Текст книги "Юнга на корабле корсара. В стране чудес"

Глава VII
Экипаж корсара

«Уверенность» была прекрасным кораблем.

Высокий спереди, но еще более приподнятый сзади. Три его мачты были слегка наклонены вперед и лихо несли на себе квадратные паруса. Он шел по морю, как породистая лошадь под рукой опытного всадника. Его широкие бока хорошо сидели на воде, словно их поддерживали мифические морские коньки, запряженные в колесницу Нептуна. И всякий раз, как он лавировал, в его громадных бойницах поблескивали золоченые пасти его четырнадцати пушек. Более крупные орудия тянулись позади бушприта, орудия несколько меньших размеров находились на ахтерштевне. Сюркуф выразил насчет этого замечательное мнение, достойное его невероятной храбрости:

– Враг должен увидеть меня только тогда, когда я сам нападу на него, а если ему вздумается меня обойти, то пусть знает, что у меня там жало скорпиона.

Но все же он вздыхал, когда ему делали комплименты относительно его судна, так как «Уверенность» далеко не была идеалом его мечты.

– Без сомнения, без сомнения! – говорил он, качая головой. – Это хороший корабль, он исправно исполняет свои обязанности. Но это не более чем ломовая лошадь, достойная огромных витязей былых времен. Может быть, он был бы лучше с железными арматурами. Но то, о чем мечтаю я, это – бронированное, тонкое и длинное судно, легкое, как арабский конь, которое могло бы делать от двенадцати до тринадцати узлов при благоприятном ветре.

Таким образом, знаменитый корсар тогда уже мечтал о нашем современном броненосном флоте, одетом в сталь и разделенном на броненосцы и крейсера.

В то время Роберу Сюркуфу едва только исполнилось тридцать два года, он славился одним из самых опытных мореплавателей того времени. Он выиграл окончательно большой процесс, продолжавшийся девять лет, против колониальной администрации, относительно взятия им в плен английского судна с двадцатью шестью пушками, четырех других судов той же нации и одного датского корабля; в этом процессе он выиграл сто шестнадцать тысяч пиастров. Наполеон, став императором, прекратил эту ссору и выплатил храброму моряку полтора миллиона франков.

Два года мира, которыми располагало государство, не прошли напрасно: неутомимый борец не оставался в покое; он придумал план нового идеального судна, на котором он мог бы предпринимать свои грозные переезды. Расторжение Амьенского мира заставило его поспешить с постройкой нового судна. Корсар уже был в Сен-Дени и там уже стояло сильное судно изящной формы, которым все любовались.

Сюркуф совсем не жалел денег, он пожертвовал пятьсот тысяч франков на постройку этого великолепного судна. Но пока, за неимением лучшего, он пользовался услугами «Уверенности».

Именно с «Уверенности» он дал сражение английскому корвету, который потопил, и взял в плен весь его экипаж. Затем, чтобы обеспечить спасение несчастных пленных, он погнался за одним английским судном, которое заставил вместо военной контрибуции отвезти на родину своих несчастных соотечественников. Этот подвиг, достойный древних героев, послужил славе корсара, и когда он прибыл на остров Реюньон в конце августа, то встретил местное население в крайне приподнятом настроении.

Его встречали торжественно: ему воздвигали триумфальные арки, бросали под ноги цветы и пальмовые ветви. Английский губернатор острова Маврикия обратился к нему с посланием, на котором была изображена золотая корона; в этом послании Сюркуфу высказывалась целая масса комплиментов относительно его великодушия. Таким образом Сюркуф сделался героем морских легенд.

В то же самое время в Европе совершались серьезные события: Франция теряла свой последний флот, Англия – своего знаменитого моряка.

Двадцать первого октября, в то время, когда Наполеон, намерение которого относительно переправы в Великобританию не сбылось, торжественно вступал в Вену, во дворец Шенбрунн и готовился подавить первую коалицию в Аустерлице, Нельсон со славой умирал в Трафальгаре, после того как уничтожил франко-испанские корабли и убил двух адмиралов – Магона и Гравина.

Эти известия распространились по всему земному шару и прибавили новую силу патриотической лихорадке обеих наций.

Всевозможные рассказы переходили из уст в уста и зажигали сердца сражающихся.

Англичане повторяли с восторгом последние слова Нельсона. Обращаясь к капитану своего флагмана, великий моряк с пулей в груди воскликнул, падая навзничь:

– Харди, Харди, французы покончили со мной!

Побежденные в этот ужасный день рассказывали героические факты твердости духа. Они говорили об удивительном подвиге капитана корабля, который с двумя пулями в обеих ногах велел посадить себя в бочку, чтобы несколько уменьшить потерю крови, и стал командовать судами, бывшими под его начальством. Все это служило темой для разговора и разжигало страсти.

Подробности пересказывались на тысячи ладов, а французские и английские газеты писали, каждая по своему, об одном и том же событии. Они говорили о невероятной храбрости, проявляемой как с той, так и с другой стороны, о чудесной борьбе, поддерживаемой храбрым командиром «Редутабля» против «Виктории», на которой находился Нельсон и где он был смертельно ранен, в то время как тут же бился и «Нептун», другой английский корабль с восемьюдесятью орудиями.

Пока еще не вышли в море, Эвель, Устариц и маленький Виль проводили целые дни в гавани, следя с нетерпением за починкой «Уверенности» и за постройкой будущего судна, о котором мечтал Сюркуф.

Знаменитому корсару приписывали намерение действовать на больших расстояниях и говорили, что он будет теперь выходить в море с помощником, и общественное мнение прямо указывало на Жака де Клавалльяна. В этом, однако, нисколько не ошибались. Малуин призвал своего соотечественника и собрата по оружию и сделал ему предложение вдвоем погнаться за неприятелем.

– Маркиз, – сказал он ему со своей обычной холодностью, – я тебе предоставляю выбор: или оставаться по-прежнему лейтенантом на моем корабле или принять командование на втором судне.

На это Клавалльян отвечал в том же тоне:

– Говори откровенно до конца, Робер. Я понимаю очень хорошо, что все время, пока я носил красное платье и должен был жить вдали от тебя, ты, конечно, не мог оставаться без помощника, а потому теперь для тебя трудно отпустить своего храброго Кледена или же сделать его ниже меня. Это действительно прекрасный моряк и, кроме того, я уважаю его как человека, который старше меня годами.

– Ты отгадал, мой дорогой Жак, – согласился, смеясь, Сюркуф.

– Следовательно, – возразил маркиз, – хоть ты мне и предлагаешь сделать выбор, но пока не из чего. Я принял бы охотно командование твоим вторым судном, но где же оно? Нельзя ведь думать, чтобы судно, которое сейчас строится, может быть готово через два месяца.

– Вот в этом ты совершенно ошибаешься – оно будет окончено через две недели.

– Через две недели? Ты смеешься надо мной?

– Нисколько! Через две недели, как я тебе сказал, оно будет совершенно готово.

– Потом останется еще внутренняя отделка. Там едва окончены две палубы, нет ни перегородок, ни кают, помещение для пороха также не готово.

– Ну вот, – сказал Сюркуф, пожимая плечами, – Ты сам мне это говоришь, ведь так? Ты был на судне? Там недостает, по правде сказать, снастей. Остальное плотники закончат на море.

И, взяв за руку Клавалльяна, Сюркуф проводил его на верфь. Там он его посвятил во все подробности новой постройки.

Это судно было устроено по плану и чертежам самого Робера Сюркуфа.

Как сын арматора корсар имел успех в постройках кораблей, будучи знаком с этим делом уже с самого детства, кроме того, он вообще имел призвание к морю. Он с детства научился ремеслу постройки судов и строил, как и его отец, самые лучшие суда. Это было еще во времена его юности, когда в семье Сюркуфа происходили раздоры, потому что молодой Робер не чувствовал никакого призвания к греческому и латинскому языкам, а с охотой проводил время на верфи, где строились корабли. В конце концов его исключили из коллегии.

Он сказал своей семье, что стал строить на верфи новый корабль, на котором он предполагал появляться во всех морях.

После Амьенского мира распространился слух о его смерти, а потому Сюркуф, построив новый корабль, дал ему название «Призрак», желая этим показать, что воскресший Сюркуф будет еще страшнее того, который прежде жил.

«Призрак» было судно длиной в пятьдесят восемь метров, водоизмещением в три тысячи тонн, с узким кузовом, углубленным форштевнем и выпирающими боками.

Его киль по обозначениям, которые приняли позднее для ходовых судов, был более глубок спереди, чем сзади; таким образом, он казался совсем лежащим на воде. Тройной балкон окружал ахтерштевень.

Три мачты были наклонены вперед, для того чтобы выносить действие ветра и предупреждать в то же время его сопротивление. Обе палубы, составляющие батареи, были заняты постройками, служащими помещениями для экипажа.

– Видишь ли, – сказал Сюркуф Клавалльяну, – у меня есть свои особые мысли по этому поводу. Самые лучшие матросы Франции и даже целого света это – бретонцы. За ними следуют гасконцы и жители берегов Фландрии. У мокасов же очень хороший нрав, что их делает драгоценными матросами для экипажа. Таким образом, я постараюсь собрать в своем экипаже все эти элементы. Но очень возможно, что я не смогу их найти в достаточном количестве, тогда я прибавлю к ним негров, индусов и малайцев, которые при хорошем обучении могут стать порядочными матросами.

Им пришлось хорошенько поискать людей для судового экипажа. Несколько недель, которые предшествовали экспедиции, каждый из двух начальников употребил самым лучшим способом для общего предприятия.

Занятый своим делом, Жак де Клавалльян не забывал своего маленького друга Вильгельма Тернана.

Теперь Вилю едва исполнилось двенадцать лет, и его поступление в юнги было все-таки серьезным делом, несмотря на первое знакомство с морем. Ему нужно было выучиться военному ремеслу, что было нелегко.

Новое сомнение овладело душой молодого маркиза, сомнение, основанное на большой нежности, которую питал он к семье Тернана.

Он спрашивал самого себя, имеет ли он право увлекать этого ребенка во все случайности своей шаткой карьеры и подвергать его, таким образом, ужасным опасностям.

Он позвал Вильгельма и хотел его хорошенько выспросить.

Ребенок тотчас же угадал по лицу своего друга, что у того в голове снова появились сомнения. Он стоял перед ним молча, что выдавало его сильное беспокойство.

– Вильгельм, – начал Жак де Клавалльян. – Мы накануне отъезда, и я не решаюсь взять тебя с собой.

– Вы не решаетесь? – пробормотал Виль.

Так как маркиз молчал, мальчик продолжал:

– Разве вы недовольны мной? Или я дурно себя вел?

– Нет, – ответил Жак, – ты достоин одной только похвалы.

– Так почему же вы не хотите меня взять с собой?

– Я не сказал, что не хочу тебя взять с собой, Виль. Я заметил только, что не решаюсь на это.

– Это то же самое, друг мой. Почему вы не решаетесь?

Маркиз ходил большими шагами по комнате, заложив руки за спину. Он, по-видимому, был сильно взволнован.

– Вот уже целый год, как я уехал из Индии, – начал Виль, – и мое решение нисколько не изменилось. Я более чем когда-либо теперь хочу быть моряком.

Жак сел против него, скрестив руки, и смотрел ему в глаза.

– Положим, что ты хочешь быть моряком, Виль, но быть моряком – не значит быть корсаром.

– И что же это тогда значит? – наивно спросил ребенок.

Вопрос был так естественен, так откровенен, что Жак невольно разразился громким смехом.

– Ты, значит, не подумал об этом, – сказал Жак. – Ты не задавал себе вопроса, бывают ли моряки в мирное время. На что они нужны?

– Извини, я часто думал об этом. Знаю, что бывают моряки и не в военное время; мне даже пришлось сделать мое первое морское путешествие на коммерческом судне.

– Итак, ты сам ответил на этот вопрос, Виль.

– В таком случае, мой добрый друг, тут не может быть никакой ошибки: я не хочу быть коммерческим моряком.

– Как? Ты не находишь никакого удовольствия путешествовать по морю, видеть разные страны и дышать чудным морским воздухом?

– Можно наслаждаться этим удовольствием, не состоя в числе коммерческих матросов.

Жак был в сильном смущении. Он чувствовал, что ему недостает аргументов.

Он указал рукой на стул своему маленькому другу и тихо сказал ему:

– Садись и слушай меня внимательно. Ты пойми меня. Я совершенно с тобой согласен, что ты не желаешь быть матросом, чтобы сопровождать бочки с вином, мешки с пряниками и тюки с хлопком. Но есть другой вид моряков, которые гордятся своим званием и дослуживаются до великих почестей.

– Без всякого сомнения, – прервал ребенок, – это значит, быть свободным, как вы, то есть корсаром, и каждый день давать сражения англичанам.

На устах Жака Клавалльяна снова появилась улыбка.

– Следовательно, по твоему мнению, существуют два рода моряков: корсары и некорсары. Так я, кажется, тебя понял?

Мальчик кивнул, и Жак продолжал:

– И вот есть еще другой род моряков, по правде сказать, единственный и лучший.

Вильгельм открыл глаза, полные удивления.

– Ты сейчас поймешь, что я тебе скажу: Мы потому сделались корсарами, что не могли быть никем другим. Мы, если можно так выразиться, неправильные моряки, вроде пиратов, но с той разницей, что мы сражаемся за отечество и имеем на то особого рода свидетельства. Но это нисколько не мешает англичанам обращаться с нами как с плутами, и если, по несчастью, мы попадемся в их руки, они повесят нас на первой мачте своего корабля или засадят нас в тюрьмы. Настоящие моряки, которых считают военнопленными, служат на государственных судах. Они повинуются приказаниям, у них есть офицеры, воспитывавшиеся в школах; у них есть большие суда и крупные орудия; они дают сражения врагам, имея на это право.

– Ну, – спросил Виль, – чем же те моряки лучше других?

Жак де Клавалльян промолчал на это, так как в словах мальчика ему послышалась ирония.

Несколько минут длилось молчание. Наконец Жак поднял голову и спросил:

– Что ты подразумеваешь под словом «лучше»?

– Я хочу знать – храбрее ли они и лучше ли знают свое ремесло?

– Я так думаю, ибо они для этого учатся в школах.

– Тогда почему же эти самые моряки были побиты у Абукира и Трафальгара, тогда как Сюркуф и вы остаетесь победителями?

Возражение было очень сильным и шло вразрез с намерением маркиза.

– Мальчуган, – возразил он, – самые храбрые и искусные люди иногда не имеют успеха; и против них складываются тяжелые обстоятельства и появляется масса неожиданных препятствий. Это не значит, что эти люди хуже других, а просто им не везет в жизни.

Затем Жак переменил разговор и в свою очередь задал мальчику вопрос:

– Так не хочешь ли, Вильгельм, работать и учиться, чтобы заслужить офицерские эполеты и быть славой своего отечества?

Глаза мальчика загорелись. В них показался огонек.

– А вы думаете, что таким образом я могу служить своему отечеству?

– Ты ему можешь служить еще лучше, так как отдашь ему всю свою жизнь, посвятишь всю свою карьеру. Это будет самое благородное существование.

– А буду ли я тогда полезен моей матери и сестре?

– Твоя мать и сестра, конечно, будут разделять твое счастье и славу, которые ты приобретешь. Во Франции мало хороших моряков – перед тобой открывается широкая дорога, тебе остается только вступить на этот путь.

Вильгельм склонил голову и задумался. Потом мальчик поднял голову, и видно было, что он твердо принял решение.

– Но чтобы стать офицером и учиться так, как вы об этом говорите, мне необходимо ехать во Францию, не так ли?

– Конечно, я тебя отвезу во Францию, как только представится возможность.

– А когда явится эта возможность? – продолжал расспрашивать мальчик.

– Когда море будет совершенно свободным, когда мы прогоним оттуда англичан, то есть через год или два, и когда император отправится в Англию и вступит в Лондон.

– А что я буду в это время делать здесь?

– Ты поступишь в коллегию и начнешь учение.

– Нет, мой друг, я этого не хочу: вы меня взяли с собой, чтобы сделать из меня юнгу Сюркуфа, так и исполните свое обещание; позднее я буду учиться и, может быть, добьюсь офицерских эполетов, но теперь я хочу быть юнгой Сюркуфа и не кем иным, как только юнгой.

На этом разговор Жака де Клавалльяна с Вильгельмом закончился.

Жак отправился к Сюркуфу, которому с особенной похвалой отзывался о Виле, расхваливал его ум, характер, решимость и передал весь свой разговор с мальчиком.

Затем он перешел к самому Сюркуфу, говоря о его будущем корабле.

– Откровенно скажу тебе, Робер, – начал он, – ты меня крайне удивляешь своим кораблем. Я думаю, что в целом свете не найдется ни одного строителя, который мог бы начертить план и выполнить на деле такую удивительную постройку. Это будет фрегат на славу и может соперничать с самыми лучшими государственными судами.

– Видишь ли что, – возразил Сюркуф, – это только доказывает, что родители не всегда имеют право навязывать карьеру своим детям. Если бы я, вместо того чтобы учить греческий и латинский языки в коллегии, проводил все свое время в изучении судов в гавани и зачерчивал их остовы в тетрадях, я еще лучше выучился бы постройке судов. Теперь я почти знаю, сколько нужно гвоздей и болтов каждому линейному кораблю или шлюпке рыболова; какая материя лучше для парусов, лучшую коноплю и самый лучший деготь. Я могу на ощупь различить качество сосны и ели. Я вполне уверен, что мог бы выстроить совершенно один судно, как это сделал наш патриарх Ной, построив ковчег.

– Но я думаю, что в твоей лодке не поместилось бы столько живых существ, сколько в ковчеге.

– Да, но я не употребил бы сто лет на эту постройку.

– А как ты назовешь новое судно?

– Я дам ему имя, которое будет иметь прекрасное значение. Как ты теперь видишь, мой фрегат представляет из себя самый прекрасный тип наших кораблей, как «Грозный», который был взят у Трафальгара и который англичане потеряли при Кадисе во время бури, начавшейся после морского сражения при Трафальгаре. Кроме того, после нарушения мира я совершил только одно морское путешествие, именно то, в котором я нашел тебя и твоих товарищей; сам я имел вид выходца с того света: я свой новый корабль назову «Призраком».

– Браво, – воскликнул Жак, всплеснув руками, – вот прекрасное название! Я думаю, что ты его вооружишь достойным образом. Но где ты возьмешь пушки?

– Пушки? Они у меня уже имеются. Во-первых, тридцать четыре пушки «Уверенности».

Клавалльян прервал его и весело спросил:

– Так поэтому-то ты отдаешь мне «Уверенность»? Благодарю.

Они оба остановились и стали смеяться.

– Это правда! Но в это время я вовсе не думал о тебе, мой милый Жак, но выслушай меня, есть еще средство уладить это дело. Вот ты увидишь!

Тут он начал объяснять маркизу, что кроме пушек для вооружения «Призрака» необходимо еще несколько орудий различного калибра.

– Да, надо как следует вооружить бриг. Оба наши судна должны быть готовы и вооружены через две недели.

– Это так и будет! Через две недели мы можем двинуться в путь. Январь – хорошее время года для плавания под тропиками.

Через две недели оба судна корсара были совершенно готовы к отплытию. «Призрак» торжественно выходил из гавани, приветствуя четыре главные страны света; в его левый борт бросили разбитую бутылку от выпитого вина.

Бриг получил также новое название. Клавалльян посвятил его воспоминанию о своей невесте и назвал его «Святая Анна». Это было название корабля, на котором убили испанского героя Гравина.

– Кстати, – сказал маркиз своему начальнику, – во время прощального обеда перед отъездом я, кажется, рассказывал тебе, что прелестная леди Блэквуд поручила мне рекомендовать тебе двоюродную сестру?

– Нет, ты мне ничего не говорил об этом, это для меня новость.

– В таком случае знай, что эта кузина называется леди Стэнхоуп, что она отправилась из Англии к своему мужу в Индию и что она везет из Европы рояль или два очень дорогих, один из которых предназначается для самой леди Блэквуд.

– А что мне за дело до этих роялей? Зачем ты мне рассказываешь всю эту историю?

– Потому что я дал за тебя слово, Робер.

– Дал слово за меня? А по какому поводу?

– Я обещал, что ты отдашь оба рояля совершенно невредимыми этим прелестным леди. Надо мной много смеялись, но я все же дал слово.

Сюркуф почесал голову и ответил наполовину сердито, наполовину смеясь:

– Мой милый, ты принял очень странное обязательство. Прежде всего я не могу ручаться, что эти драгоценные инструменты останутся абсолютно невредимыми.

– Этот риск предусмотрен, я исключил из этого бомбы и морскую воду.

– Хорошо, это уже нечто возможное, но еще далеко не все. Кроме того, я могу поручиться, что только один из роялей останется на мою долю, а другой будет принадлежать администрации.

– Устраивайся как хочешь, Робер, но я дал слово и больше ничего не хочу знать.

– Ты был не прав! Но сколько стоят эти женские игрушки?

– Семь тысяч франков за один рояль во Франции. Здесь они стоят, вероятно, вдвое дороже.

– Ну, хорош же товарищ! Четырнадцать тысяч франков придется заплатить за прекрасные глаза англичанки! Таким образом, мне придется убить двух или трех офицеров короля Георга, чтобы присвоить себе их кошельки.

– Еще одно слово, – продолжал де Клавалльян, – случалось ли тебе встречать корвет «Орел»?

– Никогда, но я знаю, что он плавает в этих водах под начальством жестокого и дерзкого человека по имени Блэкфорд.

– Именно! Я знал одну из его родственниц в Мадрасе и обещал ей всадить ему в грудь мою шпагу с ее лентами.

И он показал Сюркуфу желтые ленты англичанки.