Текст книги "Под стук колес"

Петр Карауш
Под стук колес

Издание электронной книги:

Проект электронного книгоиздания «Атанор» (atanor-ebook.ru)

2019

© Карауш П. В., 2019

© Верстка, дизайн обложки. ИП Бастракова Т. В., 2019

Колька

– Так всё, тишина в классе! – Вера Антоновна подошла к столу. – Завтра, после уроков идём в колхоз, где каждый из вас должен выбрать телёнка и взять над ним шефство. Это значит – продолжала учительница, – что вы должны ухаживать за своим подшефным, кормить, чистить, убирать навоз, менять подстилку, а на другой год, достойных, будем принимать в пионеры.

Все весело зашумели, только один Колька, молча, с иронией поглядывал на окружающих. Его мама работала дояркой, и он целыми днями крутился «под ногами» у колхозников и хорошо уже знал, что это такое, ухаживать за телятами. Да и не любил он телят, вот лошади – это да!

Колька гордился собой. Он первый и единственный кто укротил настоящего дончака. Ох, и долго подбирался к нему. Этот жеребец был привязан в своём станке двумя цепями в растяжку и на водопой вели его только два конюха. Он и Кольку не подпускал к себе, всё норовил ударить копытом или укусить, но терпенье и ещё раз терпенье. Пришло время и Буян, так назвали дончака, уже радостно и тихонько ржал, увидев мальца, а Колька, скрываясь от конюхов, доставал из-за пазухи хорошую краюху хлеба, щедро посыпанную крупной солью, и по кусочку давал своему любимцу. Он знал, перед таким лакомством никто не устоит. А когда мужики увидели, было уже поздно. Колька по-хозяйски, скребком, чистил жеребца, а тот стоял тихо, слегка прогнув спину и от удовольствия подрагивая шкурой.

А совсем недавно, Колька сам вывел Буяна на водопой. Степаныч был один, когда увидел, оторопел, а дончак шёл, «приплясывая», боком, косился на мальца, но повод не натягивал. Все кто видел, останавливались и долго провожали их взглядом.

Колька был не раз бит за своё непослушание и матерью, и старшими братьями, но делал только то, что считал нужным. В девять лет он уже прочитал Майн Рида, «Всадник без головы,» и бредил прериями, мустангами, погонями. И вдруг телята!

На другой день все начали выбирать себе подопечных и заводить в телятник, где каждому малышу было отведено постоянное место. Выбирали, конечно же, крепких телят, давали им звучные имена, хвастались друг перед другом и гордились собой.

Колька стоял в стороне и не участвовал в этой показухе. Он знал, что надолго их не хватит, от силы одна две недели, а потом всё пойдёт своим порядком. И вдруг он обратил внимание на отдельно стоящего телёнка. Тот был худой и грязный, стоял с обречёно опущенной головой и мелко дрожал от прохладного осеннего ветерка. Вот надо за кем ухаживать, подумал он и решительно направился к нему. Увидев это, мальчишки захихикали, но открыто выразить свои насмешки остерегались. Колька ещё в первом классе показал, что насмешек не терпит. Он, не раздумывая, назвал телёнка Васькой, и потащил его в дальней угол телятника, где было и сухо и тепло.

Все уже давно ушли, а Колька только закончил приводить бычка в порядок. Он скребком отчистил его от навоза, тёплой водой, взятой у доярок, отмыл и насухо вытер соломой. Снова пошёл к дояркам, незаметно насыпал пол – ведра комбикорма, залил тёплой водой и понёс шикарное пойло своему Ваське. Телёнок почему-то не стал капризничать, и не глядя на своего благодетеля, всунул голову в ведро и вытащил её, когда там стало пусто.

– Ничего – сказал Колька – мы им покажем. Кому и что надо было показать, Васька не знал и стал укладываться спать. Колька закрыл клетку и довольный пошёл домой.

На другой день, после уроков, он направился к конюшне. Буян, увидев мальца, тихо, призывно заржал, ожидая лакомства. Угостив жеребца хлебом, вывел его во двор, сел верхом и дончак, с выгнутой, как у лебедя шеей, боком, лёгкой рысью направился к водопою. Он по-прежнему никого к себе не подпускал и Степаныч был рад такому помощнику, а Колька, незаметно насыпал в заранее приготовленный мешочек, ячменя и поспешил к Ваське.

В телятнике ходили из стороны в сторону человек пять из класса, не зная, что делать и только мешали тёте Анне, которая, целый день убирала, кормила, поила подопечных.

Колька высыпал ячмень в кормушку, принёс охапку душистого сена и принялся за уборку.

– Ой, Настя, хороший у тебя помощник растёт, – говорила Анна – труженик. Степаныч давеча рассказывал, если твой долго не приходит, дончак грустить начинает.

– Что ты, Аня, боюсь я того дончака, то зверь а не конь.

– Может кому-то он и зверь, но я сама видела, как он радуется твоему Кольке.

– Радуется да, но этому мало, вот ещё и телёнка взял, упрямец, комбикорм у коров ворует. Беда мне с ним.

Шло время. Васька рос не по дням и к весне это уже был красивый, годовалый бычок, довольно упитанный, с блестящей шерстью и острыми рожками.

21 апреля всех, кроме Кольки, приняли в пионеры. Здесь он явно перестарался. Надо было сдать металлолом, и Колька привёз в школу огромный снаряд. По весу он превышал собранные классом ржавые кастрюли, но его почему-то не хвалили, хотя снаряд был как новый, с блестящими, латунными поясками и без капельки ржавчины на взрывателе. Колька аккуратно выгрузил его и хотел уже съездить за следующим, благо, добра этого после войны осталось много, но учитель математики, Антон Иванович, дал ему по шее и отобрал тележку.

Колька не обиделся, этих взрослых не поймёшь, и пошёл в колхоз. И вовремя. По телятнику ходил зоотехник с председателем, и отбирали бычков для отправки на мясокомбинат. Васька им понравился, и мальчишка услышал их разговор.

– Может, оставим на племя, Аркадий Петрович?

– Да я бы рад – сказал председатель – но план большой, и деваться некуда.

– А когда будем отправлять?

– Давай на завтра организуй взвешивание, а послезавтра, с утра загрузка и отправка.

В день отправки, Колька встал раньше всех и тихонько ушёл из дома. Васька с радостью встретил своего опекуна, и они вместе, ещё до рассвета, ушли в степь.

– Анастасия! Настя! – кричал председатель. – Куда твой стервец бычка угнал?

– А я здесь причём? Сами виноваты. Малец растил, растил, а вы на мясо. И вообще, вон сторож, с него и спрос.

– Тьфу ты! – Аркадий Петрович сплюнул. – Молодец пацан, взял и спрятал!

– Так жалко же – зоотехник почесал затылок. – Давайте лучше оставим на развод.

– Теперь-то уж что, конечно оставим.

После этого, бычка взяли в отдельное стойло, и Колька потерял к нему всякий интерес.

Прошло года два и как-то летом, Колька, с друзьями, гуляя по родным просторам, проходили мимо колхозного стада, где среди коров важно выхаживал огромный бугай. Колька узнал своего воспитанника, быстренько метнулся в поле с кукурузой, сорвал несколько початков и, подойдя к ребятам начал звать его:

– Васька! Васька! На! На! На!

Васька поднял голову. Он явно узнал знакомый голос и сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее поспешил к Кольке. А тот всё продолжал звать его, показывая сверкающие желтизной, очищенные початки молочной кукурузы. Племенной бык, весом в полторы тонны перешёл на лёгкий бег и земля под ногами ребят начала вибрировать. Огромная туша, с острыми рогами неслась, прямо на них не думая останавливаться. Ноги мальчишек «примёрзли» к земле, а огромный, красивый бык вдруг резко остановился в метре от Кольки и мягко мыча, начал передним копытом рвать землю и бросать её себе за спину. Потом, Васька, успокоившись, потянулся тёплыми губами за кукурузой, взял её нежно, с достоинством и начал с наслаждением пережевывать, а Колька уже гладил его по могучей шее, чесал за рогами и с гордостью, обращаясь к друзьям, говорил:

ЭТО МОЙ ВАСЬКА! СМОТРИ, УЗНАЛ!

Чижик

Было это в середине пятидесятых годов прошлого столетия. Колхоз у нас был бедный, председатели бестолковые, а Советская власть выгребала из амбаров всё, подчистую. Спасало крестьян личное подворье: курочки, коровка, огородик да парочка кабанчиков в сарае. Денег в колхозе не платили, а на трудодни выдавали натурпродукты. Вот и государство брало налог с крестьян тем же. Где-то в начале года ходила по дворам налоговая инспекция и описывала всё, что имелось в хозяйстве. А уж потом расписывали, что, чего и сколько надо сдать государству. Крестьянин обязан был сдать определённое количество молока, сливочного масла, яиц, мяса. Был налог и на плодовые деревья и кустарники. Да чего греха таить, тяжело было. Работали от темна, до темна, без выходных. Паспортов колхозникам не давали, только справки. Дана такому-то, живущему там-то, для того-то. И всё. Автомашин тогда в хозяйстве ещё не было и «командный состав» разъезжал на личных бричках, или, как их у нас называли – двуколках. Лошадей тогда было много, но каждый раз, весной, на них жалко было смотреть и только два жеребца находились в отличной форме. Это Мальчик, закреплённый за бригадиром тракторной бригады и Чижик, племенной жеребец председателя колхоза. Кроме основных своих обязанностей, Чижик должен был возить руководителя в районный центр Великомихайловку на совещания. Это километров восемнадцать в один конец. Но три председателя, сменяя, на посту, друг друга, в течение своего срока правления, (а это минимум год!), ездили на жеребце только по одному маршруту: контора – чайная – контора. Каждый раз, утром, после разнарядки, два конюха выводили жеребца, запрягали его в бричку и он самостоятельно, нёсся крупной рысью к конторе и мягко останавливался у самого крыльца. Вскоре из дверей выходил с озабоченным видом председатель, устало садился в бричку и, взяв вожжи, говорил «но!» и бросал бразды правления на крючок, они уже были не нужны! Конь, срывался с места, и дугой выгибая шею, «пританцовывая», нёсся в центр села, к чайной. Там он останавливался и порой часами ждал своего хозяина, а когда тот наконец-то садился, Чижик разворачивался и уже не спеша, возвращался назад. Интересно то, что по походке седока, жеребец сам определял, нужен он ему сегодня или нет. Если решал, что нужен, то терпеливо ждал хозяина, не взирая, ни на какие погодные условия. Иногда председатель повелительным голосом произносил «В стойло!» на что Чижик пренебрежительно фыркал, мол, а то я не знаю, и спокойным шагом шёл в конюшню.

Так продолжалось довольно долго, но видать районному руководству это надоело и, они на очередные выборы прислали свою кандидатуру. Новый голова колхоза, Аркадий Петрович, был мужик серьёзный, явно знающий своё дело, да к тому же ещё и коммунист. Первую неделю он ходил по территории и знакомился с хозяйством. Заходил в коровники, свинарники, конюшни, заглядывал во все углы и закоулки, что-то записывал, зачёркивал, опять записывал, видно было, что приехал надолго. Крестьяне следили за ним, приглядывались, каждый высказывал своё мнение, но все вместе ждали первого выезда в народ. Спорили, гадали, куда вначале он поедет, в район или в чайную? И вот этот день настал!

– Степаныч – обращаясь к конюху, попросил голова, – запряги мне завтра с утра Чижика, надо в район смотаться.

– Хорошо Аркадий Петрович, сделаем.

На другой день колхозники спорили до хрипоты, шептались, бились об заклад и терпеливо ждали начало «скачек». И вот, мужики, запрягли жеребца и, ведя его, под уздцы пошли к конторе. Чижик был явно удивлён таким почётом, косил лиловым глазом то на одного, то на другого конюха и всё норовил укусить Степаныча за плечо. Аркадий Петрович уже ждал на крыльце и, не раздумывая, тут же сел в бричку, взял вожжи, сказал мужикам: «Отпускай!» и…

Основная дорога, званная в народе «шоссейка», проходила метрах в семидесяти от конторы и вела строго в двух направлениях, налево – в центр села, к чайной, направо – в широкую степь, где за холмами, в туманной дымке, находился, неизвестный жеребцу, районный центр. Застоявшийся конь, игриво наклоняя голову, рванул галопом по знакомому, (с детства!) маршруту. Подъезжая к повороту, председатель потянул правую вожжу, но Чижик лучше знал, где находится чайная, тут же закусил удила и рванул влево.

– Нет, направо он не пойдёт, – сказал кто-то в толпе. – Я ж говорил, проспоришь.

– Вижу, что проспорил, – небольшого роста мужик в сердцах сплюнул. – Пойдём, что-ли?

А в это время, на шоссейке, шла настоящая борьба. Председатель дёргал вожжи, что бы сорвать удила, остановить и развернуть жеребца, а тот думал, что надо быстрее и «летел» так, что казалось бричка, вот-вот развалится на части.

От конторы до чайной ровно километр и пройден он был за весьма короткое время. Перед чайной жеребец остановился как вкопанный и сколько ездок не дёргал вожжи, Чижик стоял на своём. Недалеко находились рабочие из элеватора и, наблюдая эту сценку, слегка посмеивались, потом один из них подошёл к председателю:

– Ты, Аркадий Петрович, зайди в чайную и если не хочешь сто грамм, так хоть спички возьми, иначе он не пойдёт.

Петрович вздохнул, делать нечего, надо идти, а когда опять садился в бричку, жеребец не дожидаясь команды, стал разворачиваться и мягкой рысью понёсся назад. На подходе к конторе всё повторилось. Обескураженный председатель не мог себе даже представить такого! А Чижик бил копытом о землю и смотрел на всех удивлённым взглядом. Он как будто хотел спросить: «А, что случилось?» Конюхи переглянулись, взяли жеребца под уздцы, и повели его по дороге в степь широкую, в сторону села Поплавки, где за горизонтом, в туманной дымке был райцентр. Через полкилометра, они отпустили Чижика, и тот пошёл спокойно, уверено, с явным интересом поглядывая по сторонам. Провожая его взглядом, Степаныч сказал:

– Ну, всё. Жизнь пойдёт по-другому, – и добавил, ставшую потом знаменитой фразу. – Это и коню понятно.

Благодать

Колька и Витька хоть и не были друзьями, о которых говорят «не разлей вода», но дружили основательно, и не смотря на свои не полные одиннадцать лет, понимали в этом толк. Они были не только ровесники, но и учились в одном классе и может быть по этому, всегда находили себе дело по душе. Если Витька мастерил лук, то Колька делал стрелы и отличные наконечники из консервной банки. Рогатки лучше получались у Витьки, но зато самопалы, делал только Колька. А ещё Колька был отличным наездником, и Витька тоже пристрастился к этому делу. Частенько они помогали конюхам собрать табун и сопровождали его на водопой, а однажды им даже разрешили гнать лошадей в ночное. Правда, назад возвращались пешком, но это были мелочи, по сравнении, с тем удовольствием, которое они испытали. Вот и на этот раз Витька сообщил, что отец будет после обеда пахать огород и разрешает им вечером отогнать лошадей в конюшню. Ближе к вечеру Витька зашёл за Колькой, и они не спеша направились к его дому. Погода была прекрасная. Тёплый, весенний ветерок нёс в себе запахи степного разнотравья и кажется, звал за собою, в неизвестную, заманчивую даль.

К их нему приходу лошади были выпряжены и с усталым видом доедали насыпанный, в кормушку ячмень. Немного погодя, друзья, усевшись верхом, погнали их сначала на водопой. Огромное, багровое солнце медленно уходило за горизонт, и надо было спешить. Южная ночь, с её непроглядной темнотой, наступала очень быстро и мальчишки, нахлёстывая уставших коней, заставили их бежать галопом. Сначала Витька вырвался вперёд, но Колька его догнал и уже понемногу стал обгонять, но тут его лошадь споткнулась, да так, что чуть сама не пошла кувырком. Но она всё-таки устояла, а вот Колька, опытнейший наездник, со всего размаху ударился головой о землю. На какое-то время наступила темнота, а когда он очнулся, то увидел, себя как-то со стороны и сверху, и что лежит на спине, а изо рта, ушей и носа идёт кровь. Над ним склонился Витька.

– Колька! Колька! – Тормошил он его. – Что с тобой? Вставай Колька! Вставай!

– «Что он кричит» – подумал Колька. – «Мне совсем не больно, и вообще, мне так хорошо».

И тут, какая-то неведомая сила подхватила его, и он полетел по наклонному коридору куда-то вверх, всё выше и выше, выше и выше. С одной стороны коридора были окна, они светились каким-то жёлтым светом, но что там за ними, Колька, из-за такой скорости, не успевал увидеть, да и желания особого не было. И вдруг полёт прекратился так же неожиданно, как и начался. Оказалось, что он стоит перед какими-то воротами. Собственно ворот, как таковых, и не было, как не было и забора. Просто перед ним были две, довольно высокие, квадратной формы, колоны, а вокруг них, и дальше, вглубь, разливался золотистый свет. Почему-то он знал, что надо пройти именно между колонами, и смело шагнул вперёд. Но стоило только войти вовнутрь, как на него пролилось что-то такое непонятно хорошее, что не передать словами. Вокруг разливался тёплый, золотистый свет и где-то издалека, тихо, очень мелодично, звучала музыка. Колька сделал несколько шагов и увидел, как навстречу ему идёт отец.

– Папа! Папа! – Радостно закричал он и кинулся к нему на встречу. – Я хочу к тебе!

– Тебе нельзя сюда, – отец улыбнулся такой доброй, родной улыбкой, что у Кольки защемило в груди, и, взяв его за плечи, развернул к выходу.

– Но я хочу, папа! Здесь так хорошо.

– Тебе ещё рано здесь быть, – сказал отец и, подведя Кольку к воротам, мягко толкнул его на выход.

Колька снова оказался в каком-то тёмном коридоре, и с огромной скоростью понёся в низ. Он опять увидел, что Витька продолжает его тормошить, хотел ему что-то сказать, но вдруг стало темно, и он открыл глаза.

– Ну, на конец-то, – вздохнул Витька, – а я уже испугался. Долго же ты не приходил в сознание.

Колька поднялся и начал осматривать себя. Сгустки крови застыли в ушах, в носу и на губах. На голове он нащупал огромную шишку, но странно, боли не было.

– Я батю видел, – тихо сказал он.

– Ты чего? – Удивился Витька, – он же умер давно!

– Нет, он живой. Он там, – Колька показал пальцем куда-то вверх. – Я хотел с ним остаться, но он сказал, что мне туда нельзя, что рано ещё.

– Ты что, в раю был? – Витька с подозрением посмотрел на друга.

– Не знаю, – сказал Колька, – но там такая… такая… – откуда-то выплыло новое, не известное ему слово, и он добавил, – такая благодать.

– Ладно тебе, – сказал Витька. – Давай по домам. Лошади всё равно уже сами в конюшню пришли.

– Хорошо, тогда до завтра. Только ты никому не говори, что я упал с лошади, – и Колька не спеша направился к дому.

Прежде чем войти в дом, он тщательно умылся, благо в бочке было полно дождевой воды, быстро поужинал и лёг спать. Колька ещё долго лежал на спине с открытыми глазами, вглядываясь в темноту, и перебирая в памяти свой полёт по тёмному коридору. Он снова вспоминал тот сказочный, золотистый свет, изумительную, какую-то не земную музыку и встречу с отцом.

– Смерти нет, это точно. – Прошептал Колька, повернулся набок и тут же уснул.

Шурка

Весной 1944 года, Красная Армия, освободив Одессу, погнала захватчиков на Запад. На беду отступающих, пошли дожди и по грунтовым дорогам не то-что проехать, пройти было не возможно. И по нашей шоссейке днём и ночью, под проливным дождём шли голодные и усталые немцы, румыны, итальянцы. Как рассказывали очевидцы, то было жалкое зрелище. Танкисты, расчищая дорогу, спихивали на обочину застрявшие машины и телеги со всем ихним имуществом, которое затаптывалось и засасывалось в раскисший чёрнозём.

Шло время, но каждый год, весной, пускали грейдер и он, идя вдоль шоссе и равняя грунтовку, выгребал из земли всякую всячину. Всегда первым об этом узнавал наш атаман, Шурка Чмырь. Небольшого росточка, худенький, тринадцатилетний пацан с обострённым чувством справедливости и несусветный драчун. Один-на-один с ним боялись выйти даже старшеклассники. Для нас он был непререкаемым авторитетом, а слово его законом.

Однажды Шурка пришёл в школу на второй урок, а на перемене собрал нас и по секрету сообщил:

– «Идёт грейдер». После третьего звонка мы ушли из школы и, не заходя домой, пошли вдоль шоссе в сторону с. Поплавки. Ровно срезанный чёрнозём блестел как антрацит. Весенний ветерок нёс в себе запахи разнотравья и свежей земли. Мы шли вдоль дороги и подбирали много интересных для нас, вещей. Вот стёкла от бинокля, а здесь разорванные листы с немецкими буквами, чуть подальше целый патрон, а вот и ржавый наган без барабана, а там явно оторванная от сапога подошва. Витька Биньковский остановился и начал усердно ковырять землю острым, металлическим прутом.

– Сюда – закричал он. В земле лежал снаряд. Нож скрепера прошёлся сверху, не задев взрыватель. Все смотрели на Шурку.

– Щас взорвём – сказал он – надо его выкопать.

Мы не спорили, да и опыт, какой-никакой уже был. Достали снаряд и понесли его в степь по дальше от дороги и людей. В свои 11 лет мы хорошо знали, что за такие дела можем получить от взрослых не только по шее. Быстро собрали прошлогодний былинник, толстые и сухие прутья полыни, да застрявшие в свежей траве перекати поле. Получилась внушительная куча, в центр которой и положили снаряд. Все отошли метров на 60–70 и залегли. Шурка, убедившись, что мы далеко, поджёг бурьян и не спеша подошёл к нам. Время тянулось медленно, костёр уже догорел, а взрыва так и не было.

– Идем, посмотрим – сказал Шурка, поднимаясь из земли.

– Нельзя – откликнулся Вовка – пока не остынет подходить нельзя.

– Ты чё, боишься? – в голосе атамана зазвучала нотка презрения. Это был удар ниже пояса. Все вскочили и, растянувшись цепочкой, пошли к снаряду. Костёр чуть заметно дымил, а лёгкий ветерок уносил вверх быстро гаснущие искры. Витька шёл вторым, но Вовка его обогнал, похоже, хотел быть первым.

Не доходя шагов десять, Шурка остановился, оглянулся назад и тут раздался взрыв. Чёрный столб пепла и земли взметнулся вверх, а рядом с нами прошуршали осколки. Я посмотрел вперёд, Шурки не было, а Вовка крутился на одном месте и кричал:

– Я ничего не слышу! Я ничего не слышу!

Мы побежали вперёд. Наш атаман лежал на траве и улыбался.

– Вот это да! – восторженно сказал он. Из левой руки и правой ноги шла кровь.

– Ерунда – сказал он – я сам встану.

Со стороны колхоза к нам неслась двуколка и двое верховых. Помощь была близко. Шурку с двумя ранениями увезли в райбольницу, а меня вечером ждал болезненный, воспитательный процесс, который, спустя 55лет! я помню очень хорошо.