Текст книги "Американская пустыня"

– Чего вы хотите от Господа? – спросил он.

Никакого ответа не последовало; подобающее случаю смущенное молчание – и только.

– Хотите ли вы, чтобы Господь поразил замертво грешников среди вас? Хотите ли вы, чтобы Господь обратил всех в вашу веру? Хотите ли вы, чтобы Господь взял вас на небеса, куда вы так стремитесь, а инакомыслящих оставил гореть в аду?

Тед порадовался бы любому движению, любому отклику, но эти люди просто сидели, равнодушно, бесстрастно, ни на что не реагируя – одна коллективная светловолосая голова с пустым взглядом, не вполне сфокусированным на объекте их любви и страха.

– Мне нужен телефон!

Из всеобщего лица, разрушая образ, шагнула Негация Фрашкарт и положила руку на плечо Теда.

– Благодарю тебя, Господи, за то, что поговорил с нами и показал нам, что мы – всего лишь грешники в ожидании спасения.

Окончательно пав духом, Тед обернулся к Эйвери: от сдерживаемого смеха тот сделался совсем багровым. Когда же братья и сестры Небесного Ордена Пиромантического культа «Руах Элоим» вновь хором затянули песню про Майкла, ученый не выдержал и расхохотался в голос. Адепты, стоящие рядом и вокруг него, сочли этот смех всплеском Святого Духа и захотели приобщиться к нему: они тянули к Эйвери руки, так, словно небесная гостия передавалась через прикосновение. Эйвери заржал еще громче. Песнопение потонуло в неудержимом хохоте, что в устах двух-трех превратился в плач. Очень скоро рыдали все. Эйвери окончательно выдохся. Иисус -19 оглядывался вокруг, глаза его были мягкими и влажными: в них читалось участие или даже сострадание.

Тед потянул за собою Эйвери и попытался выбраться из лагеря, но в каждой точке по периметру их встречали двое-трое братьев или сестер – и преграждали им путь. Наконец оба вернулись в автофургон.

– Девятнадцатый остался снаружи. Это ничего? – спросил Тед.

– Да что он выболтает? – пожал плечами Эйвери.

– Кстати, а как он ест?

Вопрос застал Эйвери врасплох.

– По правде сказать, он вообще не ест – теперь, когда ты об этом упомянул, я и сам это понял. Он не ест. Как же это я лопухнулся? Он не ест – но он жив. Собственно, если не считать недостающего рта, он – лучший Христос из всех, что я сделал. Ты ведь не думаешь…

Тед покачал головой.

– Прямо сейчас я об этом вообще думать не буду. – На столике у плиты Тед углядел переносное радио и включил его.

Отзвучала парочка популярных шлягеров, очистив сознание Теда от песни про Майкла. Эйвери пересел поближе к фонарю и теперь лихорадочно копался в одной из сумок с записями; страницы так и разлетались во все стороны.

– Он не ест, – бубнил Эйвери. – Он не ест. Передавали новости. «В пустыне Мохаве в Калифорнии члены религиозной секты забаррикадировались в своем лагере; офицеры ДОС пытаются конфисковать их огромный арсенал пушек. Предводитель неформалов, человек, известный под именем «Большой Папа», поклялся, что ни он, ни его последователи живыми в плен не дадутся. Бежавший член секты подтвердил подозрения в том, что Большой Папа захватил и прячет у себя пятьдесят ни в чем не повинных детей в качестве заложников. Менее часа назад Большой Папа пригрозил, что начнет убивать детей, если власти не отведут войска и не согласятся на его требования. В чем заключаются требования, средствам массовой информации пока не известно».

Тед напрочь позабыл о телефоне. Дети! Дети, запертые в том треклятом бункере! Он побывал там – и ушел без них.

Он понял, что должен вернуться. Пули не в состоянии остановить его. Он знает, где находится бункер.

Тед выключил радио.

– Доктор Эйвери, нам нужно идти.

– О чем ты? – отозвался Эйвери, не отрывая глаз от разложенных на коленях бумаг. – Я никуда не пойду. Мне необходимо вернуть Девятнадцатого обратно в лабораторию и закончить работу.

– Ничем не могу помочь, – пожал плечами Тед.

Но Эйвери не обращал на него ни малейшего внимания. Он отмахнулся от Теда так же, как, должно быть, прежде отмахивался от жены и детей. Из ближайшей стопки белья Тед вытащил белый платок и повязал его вокруг шеи, чтобы скрыть швы. Еще раз неловко попрощался и поблагодарил Эйвери и ушел в заднюю комнату. Не без труда открыл окно, оглянулся, не видит ли кто, затем протиснулся наружу и спрыгнул на землю. Сперва он полз, затем крался, чуть ли не на корточках, через ярды и ярды других лагерей – неизменно ярко освещенных, – пока пиромантические последователи Негации Фрашкарт не остались далеко позади.

Книга IV

Глава 1

Тед все отчетливее осознавал, что одна из жизненных заповедей сводится к формулировке: «Почти удрать – оно проще простого. Ключевое слово «почти». Вывалиться из окна автофургона в буквальном смысле оказалось не сложнее, чем скатиться с бревна. Но теперь он затерялся в ночи, хотя никак не в темноте, поскольку каждый лагерь в этом обширном поселении был затоплен светом, будь то свет от костров, от фонарей на батарейках или от гирлянд лампочек, питаемых генераторами. Свет сиял во много раз ярче, чем на только что покинутой им базе. Ощущение создавалось такое, словно все эти люди боялись темноты или, возможно, пытались принять меры к тому, чтобы ни один пролетающий мимо пришелец ни за что бы их не пропустил. Как бы то ни было, при такой иллюминации ничто не отбрасывало тени, в которой беглецу удалось бы укрыться, а одетый с ног до головы в белое, Тед чувствовал, что просто-таки сияет и лучится. Смотрелся он в высшей степени странно – и все же недостаточно странно, чтобы привлечь внимание среди людей, многие из которых не возражали против того, чтобы посидеть попить пивка со взрослыми мужчинами и женщинами, вырядившимися «под пришельцев».

Тед брел куда глаза глядят; со всех сторон до него долетали обрывки разговоров. Человек, разряженный на манер одного из механических чудищ, что Тед видел среди Перриных игрушек, долго распространялся насчет этих психованных маньяков в Калифорнии, и что так им и надо, если армия двинет прямиком туда и развеет их по ветру с помощью суперсекретного фотонно-лучевого ружья, что в данный момент как раз находится в стадии разработки.

– По мне, – рассуждал он, – вот вам отличная возможность протестировать новинку.

Дети, что казались слишком маленькими и одновременно слишком взрослыми, чтобы так себя вести, носились сломя голову без присмотра, палили друг в друга разнообразным футуристическим игрушечным оружием и похвалялись смываемыми татуировками. Портативные радиоприемники извергали из себя музыку «кантри», рок-н-ролл и психотерапевтические программы «звоните-отвечаем». Телевизоры добавляли зловещие блики ко всеобщему световому буйству. Все направления казались одинаковыми, и вскоре Тед уже понятия не имел, где находится, и направляется ли он в пустыню или назад, к военной базе. Он гадал, удалось ли Освальду Эйвери просочиться, не мытьем, так катаньем, обратно на объект и в свою подземную лабораторию.

Тед шел все дальше и дальше через бесконечные, похожие как две капли воды становища, пока, в конце залитого светом пространства, не заприметил темноту или что-то очень на нее похожее. Если обитатели автофургонного городка, обосновавшиеся в центре, казались странными, то пограничные жители были и впрямь «чужими». Население окраин, и мужчины, и женщины, все до одного были покрыты татуировками – не только на плечах, но и на бедрах и спинах, – каковые они гордо демонстрировали всей честной компании. Какая-то женщина заворчала на проходящего мимо Теда из укромного закутка между пикапами, где обосновалась пописать – заворчала, продемонстрировав плохие зубы и массу сережек в самых неподходящих местах, в том числе в веках, в нижней губе и в языке – сквозь язык было продернуто тяжелое серебряное кольцо, так что рот не закрывался до конца. И хотя к тому времени Тед уже убедился, что бояться ему нечего, он прянул прочь, отчасти из вежливости, отчасти по привычке, выработанной былой трусоватостью, но главное – потому, что убраться от нее подальше и впрямь стоило. Наконец Тед оказался там, где единственным источником света были догорающие костры, а бородатые мужчины и почти бородатые женщины курили наркоту и трахали друг друга куда и как придется. Тед обнаружил, что совершенно измучен, не физически, и даже не духовно и не эмоционально, но психологически – как именно, он не понимал и сам и вряд ли готов был признать. Он заполз в желтый школьный автобус, свернулся клубочком на полу у водительского сиденья и задремал.

Размытое белое облако далеко на юге было единственным пятном на фоне безжалостной синевы моря и неба, и взгляд Глории то и дело возвращался к нему. Она посмотрела на Ричарда: тот, сидя на руле, тщательно прочесывал береговую полосу.

– А он когда-нибудь прежде такое проделывал? – спросил Ричард, не глядя на собеседницу.

– Нет. – Глория отняла бинокль от глаз: теперь он болтался на груди. – Но вся эта свистопляска с отцом… Даже я растерялась; могу только вообразить, что творится в его головенке.

Двигатель в шесть лошадиных сил в первый раз завелся играючи, но теперь, сколько бы Перри ни тянул и ни дергал, ничего не получалось. Сперва мальчик боялся воды, скользя по воле ветра, затем понял, что его гонит к берегу. Он выпрыгнул на землю, замочив кроссовки, и вытащил лодчонку на гальку. Ровная морская гладь, по которой он промчался на моторке, в какой-то момент сделалась неспокойной и громкой, волны плескались о борта, так что он был просто счастлив оказаться на твердой земле, вот только уйти с места никуда не мог. Мелкая бирюзовая вода бухточки уже в двух шагах превращалась в глубокую бирюзовую воду, а за его спиной поднимался крутой высокий откос. Перри чувствовал себя таким потерянным и несчастным, каким, в сущности, и был; мальчик изо всех сил старался не расплакаться, гадая, зачем он вообще сюда явился, зачем потихоньку выбрался из комнаты, с какой стати так взбеленился. Он представил себе, как перепугается мама, обнаружив, что его нет, и от этой мысли его затошнило. На маму он не злился. На папу, наверное, тоже. Тогда на кого же? Он в жизни так не пугался, как в тот раз, когда у них отняли сестренку. А теперь вот исчез и отец. Исчезнуть, пожалуй, еще хуже, чем умереть, думал мальчик. Если бы отец умер, он, Перри, по крайней мере знал бы, где тот есть – или, точнее, где его нет.

Море пугало, мотор не заводился; запертый на узкой песчаной полоске между утесами, Перри не нашел ничего лучше, как поползти вверх по откосу. Надо же, до чего сухой этот склон – при том, что совсем рядом от всей этой воды! – размышлял про себя Перри. Мальчик цеплялся за землю, камни, кустарник и карабкался все выше. Пыль и гравий осыпались под его ногами, хрупкий шалфей и цеанотус ломались в руках, докучали пчелы. Ладони и подушечки пальцев стерлись до крови.

Где-то в сотне футов над его головой скала становилась совершенно отвесной; двигаться дальше было некуда. Перри глянул вниз – и запаниковал, сердце так и заколотилось в груди. Он не знал, куда ставить ноги, не знал, спускаться ли лицом к горе или спиной. Он обнял куст шалфея, укрепился как можно устойчивее – и замер. Он глядел на океан и едва дышал. По лицу его струились слезы. «Папа!» – закричал он.

Полдень давно миновал, было тепло. Но Глория так и не сняла куртки. Ричард порылся в отсеке у руля и достал тюбик лосьона от загара.

– Да ты в этой куртке живьем зажаришься, – заметил он, протягивая ей лосьон.

– Ты прав, – согласилась Глория. – Я не обратила внимания. – Она взяла тюбик, однако куртку так и не сняла. И тут сообразила, что Ричард сбавил скорость. – Что такое?

– Вон там. – Ричард качнул подбородком. На берегу защищенной от ветров бухточки обнаружилась лодка – та самая, которой недосчитались в прокате.

– Ох, Господи, – воскликнула Глория. Лодка была пуста. – Где он? Где же он?

– Только без паники, – велел Ричард. Он направил моторку в бухту и медленно двинулся вперед, взрезая волны. – Тут кое-где из воды камни торчат. Ступай на нос, посмотри вниз и скажи, свободен ли путь. – Глория не двинулась с места. – Глория, пожалуйста, надо же нам туда добраться.

Глория осторожно прошла вперед и попыталась посмотреть вниз, на дно, но для этого ей пришлось чуть не силком оторвать взгляд от берега и лодчонки.

– Плыть можно?

Глория глядела вниз, изумляясь уже тому, что ее не тошнит.

– Можно, – отозвалась она.

Ричард заглушил мотор, и лодка заскользила к берегу. Он перекинул на песок якорь, спрыгнул с носа, затем помог спуститься Глории. Вместе они дошли до брошенной лодчонки и некоторое время внимательно ее рассматривали, словно ожидая обнаружить какой-никакой ключ к разгадке. Ричард обернулся, окинул взором океан. Глория обвела глазами берег, принюхалась – ни следа сына. Затем оглядела склон в направлении снизу вверх, задержала взгляд на сухом кустарнике.

– Ох, Господи Боже мой, – выдохнула она.

Ричард посмотрел вверх.

Перри висел, ухватившись за выступающий корень: одной ногой он упирался в камень, а другая оскальзывалась, пинала гранит, пытаясь заново утвердиться на осыпающейся земле.

– Перри! – закричала Глория. – Родной, с тобой все в порядке?!

– Мама!

– Держись, родной.

Ричард уже карабкался вверх.

– Он так высоко, – охнула Глория.

Ричард крикнул мальчику, чтобы тот успокоился и просто держался как может. Подниматься было непросто; вес Ричарда срабатывал против него же, большинство камней, на которые он пытался поставить ногу, рушились вниз.

Глория наблюдала за происходящим, слишком напуганная, чтобы кричать или плакать. На самом деле она не понимала, почему по склону взбирается именно Ричард; ну да ладно, пусть так, ведь она от страха даже шевельнуться не может. Она пыталась все толком осмыслить. Ричард сильнее нее, так что он, конечно же, сумеет спустить Перри вниз. Когда-то и она играючи носила Перри на руках, но те времена давно прошли. А этот склон, он такой крутой…

Ричард чуть не упал. Глория метнулась вперед, словно пытаясь помочь ему удержаться.

– Ох, Ричард, – проговорила она с такой нежностью, что сама себе подивилась.

– Мама!

– Где он? – спросил Ричард, помешкав на широком уступе. Склон сделался таким отвесным, что мальчика ему было не видно.

– Прямо над тобой! – крикнула Глория.

– Далеко?

– Футов пятнадцать – двадцать. Не скажу в точности.

Перри перенес вес на другую ногу и соскользнул с надежной опоры. Мальчик повис на корне – и корень, не выдержав его тяжести, хрустнул. Глория завизжала. На Ричарда потоком посыпались камни, а ее сын падал, падал, махая ручонками в воздухе, ноги – до странности параллельны земле, лица не видно. Глория глядела, как завороженная: мальчик словно парил в воздухе… Но вот тело резко дернулось, замерло в пространстве в неестественной позе, мальчик вскрикнул – и остановился. Эхом вскрикнула Глория. Закричал и Ричард, руки его словно удлинились дальше положенного им предела, пальцы сложились в кулак – кулак, сцапавший Перри за красную ветровку. Глория сдавленно охнула – Перри скатился с уступа, прямо на руки к Ричарду. Ричард вновь застонал, откинулся назад, крепче утвердился на каменной площадке и с трудом втянул мальчика к себе на колени. Лоб у Перри был рассажен и кровоточил, но мальчик был в сознании.

– Теперь все о'кей, – рассеянно отметил Ричард.

– Перри! – позвала Глория.

– Он ранен, – сказал Ричард. – Головой ударился.

– Мама? – пролепетал Перри. – Мама!

Глория наблюдала, как Ричард, покряхтывая от боли, съезжает вниз по склону, по которому поднимался еще недавно, – съезжает, свободной рукой хватаясь за камни и корни, где только можно. Еще немного – и Ричард уже над нею.

Глория подхватила сына на руки: тот, похоже, бредил.

– Ох, Перри, Перри, Перри.

– Прости, пожалуйста, – прошептал Перри.

Ричард рухнул на землю, выпрямив вдоль тела левую руку. Однако вскоре вновь поднялся, пошатываясь, хватая ртом воздух, и посмотрел на воду.

– Ты тоже ранен, – сказала Глория. А когда вновь оглянулась на Перри, тот уже потерял сознание. – Перри! Перри!

– Пойдем, – сказал Ричард. – В лодку.

Тед пришел в себя: в голове тупо пульсировала боль – первая настоящая боль с тех пор, как он умер. И, конечно же, шла она снаружи.

Занималось утро, сквозь пыльное ветровое стекло автобуса проглядывал желто-оранжевый отблеск восточного неба. Тед сел, гадая, проспал ли он одну ночь или, может статься – поскольку все привычные физические законы словно самоотменились, – проспал двадцать лет подобно Рипу Ван Винклю. Но есть вещи, которые, хочешь не хочешь, а приходится принимать на веру. Тед в конце концов смирился с тем, что настало завтра, и не иначе: пустячок, но хоть что-то. Так, сидя, протирая глаза, трогая швы, он ненароком заметил, что в замке зажигания торчит ключ. Не тратя времени на раздумья, Тед вскарабкался на водительское сиденье и завел мотор. Откуда-то снаружи хором завопили: «Какого хрена?…» – а в следующий миг, под нестройные крики и вопли, Тед стронулся с места, опрокидывая стойки и навес лагеря.

Он выехал из поселения, направился к единственной различимой вдали дороге, по ней двинул на север и обнаружил еще одну дорогу, поуже, что сперва вела на запад, а потом свернула на юг. Так Тед катался туда-сюда, пока не выбрался на шоссе № 380 и не взял курс на запад. Шоссе словно вымерло: по дороге ему встретился разве что грузовик, груженный сеном, да «фордик», застрявший на противоположной стороне дороги: видать, колесо спустило.

Салли утешал себя старым присловьем: дескать, если шина и спустила, так только внизу. Он рассмотрел проблему со всех сторон, затем поднял глаза и увидел, как мимо пронесся старый желтый автобус. Промелькнуло лицо водителя – и Салли узнал Теодора Стрита. Сердце у детектива подпрыгнуло, на секунду он даже забыл, чем занимается. Он бросился к багажнику, открыл его, достал домкрат, ключ для гаек крепления колеса и рабочие перчатки, предназначенные специально для таких случаев. Отвинтил запасное колесо, вытащил его – и тут же уронил на землю. Надо же, и здесь шина спустила. Пусть даже только внизу.

Салли вернулся на водительское сиденье, набрал номер Глории Стрит и оставил сообщение:

«Миссис Стрит, я только что видел вашего мужа. Он вел автобус. Подробнее после. Горацио Салли».

Попутная струя за кормой Глорию не радовала: на ее взгляд, ехали они недостаточно быстро. Она держала Перри на коленях, гладила его по голове, умоляюще смотрела вперед, на Ричарда. А Ричард то и дело оборачивался назад, к Глории.

Перри лежал совсем тихо, не открывая глаз. Словно спал. Внезапно он пронзительно вскрикнул, широко открыл глаза, мгновение глядел на Глорию, а затем снова потерял сознание.

* * *

За рулем автобуса Тед внезапно вскрикнул: живот его резанула острая боль. Он едва не потерял управление, но каким-то образом сумел остановить автобус на узкой обочине у самого моста. Боль накатила неожиданно, а поскольку органы его были свалены внутрь в беспорядке, он понятия не имел, что именно схватило. А в следующий миг боль ушла… больше чем ушла, поскольку никаких отголосков ее не осталось. Боль просочилась в самые глубины его существа, где Тед просто-напросто не мог ее почувствовать, так что она меньше чем ушла – она осталась.

Тед притормозил у телефонной будки на стоянке для отдыха и попытался позвонить домой «за счет вызываемого абонента», однако услышал лишь автоответчик. Оставить сообщение оператор ему не позволил.

Солнце медленно опускалось за черно-белое табло бейсбольного поля, где Тед с Перри частенько прогуливались вечерами. Эмили некогда тоже составляла им компанию, но со времен ее первых месячных «откололась». Это было время, когда отчужденность Глории и Теда выплеснулась наружу и вызвала похожее разобщение в его отношениях с детьми. Хотя он играл с сыном в мяч и водил его гулять, между ними ощущалась некоторая напряженность: они предпочитали не встречаться глазами и обменивались короткими фразами.

Отец и сын перекидывались мячом в дальнем конце поля – туда-сюда, туда-сюда. Траву только что полили, и у Теда скользили ботинки. Те самые ботинки на кожаной подошве, в которых он ходил на работу.

– Вы с мамой собираетесь развестись?

Тед подобрал мяч с мокрой травы, осмотрел его со всех сторон и наконец перебросил обратно.

– Почему ты спрашиваешь?

Перри пожал плечами.

– Нет, мы не собираемся разводиться.

– Мама тебя ненавидит?

Тед поймал мяч одной рукой – ладонь приятно саднило.

– Классный бросок.

– Ненавидит?

– Иногда, – ответил Тед, вдруг осознав, что надеется – Глория и впрямь ненавидит его лишь иногда. Он подбросил мяч как можно выше, «свечкой».

Перри поймал мяч и удержал его в руках. Он просто стоял там, глядя мимо отца. Тед обернулся на табло. На заборе сидела черноголовая пташка – прямо под последней ячейкой третьей подачи. Тед развернулся обратно и увидел, как Перри изо всех сил швырнул мяч. Мяч просвистел мимо Тедовой головы. Он проследил путь мяча до мишени: птица упала в траву по эту сторону забора.

– Зачем ты это сделал?

В лице мальчика отразился ужас.

Тед и Перри медленно подошли к птице и встали над ней. Тед не знал, что сказать. Птица не двигалась – на вид мертвая, одно крыло скособочено, другое развернуто веером, открывая взгляду нижнюю сторону маховых перьев первого и второго порядка.

Теду хотелось спросить Перри, о чем тот думает, но он сдержался и вместо того вздохнул – вздох, должно быть, прозвучал для мальчика как окрик. Тед уже не столько злился из-за птицы, сколько страшился за сына.

– Это юнко.

– Он мертв? – спросил Перри.

– Думаю, да, – сказал Тед.

Перри стремительно развернулся на каблуках и зашагал прочь к третьей стартовой площадке. Тед оглянулся на птицу: глаз, обращенный к нему, жалобно моргал. Бедолага юнко был жив, лежал в мокрой траве и мучился. Тед посмотрел на сына: спина ссутулилась, от всей позы веет обреченностью. Птица снова заморгала: просила о чем-то? Тед наступил ботинком на голову юнко, перенес всю свою тяжесть на эту ногу, почувствовал, как хрустнула хрупкая шейка. И понял, что убивает птицу не только для того, чтобы положить конец ее мучениям; но чтобы смерть птицы осталась на его совести, а не на совести сына.

Едва он убрал ногу, Перри обернулся к отцу.

– Что ты сделал? – спросил мальчик, возвращаясь к Теду.

– Ничего, – солгал Тед.

Перри остановился – и увидел расплющенную головку птицы.

– Ты наступил на нее.

– Птичка была еще жива и мучилась, сынок.

– Нет, она была мертвая, – настаивал Перри. – Я ее убил. Ты ее не убивал. Это я ее убил. – Перри бросился бегом по влажной траве. И кажется, расплакался.

– Он не дышит! – рыдала Глория.

Ричард уже различал зеленые очертания пирса. Он обогнул буек и на полной скорости промчался через зону, закрытую для моторок. Пара байдарочников выругали его на чем свет стоит.

Глория уложила Перри на дно лодки, запрокинула мальчику голову и принялась делать ему искусственное дыхание, приговаривая:

– Пожалуйста, пожалуйста, ну, пожалуйста!

На пристани посверкивала красными огоньками «Скорая помощь».

– А вот и неотложка. – Ричард сбросил скорость; несколько человек ухватили его лодку с причала, подтащили ее ближе, привязали.

Врачи оттеснили Глорию в сторону и занялись Перри. Тот по-прежнему не дышал. Ричард обнял Глорию, привлек ее к плечу, а сам наблюдал за происходящим.

– Я нащупал пульс, – сообщил один из медиков.

– О Господи, – с некоторым облегчением выдохнула Глория.

Воздух был наэлектризован звуком – тут и рокот моторных лодок, и крики чаек, и женский голос, зачитывающий физические параметры ее сына по радио. Параметры, что ровным счетом ничего не значили – до тех пор, пока не стрясется что-нибудь серьезное. Голоса превратились в шум прибоя у пирса. В этом гомоне, где-то вдали, Глория различала голос дочери: та звала брата по имени, плакала – но Глория никак не могла уйти, чтобы о ней позаботиться. Придется положиться на Ханну. Фельдшер осторожно ощупывал тело Перри. Вот санитары перенесли мальчика на носилки, пристегнули ремнями, так, чтобы голова не болталась, подняли и потащили. Глория почувствовала, что теряет сознание. О, как она злилась на Теда!

Тед глянул на указатель уровня бензина – стрелка приближалась к нулю. Думал он лишь об одном: необходимо срочно, срочно добраться до злополучных детей, находящихся во власти сумасшедшего. Он должен спасти их, должен вызволить их из этой дыры, должен, потому что Тед знал: он это может, а сами они не справятся. Потому что они всего лишь дети.

Тед завернул на бензоколонку и вышел из кабины. Подбежал долговязый оператор, на ходу вытирая грязные руки о еще более грязную тряпку; окинул взглядом автобус.

– Дизтопливом заправлять или бензином?

– Понятия не имею, – отозвался Тед.

– Не вопрос, сейчас выясним, – предложил служитель. Он обошел автобус кругом, оглядел его сверху вниз, остановился у пробки топливного бака. – Я бы сказал, бензин. Идет?

– Валяйте.

Тед терпеливо ждал. Оператор закачивал бензин.

– В наши дни таких бензоколонок уже не встретишь – чтоб тебе весь спектр услуг, как говорится, – посетовал Тед.

– Дык у нас все по старинке. – Парень сплюнул в песок. – Да еще эти мексикосы и краснокожие вечно насосы ломают. – Он перевел взгляд на стремительно вращающуюся стрелку. – Экий здоровущий бак.

Тед отошел к автомату, продающему газеты, и посмотрел сквозь стекло на заголовки.

ФАНАТИК ДЕРЖИТ ДЕТЕЙ В ЗАЛОЖНИКАХ

Оглянувшись на автобус и на оператора при насосе, Тед задумался, а что ему делать, когда с него потребуют денег за бензин. У него ж даже двадцатипятицентовой монетки не найдется – газету там купить или позвонить. Он неспешно, как будто так и надо, дошел до дверей кабины и, пока оператор дозаправлял бензобак, уселся за руль. Отследил в зеркале заднего вида, что парень направился к нему. Захлопнул дверцу и попытался завести мотор. Безрезультатно.

Оператор забарабанил в дверь; лицо его исказилось, он громко вопил что-то неразборчивое.

– Я должен спасти детей! – проорал Тед сквозь стекло.

– ЧЕГО ДОЛЖЕН?

Тед вновь повернул ключ. Мотор взревел – и затих. Оператор сбегал в офис – и вернулся с дробовиком. Тед слышал, как щелкнула заряжаемая двустволка. Слышал, как сгусток слюны ударился о выжженную твердую землю. Мотор заработал, автобус содрогнулся, Тед включил сцепление и стронулся с места. Служитель выпалил из обоих стволов сразу и вдребезги разнес окна по правую сторону. Здоровенная махина притормозила: Тед вылетел с гравия на свежеуложенный асфальт и чуть не столкнулся с фургоном, битком набитым светловолосыми удивленными детишками.

Ну что ж, теперь он – вор. Но вор не из худших: он украл бензин только для того, чтобы спасти бедных, беззащитных детей. При звуке выстрела Тед поморщился – скорее по привычке бояться, нежели из страха как такового. Мысль о том, что ему невозможно причинить вред, внушала ужас. Такая мысль легко подчиняет сознание, что твой наркотик; Тед вдруг осознал, что всю жизнь инстинктивно страшился вседозволенности, – и был прав. Засим он с полным основанием страшился ее и теперь.