Текст книги "Страх вратаря перед одиннадцатиметровым. Короткое письмо к долгому прощанию"

Спустя немного – автобус уже достиг междугородного шоссе – сидевшая рядом с ним в углу женщина обратила его внимание на то, что он выронил несколько монет. Она спросила:

– Это ваши деньги? – И при этом показала, как вытащить монету из щели между спинкой и сиденьем.

Посреди сиденья, между ним и женщиной, лежала еще одна монета, американский цент. Блох, беря монеты, ответил, что, вероятно, уронил их, когда оборачивался. Но так как женщина не заметила, что он оборачивался, она стала его расспрашивать, и Блох опять ответил; понемногу, хотя они сидели для этого неудобно, завязался разговор.

Необходимость говорить и слушать помешала Блоху спрятать монеты. Они согрелись у него в руке, словно их только что выдали ему в кассе кинотеатра. Монеты потому такие грязные, пояснил он, что их недавно, перед футбольным матчем, бросали на землю – разыгрывали ворота.

– Я ничего в этом не смыслю! – сказала попутчица.

Блох поспешил развернуть газету.

– Орел или решка! – продолжала она болтать, и Блоху пришлось газету сложить. Собираясь сесть, он повесил пальто на крючок, а когда потом тяжело плюхнулся на сиденье, сел на свисающую полу и оборвал вешалку. Теперь, держа пальто на коленях, Блох сидел рядом с женщиной совершенно беззащитный.

Дорога сделалась хуже. Раздвижная дверь закрывалась неплотно, и Блох наблюдал, как через щель сполохи света влетают в салон автобуса. Даже не глядя на щель, он заметил эти сполохи на газетном листе. Он читал все подряд, не пропуская ни строчки. Потом поднял глаза и стал рассматривать пассажиров впереди. Чем дальше они сидели, тем приятнее было на них смотреть. Немного погодя он заметил, что сполохи в салоне прекратились. Снаружи стемнело.

У Блоха, не привыкшего воспринимать такую уйму деталей, разболелась голова, может быть, тут сыграл роль и запах целой пачки газет, которые он вез с собой. К счастью, автобус остановился в окружном центре, и пассажирам предложили подкрепиться в станционном ресторане. Прохаживаясь на воздухе, Блох то и дело слышал доносившийся из зала скрежет сигаретного автомата.

На площади он заметил освещенную телефонную будку. В ушах у него все еще стоял гул мотора, поэтому шорох щебня под ногами здесь, возле будки, был даже приятен. Он выбросил газеты в урну рядом с будкой и закрылся там. «Я представляю собой превосходную мишень!» – вспомнилось ему, говорил, стоя ночью у окна, герой в одном фильме.

Никто не ответил. Блох, снова на воздухе, в тени телефонной будки, слышал в ресторане, за задернутыми занавесками, резкий звон игральных автоматов. Когда Блох вошел в зал, оказалось, что там почти пусто; большинство пассажиров уже покинули ресторан. Блох, не присаживаясь, выпил пива и вышел в вестибюль: одни пассажиры уже сидели в автобусе, другие стояли у двери и разговаривали с водителем, третьи стояли поодаль, спиной к автобусу, в темноте. Блох, которому от этих наблюдений сделалось тошно, провел рукой по губам. Нет чтобы просто отвернуться! Он отвернулся и увидел в вестибюле пассажиров, возвращавшихся с детьми из туалета. Когда он проводил рукой по губам, от руки запахло металлом поручней, за которые он хватался. «Этого не может быть!» – подумал Блох. Водитель уже сидел на месте и в знак того, что и другим пора садиться, запустил мотор. «Как будто и так не понятно», – подумал Блох. Когда отъезжали, на шоссе посыпались искры от поспешно выброшенных из окон сигарет.

Рядом с ним никто уже не сидел. Блох забрался в угол и вытянул ноги на сиденье. Он расшнуровал ботинки, прислонился к боковому окну и уставился в противоположное. Положил руки за голову, сбросил ногой с сиденья хлебную корку, выставил вперед локти и уставился на них. Понюхал рукава под мышками, потерся подбородком о плечо, откинул назад голову и уставился на горящий плафон. Нет, этому просто нет конца! Не зная, что бы еще сделать, он сел.

Тени стоявших по обочинам деревьев, когда автобус проезжал мимо, вращались вокруг деревьев. Лежавшие на ветровом стекле очистители смотрели не совсем в одну сторону. Сумка с путевым листом и билетами возле водителя вроде бы была раскрыта. В проходе на полу лежало что-то похожее на перчатку. На выгонах вдоль шоссе спали коровы. Отрицать это было бесполезно.

Постепенно на остановках по требованию пассажиры высаживались. Подходили к водителю, и он выпускал их в переднюю дверь. Когда автобус останавливался, Блох слышал, как по его крыше хлопает брезент. Потом автобус вновь остановился, и из темноты послышались приветственные возгласы. Немного дальше он различил железнодорожный переезд без шлагбаума.

Незадолго до полуночи автобус прибыл в пограничный городок. В гостинице, возле которой находилась автобусная стоянка, Блох сразу же получил номер. У служащей, проводившей его наверх, он спросил о своей знакомой, ему известно было только ее имя – Херта. Горничная смогла дать нужную справку: знакомая арендует пивную в предместье. Что означает этот шум? – уже войдя в комнату, спросил Блох.

– Да парни там, в кегельбане, застряли! – ответила горничная и вышла из комнаты.

Даже не оглядевшись, Блох разделся, вымыл руки и лег в постель. Стук и грохот внизу продолжались еще некоторое время, но Блох уже спал.

Проснулся он не сам, его, по-видимому, что-то разбудило. Кругом стояла тишина; Блох соображал, что же могло его разбудить; немного спустя ему показалось, будто потревожил его шорох разворачиваемой газеты. Или это затрещал шкаф? Скорей всего, из брошенных на стул брюк выпала монета и покатилась под кровать. На стене он заметил гравюру, изображавшую городок во времена войн с турками; перед крепостными стенами прогуливались горожане, а за стеной колокол до того криво висел на башне, что оставалось лишь предположить, что он звонит вовсю. Блох представил себе, как звонаря внизу подкидывает веревка; он видел, что горожане устремляются к крепостным воротам: кто-то бежал с детьми на руках, собачонка, виляя, протискивалась между ногами малыша, едва его не сбив. Да и маленький набатный колокол на башне часовни был изображен так, что, казалось, вот-вот перевернется. Под кроватью лежала только обгоревшая спичка. Снаружи, дальше по коридору, опять громко звякнул в замке ключ: вот отчего он, скорее всего, проснулся.

За завтраком Блох услышал, что здесь вот уже два дня, как пропал школьник, калека. Горничная рассказала это ночевавшему в гостинице водителю автобуса, перед тем как тот, Блох видел это из окна, отправился в обратный рейс почти без пассажиров. Позднее ушла и горничная, так что Блох некоторое время сидел в зале один. Газеты он складывал стопкой возле себя на стул; он прочитал, что школьник был не калека, а немой. Наверху пылесосом убирают, пояснила вернувшаяся горничная, как будто была обязана перед ним отчитываться. Блох не знал, что на это сказать. Тут зазвякали пустые бутылки из-под пива, их в ящиках несли через двор. Голоса грузчиков в коридоре звучали, как казалось Блоху, будто из телевизора где-то рядом. Горничная рассказала, что мать хозяина гостиницы целыми днями сидит в соседней комнате и смотрит телепрограмму для работающих в вечернюю смену.

Позже Блох купил себе в лавке рубашку, нижнее белье и несколько пар носков. Продавщица – она не сразу вышла из темноватой подсобки – словно бы не понимала Блоха, хотя он говорил законченными фразами; лишь когда он стал порознь перечислять названия нужных ему вещей, она сдвинулась с места. Выдвигая ящик кассы, она сообщила, что поступили также резиновые сапоги; а уже вручая Блоху покупку в полиэтиленовой сумке, спросила, не требуется ли ему еще чего-нибудь: носовые платки? галстук? шерстяной жилет? В гостинице Блох переоделся и сунул грязное белье в полиэтиленовую сумку. На площади и по дороге, ведущей из городка, ему почти не попадались прохожие. Возле строящегося дома как раз выключили бетономешалку; стало так тихо, что собственные шаги показались Блоху неуместными. Он остановился и оглядел черный брезент на штабелях досок у лесопилки, словно там можно было что-либо услышать, кроме невнятного говора пильщиков, скорее всего полдничавших за штабелями.

Ему рассказали, что пивная, а также несколько крестьянских домов и таможенная служба находятся там, где асфальтированное шоссе, описывая круг, возвращается обратно в город; от шоссе ответвляется дорога, между домами тоже асфальтированная, дальше же покрытая лишь щебенкой, а еще дальше, почти перед самой границей, переходящая в тропу. Пограничный пункт закрыт. Правда, о пограничном пункте Блох не спрашивал.

Он увидел, как над полем кружил ястреб. Когда ястреб вдруг на месте забил крыльями и спикировал вниз, Блох поймал себя на том, что смотрит не на взмахи крыльев и маневры птицы, а на то место в поле, куда птица, вероятно, спикирует; но ястреб уже вышел из пике и снова поднялся ввысь.

Странно было и то, что Блох, проходя мимо кукурузного поля, увидел не прямые просветы междурядий, ведущих к противоположному краю поля, а лишь гущину стеблей, листьев и початков, из которых вдобавок кое-где выглядывали обнажившиеся зерна. Вдобавок? Ручей, который пересекало шоссе, довольно громко шумел, и Блох замер.

В пивной он застал лишь мывшую пол официантку. Блох спросил о хозяйке.

– Она еще спит! – ответила официантка.

Блох, не садясь, заказал пива. Официантка сняла со стола стул. Блох снял со стола второй стул и уселся.

Официантка пошла за стойку. Блох положил руки да стол. Официантка пригнулась и откупорила бутылку. Блох отодвинул от себя пепельницу. Официантка, проходя мимо, взяла с другого стола картонную подставку для пива. Блох отодвинулся назад вместе со стулом. Официантка сняла с бутылки стакан, который на нее нахлобучила, положила на стол картонный кружок, поставила на кружок стакан, опрокинула бутылку горлышком в стакан, поставила бутылку на стол и ушла. Опять начинается! Блох уже и не знал, что ему делать.

Наконец он заметил каплю, стекавшую снаружи по стакану, а на стене часы, стрелками которым служили две спички; одна была обломана и заменяла часовую стрелку; но глядел он не на стекающую каплю, а на то место подставки, куда капля, по всей вероятности, упадет. Официантка, теперь натиравшая пол, спросила его, знаком ли он с хозяйкой. Блох кивнул и, лишь когда официантка подняла голову, ответил «да».

В зал, не прикрыв за собой дверь, вбежала девочка. Официантка отослала ее обратно к входу, где девочка обтерла ноги и после второго напоминания затворила дверь.

– Хозяйкина дочка! – объяснила официантка и тут же увела девочку на кухню.

Вернувшись, она рассказала, что несколько дней назад к хозяйке приходил какой-то мужчина.

– Он заявил, что его вызвали рыть колодец. Хозяйка сразу же хотела его отослать, но он не отставал, пока она не показала ему погреб, и тут он схватил лопату, ну, хозяйка побежала за помощью, чтобы его прогнали и…

Блоху едва удалось прервать ее.

– …С тех пор девочка боится, как бы колодезный мастер не вернулся.

Тем временем вошел таможенник и выпил у стойки рюмку водки.

– Нашелся пропавший школьник? – спросила его официантка.

Таможенник ответил:

– Нет, все еще не нашли.

– Так ведь и двух дней не прошло, как его хватились, – сказала официантка.

Таможенник ответил:

– Но ночи уже довольно холодные.

– Все же он тепло одет, – сказала официантка.

Да, он был тепло одет, подтвердил таможенник.

– Он не может быть далеко, – добавил он.

– Он не мог далеко уйти, – повторила официантка.

Над музыкальным автоматом Блох заметил обломанные оленьи рога. Официантка объяснила, что это от оленя, который забрел на минное поле.

В кухне он слышал шум, который, когда он прислушался, оказался голосами. Официантка закричала через закрытую дверь. Хозяйка ответила из кухни. Так они переговаривались некоторое время. Потом, продолжая что-то говорить, вошла арендаторша. Блох с ней поздоровался.

Она села за его столик, но не рядом с ним, а напротив: руки под столом положила на колени. Через открытую дверь Блох слышал из кухни гудение холодильника. Девочка сидела у холодильника и ела бутерброд. Арендаторша смотрела на него, словно слишком долго с ним не виделась.

– Мы давно не виделись! – сказала она.

Блох сочинил какую-то историю, объясняющую его появление здесь. В открытую дверь он видел, в некотором отдалении, сидящую на кухне девочку. Арендаторша, положив руки на стол, поворачивала их ладонями вверх и вниз. Официантка принесла напиток, который он для нее заказал. Для какой «нее»? В опустевшей тем временем кухне загрохотал холодильник. Блох через дверь смотрел на яблочную кожуру, лежавшую там на кухонном столе. Под столом стояла миска, полная яблок; несколько яблок скатились и лежали на полу. На гвозде, вбитом в дверной косяк, висели рабочие штаны. Арендаторша передвинула пепельницу – теперь та стояла между ним и нею. Блох отставил бутылку, но она положила перед собой спичечную коробку и поставила рядом свой стакан. В конце концов Блох пододвинул к ним свой стакан и бутылку. Херта рассмеялась.

Вошла девочка и прислонилась сзади к стулу, на котором сидела мать. Тогда ее послали за дровами для кухонной плиты, но, открывая дверь одной рукой, она выронила всю охапку. Официантка подобрала дрова и унесла на кухню, а девочка опять прислонилась к стулу за спиной матери. Блоху представилось, что все это может быть использовано против него.

Кто-то постучал в окно, но тут же отошел. Сын здешнего землевладельца, сказала арендаторша. Потом мимо прошли дети, один мальчишка подскочил, прижался лицом к стеклу и сразу же убежал.

– Занятия в школе кончились! – сказала она.

И тут в пивной стало темно, потому что за окном остановился мебельный фургон.

– А вот и моя мебель! – сказала арендаторша.

Блох почувствовал облегчение, что может встать и помочь внести мебель.

При переноске дверка шкафа раскрылась. Блох закрыл ее ногой. Когда шкаф поставили в спальню, она опять раскрылась. Один из грузчиков дал Блоху ключ, и он запер шкаф. Но это не его мебель, сказал Блох. Постепенно, разговаривая, он начал упоминать и о себе. Арендаторша пригласила его обедать. Блох, который рассчитывал вообще у нее пожить, отказался. Но он еще придет вечером. Херта была в комнате, где поставили мебель, она что-то ответила, когда он уже выходил из трактира; во всяком случае, ему показалось, будто она его окликнула. Он вернулся в зал, но сквозь отворенные повсюду двери увидел на кухне лишь стоящую у плиты официантку, арендаторша в спальне вешала в шкаф одежду, а девочка в зале готовила за столом уроки. Выходя, он, видимо, принял за оклик шипение кипятка, выплеснувшегося на плиту.

Заглянуть в помещение таможни не удалось, хотя окно было распахнуто: в комнате было слишком темно. Но те, кто был внутри, Блоха, несомненно, заметили; он догадался об этом по тому, что, проходя мимо, задержал дыхание. Возможно ли, чтобы в комнате никого не было, хотя окно открыто настежь? Почему «хотя»? Возможно ли, чтобы в комнате никого не было, если окно открыто настежь? Блох оглянулся: даже пивную бутылку сняли с подоконника, чтобы удобнее было смотреть ему вслед. Он услышал звук, словно бутылка покатилась под диван. С другой стороны, маловероятно, чтобы в помещении таможни стоял диван. Только отойдя немного, он сообразил, что это включили в комнате радио. Блох возвращался в городок, следуя по кругу, который описывало шоссе. Раз он даже с облегчением побежал было, до того обозримо и просто расстилалась перед ним дорога, ведущая в городок.

Некоторое время он слонялся по улицам. В каком-то кафе, после того как хозяин включил музыкальный автомат, Блох запустил несколько пластинок, но, не дождавшись, пока они все проиграют, ушел; с улицы ему было слышно, как хозяин вытащил вилку из сети. На скамьях сидели школьники, дожидавшиеся автобуса.

Он остановился перед фруктовой палаткой, но на таком расстоянии, что торговка за ящиками с фруктами не могла с ним заговорить. Она смотрела на него и ждала, чтобы он подошел поближе. Ребенок, стоявший перед ним, что-то сказал, но торговка не ответила. Когда потом к палатке подошел жандарм – он встал достаточно близко, – она тотчас к нему обратилась.

В городке не было телефонов-автоматов, и Блох попытался позвонить приятелю с почты. Он ждал на скамье в переговорной, но разговора не дали. В это время дня линии перегружены. Блох обругал телефонистку и ушел.

Когда он, выйдя из городка, проходил мимо купальни, то увидел, что к нему приближаются два жандарма на велосипедах. В накидках! – подумал он. В самом деле, на жандармах, когда они перед ним затормозили, были накидки; а когда сошли с велосипедов, то даже не сняли с брюк зажимы. Опять Блоху показалось, будто он смотрит на музыкальную шкатулку: будто все это он уже однажды видел. Он продолжал держать ручку калитки, ведущей в купальню, хотя она и была заперта.

– Купальня закрыта, – сказал он.

Жандармы, обратившиеся к нему по-свойски, должно быть, все же имели в виду нечто совсем другое; во всяком случае, они нарочно запинались и как-то странно сминали такие слова, как «отпираться» и «показания ваши», у них это звучало как «отпирается» и «пока козы ньеваши»; и так же нарочно они оговаривались, произнося «сдать в срок» вместо «дать срок» и «побелить» вместо «обелить». Иначе какой смысл был жандармам рассказывать ему о козах крестьянина Ньеваши, которые, когда калитку однажды оставили отворенной, забрались в еще не открытую городскую купальню и, пока их не прогнали, все, вплоть до стен кафе, так изгадили, что купальню пришлось заново побелить и ее не удалось сдать в срок; и потому Блоху лучше оставить калитку в покое, она не отпирается, и идти дальше своей дорогой. И словно в насмешку жандармы, отъезжая, даже не отдали обычное приветствие, а лишь небрежно помахали рукой, что было, конечно, неспроста. Они не оглянулись через плечо. Чтобы показать, что ему нечего скрывать, Блох еще постоял у забора, заглядывая в пустую купальню. «Как в открытый шкаф, к которому подошел и хотел что-то взять», – подумал Блох. Но он уже не мог вспомнить, зачем ему понадобилось в купальню. Тем временем стемнело; таблички коммунальных домов на окраине осветились. Блох повернул обратно в город. Когда мимо него на вокзал пробежали две девушки, он их окликнул. Они на ходу обернулись и крикнули что-то в ответ. Блох проголодался. Он поел в гостинице; в соседней с рестораном комнате уже гудел телевизор. Позднее он со своим стаканом пошел туда и смотрел, пока все передачи не кончились и не появилась таблица. Затем попросил ключ и отправился к себе наверх. Уже в полусне ему послышалось, будто подъехала машина с погашенными фарами. И напрасно пытался понять, почему ему пришла на ум именно машина с погашенными фарами; тут-то он, вероятно, и уснул.

Блох проснулся от поднявшегося на улице грохота и лязга опрокидываемых в мусоровоз баков; но, когда выглянул в окно, понял, что это, скорей всего, захлопнулась дверца отъезжавшего автобуса и что чуть дальше на погрузочную платформу перед молокозаводом сгружали бидоны; здесь, в провинции, не было мусоровозов; опять начались недоразумения.

Вдруг Блох увидел в двери горничную, она несла стопку полотенец, а сверху на них лежал ручной фонарик; еще прежде, чем он двинулся с места, она выскочила в коридор. Лишь за дверью она извинилась, но Блох ее не понял, потому что сам что-то крикнул ей вдогонку. Он вышел за нею в коридор, но она уже была в соседней комнате; вернувшись к себе в номер, Блох демонстративно, на два оборота, запер дверь на ключ. Однако позднее он все-таки пошел за горничной – она была уже за несколько комнат – и объяснил, что вышло недоразумение. Служанка, кладя полотенце на полочку над умывальником, ответила: да, вышло недоразумение, по-видимому, она обозналась, издали, с конца коридора, спутала его с направлявшимся к лестнице водителем автобуса и, думая, что он уже спустился вниз, вошла к нему в номер. Блох, стоя в дверях, сказал, что он не то имел в виду. Но она как раз отвернула кран и потому переспросила. Блох ответил на это, что в комнатах уж слишком много шкафов, ларей и комодов. Горничная подтвердила: да, а вот персонала в гостинице маловато, что доказывает ее давешняя ошибка, которую можно объяснить только усталостью. Упомянув о шкафах, он не то хотел сказать, ответил Блох, просто в комнатах повернуться негде. Горничная спросила, что он имеет в виду. Блох не ответил. Она превратно истолковала его молчание, скомкав грязное полотенце, или, скорее, Блох истолковал комканье полотенца как ответ на его молчание. Полотенце она бросила в корзину; Блох опять промолчал, и это, как ему показалось, заставило ее раздвинуть занавески, так что он поспешно отступил в темный коридор.

– Я ничего этим не хотела сказать! – воскликнула горничная.

Она вышла за ним в коридор, а потом он ходил за ней по пятам, пока она разносила полотенца по номерам. На повороте коридора они наткнулись на сваленную на полу груду грязных простыней. Когда Блох посторонился, со стопки полотенец у горничной соскользнула коробка с мылом. Нужен ли ей карманный фонарик, чтобы добираться домой, спросил Блох. У нее есть друг, разгибаясь с покрасневшим лицом, ответила горничная. А есть ли в гостинице комнаты с двойными дверями, осведомился Блох.

– Мой друг ведь столяр, – ответила девушка.

Он видел фильм, в котором гостиничного вора заперли между двойными дверьми, сказал Блох.

– У нас из комнат никогда ничего не пропадало! – сказала горничная.

Внизу в зале ресторана он прочитал, что возле кассирши была найдена мелкая американская монета в пять центов. Знакомые кассирши никогда не видели ее в обществе американских солдат; да и американских туристов почти не бывает в это время года. Кроме того, на полях газеты были обнаружены каракули, какие часто машинально чертят во время разговора. Каракули, совершенно очевидно, были начерканы не кассиршей; сейчас их изучают в надежде, что они могут навести на след того, кто к ней приходил.

Подошел хозяин и положил перед Блохом регистрационный бланк; он со дня приезда Блоха пролежал у него в номере. Блох заполнял бланк. Хозяин стоял немного поодаль и наблюдал за ним. Снаружи, на лесопилке, в дерево вонзилась пила. Блох слушал этот визг как нечто недозволенное.

Однако, вместо того чтобы пойти, как было бы логично, с регистрационным бланком за стойку, хозяин пошел с ним в соседнюю комнату и, как видел Блох, заговорил там с матерью. И не вернулся сразу же, хоть и оставил дверь открытой, а все продолжал разговаривать и в конце концов прикрыл дверь. После чего вышел не хозяин, а старуха. Хозяин не последовал за ней, остался в соседней комнате, раздвинул занавески и, вместо того чтобы затем выключить телевизор, включил вентилятор.

Теперь, с другой стороны, в зал вошла горничная с пылесосом. Блох, уже нисколько не сомневаясь, ждал, что она выйдет с этим пылесосом на улицу; но она подключила его к розетке и стала возить туда и сюда под столами и стульями. А когда хозяин снова задернул в соседней комнате занавески, и мать хозяина вернулась в комнату, и наконец хозяин выключил вентилятор, Блоху показалось, будто все улаживается.

Он справился у хозяина, много ли газет читают в этих краях.

– Только еженедельники да иллюстрированные журналы, – отвечал хозяин.

Блох, задавший свой вопрос уже на пороге, нажимая локтем на щеколду, защемил себе руку между щеколдой и дверью.

– Доигрались! – крикнула ему вдогонку горничная.

Блох еще слышал, как хозяин спросил ее, что она хочет этим сказать.

Блох написал несколько открыток, но опустил их не сразу. А когда позднее, за пределами городка, уже собирался бросить в прибитый к забору почтовый ящик, то обнаружил, что ближайшая выемка будет лишь на следующий день. Со времени турне по Южной Америке, где его команда должна была в каждом городе отсылать в газеты открытки за подписью всех игроков, Блох привык в пути писать открытки.

Мимо целым классом прошли школьники; дети пели, и Блох бросил свои открытки. Когда они упали в пустой ящик, внутри что-то гулко отозвалось. Но почтовый ящик был настолько мал, что ничто там не могло отозваться. К тому же Блох сразу пошел дальше.

Некоторое время он шел напрямик через поле. Ощущение, будто по голове бьет отяжелевший от дождя мяч, ослабевало. Поблизости от границы начинался лес. Обнаружив первую же смотровую вышку по ту сторону нейтральной полосы, Блох повернул обратно. На опушке леса он сел на поваленное дерево. Но сразу же опять встал. Потом снова сел и пересчитал свои деньги. Поднял глаза. Местность, хотя и была плоской, выгибалась горбом, надвигалась совсем близко, казалось, она его вытесняла. Он был тут, на опушке, там была трансформаторная будка, там была молочная палатка, там было поле, там было несколько фигурок, там, на опушке, был он. Он сидел очень тихо, пока не перестал сам себя замечать. Позднее он разглядел, что фигурки на поле – жандармы с собаками.

Среди зарослей ежевики, почти с самого края, Блох заметил детский велосипед. Он поднял его. Седло было поставлено довольно высоко, как для взрослого. В покрышках торчало несколько колючек, но шины не спустили. Застрявшая в спицах еловая ветка не давала вращаться колесу. Блох выдернул ветку. Но потом бросил велосипед, рассудив, что жандармы могут издалека заметить сверкающую на солнце велосипедную фару. Однако жандармы с собаками уже прошли дальше.

Блох смотрел вслед сбегавшим со склона фигуркам; номерки собак и радиотелефоны то и дело вспыхивали. Может, вспышки эти что-то означают? Что, если это сигналы? Постепенно, однако, они потеряли всякий смысл: дальше, там, где шоссе поворачивало, загорались на солнце фары автомобилей, рядом с Блохом загорались осколки карманного зеркальца, вся дорога поблескивала кусочками слюды. Когда Блох сел на велосипед, из-под колес брызнула щебенка.

Он немного проехал. Потом прислонил велосипед к трансформаторной будке и пошел дальше пешком. Прочитал афишу кинотеатра, прикрепленную скрепками возле молочной палатки; другие афиши внизу все были содраны. Блох пошел дальше и в крестьянском дворе увидел малого, он стоял и икал. В плодовом саду он увидел кружащихся в воздухе ос. Возле придорожного креста в жестянках из-под консервов стояли сгнившие цветы. В траве вдоль шоссе валялись пустые коробки из-под сигарет. Около закрытых ставнями окон он увидел свисавшие крючки. Проходя мимо открытого окна, он услышал запах тления. В пивной арендаторша сказала ему, что в доме напротив вчера кто-то умер.

Блох хотел зайти к ней на кухню, но она встретила его в дверях и пошла впереди него в зал. Блох обогнал ее и пошел к столику в углу, но она уже села за стол поблизости от двери. Когда Блох хотел заговорить, она его тотчас опередила. Он хотел обратить ее внимание на то, что официантка носит ортопедическую обувь, но арендаторша уже указывала на улицу, где мимо шел жандарм, ведя детский велосипед.

– Это велосипед того немого школьника! – сказала она.

К ним присоединилась официантка с иллюстрированным журналом; все вместе они смотрели на улицу. Блох спросил, не явился ли вновь колодезный мастер. Но арендаторша, разобрав лишь слово «явился», стала говорить о солдатах. Тогда Блох сказал «возвратился», и арендаторша заговорила о немом школьнике.

– Он не мог даже позвать на помощь! – сказала официантка, вернее, прочла вслух подпись под фотографией в иллюстрированном журнале.

Арендаторша рассказала про кинокартину, где кто-то замесил в тесто сапожные гвозди. Блох спросил, имеются ли у часовых на смотровых вышках полевые бинокли; ведь там что-то поблескивает?

– Отсюда вышки и не видны вовсе! – ответила одна из женщин.

Блох заметил, что лица у них, особенно брови и волосы, в муке. Очевидно, они возились с тестом.

Блох вышел во двор, но, поскольку никто за ним не последовал, вернулся обратно. Он встал у музыкального автомата, оставив рядом с собой еще место. Официантка – она сидела теперь за стойкой – разбила стакан. На шум из кухни вышла арендаторша, однако посмотрела не на официантку, а на него. Блох ручкой позади автомата сделал музыку потише. Потом – арендаторша еще стояла в дверях – опять сделал громче. Арендаторша прошла по залу, будто вымеряя его шагами. Блох спросил, какую аренду платит она хозяину пивной, землевладельцу. Услышав этот вопрос, Херта остановилась. Официантка сметала осколки в совок. Блох направился к Херте, но та прошла мимо него на кухню. Блох последовал за ней.

На втором стуле лежала кошка, и он остался стоять возле арендаторши. Она заговорила о сыне землевладельца: он ее друг. Блох подошел к окну и стал расспрашивать о нем. Она описала, чем ее друг занимается. И продолжала говорить дальше, не дожидаясь расспросов. На краю плиты Блох увидел вторую консервную банку. Время от времени он произносил: да? Он увидел, что из кармана брюк, висевших на дверном косяке, торчит вторая деревянная линейка. Он перебил Херту, спросив, с какой цифры она начинает считать. Она запнулась и далее перестала вырезать сердцевину из яблока. Блох сказал, что с недавнего времени заметил за собой привычку считать, начиная с двух; например, сегодня утром, переходя улицу, он чуть не попал под машину, так как был уверен, что до второй машины успеет проскочить; первую он просто не посчитал. Арендаторша ответила ничего не значащей фразой.

Блох подошел к стулу и слегка приподнял его за спинку, так что кошка спрыгнула. Он сел, но вместе со стулом отодвинулся от стола. При этом толкнул стоявший у него за спиной сервировочный столик, и пивная бутылка упала и закатилась под кухонный диван. Почему он все время садится, встает, уходит, топчется на месте, возвращается? – спросила арендаторша. Уж не насмехается ли он над ней? Вместо ответа Блох стал вслух читать ей анекдот из газеты, на которую она сбрасывала яблочные очистки. Но так как газета, с его стороны, лежала вверх ногами, то читал запинаясь, и арендаторша, наклонившись вперед, даже не дала ему дочитать. В зале засмеялась официантка. В спальне что-то упало на пол. Другого звука не последовало. Блох, который до этой минуты ничего не слышал, хотел пойти взглянуть; но арендаторша объяснила: она давно услыхала, что девочка проснулась; малышка спустилась с кроватки и, видно, сейчас выйдет и будет клянчить кусок пирога. Но тут Блох услышал звук, похожий на хныканье. Оказалось, что девочка во сне упала с кровати и на полу, возле кровати, не сразу сообразила, где она и что с ней. Потом на кухне девочка рассказала, что у нее под подушкой мухи. Арендаторша объяснила Блоху, что соседские дети – они из-за покойника у них в доме ночуют здесь – взяли себе в привычку стрелять резинками от консервных банок по сидящим на стенах мухам; упавших на пол мух они вечером и спрятали под подушку.