Текст книги "Страшная граница 2000. Вторая часть"

Графиня идёт!

Чёрная-чёрная ночь 4 марта 1977 года. Мы, как водится, сидели на втором этаже бывшего графского дворца, и рассказывали ужастики вперемешку со страшилками.

Ночь была особо жуткой.

За окнами свирепел и злобствовал мощный крымский ураган. Словно травинку-былинку раскачивал он посаженный возле дворца огромный ливанский кедр.

Кедр, прячась от убийственного гнева Черномора, жалобно скрёбся мохнатыми огромными лапами в наше окно.

Далеко внизу, под скальным крутым обрывом, бешено ревело злобное Черное море. Ледяные осколки ужасного шторма как будто били в стены нашего укрепления, желая унести детей в страшную чёрную пучину.

Сверху тоже слышалось жуткое утробное завывание. Лепные фигуры на крыше разом ожили и стали кровавыми вурдалаками. Прыгая с крыши, вампиры заглядывали в тёмные окна, ища очередную кровавую жертву.

Нам, суровым крутым пацанам, было жутко.

Очевидно, защиты от вампиров нет и внутри дворца.

Когда-то, до революции, дворец принадлежал графу Воронцову, хозяину всего города Алупки.

Богатейший чиновник царской России специально построил на Южном берегу Крыма прекрасный византийский дворец для своей прелестной любовницы.

Цель была сугубо практичной – обеспечить своего будущего наследника царским жильём. Увы, от своей законной жены граф детей не имел, несмотря на знатность и богатство её рода.

Вот и завёл богатый граф волоокую любовницу.

Конечно, графская жинка возопила и потребовала отречься от нахальной волоокой самки.

И нахмурилось Чёрное море, и нахмурился могущественный богатый граф. Кого выбрать, кого изгнать? Тяжелый выбор!

Но ларчик открывался очень просто.

Вечером 4 марта пригласил граф Воронцов свою законную ворчливую жинку в этот прекрасный романтический дворец.

Для начала похвастал маленьким кедром у входа, юными стройными кипарисами, розарием. Затем провёл даму в парадные залы с богатой меблировкой. И довёл до большого подвала с бочками ароматного вина.

Граф собственной нежной рукой открыл краник в бочке и подставил под красную струю хрустальный бокал.

И окрасилось белое кружевное платье графини красным вином, и упала она замертво, убитая острым кинжалом вероломного супруга.

Граф очень любил свою жену!

Поэтому приготовил ей гроб из чистого золота. Гроб специальный, на железных колесиках. Упаковав туда графиню, приказал дворнику и садовнику отнести гроб в специальный склеп внутри подвала.

Всю ночь мучил великий граф свою совесть и пытался заглушить её горестные крики танцами с любовницей да шампанским.

Но утром не выдержал.

Рыдая, пошёл он проведать свою мертвую возлюбленную супругу.

Золотой гроб был пуст!

В жуткой панике граф приказал замуровать склеп вместе с золотым гробом. Замуровать вместе с дворником и садовником, которые могли поведать полиции о диком убийстве.

Совести графа это не помогло.

Любовница начала жаловаться на таинственный жуткий скрежет и тяжкие стоны, несущиеся из глухого подвала. Вино, которое слуги приносили из подвала, тут же проливалось на графа. Одежда его покрывалась кровавыми пятнами.

Но главный ужас для графа наступал ежегодно ночью 4 марта.

Из замурованного склепа слышались удары и скрежет.

Затем гроб на колесиках выезжал из подвала, сшибая по пути любые препятствия. Тяжело стуча по деревянной лестнице, гроб заезжал на второй этаж и останавливался у опочивальни любовницы.

Любовница с головой накрывалась одеялом и читала разные молитвы и ждала, когда наступит утро.

В предрассветном сумраке призрак графини прятался в своём жутком чёрном подвале.

Граф Воронцов смеялся над страхами любовницы.

Потешался, пока их дворцовую опочивальню не посетил призрак и жутким загробным шепотом сообщил:

– Графиня пришла! Открывай!

Граф недолго продержался после такого испытания. Помер. Полиция, проверяя слухи, начала было поиски исчезнувшей графини, дворника и садовника. Конечно, ничего не нашла.

А любовница срочно продала свой прекрасный дворец и уехала в далёкий Париж.

4 марта 1977 года эту жуткую историю и рассказывал я своим одноклассникам. Старался придать голосу жуткие интонации.

– У-у! – страшно подвывал мне злобный ураган, исступленно колошматя деревянной ставней окна.

Девять пацанячьих голов свесились с двухъярусных кроватей и напряженно слушали. Не знали они, что я приготовил сюрприз.

Выменял у старшеклассников гремучую смесь, которую они делали на уроке химии из фосфора. Смесью они мазали свои непутёвые шкодливые морды и выходили ночью на улицы Алупки пугать запозднившихся прохожих.

Ну а мне фосфор нужен был для особого эффекта от жуткого рассказа о гробике на колёсах.

Мой дружок Лёха должен был в пиковый момент намазать фосфор себе на рожу и похлопать по плечу самого пугливого слушателя. Вот веселуха-то будет!

Лёха оказался молодцом!

– Слышите? Гроб выезжает из могилы! – вещал я загробным голосом, вслушиваясь в напряженную тишину коридора.

Снизу, из подвала, действительно слышались глухие удары и неясный мрачный топот.

Через минуту послышался скрежет не смазанных со времён графа Воронцова дверных петель.

– Ага! Гроб поднимается! По лестнице! – шипел я испуганно-возбуждённо. – Слышите скрип лестницы?!

Уши пацанов напряжённо вытянулись в сторону двери.

Ужас! Скрежет старинной деревянной лестницы становился всё отчетливее. Это скрежетали колесики золотого гроба!

И услышали мы глухой удар. Лестница заскрипела и задрожала.

– Гроб упал! – прокомментировал я жутким шепотом.

Скрежет прекратился. Но появилось глухое недовольное рычание, из которого мы усекли только одно, но страшное слово:

– Графиня.

– Графиня едет! Слышите? Выпала из гроба! – мрачно сообщил я.

И тут же Лёха вылез из-под одеяла и похлопал по плечу рыжего наивного Васю Климова.

Вася испуганно обернулся. Вытянув лицо, замер от страха.

Во мраке жуткой ночи, среди жуткого завывания урагана, перед веснушками Васи светилась мёртвым фосфорным светом страшная морда кровавого вурдалака. Страшные белые пальцы тянулись к его нежному горлу.

– А-а-а! А! – неожиданно громко, совсем не по-детски заорал маленький наш Вася. Завизжал как резаный поросёнок.

Этот рёв и визг мгновенно, как пружиной, выбросил пацанов из постелей. В панике они бросались, сталкиваясь лбами, в разные стороны. Они жутко, как сапожники, матерились и надсадно орали.

– Кровать к двери! – заорал я. – Графиня не столкнёт!

– Не поможет! Кровать – на колёсах! – сообразил Лёха. – Графиня её выкатит к нам! Всех задушит!

– Васюта! Прыгай на кровать! Ты самый толстый! – сообразил я. – Мы будем сзади держать. Эй, пацаны! Тащи вторую кровать! Как только графиня откроет дверь и зайдет, долбайте кроватью!

Пока мы судорожно готовились отражать атаку вурдалаков, жуткий гроб уткнулся в нашу дверь.

Мрачный скрип прервался. Раздался придушенный женский голос:

– Здесь они!

Ручка двери неуверенно подёргалась.

Убитый дворник сообщил придушенным басом:

– Запёрлися!

– Толкай! – приказал женский призрак.

И наша дверь поехала. Как мы ни упирались, кровать медленно отступала.

Я приказал бросить этот рубеж обороны:

– Пацаны! Долбай кроватью!

Дверь медленно, с противным мертвящим скрипом, приоткрылась. В щель просунулся белый страшный призрак.

Призрак наткнулся на кровать и тихо зашипел. Злобно шипя, сразу полез в обход.

С диким визгом и скрежетом мы двинули своё стенобитное орудие вперёд и впечатали мерзкое страшное чудище в деревянную дверь!

С противным мертвящим звуком «В-в-вук!» призрак влип в половинку двери и тут же исчез.

Но победа была далеко не за нами!

В коридоре зрела новая атака.

Злобные голоса призраков злобно и невнятно забубнили.

Пользуясь передышкой, мы задвинули кровать назад, блокировав дверь и проход.

Но вампиры применили свою страшную колдовскую силу.

Эта страшная нечеловеческая сила неожиданно и стремительно швырнула нас, словно котят, на дубовый паркет.

Кровати жалобно заскрипели и поехали на своих скрипучих колёсах. Люстра под потолком издала глухой скрежет и наклонилась, готовая рухнуть. Стол подскочил и ударился о стену. Графин и стаканы упали, заплакав разбитым стеклом.

Противостоять этой колдовской атаке мы, худые семиклашки, не имели никакой возможности! Страшные вурдалаки передушат нас, как молодых курят!

Что же делать?!

– Бежим к окну! Лезем к нашим девчатам! – резко выкрикнул я, метнувшись к спасительному окну. – Вася, последним пойдешь! Держи кровать!

Подстраховав пацанов, ринувшихся в окно, я выскочил следом.

Путь этот мы и раньше проходили, прилетая в гости к девчатам-одноклассницам. Вдоль стены пролегал декоративный длинный выступ, очень удобный для скалолазания.

По нему мы сейчас и прыгали, как зайцы.

За мной, последним, проскочил в окно толстый Вася, орущий благим матом.

В комнате девчат он показал исполосованную хищными когтями вампиров руку:

– Схватили вампиры! А-а-а! А-а-а!

Пока Вася орал и размазывал слюни по конопатой роже, мы мгновенно задвинули кроватью дверь.

А там, в коридоре, уже начиналась охота. На нас охота!

Злобный вурдалак рвал дверь и орал:

– Открывай! Убили!

Наши девчата ответили неистовым звенящим визгом. Таким децибельно мощным, что стекла окон задребезжали, а вампиры испугались и отринули от двери.

В полной тишине мы услышали:

– Панкеева! Леночка! Что у вас происходит?!

Ленка, моя подружка, испуганно ойкнула:

– Пацаны! Это ж наша дежурная воспиталка!

Панкеева постучала в дверь:

– Вера Иванна! Это Вы?

– А кто ещё! Да откройте наконец! – приказала воспитательница.

Очень странно!

За дверью вместо страшного призрака стояла наша воспиталка! Она долго удивлялась нашему странному поведению.

– А колёсики-то бренчали! Гроб ехал! – настаивал Вася.

– Вот дуремары! Папа приехал к Власову. А все гостиницы забиты. Вот и решили, что переночует у вас. Они тащили к вам кровать. Она и скрипела. Вы, дураки, чуть папу не убили!

Растревоженные, мы долго не могли уснуть. Тайна-то никуда не делась! Тайная страшная сила и бросила нас на пол. И заставила ездить кровати!

Тайна сия раскрылась только утром.

Радио сообщило, что ночью в Румынии произошло сильнейшее землетрясение. Погибли многие тысячи.

Отголоски этого страшного землэтруса и накрыли весь Крым.

Так что призрак убитой графини оказался невиновен.

глава 7

Видать, давно я был в пути…

Вот и автостанция родного Волгограда.

Первым делом мы зашли в пункт милиции. Я помог «загулявшему парню молодому» составить толковое заявление о его возлюбленной клофелинщице.

Однако тупой соловый вид ментоловых ментов откровенно пояснял, искать красотку Мэри они явно не собираются.

Когда мы вышли из вокзального околотка, я высказался об этом печальном факте. Однако обсудить проблему нам помешал громкий звонкий крик из толпы, клубящейся посреди вонючего грязного зала ожидания.

Это работали лихие «напёрсточники».

Протолкнувшись сквозь плотные потные ряды жаждущих халявного обогащения пассажиров, мы увидели около вихлястого наглого напёрсточника маленького скромного очкарика с наивными детскими голубыми глазами.

– Студент я! Стипендия маленькая. Денег совсем нет! – вздыхал он, тыча длинным худым пальчиком в один из трёх колпачков, прятавших неуловимый шарик.

Наглая толстая морда напёрсточника исказилась неподдельным удивлением, как только он поднял свой напёрсток:

– «Ботаник», братан! Да ты везучий! Угадал! Держи свой выигрыш!

Студент, не веря своим очкаристым округлившимся глазам, радостно пискнул:

– Ура! Выиграл! В ресторан пойду!

Отталкивая ботаника, в центр круга пролезла коренастая массивная тётка. Протягивая напёрсточнику деньги, азартно гаркнула:

– Я угадаю! Я! Давай крути!

Напёрсточник крутанул колпачки:

– Мадам, выигрывайте свой миллион!

Тётка выиграла!

Радостный визг её долго бился в мутных, давно не мытых стёклах автовокзала.

Тётка выиграла и второй раз!

И всё! Башню ей, похоже, снесло окончательно!

Откуда-то из тайников своих богатых одеяний она выгребала толстые пачки купюр и метала их, как щука икру, наивному напёрсточнику.

И …всё время проигрывала!

Закусив удила, тётка бешено кричала на своего спутника, огромного толстого мужика:

– Давай деньги! Давай!

Когда деньги закончились, тётка взвизгнула и вцепилась в горло напёрсточника:

– Отдай деньги! Жулик!

Она бы неминуемо придушила скромного труженика, но подоспевшие бугаи молча оторвали даму от щуплого их коллеги и утащили к выходу.

Тётка, закатив глаза, издала резкий протяжный скрипучий визг.

И вовремя. На крыльце как раз скромно курили её государственные защитники в милицейской форме одежды.

Однако визг и крики обманутой женщины не произвели на сержантов никакого эффекта.

Они удивлённо, как на сумасшедшую, посмотрели на потерпевшую. Злорадно усмехнувшись, молча скрылись за углом автостанции.

Чем завершилось смертельное противостояние, узнать мне не довелось.

Объявили срочную посадку на «проходящий» автобус до Камышина.

Мой автобус! Точнее, почти мой.

Мне надо было высадиться на полпути этого чадящего монстра, у райцентра Даниловки.

Где именно высадиться, до райцентра, или после, я всё ещё не решил.

Родители мои давно развелись и жили в разных станицах, в сорока километрах друг от друга. Отсюда и ежегодная моя мучительная шарада!

Если ехать к отцу, то высадиться надо раньше, у поворота на станицу Берёзовскую.

Если же первым пунктом моего отпуска выбрать маму, то Даниловку надо проехать и высадиться через двадцать километров.

Вторая неприятность: высадиться надо у поворота на станицу Островскую. И пылить, как пехота, ещё десять пыльных жарких вёрст, любуясь серебристой ковыльной степью да милыми берёзками лесополосы.

И вот я – на повороте в Островскую.

Как всегда, нежные белоствольные берёзки бурно радовались моему приезду, приветливо размахивая изумрудными ветвями.

Яркое солнце, серебряные ковыли, белоснежные берёзки! Какая тихая русская красота!

Сразу вспомнились строки маршевой солдатской песни:

«Берёзки-тополя! Как дорога ты для солдата родная русская земля! Родная русская земля!»

Мурлыча эти торжествующие строки и радостно улыбаясь, я пытался остановить проезжавшие в станицу машины – и легковые, и грузовые.

К моему крайнему изумлению, никто и не думал останавливаться!

«Как так? Это ж невозможно! В Туркмении такое невозможно! Любой остановится и подбросит. Без денег! В Чечне – то же самое! А здесь, в родной России, почему не так? Что случилось с русскими православными людьми?!» – билась в голове грустная мысль.

И бравурные звуки солдатского марша заменились, сами собой, тревожными строками Владимира Высоцкого:

«Видать, был ты долго в пути!

И людей позабыл,

Мы всегда так живём!

Траву кушаем, век на щавеле,

Скисли душами, опрыщавели,

Да ещё вином много тешились, —

Разоряли дом,

Дрались, вешались».

Вах! Гарабасма! Неужели я действительно так долго был в пути, в туркменской пустыне и горах Чечни, что полностью позабыл русских православных людей?!

Как я ни старался, автомашины не останавливались. А водители смотрели сквозь меня, как сквозь мутное стекло.

Поэтому, когда я, удивлённый и страшно обозлённый, дошёл до центра станицы, настрой мой сильно-пресильно изменился.

Чёрное солнце казалось зловещим и тусклым, берёзки – облезлыми, кривыми, с засохшими верхушками. А седая сухая низкорослая полынь воняла горечью и тленом.

Домик мамы, малюсенький и неказистый, настроя моего тоже не улучшил.

Серый кривой забор обветшал, старенькие ворота упали. Глиняная обмазка стен домика была изъедена осенними злыми дождями и весенними бурными ливнями.

Кое-где виднелись ещё следы побелки, но выглядели они удручающе.

Внутри домика, точнее, пристройки к нему, тоже было тоскливо.

Глиняный пол смотрелся анахронизмом, пришедшим из феодального строя. Рукомойник с ведром, подставленным снизу, навевал смертную тоску. Как, впрочем, и цыбарка (ведро) с водой, стоявшая на деревянной некрашеной лавке.

Причём вода, добытая из уличной далёкой колонки, была жуткого красного ржавого цвета.

«Это что, великая Россия, вставшая с колен?!» – билась у меня в голове грустная мысль.

Однако маму полное отсутствие цивилизации ничуть не смущало. Как, впрочем, не смущало и отсутствие телевизора и холодильника.

Ну некогда, некогда было моей милой доброй маме смотреть глупейшие шоу по телезомбоящику! Муторная каждодневная работа не позволяла такой роскоши!

Страшная жара ведь испепеляет изъеденный колорадским жуком картофель, капусту и укроп. И без каждодневного полива нечего будет кушать!

А воды в уличной колонке днём не бывает.

Она, эта жуткая ржавая сукровица, тихонько капает только ночью, когда станичники прекращают поливать свои огороды.

Вот и приходится моей маме, вместо отдыха и просмотра телепередач о величии России, таскать старые дырявые шланги по всему огороду, в надежде хоть немного напоить картошку.

Мне, свеженькому, пришлось начинать именно с нудного ночного полива. А днём починять городьбу и ставить на место упавшие старенькие ворота.

Заморившись на жестоком солнцепёке, я решил охлынуться и поплескаться в пруду, гордо именуемом святым озером Ильмень.

Святое озеро располагалось аккурат рядом с величественным старинным краснокирпичным храмом.

Прямо перед церквой клубился небольшой базарчик. Сидящие на земле торговцы предлагали всякое разное барахло, привезённое «челноками» из бедного когда-то Китая.

Меня неприятно поразила абсолютно антихристианская картинка: торговка гордо демонстрировала женские кружавчатые труселя на фоне святого храма!

Как не вспомнить Иисуса Христа, изгонявшего торговцев из древнего храма?!

Но святое озеро поразило ещё больше.

Звонкий детский девчоночий голосок разносил над тихой миролюбивой гладью вод:

– Падла! Пиз… а еб… я! Сука, бля..ь!

– Сама ты пиз… а еба… я! Пошла на х…, сука еба… я! – отвечала ей такая же семилетняя конопатая наивная девчушка.

Детский мат-перемат, трёхэтажный и крайне безобразный, длился всё время, пока я переплывал священное озеро, нырял и плескался.

Чудовищное это, по сути, видение не покидало меня, пока на обратном пути я не встретил местную председательшу сельсовета. Фамилия у неё была такая же, как у моей мамы. То есть Логина.

На мои удивлённые возгласы она горько усмехнулась:

– Это – не самая страшная наша беда. Главное – трагические страшные цифры статистики! Станица вымирает! В прошлом месяце у нас умерло десять человек, а родился всего один! Скоро вам, пограничникам, некого охранять будет!

Разговаривали мы, поглядывая на торговцев, разложивших товар возле храма. Заметив мой настороженный взгляд, председательша пояснила:

– Такой базар здесь – только раз в неделю. Остальные дни недели никого нет. Торговцы ездят по другим станицам, там устраивают базары. Тоже раз в неделю.

Пока мы разговаривали, мимо пропылил старенький белый «Жигулёнок».

Проехав немного, он остановился и сдал назад.

Из дорожной пыли материализовался мой лучший друг Николай Пшеничный, однокашник по военному училищу:

– Петро! Здорово! Ты что, в отпуске?

Оказалось, Николай уволился из армии и поступил на службу в даниловский райотдел милиции. Заведует там всеми бывшими зэками района.

– Петро! Поехали, поговорим по дороге! Заодно поможешь!

Помочь надо было выманить из квартиры одну бывшую зэчку, которая давно не отмечалась в райотделе милиции.

Судьба этой молодой ещё женщины была трагична. Родила она, не имея мужей, троих детей. Работы не было, поддержки – тоже. Чтобы накормить деток, украла у соседки гуся.

Судили, впаяли три года колонии.

Детей, понятное дело, изъяли. Саму её лишили материнства.

Вышла бедолага из тюряги, да с горя и запила горькую.

Мы подъехали к старенькой панельной двухэтажке, где проживала дама.

Сложность была в том, что милиция не имела права заходить в жилье. А сама дама, завидев в дверной глазок мента, никогда в жизни дверь не откроет.

Выручила соседка бывшей зэчки.

Она постучалась в дверь и мстительно сообщила интригующую алкогольную весть:

– Выходи! Тебя на улице двое мужиков ждут!

Выпорхнувшая, словно мотылёк на огонь, женщина имела испитое застаревшее лицо с двумя фингалами под глазами.

Она ойкнула, увидев моего строгого ментовского друга, но сбежать не решилась.

И пояснила, отмечаться не имела возможности, потому как денег на билет до райцентра нет.

Строго-настрого приказав подопечной явиться завтра же, Николай присоветовал:

– У соседей деньги займи!

Когда печальная дама, виновато улыбаясь, скрылась, я не удержался:

– Так она опять гуся украдёт, раз денег нет!

– Горе горькое! – только и сказал Николай.

И пригласил меня, по своему обычаю, в гости на родной хутор, в родительский дом. Обещал назавтра заехать за мной.

Когда я вернулся к маминой хатёнке, то совсем загрустил.

Как помочь в ремонте, не имея денег?!

Хатёнка ведь совсем облупилась.

Метод обслуживания таких глиняных хат издревле был один – ежегодно мазать глиной, смешанной с соломой. А затем белить.

Вся эта нудистика – каждый божий год!

Но труд, тяжёлый и нудный, почти напрасен! Злые осенние дожди и зимние метели смывают всё это начисто.

Труд, тяжёлый и нудный – драному коту под хвост.

Выход только один – стены обложить кирпичом или обшить досками. Но!

У подполковника доблестных погранвойск нет денег на элементарную помощь маме!

Где можно добыть эти деньги, я, конечно, знал.

Наши тыловики, имеющие доступ к бюджетному финансированию и тендерам, почему-то живут припеваючи, в шикарных квартирах и коттеджах, покупая всё новые внедорожники.

Видимо, песня Вилли Токарева – именно о них:

– Мы воры-гуманисты!

Поверить очень трудно, что стало жить паскудно,

и тот, кто не ворует, по-нищенски живёт.

Мы воры-гуманисты, мы глазками приметим,

где плохо что лежит.

Где двести – пишем триста,

всегда стянуть готовы казённого добра!

И что мне делать? Тоже вступить в преступный сговор и «пилить» бюджет, участвуя в махинациях с тендерами и госзакупками?

Совесть моя такого не позволит!

А как же мама?

Пенсия её до слёз мизерная, нищенская, издевательская!

Вот и мучается она каждый год, забесплатно привозя на своём горбу тяжёлую озёрную глину. А солому выпрашивает у соседей.

Матюкаться хочется от такой безысходности!

Тюкая топориком и поднимая с соседом поваленные ворота, я тихонько матерился. Думы были чрезвычайно горькие!

Ночевать я устроился в палисаднике, под сенью старых вишен. Раскладушку умягчил мешками, набитыми соломой. Прямо-таки барская перина!

Чёрно-синий бархат небосвода с яркими звёздами и млеком Млечного пути навевал какие-то смутные тревожные воспоминания.

Видел я эту картинку совсем недавно. Но где?

…Грохот автоматной очереди прогремел почти над ухом. Боевик с чёрной повязкой на голове, стоя в метре от меня, нацелил автомат и держал палец на спусковом крючке.

Сейчас, сейчас я увижу последнюю в своей жизни вспышку выстрела!

Нет! Не будет этого!

Спружинив, молниеносным броском я ушёл с линии атаки и сильным ударом ноги опрокинул злого боевика.

– Молодец! Без меня справился! – услышал я голос подполковника Ладыгина, начальника нашей мангруппы.

«Стоп! Какой Ладыгин? Он же погиб в бою, прикрывая меня!» – сообразил я, поднимаясь с земли. – «Это ж не Аргунское ущелье! Тогда где я? Откуда ведут огонь?!»

– Пожар! Петро! Бежим скорее! – привёл меня в чувство тревожный окрик мамы.

Она бежала из хаты, гремя в темноте цыбарками.

Выскочив в черноту ночи, мы побежали, спотыкаясь на рытвинах, по неосвещенным бугристым улочкам станицы. К церкви.

Именно там виднелось зарево пожара и слышался треск, подобный автоматным очередям.

Вблизи картина была страшной: жаркий огненный смерч крутился на месте дома, высвечивая воспалённые огнём бревенчатые стены.

Крыша уже провалилась внутрь, не оставляя шансов на спасение.

– В цепь, бл..дь! Усе – в цепь! От колонки! – слышался чей-то бас. – Цыбарки с водой передавать! Быстрее, бл..дь!

Встав в общую цепь, мы быстро передавали ведра с водой к горящей избе, а обратно перекидывали пустые цыбарки.

В общем-то, перед таким ураганом огня выстоять людям было невозможно. Огненный залп, сотворённый ураганным степным вихрем, мгновенно поджёг пристройки.

Почти сразу полыхнул и соседний дом.

– Бросаем! Всем – к соседнему дому! – приказал бас.

– Где пожарные?! – крикнул я возмущённо.

– Уже едут! Из Даниловки! Двадцать километров пока проедут, вся станица, бл..дь, сгорит! – ответили мне из цепи, матерно ругаясь. – Наших пожарников сократили, бл..дь! Горим теперь, бл..дь!

Не успели мы начать поливать вторую горящую избу, как бас громыхнул, перемежая слова густой матершиной:

– Бросаем, бл..дь! Не успеем! Давай сразу третий дом заливать!

И точно, огненные снопы искр и головешки уже сыпались на этот самый третий дом.

Однако сгореть ему не дала подоспевшая пожарная машина из райцентра.

Но, вылив запас воды, она исчезла в поисках озера.

А дом разгорелся ещё пуще!

Когда костры изб уже безнадёжно и тоскливо догорали, взбудораженный народ разбрёлся.

А на следующий день Островскую опять посетил мой друг Пшеничный.

Не дав проспаться после ночного пожара, он бесцеремонно растолкал меня:

– Вставай, лежебока! Помощь твоя нужна!

– Что? Кто? – подскочил я, ничего не понимая.

– В Берёзовскую поехали! – торопил меня Коля. – Тебе ж всё равно к отцу надо! В станицу!

Извинившись перед моей мамой и обещав через сутки вернуть меня назад, Коля запрыгнул в свой «Жигуль».

Пока мы ехали, объезжая огромные, словно от фашистских бомбометаний, воронки в асфальте трассы, Николай рассказал о проблеме.

Оказывается, три дня назад в Берёзовской пропал парнишка, Юрий Дронов.

Поначалу никто не встревожился. Мало ли куда мог уехать на родительском «Жигулёнке».

Но потом родители всполошились. Сын их был спокойный, трудолюбивый.

Никак не мог бросить всё и, не предупредив, исчезнуть.

Но ведь исчез!

Перед самым исчезновением Юрий повздорил с бывшим уголовником Сергеем Маловым.

Было это возле станичного Дома Культуры. Все слышали, как зэк обещал продолжение «мужского» разговора.

Моему другу, майору милиции, и предстояло опросить своего подопечного, а также всех остальных бывших зэка.

– Давай моего отца спросим! Малов ведь наш сосед. – предложил я, когда мы проезжали около краеведческого музея. – Отец в музее. Директор всё же!

Николай развернул авто и остановился возле железной ограды. Постучал в дверь:

– Николай Петрович! Привёз Вам сына! Встречайте!

Отец, конечно, обрадовался моему приезду:

– Очень кстати! Хату готовимся мазать, круг приготовили. Помощь нужна!

Поставив чайник, он подробно ответил на вопросы моего друга-майора:

– Малов?! Да ты шо? Не моги думать! Серёга не мог убить! Трудяга он. А в тюрьму попал не за грабеж аль разбой. Случайно попал. Вся станица смеялась, когда судили его. Сам же знаешь, за что Серёга сидел!

Действительно, вся станица знала, за что сидел Серёга. И очень потешалась.

Дело было так. Ночью вместе с женой они залезли в совхозный индюшатник. Но украсть ничего не смогли. Сторожиха оказалась бдительной. Стрелять начала.

Серёга-то выпрыгнул в окно, как тушканчик.

А жена его Нюрка, пухлая толстушка, застряла тазом в этом самом окне. Серёга, как истинный джентльмен, всю вину на себя взял.

И отсидел от звонка до звонка.

– Серёгу я давно знаю! – добавил я. – Единственно, на что он способен, так это залезть в свой погреб и утащить, пока жена не видит, ведро картошки. И обменять на водку.

Когда мы приехали к Малову и начали расспросы, он дюже обиделся:

– Да вы шо! Юра в два раза моложе меня! Пацан зовсим! Рази мог я угрожать пацану?!

Полчаса майор Пшеничный выпытывал из своего подопечного хоть малейшие сведения. Всё было бесполезно. Малов ничего не знал.

Когда мы сели в авто, Пшеничный достал списки зэков и начал думать. Потом спросил:

– Каргин может убить? Он же псих!

– Может! Убил же девушку, когда она отказалась встречаться с ним! Убил открыто, при всех! Сначала крикнул, что убьёт её.

Девушка, смеясь, ответила: «Ну так убей!»

Выхватил Каргин нож и убил! Настоящий псих! Или маньяк.

Но после тюрьмы он нигде не «светился». Неужели опять психанул?

Самого Каргина дома не оказалось.

Но соседи заверили, что тот никак не мог убить Юрия, ибо день-деньской проводит в поле. Поливальщиком устроился.

Даже вечером с работы не приходит.

– Не винава-а-а-атая я, не винава-а-атая я! – раздался вдруг надрывный протяжный женский вой.

Мы с Колей и соседями бросились на крик, в узкий переулок.

Перепрыгнув через низенький плетень, мы очутились на базу, заросшем светлой муравой. Возле большого плетневого катуха лежала женщина. Закрыв лицо руками, она протяжно надрывно по-волчьи выла:

– Не винава-а-тая я!

Соседи бросились к ней:

– Светка! Ты чаво?!

Это действительно была Светка-почтальонка, сорока лет от роду, пышнотелая и обычно улыбчивая.

– Т-т-там! Т-т-там! – заикаясь и размазывая по щекам слезы, указала Светка на катух.

Там, в катухе, всех поджидала смерть. Длинный парнишка висел на куске верёвки, перекинутой через верх столба.

Майор быстро выхватил нож и срезал верёвку.

Мёртвое тело с размаху, подняв клубы едкой пыли, ударилось о земляной пол.

– Это ж Володя, муж Светки! – воскликнула соседка. – Ему всего-то семнадцать лет! Свадьбу сыграли месяц назад! Сельсовет долго не разрешал, говорил, несовершеннолетний он! А Светка в мамы ему годится, на двадцать лет старше!

Местный участковый, прибежавший через пять минут, отогнал всех от катуха и приказал соседям звонить в Даниловскую больницу. Сам тоже умчался доложить в райотдел милиции.

У плетнёвых ворот светкиного дома быстро собрался народ. Обсуждали, переругивались, выстраивали версии.

Подошёл и мой отец, привлечённый криками. Послушав, что гутарят станичники, он собрался было уходить. Но, почесав пышную бороду, развернулся и подошёл ко мне:

– Петро! Пийшлы, помогёшь хату мазать! Круг там уже развели. А месить некому! Лёшка Донов подвёл, алкаш ху..в! Выпросил у меня бутылку, сказал, дристун его схватил. Водкой и солью лечить надо. Ну и вылечил! Валяется в лопухах, алкаш ху..в!

Да уж! Как мне быть? Ведь в Островской моей помощи ждёт мама! Коля обещал сегодня меня вернуть на трудовой фронт!

Однако красноречие отца оказалось сильнее моих доводов. Пообещав позвонить соседям мамы, он потащил меня к своей старенькой дореволюционной хатке.

Да уж! Убогость страшная! Глина стен кое-где отвалилась, показывая обрешётку из ивовых прутьев, набитых на старые седые рыхлые брёвна.

Дело было действительно безотлагательное! Пока не начались дожди, надо было немедленно замазать жуткие дыры в стенах халупы.

Покряхтев, я снял обувь, закатал по колено свои городские брюки, и начал ходить по неглубокой яме, залитой жидкой глиной.

Отец, радостно улыбаясь, подсыпал соломки.

Очень противное это дело, босиком месить хлюпающую вязкую жижу, в которую добавлен «для слипу» навоз. Жижа эта препротивно скользит меж пальцев ног!