Текст книги "Американская пустыня"

Он отвел глаза от Эмили и глянул вниз, на пару туфель, что показались смутно знакомыми.

– Ой, здравствуйте, профессор Стрит.

Стриты как по команде подняли головы.

Это была Инга.

Если бы Теда в тот момент спросили, все ли с ним в порядке, он однозначно ответил бы отрицательно.

А Инга уже протянула руку Глории.

– Вы, должно быть, миссис Стрит? Я – Инга Моллой. Я посещаю семинар вашего мужа – вечерний, по вторникам. – Пожав Глории руку, она опустилась на колени перед детьми.

Глория глянула на Теда; тот пожал плечами.

– А это кто у нас такие? – полюбопытствовала Инга.

Тед откашлялся.

– Это наши дети, Эмили и Перри, – проговорил он. – Ребятки, это Инга.

– Что ты слушаешь? – спросила Инга у Эмили.

– «Дэд папа рок», – ответила Эмили.

– Круто, – похвалила Инга. – Я была у них на концерте в прошлом году.

– Правда?

– Ну-с, и что вы тут делаете? – осведомился Тед.

– Ой, да просто устала сидеть за книгами, решила малость проветриться. – Инга встретилась с ним взглядом – и не отводила глаз достаточно долго, чтобы тот почувствовал себя неуютно. – Вот уж не думала, не гадала вас тут встретить.

– Вы в папином классе? – спросил Перри.

Инга кивнула.

– А он смешной в классе?

– Ужасно смешной. Все студенты его просто обожают.

Люди, ожидающие вагонетки, зашевелились, задвигались, затоптались на месте.

– Наверное, нам пора, – сказал Тед.

– Очень приятно было с вами познакомиться. – Инга, поглядев сперва на Глорию, потом на детишек, обернулась к Теду. – Что ж, увидимся во вторник вечером.

– Да, на семинаре, – кивнул Тед.

– Вы здесь одна? – осведомилась Глория.

Тед видел: надвигается неизбежное. Ему отчаянно хотелось перепрыгнуть через головы детей и зажать жене рот, но он не мог; ему хотелось зажмуриться, заткнуть уши, зачеркнуть всю эту сцену – но он опять же не мог.

– Да, – ответила Инга.

– Отчего бы вам не прокатиться с нами? – предложила Глория. – У нас полным-полно всяких вкусностей, и вообще, будет очень мило.

– Право же, я не могу, – запротестовала Инга.

– Очень жаль, – отозвался Тед, пытаясь ненавязчиво увести семью.

– Да ладно вам, – отмахнулась Глория. – После ленча вы и сами наверняка решите, что сыты нами по горло, но до тех пор – вы наша гостья. Верно, Тед?

– Конечно.

Вагонетка была набита битком; пассажиры через головы друг друга тянулись к центральным стойкам и к перилам вдоль стен. День выдался ясный, и Тед, пожалуй, даже залюбовался бы видами за окном, если бы Инга не стояла рядом, прижавшись спиной к его боку, но лицом к лицу – с Глорией. С ней-то Инга и беседовала. Тед упрямо отказывался развернуться и принять участие в пустой болтовне; он смотрел в окно вместе с Перри. Инга то и дело к нему прижималась, и Тед чувствовал себя жалким ничтожеством при мысли о том, что ему это нравится – упругость ее ягодиц, мягкость ее плеча. Он украдкой, искоса поглядывал на Ингин затылок, на ее шею и чувствовал, как в брюках напрягается член – а в следующий миг накатывала паника, и помянутая часть анатомии вновь съеживалась до прежнего размера.

Ленч оказался сущей пыткой: Глория пространно распространялась на тему турбизнеса, а Инга бросала на Теда многозначительные взгляды, словно говоря, что, дескать, отлично понимает, с какой стати тот сбился с пути истинного.

– Послушайте-ка, – предложила Инга, – отчего бы вам не прогуляться вдвоем, а я свожу детей покататься на лошадках.

– Даже и не знаю, – сказал Тед.

– Это было бы чудесно, – отозвалась Глория. И оглянулась на Теда. – Ужасно хочется немного побыть с тобой наедине здесь, среди гор: только ты и я.

Тед и Глория издалека наблюдали за тем, как Инга и дети сперва стоят в очереди, а затем один за другим усаживаются верхом на лошадей. Они помахали отъезжающим; Инга помахала в ответ.

– Славная девушка, – заметила Глория.

Тед кивнул.

– Учится-то хорошо?

– Знавал я и получше, – промолвил Тед, а в следующий миг чуть язык себе не откусил с досады.

– Это она тебе вчера звонила?

Что ответить? А вдруг Инга уже извинилась за то, что побеспокоила их дома, и Глория просто-напросто проверяет, не солжет ли муж?

– Да, – выдавил он наконец.

– Сегодня по крайней мере она назвала тебя «профессор Стрит», – отметила Глория. – Наверное, вчера поняла по моему голосу, что я от подобных вольностей не в восторге. Как думаешь?

– Пожалуй.

– Детишкам она понравилась, – заметила Глория. – Может, мы новую приходящую няню нашли?

– Нет, – быстро возразил Тед; пожалуй, чересчур быстро. – Ну, то есть мы же ее практически не знаем. Кроме того, она аспирантка. А аспиранты, сама понимаешь, они сегодня здесь, завтра там. Дети к ней привяжутся – а потом будут скучать. Зачем их травмировать?

–  По своему опыту скажу, очень многие аспирантки «зависают» здесь надолго.

– Ну, может быть.

– Тебе она разве не нравится? – не отступалась Глория.

Тед пожал плечами.

Стриты перешли по поваленному бревну через ручей и остановились полюбоваться на стеллерову сойку, сидящую на нижней ветке.

– Правда, она хорошенькая? – спросила Глория.

Тед поджаривался в аду – иначе и не скажешь, – в огненном, вонючем аду.

– Не ахти.

– Да ладно тебе, – со смехом отозвалась Глория.

– Ну хорошо, она довольно симпатичная.

– Она в тебя втюрилась, – заметила Глория.

Того и гляди личинки прогрызут Тедовы ботинки, вопьются в ступни, проточат ходы сквозь ноги, торс, горло – к мозгу; ведь он в аду. Он посмотрел на небо, посмотрел на деревья, и на скалы, и на птиц, и на тени смерти. Почему же ад столь привлекателен внешне?

– Ерунда, – обронил Тед.

Они шли все дальше, держась за руки. Глория ощущала небывалую легкость – и это сказывалось в ее походке; Тед едва плелся, с огромным трудом переставляя под собой ноги.

Перед тем как спускаться по канатной дороге с горы, Глория увела детишек купить чего-нибудь пожевать, оставив Теда один на один с Ингой перед очередным экспонатом: гремучая змея поедала мышь-полевку.

– Что ты тут делаешь? – осведомился Тед. – Как ты узнала?

– Я тебя выследила.

– Выследила? Ты с ума сошла? – Насмерть перепуганный Тед пытался делать вид, что ему вовсе даже и не страшно: в конце концов люди смотрят! – Выследила? И что ты, по-твоему, такое затеяла?

– Мне просто необходимо было посмотреть на нее своими глазами, – пояснила Инга. – Ох, Тед, мне тебя ужасно жалко. Глория очень милая, но тебе она не подходит. И детишки такие чудесные.

– Именно, – отрезал он. – Это наши дети – мои и ее. Она – моя жена.

Инга покачала головой.

– Я вижу, как тебе тяжело. Видела на протяжении всего ленча. Трепа зануднее ты в жизни не слышал, верно?

– Пожалуйста, Инга, пожалуйста, не надо.

– Я люблю тебя, Тед.

– Тебе нельзя меня любить. Я женат.

– Но трахаться с тобой мне можно, да?

Тед видел: Глория остановилась и ждет, пока Перри завяжет шнурок.

– Я не это имел в виду, – буркнул он себе под нос, хотя Глория была слишком далеко, чтобы расслышать.

– Я ей все расскажу, – объявила Инга.

В желудке у Теда всколыхнулась жаркая волна страха, он почувствовал, что шатается.

– Инга, пожалуйста.

– Ты живешь во лжи, – обвинила она. Тед едва не плакал.

– Пожалуйста.

А Глория и дети между тем уже подошли. Эмили шагнула к Инге и предложила ей картофельных чипсов.

– Там небось столпотворение? – спросила детей Инга.

– Уйма народищу, – ответил Перри и рассмеялся, как если бы слова пришлись ему по вкусу.

Подошла вагонетка; Тед размышлял про себя, не выбить ли ему окно и не выброситься ли на скалы или, как вариант, не сбросить ли туда Ингу. Он держался рядом с Глорией, дабы пресечь любые Ингины поползновения, но девушка встала у противоположной стены вместе с детьми и показывала им что-то в окне. Все трое весело хихикали.

На автостоянке они распрощались, и Тед, ощущая странную легкость, покатил домой. Глория заметила, что ему не по себе, и спросила, не болит ли у него голова; и Тед сказал, болит. Дети тут же уснули, а Глория, откинувшись на сиденье, мурлыкала себе под нос какой-то мотивчик. Теду, хочешь не хочешь, предстояло рассказать ей, что он совал свой пестик в Ингину ступочку. Потому что если Инга все выложит первой, Глория от него точно уйдет, но если он сам скажет Глории, что, да, он поддался слабости, повел себя как последний трус, да, он понимает, что оступился, и ему ужасно жаль, но этого никогда, никогда больше не повторится, ведь он так любит ее и детей, – тогда есть шанс, ну, малая толика шанса, что Глория его, чего доброго, отравит, или застрелит, или зарежет – но не уйдет.

Поэтому тем же вечером Тед вошел в ванную комнату, пока Глория «отмокала» в горячей воде. Он опустил крышку унитаза и уселся на нее как на стул.

– Я здорово не в форме, – заметила Глория. – Прогулка-то сказывается. Завтра все мышцы будут ныть.

– У меня тоже, – кивнул Тед.

– Слушай, я, часом, не растолстела? – спросила она.

– Нет, – отозвался он, ничуть не погрешив против истины. – Глория, я должен тебе кое-что рассказать. – Глория выжидательно глядела на него – о, как доверчиво! – Насчет Инги. – Вот так же затравленно смотрит олень, внезапно застигнутый светом фар; Тед знал, что она знает: на педаль тормоза вовремя не нажмут.

– Так что насчет Инги?

– Глория, я с ней спал.

Глория отвернулась, затем схватила мыло и принялась яростно мыться.

– Глория…

– Не смей произносить моего имени.

– Мне страшно жаль. Я люблю тебя, я оступился, я люблю детей, я люблю тебя, и мне жаль, мне страшно жаль.

Глория ушла под воду, чтобы намочить волосы, вынырнула, потянулась за шампунем.

– Не будешь ли ты так добр закрыть за собою дверь?

Тед так и сделал, но, затворяя дверь ванной, гадал про себя, эту ли дверь она имела в виду.

В ту ночь Глория ничего ему не сказала, не накричала на него, не расплакалась, не велела ему перебираться на диван или еще куда. Но сама легла спать в махровом халате и в носках, развернулась спиной к нему и поджала колени.

После Тедовой измены Глория не ушла от мужа и прогонять его тоже не стала. Она заставила его ползать на брюхе – и, к вящему ужасу Теда, он обнаружил, что в этом деле дока. Он всякий день умолял жену о прощении – пока не почувствовал, что совершенно опустошен. Однако к попытке уйти из жизни подтолкнуло его отнюдь не унижение, а то же самое, что привело к интрижке с Ингой – чувство скуки, убежденность в том, что жизнь все равно кончена, что он никому не нужен.

Теперь Тед сидел в той же самой ванне, в которой в тот вечер плескалась Глория; сидел с кое-как притороченной к телу головой – и жизнь его была сшита заново на живую нитку ничуть не менее грубо.

Глава 3

Секс с Глорией никогда не был уж вовсе пресным, хотя Тед в нечастые и нетипичные для него минуты рефлексии второго порядка с трудом ответил бы, что такое в его представлении увлекательный секс. Они совмещали соответствующие части анатомии, затевали не лишенную приятности возню; оба утверждали, что получают некое общее, пусть и неопределенное удовлетворение. До интрижки с Ингой Тед и Глория имели регулярные половые сношения в обычной, традиционной позе и от случая к случаю занимались еще и оральным сексом. Когда же Тед начал свои адюльтерные поползновения, частота секса с Глорией сперва резко выросла, а затем быстро сошла на нет. К вящему его изумлению, выдумывать оправдания оказалось проще простого; Тед даже был слегка раздосадован тем, что оправдания эти принимаются как само собою разумеющееся. После его исповеди в ванной Стриты если чему и предавались, так это, так сказать, анти-сексу: активному отказу от участия в пресловутом акте, что привело к постепенному, но неоспоримому умалению его некогда если и не горделивого, то не вовсе лишенного гордости органа. Но постепенно все наладилось; Глория простила мужа, и вместе они мало-помалу вернулись к сексу: сперва – как к действу покаяния и епитимьи со стороны Теда, а затем – как к акту низменного наслаждения.

В день мужнего воскрешения, точно так же, как в ночь его признания насчет интрижки с Ингой, Глория забралась в постель, обмотавшись несколькими слоями одежды. Однако ж спиной к мужу, как в тот раз, она не повернулась, а легла лицом к нему. Тед смотрел на жену; ему отчаянно хотелось сказать ей, что ему страшно жаль – жаль не из-за той досадной интрижки и прочих жалких и недостойных поступков, совершенных за много лет; ему страшно жаль, что сейчас он подвергает жену этой пытке – пытке непониманием.

– Это в самом деле ты? – спросила Глория.

– Да вроде бы, – отозвался Тед. И погладил ее по лицу.

– Мне так страшно, – пожаловалась она.

– Мне тоже.

– Поцелуй меня, – сказала Глория.

Тед перегнулся через нее и приблизил губы к ее губам. Никогда еще ни один поцелуй не походил так на первый поцелуй – ни его первый поцелуй с Глорией, когда оба были еще студентами, ни самый первый его поцелуй с тринадцатилетней Мег Толлисон, когда ему было двенадцать. Губы Глории казались наэлектризованными – пухлые, полные, влажные; язык ее едва коснулся его языка, – и Теда с головой захлестнула неодолимая волна. Тед любил жену в тот миг – потому что он всегда ее любил, но любил особенно – за то, что она от него не убегает. Он сам себе казался чудовищем, ожившим вурдалаком, но Глория целовала его, целовала, несмотря на страх и неуверенность, несмотря на жуткую, отвратительную реальность его присутствия. Вот она коснулась его волос, провела ладонью по уху, нащупала швы на шее. Потеребила ногтями стежки – во всяком случае, ощущение было ровно такое – и застонала.

– Возьми меня, Тед, – сказала Глория. Она в жизни не говорила ему ничего подобного; прозвучало это незнакомо и чудно, однако до странности уместно. – Возьми меня, – повторила она.

Тед зарылся лицом в шею жены; совместными усилиями они избавились от всех ее одежд, и вот, наконец, она осталась нагишом, и он был в ней. Они задвигались вместе, поначалу медленно; ее руки подергали его за волосы, затем скользнули к шее, помассировали плечи – и опять скользнули к шее. Наконец, ее пальцы так и остались там – на черте, соединяющей его воедино. Глория стонала и стонала, металась и билась, билась и металась, и испытала никак не меньше дюжины оргазмов. И теперь лежала, обессиленная.

Тед кончил вместе с ней во время ее последнего оргазма, счастливый уже тем, что со всей очевидностью удовлетворил ее, но чувствуя непривычную ревность оттого, что жена уделяла столько внимания его увечью.

– Ох, Тед, – прошептала она. И все. Ох, Тед.

– Тебе понравилось? – глупо спросил он. На самом деле, и впрямь скорее глупо, чем самодовольно; ведь он не чувствовал себя ответственным за случившееся.

– Ты был великолепен, – сказала Глория. – Я тебя чувствовала во всем своем теле. – Она закрыла глаза.

Тед всмотрелся в лицо жены и понял: ему приятно чувствовать, что он доставил ей столько удовольствия; а уж что именно в нем ее так возбуждает, в конце концов не так важно. Тут-то он и остался по-настоящему доволен собой: ведь прежний Тед на подобную самоотверженность способен не был, прежний Тед сразу забеспокоился бы насчет своего мужского достоинства и с пассивной агрессивностью выместил бы свой комплекс неполноценности на жене.

Тед закрыл глаза и погрузился в сон – хотелось бы верить, что только в сон и не иначе.

Во сне, если это и впрямь был сон, а не какая-нибудь иная, псевдореальная реальность, голова Теда восседала – насколько это возможно для головы – во главе массивного дубового стола в отделанном массивным дубом зале заседаний. Вокруг стола расположилось еще несколько фигур. Слева от Теда устроилась голова с двумя телами, причем каждое тело сидело на своем стуле и каждое туловище обтягивало по футболке: на одной было написано «Гегель», на другой – «Хайдеггер».[vii]  [vii] Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770–1831) – немецкий философ, создатель объективно-идеалистической диалектики. Хайдеггер, Мартин (1889–1876) – немецкий философ-экзистенциалист.


[Закрыть] Напротив одноголового и двухтулового Гегеля-Хайдеггера обосновалось двухголовое тело, правой рукой подпирающее подбородок левой головы, а левой рукой – подбородок правой. И хотя данное тело щеголяло в парадной белой рубашке без какой-либо этикетки, Тед откуда-то знал, что эти головы – Пауль Альтхаус и Карл Хайм.[viii]  [viii] Хайм Карл (1874–1958) – немецкий теолог, в своих работах устанавливавший связи между теологией и Библией и наукой. Пауль Альтхаус (1888–1966) – немецкий ученый-библиолог и теолог.


[Закрыть]

Головы Альтхауса и Хайма заговорили в унисон; их несхожие голоса со скрежетом сталкивались друг с другом.

– Что мы знаем о бессмертии? Бессмертие невозможно. Это означало бы отрицание смерти.

– Чистая сущность и чистое ничто есть одно и то же, – произнесли губы Гегеля и Хайдеггера.

От столь явного отсутствия всякой логики голова Теда просто-таки шла кругом.

– Ты жив и в то же время мертв, – пояснили Гегель и Хайдеггер.

– Ты не жив, – возразили Альтхаус и Хайм. – Ты воскрешен, а воскрешается не просто душа, но сущность в целом: личность, душа и тело.

– Ты – ничто, и следовательно, ты – чистая сущность, что есть понятия диаметрально разные, причем каждое мгновенно исчезает, превращаясь в свою противоположность. – Гегелевская половина Гегеля-Хайдеггера с достоинством выпрямилась на стуле.

Головы Альтхауса и Хайма сумрачно покивали.

– Когда мы умираем, мы, безусловно, переходим в ничто, – подтвердили они. – Все умирает; но каким же образом человека возможно воссоздать заново?

Внезапно в конце стола возникла новая фигура: тело без головы, зато с открытым воротом, под которым зияла чернота. Голоса не было, ведь не было и рта, тем не менее фигура произнесла:

– Разве воссозданный человек не окажется лишь имитацией оригинала? А ежели так, то вправе ли мы принимать все то, что происходит с искусственной копией, за события, происходящие с оригиналом?

Гегель-Хайдеггер покачал головой.

– Вещь уничтожена, однако продолжает существовать как ничто и, значит, по-прежнему есть и потому может быть воссоздана в качестве себя самой.

– В таком случае она не уничтожена, – ответствовала безголовая фигура. – Новая личность – это имитация. Оригинал исчез. Никакого Теда больше нет. Есть лишь Тед-первопричина.

Тед проснулся, как от толчка. Сел, спустил ноги на коврик, обнял лицо ладонями, нащупал шею. Встал, пошел в ванную. Посмотрелся в зеркало, внимательно изучил лицо, глядящее на него из глубины. В самом ли деле это он? А если он – лишь имитация, знающая все, что ему известно об оригинале, терзающаяся тем же самым чувством вины, – тогда какая разница? Вопрос: «В самом ли деле он – это он?» Ответ: «А кто ж еще?».

Не самый удовлетворительный ответ.

Глория поднялась вскоре после Теда; вместе они спустились в кухню. Детей треволнения дня здорово вымотали, те спали как убитые. Тед, не вставая из-за стола, глянул на встроенные в плиту часы: стрелки показывали девять. Глория наливала себе кофе.

Зазвонил телефон; Тед направился к аппарату.

– Да пусть себе звонит, – сказала Глория.

Тед помешкал у телефона, оглянулся на жену, затем снял трубку. В трубке раздался мужской голос:

– Ты сам дьявол. Ты – Люцифер, объявившийся среди нас. Господь поразит тебя.

– Господь уже пытался, – ответил Тед и повесил трубку.

Звонок глубоко поразил его – но то, что он мгновенно нашелся с ответом, поразило его ничуть не меньше, Всю свою жизнь Тед придумывал блестящие ответные реплики с опозданием на несколько часов.

– Кто это был? – спросила Глория.

– Да псих какой-то, – отозвался Тед. – Боюсь, таких звонков нас ждет немало.

– Что тебе сказали? – Глория сидела за столом и, пытаясь успокоить нервы, дула на кофе.

– Парень сообщил, что я дьявол, – вздохнул Тед.

– Ох, – отозвалась Глория. – И что, это правда?

Тед заглянул жене в глаза и понял, что вопрос не так уж глуп.

– Вряд ли, родная. Сдается мне, будь я дьяволом, уж я бы об этом знал.

– Да, наверное, – кивнула она.

– Еще скажите, что я – сын сами знаете кого! – рассмеялся Тед.

Глория, которая всегда – если не втайне, то про себя – ощущала потребность веры хоть в какого-нибудь бога, даже не хихикнула. Еще до того, как Стриты обзавелись детьми, она пару раз заговаривала о церкви, но Тед поднимал ее на смех, и она смущенно замолкала. Однако в свете их нынешнего положения иррациональное и сверхъестественное казалось не настолько уж из ряда вон выходящим. Тед хотел сказать жене: то, что он сидит здесь, перед ней, лишний раз доказывает, что никакого бога нет; но промолчал, упражняясь в новообретенных благоразумии и деликатности – не желая без причины ранить ее чувства. На самом-то деле он был добр – и ему нравилось думать о себе в этом ключе. Да, он и прежде был хорош к другим, дружелюбен и даже открыт, а порою понимающе-снисходителен; сейчас же стал по-настоящему добрым и великодушным человеком и возненавидел себя прежнего, потому что вдруг ясно понял: его жена – единственная, к кому он никогда не был особенно добр или особенно великодушен.

Телефон зазвонил снова.

– Я возьму, – сказала Глория.

Она подошла к аппарату и сняла трубку.

– О, привет, Этель.

Этель была сестрой Теда; но с тех пор, как более десяти лет назад умерла их мать, а отца вслед за тем поместили в частную клинику, потому что у него была болезнь Альцгеймера, особой близости между братом и сестрой не было. Этель, чопорная и бесцеремонная, вечно лезла всех поучать, в худшем смысле этого слова. Тед никогда ей не звонил, и она никогда не звонила ему, вот разве что сообщить о постоянно ухудшающемся состоянии отца.

– На похоронах нам тебя очень не хватало.

Теда это замечание немало позабавило.

– Что ж, – сказала в трубку Глория, – похоже, в этом плане новости довольно-таки близки к истине. – Она оглянулась на Теда и пожала плечами. – О, да вот он, рядом сидит. – И передала ему трубку.

– Привет, Этель, – сказал он.

– Я так понимаю, ты не умер, – отозвалась Этель.

– Ну, вроде того.

На том конце провода Этель молчала.

– Как дела в Балтиморе? – полюбопытствовал Тед.

И тут Этель словно прорвало:

– Какого черта там у вас происходит? То ты мертв, а то тебя показывают по Си-эн-эн и по всем программам, сколько есть. Как ты вообще ожил-то?

– Давай-ка расставим точки над i, – проговорил Тед спокойнее, нежели сам от себя ожидал. – Когда я умер, тебе было настолько все равно, что ты даже на похороны приехать не потрудилась, зато стоило мне ожить – и ты тут же принимаешься мне названивать.

– Не хочешь ли ты мне что-нибудь рассказать? – спросила Этель.

– Что именно? Ты имеешь в виду, не наследственное ли оно? – Теду ужасно хотелось предложить сестре взять да отрезать себе голову и проверить на собственном опыте, но вместо того он сказал: – Мы вообще-то все ужасно напуганы. Извини, сейчас я немного занят. Передавай привет этому, как-бишь-его. – И повесил трубку.

В дверь позвонили.

– Ну, что еще? – буркнул Тед.

Они с Глорией прошествовали к двери – прямо как были, в халатах. Переглянулись – и Тед отпер дверь. Сей же миг их ослепили яркие вспышки: повсюду торчали подсвеченные сзади головы, со всех сторон в них тыкали микрофонами.

– Расскажите, каково это – восстать из мертвых? – рявкнул чей-то голос.

Тед закрыл дверь. Снаружи доносился невнятный гул. На верхней площадке лестницы появились Эмили и Перри: дети терли глаза и спрашивали, что происходит.

– У нас перед домом полно грузовиков, – сообщил Перри.

Зазвонил телефон.

– Тед? – промолвила Глория; в глазах ее отразился новый страх. – Что нам делать?

Первой мыслью Теда было: надо потихоньку выбраться из дома и бежать прочь – но это, конечно же, сущая нелепость. Он – университетский преподаватель; он совершенно не умеет незаметно растворяться в толпе, не говоря уже о том, чтобы выживать и одновременно заботиться о жене и детях. Тед частенько думал про себя, что для программы защиты свидетелей он бы представлял ту еще проблему: его с семьей не удалось бы переместить ни в какое иное сообщество по той простой причине, что он просто не способен делать что-то кроме того, чем занимается сейчас, а именно учить и пытаться писать невнятные статьи. В магазине скобяных изделий он просто вымрет; да и на стройке будет вопиюще неуместен, а уж ежели его поставят управлять краном или любой другой техникой, он точно кого-нибудь зашибет. Пытаться тайно переселить куда-то преподавателя английского – все равно что изменить имя профессионального баскетболиста и попробовать спрятать его в чужой команде.

– Давайте просто сохранять спокойствие, – предложил Тед. На самом-то деле он был абсолютно спокоен – спокойнее, чем когда-либо. Возможно, лишь потому, что при отсутствии пульса учащаться было вроде бы и нечему; но Тед знал: не все так просто. А еще он знал: дело не в том, что он уже видел самое худшее – смерть – и пережил ее. Он что-то понял, хотя пока понятия не имел, что именно. В глубине души он был спокоен и невозмутим и знал, знал нечто, знал, что знает это нечто.

А телефон все звонил и звонил.

– Да возьмет кто-нибудь наконец трубку или нет? – спросила Эмили.

Тед подошел к аппарату – тому, что на столе у лестницы.

– Тед Стрит слушает, – сказал он.

Женщина на том конце провода сообщила, что ей дела нет до его внезапной славы, ее интересует лишь его физическое состояние.

– Меня зовут доктор Тиммонз, я – с медицинского факультета УЮК,[ix]  [ix] Университет Южной Калифорнии.


[Закрыть] занимаюсь исследованиями в области криогеники.

– Вы замораживаете людей? – уточнил Тед.

– Вообще-то нет; до сих пор меня интересовала лишь заморозка тканей и отдельных органов, – сообщила доктор Тиммонз. – Но поскольку мы вроде как коллеги, в одном и том же учебном заведении работаем, я подумала…

– Вы подумали, что я соглашусь послужить вам морской свинкой, – закончил Тед.

– Мистер Стрит…

– Нет-нет, я и впрямь не возражаю, – заверил Тед. – Я ничуть не меньше вас хочу знать, что все-таки происходит. Заходите завтра с утра и стетоскоп не забудьте. Хотя вряд ли он вам понадобится.

– Спасибо большое, – поблагодарила доктор Тиммонз.

Тед повесил трубку – и услышал в кухне какой-то шум.

– Чужой дядя лезет в окно! – взвизгнул Перри.

Тед бегом бросился на кухню и увидел, что в окне над раковиной торчат чьи-то ноги и задница. Глория и дети в оцепенении застыли у стола. Тед подбежал к раковине, выхватил из мыльной воды вилку – и ткнул ею чужака точнехонько в «мягкое место». Тот взвыл от боли и исчез во тьме. Тед опустил скользящую раму и задвинул засов.

– С меня хватит. Я звоню в полицию.

Верный своему слову, Тед набрал нужный номер – и узнал, что полиция уже на месте и сдерживает толпу; так что Тед сообщил им, что репортеры осаждают его дом, и не будет ли полиция так любезна оградить его частную собственность; а на том конце провода обещали постараться.

Тед повесил трубку, а затем вообще снял ее с рычага и оставил болтаться на весу.

* * *

Мир, что и по сей день борется с ересью Вольтера, Дарвина и даже Роберта Ингерсолла,[x]  [x] Ингерсолл Роберт Грин (1833–1899) – американский юрист, прославился своими пламенными лекциями, бросающими вызов многим религиозным догмам; автор книг «Боги и другие лекции», «Некоторые ошибки Моисея» и т. д., оказавших большое влияние на современников автора.


[Закрыть] воскресшего из мертвых если и воспримет, то с трудом. В большинстве культур именно так все и было бы, это Тед признавал, но его собственная, с ее призывами к так называемому разуму и научным методам, обещала оправдать самые худшие ожидания.

Тед уложил Глорию с детьми спать – всех в своей комнате, – а сам, устроившись внизу, в гостиной, смотрел Си-эн-эн. Для данного конкретного сюжета завели новехонький логотип: его имя, написанное над развернутым паспортом с перечеркнутой крест-накрест фотографией из его же водительских прав, и титры: «Восставший из мертвых».

Имела место подробная дискуссия – не то чтобы очень информативная – о природе и сути смерти, а когда разговор делался совсем уж занудным, в очередной раз прокручивались кадры беспорядков на Лонг-Бич. А затем вновь передавали слово экспертам.

– Доктор Дьюм, – взывала телеведущая, – расскажите нам еще раз, что такое смерть.

– Традиционно мы считаем смертью тот момент, когда перестает биться сердце, хотя, с биологической точки зрения, смерть – это не однократное действие, а длительный процесс, завершающийся необратимой остановкой функционирования организма в целом. Юристы и врачи смотрят на смерть совершенно по-разному. Для медиков смерть – это не конкретное мгновение или миг, а, повторяю, непрерывный процесс. Сердце может остановиться, но клетки и ткани способны проявлять признаки жизни на протяжении нескольких дней. Однако, будучи лишены кислорода и питательных веществ, клетки и прочие части тела тоже умирают.

– Ой-ей, – охнула телеведущая, брюнетка с невыразительным тупым лицом и серьгами-кольцами в ушах. – То есть вы хотите сказать, что на самом деле мы зачастую хороним наших близких, пока они частично еще живы?

– Технически это так, – кивнул доктор Дьюм. – Но, безусловно, мы не можем сидеть сложа руки и ждать, чтобы умерли все клетки до единой. Со всей очевидностью, поскольку мы оживляем людей с остановкой сердца, и поскольку зачастую мы даже намеренно останавливаем сердце для проведения определенных процедур, мы не вправе определять смерть как прекращение сердечной деятельности.

– Да, пожалуй, – согласилась телеведущая.

– Так что сегодня мы объявляем человека мертвым, когда умирает мозг, – докончил доктор Дьюм.

– Итак, возвращаясь к нашему вопросу… доктор Дьюм, Тед Стрит мертв или жив?

Камера сместилась, на экране возникло лицо доктора Дьюма крупным планом.

– Учитывая, что голова мистера Стрита была отделена от тела, его следует считать мертвым. Ну как он может быть жив, скажите на милость?

– Однако, по всей видимости, он жив.

– Ничем не могу помочь, – отозвался доктор Дьюм, начиная понемногу нервничать. – В Талмуде есть соответствующая ссылка. Там говорится: «Предсмертная агония обезглавленного человека является признаком жизни ничуть не больше, нежели подергивание ампутированного хвоста ящерицы».

– Да, но он же ходит и разговаривает, – возразила туполицая телеведущая. – Или вы скажете, что и это – предсмертная агония?

– А кто знает доподлинно, что вообще такое предсмертная агония? – Доктор Дьюм принялся возбужденно жестикулировать. – Возможно, все это – просто-напросто повальная истерия.

– Мы засняли мистера Стрита на пленку – целых десять секунд записи, когда он открыл дверь, – возразила телеведущая. – Разве мертвецы открывают парадные двери, а потом закрывают их снова?

– Значит, он не мертв! – заорал Дьюм. – Хватит с меня дурацких вопросов! По-моему, самоочевидно, что все это – сплошное надувательство. Может, он вообще не умирал.

– Вы хотите сказать, медицине под силу успешно пришить человеческую голову к телу?

– Я этого не говорил!

Вновь прокрутили отснятый материал про беспорядки, а затем – пресловутый десятисекундный клип: Глория и Тед в халатах у парадной двери, глаза расширены, точно у сбитой машиной зверушки. И тут же – шея Теда крупным планом.

– Вот, пожалуйста, – сообщила телеведущая, – ясно виден грубый шов, наложенный мистером Олденом Гроббом из морга «Айверсон, Прах, Гробб и Трупп» в Лос-Анджелесе. Как сообщают, мистер Гробб признался: «Я ничего такого особенного не сделал. Просто присобачил голову на место».

– Только что поступило новое сообщение, – объявила телеведущая. – Буквально несколько минут назад в здании Хэнкока[xi]  [xi] Имеются в виду небоскребы «Джон Хэнкок сентер» (100 этажей, 1969–1971 гг.).


[Закрыть] в Чикаго имело место массовое самоубийство: тринадцать членов культа «Вы-Знаете-Он-Возвращается» выбросились из окна девяносто шестого этажа. Некоторые из них, уже у самой земли, якобы кричали: «Тедди, Тедди».