он читает:

15 июня 1947 года на пустыре в Лос-Анджелесе было обнаружено обнаженное изувеченное тело, разрезанное надвое на уровне талии, принадлежавшее девушке 22 лет: Бетти Шорт, по прозвищу Черная Далия…

Он довольно хорошо помнит сюжет. Взгляд скользит по страницам, выхватывая отдельные отрывки, и внезапно останавливается на странице 99.

Это была молодая девушка, чье обнаженное изувеченное тело разрезали надвое на уровне талии. С левого бедра был срезан большой кусок плоти, а от отрезанной талии к центру покрытого волосами лобка шла длинная открытая резаная рана. Груди были усеяны ожогами от сигарет, а правая висела, отрезанная так, что с телом ее соединяли только обрывки кожи; левая грудь была изодрана вокруг соска. Разрезы доходили до кости, но самым ужасным было лицо девушки.

– Что ты там делаешь, почему не спишь?

Камиль поднимает глаза. Ирэн в ночной рубашке стоит в дверях.

Он откладывает книгу, подходит к ней, кладет руку на живот:

– Ступай спать, я уже иду. Приду совсем скоро.

Ирэн похожа на ребенка, разбуженного дурным сном.

– Уже иду, – повторяет Камиль. – Ну же, ступай в кровать.

Он смотрит, как Ирэн, сонно покачиваясь, возвращается в спальню. Книга на диване лежит обложкой кверху, открытая на той странице, где он остановился. «Дурацкая мысль», – говорит он себе. И все же возвращается к дивану, усаживается и вновь берется за книгу.

Переворачивает книгу, ищет нужное место и продолжает читать.

Это был сплошной фиолетовый кровоподтек: расплющенный нос глубоко вдавлен в лицевую полость, рот разрезан от уха до уха, и рана зияла улыбкой, скалящейся вам в лицо, будто желая посмеяться над всеми жестокостями, которые претерпело тело. Я знал, что эта улыбка будет преследовать меня всегда, и я унесу ее с собой в могилу.

«Черт побери…»

Камиль листает книгу еще пару секунд и откладывает в сторону. Закрыв глаза, снова видит Мануэлу Констанза, следы от веревок у нее на щиколотках…

Он опять принимается за чтение.

…на ее смоляных волосах не было ни следа крови, словно убийца промыл волосы шампунем, прежде чем бросить ее там.

Камиль откладывает книгу. Так хочется вернуться в кабинет, еще раз просмотреть фотографии. Но нет. Сон… Какая чушь.

Среда, 9 апреля 2003 г.

– Ты что, Камиль, действительно веришь в эту чушь?

9 часов. Кабинет комиссара Ле-Гуэна.

Камиль пару секунд разглядывал тяжелые обвислые усталые щеки своего шефа, размышляя, что такое тяжелое давит на них изнутри.

– Лично меня, – сказал он, – удивляет одно: как никто об этом не подумал. Ты же не можешь отрицать, что это впечатляет.

Ле-Гуэн слушал Камиля, отслеживая то, что тот прочел. Он перескакивал от закладки к закладке.

Потом Ле-Гуэн снял очки и положил перед собой. Камиль, заходя к нему в кабинет, всегда оставался стоять. Однажды он попытался усесться в одно из кресел напротив письменного стола Ле-Гуэна, но почувствовал себя как в глубине колодца, обитого подушками, и вынужден был сучить ногами как прóклятый, чтобы оттуда выбраться.

Ле-Гуэн перевернул книгу корешком вверх, посмотрел на обложку и сделал задумчивое лицо:

– …не читал.

– Ты не обидишься, если я скажу, что это классик.

– Возможно…

– Понял, – кивнул Камиль.

– Послушай, Камиль, по мне, так неприятностей нам и без того хватает. Конечно, то, что ты мне тут показал, ну… впечатляет, пусть так… но что это могло бы значить?

– А то, что парень копировал книгу. Не спрашивай меня почему, я понятия не имею. Просто все совпадает. Я перечитал отчеты. Все, что не имело никакого смысла в момент расследования, находит свое объяснение и место. Тело жертвы, расчлененное на уровне талии. Я уж не буду тебе рассказывать о сигаретных ожогах и следах от веревок на щиколотках – все абсолютно идентично. Никто так и не смог понять, зачем убийца помыл волосы жертвы. А теперь это приобрело смысл. Перечитай отчет о вскрытии. Никто не мог объяснить, почему отсутствуют кишечник, печень, желудок, желчный пузырь… а я тебе говорю: он так сделал, потому что так было в книге. Никто не смог сказать, почему были обнаружены отметины… – Камиль постарался подыскать точное выражение – «щадящие отметины» на теле, без сомнений, от ударов хлыста. Это математическое сложение, Жан, никто не знает, чему это соответствует, – Камиль указал на книгу, на которую Ле-Гуэн оперся локтем, – но это сложение. Вымытые волосы, плюс исчезнувшие внутренние органы, плюс ожоги на теле, плюс отметины от хлыста равны… книге. Там все это есть, черным по белому, точно, досконально…

Ле-Гуэн иногда немного странно поглядывал на Камиля. Он ценил его ум, даже когда тот зашкаливал.

– Ты себе представляешь, как будешь излагать это судье Дешам?

– Я нет. А ты?..

Ле-Гуэн удрученно рассматривал Камиля:

– Эх, старина…

Ле-Гуэн наклонился к своему портфелю, стоящему у ножки стола.

– После этого? – спросил он, протягивая сегодняшний номер газеты.

Камиль достал из нагрудного кармана пиджака очки, но на самом деле, чтобы разглядеть собственную фотографию и название статьи, они ему не нужны. И тем не менее он цепляет их на нос. Сердце забилось быстрее, и ему кажется, что ладони стали влажными.

«Ле Матен». Последняя страница.

Фотография: Камиль, вид сверху. Он смотрит в небо с хмурым видом. Снимок, безусловно, сделан в момент его общения с прессой. Над изображением поработали. Лицо Камиля стало вроде бы крупнее, чем в действительности, взгляд более жестким.

Под названием рубрики «Портрет» заголовок:

Работа на вырост

Чудовищная резня в Курбевуа, о которой уже писала наша газета, недавно приобрела еще больший масштаб, если такое вообще возможно. По словам судьи Дешам, которой поручено это дело, неоспоримая улика – идеально четкий фальшивый отпечаток пальца, нанесенный с помощью штемпельной подушечки, – явно связывает это преступление с другим, не менее ужасным, имевшим место 21 ноября 2001 г.: в этот день на свалке в Трамбле-ан-Франс было обнаружено вначале изувеченное, а потом буквально разрезанное надвое тело молодой женщины. Убийца так и не найден.

Для майора Верховена это означает, что теперь придется работать над обоими делами. Назначенный руководить этим двойным расследованием, которое носит совершенно исключительный характер, он сможет еще раз подтвердить свою репутацию полицейского, не вписывающегося в стандартные рамки. Ничего удивительного. Когда речь идет о поддержании собственного реноме, следует пользоваться любым случаем.

Руководствуясь поговоркой «Молчи, за мудреца сойдешь», Камиль Верховен немногословен и загадочен. Пусть и пресса, и прочие средства массовой информации посидят на голодном пайке. Камиля Верховена это мало волнует. Для него главное – остаться сыщиком первой величины. Сыщиком, который не рассуждает о преступлениях, а раскрывает их. Человеком действия и результата.

У Камиля Верховена есть и принципы, и учителя. Притом бесполезно искать этих учителей среди ветеранов Судебной полиции. О нет. Это было бы слишком банально для человека, который считает себя столь незаурядным. В общем и целом, примерами для подражания ему служили, скорее, Шерлок Холмс, Мегрэ и прочие Сэмы Спейды[21]21
  Сэм Спейд – вымышленный частный детектив, главный герой «Мальтийского сокола» (1930) и ряда других коротких произведений американского детективного писателя в жанре нуар Дэшила Хэммета.


[Закрыть]. Или, скорее, Рультабий[22]22
  Герой серии детективных романов Гастона Леру «Необычайные приключения Жозефа Рультабия, репортера».


[Закрыть]. Он усердно развивает в себе чутье одного, терпеливость второго, искушенность третьего и что уж вам больше нравится четвертого. Его сдержанность стала притчей во языцех, но те, кто близко знаком с ним, легко могут догадаться, как велико в нем стремление стать легендой.

Его честолюбие, конечно, непомерно, но оно опирается на один непреложный факт: Камиль Верховен – великолепный профессионал. И в профессию он пришел нетипичным путем.

Сын художницы Мод Верховен, Камиль тоже когда-то баловался гуашью. Его отец, бывший фармацевт, ныне на покое, просто замечает: «Это было совсем неплохо…» То, что осталось от этого раннего призвания (несколько пейзажей в японском духе, тщательно выписанные, немного тяжеловесные портреты), сложено в картонной папке, которую его отец до сих пор с благоговением хранит. Трезвая оценка своих способностей или же сложности, связанные с известной фамилией, тому причиной, но Камиль решает поступать на юридический.

В то время отец мечтал увидеть сына врачом, но юный Камиль не спешит радовать родителей. Не художник и не медик, он предпочитает юридический диплом, который и получает с оценкой «очень хорошо». Без сомнения, студент он блестящий: перед ним открывается и университетская карьера, и адвокатская, выбор зависел от него. Но он пожелал поступить в Высшую национальную школу полиции. Семья недоумевала.

– Это был необычный выбор, – задумчиво говорит отец. – Да и сам Камиль очень необычный мальчик…

И действительно, юный Камиль был странным субъектом, который обманывает все ожидания и преуспевает против всех правил. Просто он любит оказываться там, где его никто не ждет. Можно себе представить, с каким трудом приемная комиссия, предвидя последствия его физического недостатка, согласилась допустить к конкурсу в полицию мужчину ростом 1 м 45 см, вынужденного использовать специально оборудованную машину и слишком зависимого от окружающих в массе повседневных бытовых мелочей. Невзирая ни на что, Камиль, который знает, чего хочет, выходит на первое место во вступительном конкурсе. Дальше больше, он становится лучшим в выпуске. Ему светит блистательная карьера. Уже тогда озабоченный своей репутацией, Камиль Верховен не желает никаких поблажек и, не колеблясь, выбирает самые сложные назначения в парижских предместьях, уверенный в том, что рано или поздно они приведут его в обетованный порт, куда он стремится: в бригаду уголовной полиции.

Случается так, что его друг, комиссар Ле-Гуэн, с которым он работал несколькими годами раньше, занимает там ответственный пост. После нескольких лет практики в беспокойных предместьях, где он оставил о себе приятные, но не слишком яркие воспоминания, наш герой получает направление во вторую группу той самой бригады, где он наконец-то сможет показать все, на что способен, и в полной мере проявить свои дарования. Мы говорим «герой», потому что это слово уже мелькает то тут, то там. Кто пустил его в ход? Неизвестно. Но Камиль Верховен его не оспаривает. Он поддерживает свой образ прилежного и трудолюбивого полицейского, но раскрывает несколько дел, привлекших внимание прессы. Он говорит мало, полагая, что за него говорят его таланты.

Если Камиль Верховен и держит весь мир на почтительной дистанции, сам он не без удовольствия полагает себя незаменимым и со сдержанным наслаждением насаждает вокруг себя атмосферу таинственности. В бригаде уголовной полиции, как и вне ее, о нем знают только то, что он находит нужным сделать известным. За личиной скромности скрывается человек ловкий и умелый: на самом деле этот одиночка выставляет напоказ свою пресловутую сдержанность и охотно демонстрирует свою скрытность на телеэкране.

Сейчас ему поручено скверное и довольно странное дело. Он сам говорит о нем как о «необычайно кровавом». Больше мы ничего не узнаем. Но слово уже вылетело, и слово мощное, краткое, действенное, вполне соответствующее образу героя. Хватило одного слова, чтобы дать понять, что он не занимается рутиной, а только серьезными преступлениями. Майор Верховен, который отлично представляет себе цену и вес каждого сказанного слова, с отточенным искусством использует литоты[23]23
  Литота – образное выражение, стилистическая фигура, оборот, в котором содержится художественное преуменьшение величины, силы значения изображаемого предмета или явления. Литота в этом смысле противоположна гиперболе, поэтому по-другому ее называют обратной гиперболой.


[Закрыть] и делает вид, что с изумлением обнаруживает медийные бомбы замедленного действия, которые сам же по рассеянности обронил по дороге. Через месяц он станет отцом, но это не единственный его способ работать на грядущие поколения: уже сейчас он является одним из тех, кого в любом контексте называют «большим профессионалом», – из тех, кто с бесконечным терпением творит свою собственную мифологию.

Камиль аккуратно сложил газету. Ле-Гуэну не понравилось внезапное спокойствие друга.

– Камиль, плюнь, слышишь? – И поскольку Камиль хранил молчание, добавил: – Ты знаешь этого типа?

– Он подходил ко мне вчера, да, – процедил Камиль. – Я его особо не знаю, а вот он, по-моему, знает меня очень неплохо…

– А главное, он, похоже, не очень тебя любит.

– Это как раз мне до лампочки. Нет, что меня тревожит, так это эффект снежного кома. Другие газеты подхватят и…

– И судья вряд ли оценила вчерашнюю вечернюю телепередачу… Дело только началось, а ты уже в центре внимания прессы, понимаешь? Вчера телевидение, и ты во весь экран. Знаю, ты тут ни при чем… а тут еще эта статья…

Ле-Гуэн взял газету и теперь держал ее кончиками пальцев, как икону. Или как кусок дерьма.

– Целая полоса, и какая! С фотографией и прочей мутью…

Камиль посмотрел на Ле-Гуэна.

– Выход один, Камиль, и ты это знаешь не хуже меня: действовать быстро. Очень быстро. В принципе, то, что дело объединили с тем убийством в Трамбле, должно тебе помочь и…

– Ты, вообще-то, его просмотрел, это дело в Трамбле?

Ле-Гуэн почесал обвислую щеку:

– Да, знаю, там все непросто.

– Непросто – это эвфемизм. У нас ничего нет. Просто-таки ничего. Или какая-то малость, и та только еще больше все запутывает. Очевидно, что мы имеем дело с одним и тем же типом, если он действительно один, что тоже не вполне достоверно. В Курбевуа он их насилует вдоль и поперек. В Трамбле не обнаружено никаких признаков изнасилования, ты какое-нибудь сходство улавливаешь, а? В одном случае он разрезает девиц ножом и электродрелью, в другом дает себе труд вымыть внутренности, по крайней мере те, которые оставляет на месте. Ты меня останови, когда обнаружишь аналогии, идет? В Курбевуа…

– Ладно, – сдался Ле-Гуэн. – Сопоставление двух дел, вероятно, напрямую и не поможет.

– Вероятно, не поможет, как ты точно подметил.

– И все же это не означает, что твоя история с книжкой, – Ле-Гуэн перевернул обложкой кверху книгу, название которой решительно не мог запомнить, – этой твоей «Черной Далией»…[24]24
  В русском издании «Черная орхидея».


[Закрыть]

– Что ж, у тебя наверняка есть теория получше, – прервал его Камиль. – Сейчас ты мне все разъяснишь, – добавил он, роясь во внутреннем кармане пиджака, – это, должно быть, настоящая бомба. Если не возражаешь, я лучше запишу…

– Кончай свои штучки, Камиль, – сказал Ле-Гуэн.

Оба на несколько секунд замолчали; Ле-Гуэн разглядывал обложку книги, Камиль уставился в наморщенный лоб старого приятеля.

У Ле-Гуэна хватало недостатков, в чем единодушно сходились все его бывшие жены, но глупость в этот список не входила. В свое время он даже считался сыщиком высшего разряда и отличался блистательным интеллектом. Он был примером функционера, которого, согласно принципу Питера[25]25
  Принцип Питера – положение, выдвинутое и обоснованное в одноименной книге Лоуренсом Питером. Формулировка: «В иерархической системе любой работник поднимается до уровня своей некомпетентности».


[Закрыть], администрация продвигала вверх по служебной лестнице, пока он не достиг точки некомпетентности. Они с Камилем дружили уже много лет. Камиль мучился, глядя, как его старому товарищу навязывают роль руководителя, в которой его талант хиреет. А сам Ле-Гуэн сопротивлялся желанию всплакнуть о былых временах, когда был так увлечен своим делом, что это стоило ему трех браков. Он стал своего рода чемпионом по выплате алиментов. Камиль приписывал рефлексам самозащиты те бесчисленные килограммы, которые Ле-Гуэн набрал за последние годы. С его точки зрения, приятель таким образом пытался уберечься от нового брака и довольствовался тем, что разбирался с прежними, то есть наблюдал, как его зарплата ухает в провалы его бытия.

Протокол их общения был установлен раз и навсегда. Ле-Гуэн, в некотором смысле оставаясь верным тому положению, которое он занимал в служебной иерархии, сопротивлялся до последнего, пока аргументы Камиля не убеждали его окончательно. С этого самого момента он из ярых противников переходил в сообщники. И в той и в другой позиции он был способен почти на все.

Сейчас он колебался, что для Камиля было дурным знаком.

– Послушай, – проговорил наконец Ле-Гуэн, глядя ему в лицо, – нет у меня гипотезы получше. Но это не придает веса твоей. А что, собственно, такого? Ну, нашел ты книжку, в которой описывается похожее преступление. С начала времен, когда мужчины придумали убивать женщин, они мало-помалу исчерпали все возможные варианты. Они их насилуют, режут на куски, и покажи мне хоть одного мужика, которого ни разу не посещало подобное желание. Возьми, например, меня, хотя что там обо мне… сам видишь… И поэтому волей-неволей с какого-то времени все начинает повторяться. И незачем рыться в твоей библиотеке, Камиль, картинки мира у тебя и так перед глазами. – И, глядя на Камиля, продолжил чуть более грустным тоном: – Этого недостаточно, Камиль. Я поддержу тебя. Сделаю все, что смогу. Но предупреждаю прямо сейчас. Для судьи Дешам этого недостаточно.