Текст книги "Под стук колес"

Табор

Они всегда появлялись неожиданно. Вдруг, на разбитой войной шоссейной дороге, слышался цокот копыт, стук колёс, и перед взором жителей села Новоборисовка, представал большой, красочный, цыганский обоз. Спокойно тащили тяжелогруженые кибитки, высокие, крепкие и сытые кони. Упряжи, разукрашенные медными заклёпками в виде ромбиков, звёздочек, кружочков, золотом горела на солнце. Уздечки все с шорами и украшена каждая по – своему. Мужчины, управляя лошадьми, сидели на передках в больших, чёрных шляпах, в красных, синих, а чаще, в цветастых рубахах, подпоясанные широким поясом. Чёрные брюки были с напуском на голенища до блеска начищенных, яловых сапог.

Табор двигался не спеша, с достоинством и уважением к себе и окружающих. В кибитках тихо сидели женщины и дети, с любопытством разглядывая округу. Проехав через село, цыгане останавливались на выгоне, распрягали лошадей, ставили шатры, и к вечеру, возле каждого из них, уже работала небольшая, походная кузница. Прямо на земле разжигался уголь. Рядом, обычно при помощи деревянных кольев, крепились меха. Раскладывался, строго по порядку, весь инструмент: молотки, клещи, пробойники, обценьки, но главной, конечно же, была наковальня. Небольшая, килограмм на пятьдесят, она казалась миниатюрной и при ударе молотка, звенела весело, с переливами.

Надо особо отметить, что цыганские кузнецы, были великими мастерами. Наверное, не было на земле того, что они не могли сделать своими, сильными, умелыми руками, и, выждав какое-то время, шли к табору сельские жители со своими заботами. Мужикам нужны были косы, топоры, ножи, лопаты, а женщины несли дырявые вёдра, кастрюли, чайники. Мастера тут же принимались за работу, никому не отказывая, и весело стучали молотки, разнося по округе весть о прибытии цыганского табора.

Интересно было смотреть, как кузнец, делая топор, нагревал металл, сгибал его, делая обух, и сваривал, метал в маленьком горне, да так, что даже самый привередливый заказчик не мог найти место сварки. Кузнечная сварка! Мы, мальчишки, часами наблюдали за этим волшебством, помогая мастеру мехами, то раздувая пламя, то поддерживая его. Целый день в таборе звенели наковальни, а в это время, цыганки, в длинных, цветастых платьях, шли по улице, не спеша, царственной походкой, с гордо поднятой головой, и с добрым, чистым взглядом, проникающим в самую глубину души встреченного им человека. Они заходили во дворы и предлагали хозяйке иногда отрезы цветастого ситца, тюль на занавески, кое-какие украшения. Но главным всё же было гадание. Цыганки никогда не гадали плохо, и женщины, потерявшие на фронтах Великой Отечественной своих мужей, сыновей, братьев, свято верили им и ждали, ждали своих самых родных, самых близких, самых… И действительно, кто-то возвращался спустя пять, десять, а то и пятнадцать лет после войны. И растекалась молва по всей округе, о той молодой, или старой цыганке, что сказала правду. И сообщали женщины друг другу эту радостную весть, и каждая, в тайне, надеялась на своё счастье.

Платили цыганам кто, чем мог. В основном в ход шли продукты: картошка, молоко, сметана, яйца, мука, творог, а иногда и живностью, но редко. Да цыгане никогда и не требовали большего. Иногда они собирались у большого костра, кто-то брал семиструнную гитару, кто-то бубен, и в тёмной, южной ночи, под звёздным небом, плыла настоящая, цыганская песня о любви и верности, о трудной цыганской доле.

Жители с тревогой ждали отъезда цыган. Табор всегда исчезал незаметно и не понятно куда. Ещё днём стучали молотки, ещё вечером горели костры, а на утро, лёгкий ветерок раздувал уже остывший пепел, да лежала смятая, высохшая трава там, где вчера ещё стояли шатры. Ни шума, ни следа от колёс. Они всегда приходили не известно, откуда, и уходили неизвестно куда. После отъезда табора, зашумело село. Слышно как, то с одной стороны, то с другой, перекликаются соседи.

– Ой, Галю! У меня трёх курей украли!

– А у меня гусь пропал!

– Та, шо там ваши куры! – Смеётся соседка через дорогу. – У Степаныча поросёнка унесли!

– Та Вы шо? И он не кричал?

– Кто, Степаныч?

– Та нет, поросёнок!

Шумит село, считают убытки, подтрунивают друг над другом и желают табору счастливой дороги.

Участковый

Сначала Колька нашёл мыло. Жёлтый брусок лежал на дне небольшой канавки и манил к себе. Он наклонился.

– А ну дай сюда. – Шурка протянул руку.

– Не дам, я первый нашёл.

– Покажи.

– Это мыло, не видишь? Я маме отдам.

Шурка только презрительно ухмыльнулся и пошёл дальше. Уж мыло от толовой шашки пора научиться отличать.

Недавно закончился ливень, и мощные потоки воды, размывая чёрнозём, унеслись в долину, оставляя на поверхности то, что до этого, было спрятано в земле. Вдоль степной, грунтовой дороги, что шла в сторону Цебриково, были размыты небольшие овражки, и после дождя, в них можно было найти много интересного. Вот и сейчас, Шурка шёл впереди всех, и внимательно смотрел под ноги. Пока ничего интересного. Вот стреляные, винтовочные гильзы, дальше оборванный кусок пулемётной ленты, а здесь какие-то тряпки. Автомат он увидел издалека. Не сам автомат, конечно, а только часть ствола, но сомнений не было. В свои одиннадцать лет, он уже был классным специалистом по оружию. Шурка аккуратно подёргал за ствол. Небольшой пласт земли зашевелился, а спустя несколько минут, он извлёк из-под неё, целёхонький «Шмайсер». Конечно, он был ржавый и забит грязью, но это ерунда, главное всё было на месте.

У них было много оружия, но всё не то. Например, автомат ППШ был без диска и затвора, у винтовок не было прикладов, а наган без барабана.

Мальчишки с завистью смотрели на находку, но не найдя больше ничего интересного, повернули назад.

Шурка два дня очищал оружие от грязи, и вскоре автомат стал как новый, даже заработал затвор. Когда к нему зашёл Виктор, он дал команду, предупредить всех, что «завтра идём играть в войну». Сбор как всегда, в десять часов на мосту, возле винзавода.

«Боевые действия» проходили в широкой, степной долине, за колхозным курятником, где не плохо, сохранились осыпавшиеся окопы, воронки капониры. Там же, на краю Семёновского оврага, они прятали оружие. Почему, и кто назвал овраг Семёновским, ребята не знали, но там был родник, с очень вкусной, и хрустально чистой водой. Орудуя немецкой каской, как лопатой, они сначала очистили и углубили его, а потом укрепили стенки кусками листового железа. И теперь, каждый раз, после «жаркого боя», устраивали здесь привал.

Колька стоял возле калитки, ожидая ребят. Они всегда заходили за ним, а уж потом, все вместе, шли к своему командиру. До моста было, наверное, метров триста, и он видел, как Шурка подошёл к нему и сел на оголовок. Вскоре появились Витька и Вовка, и они не спеша пошли на «войну». Не доходя метров восемьдесят до моста, их обогнал на велосипеде участковый милиционер, Иван Груша. Особенностью его характера было то, что он всегда появлялся неожиданно, и именно там, где его меньше всего ждали.

Ребята видели как их командир, быстро спрятался под мостом, и спокойно продолжали свой путь. Вдруг, из – за насыпи, высунулся ствол автомата, и неожиданно грозный окрик:

– Стой! Стрелять буду! – Остановил участкового.

Иван увидел в руках мальчишки, тускло поблёскивающий на солнце «Шмайсер».

– Шурка, не балуй, дай сюда автомат. – Сказал он, слезая с велосипеда.

– Я те отдам! А ну кидай мне свой пистолет! – и Шурка передёрнул затвор. – А то стрелять буду!

Иван оглянулся. Сзади, недалеко от него, стояли трое пацанов. В голове, как молния проскочила мысль: «Войну прошёл, и так глупо погибнуть», и медленно двинулся к мосту. Шурка поднял автомат и прицелился:

– Не подходи! Стрелять буду!

– Я вот тебе сейчас уши надеру, стрелок… Давно от отца ремня не получал?

Участковый хорошо знал, задиристый характер, сынка, председателя сельсовета, но и уступать ему не имел права. Чем ближе он подходил, тем внимательнее смотрел на автомат. Интересно, где он мог его взять… не уж-то отец припрятал… вроде бы в рабочем состоянии… и затвор передёрнул… Чёрт… позади ещё и эти трое… Мысли бежали, сменяя одна другую. А если пацан откроет огонь?

Колька не видел, что делает Шурка и вдруг понял, Груша закрывает их собой, на тот случай, если он начнет стрелять.

– А наш милиционер, смелый. – Тихо сказал он.

– Подумаешь, – почему-то шёпотом откликнулся Вовка, – автомат-то не стреляет.

– А он знает? – Возмутился Витька, и сам ответил, – не знает. Вот видишь, а идёт. – И чуть погодя, добавил. – Конечно смелый.

Когда участковый подошёл слишком близко, Шурка кинулся под мост и по бетонной трубе, чуть пригнувшись, перебежал на другую сторону. Он тут же высунулся из-за насыпи и скомандовал:

– Не подходи! Руки вверх! Стрелять буду!

– Я тебе сейчас стрельну! – Иван сделал вид, что бежит к нему и Шурка тут же нырнул под мост и вернулся назад. Но там его уже ждал настоящий плен. Иван первый оказался на выходе, и как только Шурка выглянул из – под моста, он схватил его за шиворот, отобрал автомат, и дал такую затрещину, что у того слетела фуражка.

– А драться зачем? «Шмайсер» же неисправный. – Шурка стоял в стороне и от обиды, шмыгал носом.

– А поэтому и по шее получил не сильно. – Добродушно парировал Иван, внимательно разглядывая «игрушку».

На этот раз, ввиду полного поражения командного состава, «военные действия» были сорваны. А наш участковый, сел на велосипед и покатил туда, где его меньше всего ждали, но где он был, несомненно, нужен.

* * *

Может ли кто-нибудь подсчитать, сколько он спас от гибели ребят, отбирая у них гранаты, взрыватели, толовые шашки, детонаторы? Нет, мы не были хулиганами. Просто, после той, страшной войны, у нас не было других игрушек.

Брат

Мишка устало возвращался с войны. Почти каждый день, Шурка Чмырь, вёл свой отряд на битву с врагами. За колхозом, в большой долине, они хранили всё своё оружие и две гранаты. Здесь недавно прошла настоящая война, и им было, где разгуляться. В этой долине, были и окопы, и огромные воронки, и даже капониры. Были и снаряды и мины, но они их не трогали. Больше пол-дня, Мишки не было дома, но он знал, что его никто не ищет. Каждый занимался своим делом, и его отсутствие всегда оставалось незамеченным. Отец умер два года назад, мама целыми днями, от темна до тема, на работе в колхозе, а сестрёнка и братья были заняты своими делами. Дома обычно был только старший брат, Александр. Мишке было 3 года, когда его забрали в Армию, и вот теперь, после 5 лет службы он вернулся. Сейчас Мишка шёл домой, не спеша, медленно перебирая в памяти, что он сделал сегодня такого, за что может получить по шее от старших братьев. Вроде ничего плохого не делал, но это ещё не повод, чтоб обошлось без подзатыльника. В семье он самый младший, и может по этому, ему часто попадало и от сестры, и от Николая, и, конечно же, от Александра. Когда Мишка был ещё маленький, он, плача от очередной обиды, говорил:

– Вот вырасту, стану лётчиком, и кину на вас бомбу.

Братья почему-то смеялись, и это злило ещё больше. Но сейчас он уже вырос и повзрослел. Бомбу кидать конечно не будет, но лётчиком станет обязательно. Скоро ему идти во второй класс. Но, честно говоря, идти в школу ему не хотелось. А зачем? Он и так всё знает! Да и скучно там. В классе надо сидеть тихо, внимательно слушать Веру Антоновну, что-то считать, записывать, рисовать. Вот перемена это да! На перемене можно бегать, прыгать, толкаться. А можно Людку Кляйн дёрнуть за косички. Они у неё такие смешные, торчат в разные стороны. Мишка задумался… Нет, он не будет дёргать её за косички, не хорошо это, да и рука у Людки тяжёлая. Колька открыл калитку, вошёл во двор и остановился. На скамейке, под раскидистой яблоней сидел Александр. Увидев Мишку, он поманил его пальцем:

– А ну иди сюда!

– Зачем? – Спросил Мишка.

– Дело есть.

– А бить будешь?

– Нет, не буду.

– Честно? – Спросил Мишка, держа калитку, на всякий случай, открытой.

Брат его никогда не обманывал, а иногда даже доверял разогревать в консервной банке, столярный клей, и мазать этим клеем полотно, что было туго натянуто на деревянную раму. Это называлось – грунтовка. Потом, через несколько дней, Александр брал кисти, краски, садился перед этим полотном, и начиналось волшебство. Бывало Мишка часами, тихо стоял у него за спиной, наблюдая, как рождается новая картина. Но сейчас он внимательно смотрел на брата, пытаясь по голосу определить, что его ожидает.

– Ну, иди, иди, не бойся.

– А я и не боюсь, – подойдя, Мишка шмыгнул носом. – Чего бояться?

– Ну, бояться есть чему, – Александр протянул ему раскрытую ладонь. – Ты знаешь, что это такое?

Мишка оцепенел! На ладони у брата лежал новенький взрыватель от немецкого снаряда, что он спрятал два дня назад в печке. Он был уверен, что там его не найдут, ведь летом эта печка не топилась. А вот то, что брат именно на этой плите разогревает клей, он как-то не учёл. Мысли вихрем проносились в голове. Он представил себе как Александр разводит огонь, как всё больше подкладывает дрова, ставит на конфорку банку с клеем, как от взрыва разлетается кладка… Он вдруг чётко увидел на полу, лежащего в крови брата, и ему стало страшно.

– Знаю. – Мишка поднял на брата глаза, полные слёз. – Я больше не буду.

– Ну, то, что не будешь, я верю. Да не расстраивайся ты так, – Александр слегка прижал Мишку к себе. – Всё цело и все живы. Ты лучше скажи, где ты это добро нашёл?

– Да там, на поле, за колхозом. Там весной немецкий склад нашли и взорвали. А эти взрыватели были в деревянных коробках, они разлетелись по всему полю. Мы один в костёр положили, так гагахнуло!

– Ладно, с тобой всё понятно. Давай-ка договоримся, если что-то найдёшь, сначала мне покажешь. Сам ничего не делай, и вообще, осторожней с такими вещами.

– А мы нет! Мы осторожно! – Стал он уверять старшего брата.

* * *

Мишка, укрывшись лёгким одеялом, лежал на старой кровати, под раскидистой абрикосой, и смотрел в ночное небо. Он любил разглядывать звёзды, но сейчас ему было явно не до них. Он снова и снова думал о том, что могло случиться, если б Александр не увидел этот взрыватель. Уже засыпая, он решил, что у него самый лучший брат в мире, и он никогда его не подведёт.

Друг

Тренировка закончилась и тренер, дал указания, навести порядок, вышел из спортзала. К Михаилу подошли трое.

– Ну что, пойдём. – Белобрысый смотрел на него вызывающе. –

Или ты уже струсил?

С самого начала занятий в секции, эти трое, всё время пытались его унизить, показать своё превосходство. В свои шестнадцать лет, Мишка уже имел опыт общения с такой публикой и особо не робел.

– Почему же сразу струсил, пойдём.

С первого дня тренировок, Мишка уже знал, чем это закончится, а поэтому, тренировался ещё и в общаге, отрабатывая удары, стойки, нырки. Он почему-то не любил когда его бьют, а ещё очень не любил зазнаек и выскочек. Да, он с деревни, и что? Чем он хуже городского? Рожей не вышел? Или с головой что-то не то? И вот пришло время это выяснить.

Мишка, молча надел свои перчатки, и первым вышел на ринг. Белобрысый слегка замешкался. Он внимательно выслушивал советы своих дружков и в ответ, уверено кивал головой. У Михаила секундантов не было, и, несмотря на то, что он уже полгода занимался боксом, друзей так и не приобрёл. Он стоял один в своём углу и ждал удара гонга. Это был его первый бой на ринге. Тело пробивала предательская дрожь, но это была дрожь не труса, а молодого, начинающего охоту зверя, перед первым прыжком на добычу.

Белобрысого никто не любил. Это был подленький, ехидный хорёк, который, работая в спарринге, старался ударить ниже пояса, или локтем по челюсти. Тренер, делал вид, что не замечает нарушений и замечаний, как правило, не делал. Мишка уже испытал это на себе, и знал, как избежать неприятностей.

Начался бой. Противник в классической стойке пошёл на Мишку, а тот, защищаясь, начал отходить. Со стороны было видно, как он неуклюже это делал. Ноги заплетались, руки судорожно болтались кое-как успевая парировать удары. Казалось, ещё чуть – чуть и Мишка будет на полу. Дружки белобрысого ликовали, а когда он всё-таки пропустил удар, они завизжали, как стая шакалов от восторга.

Мишка, в глубине души, улыбался. Разве видел этот прыщавый, мамин сыночек, как птица отводит от своего гнезда хищника? Как она имитирует, что у неё сломано и крыло, и нога, и вообще, она вся больная, и вот – вот сама упадёт от изнеможения? Откуда! А он видел, и не раз. И вот сейчас, прыщавый гоняется за ним, становясь всё более увереннее в своей победе. Пусть повеселится, Мишка не жадный. Пусть повизжат от радости его дружки… Ух ты! Пропустил! Удар не сильный, но так можно и доиграться. Пора…

Белобрысый был уверен в себе. Сейчас он уложит колхозника на пол, и друзья ещё больше будут уважать его. Этот деревенский ему сразу не понравился. Он был какой-то уж слишком самостоятельный, спокойный, уверенный в себе. Ничему не удивлялся, ни перед кем не заискивал. И это злило, но сейчас наступило его время. Он слышал, как веселятся его друзья, да и ему тоже было смешно. Этот свинопас явно его боялся. Он отступал как-то лихорадочно, и так же защищался, судорожно махая своими руками. И всё-таки он его достал! И хорошо достал! Белобрысый видел, как колхозник покачнулся, слышал восторженные крики друзей, и кинулся в атаку.

Мишка резко шагнул вперёд и влево, и с разворотом корпуса вправо, нанес свой первый удар левой, в челюсть. Прыщавый, как плохо увязанный сноп спелой пшеницы, рухнул на ковёр и «рассыпался». Наступила мёртвая тишина.

Мишка спокойно перелез через канаты, и начал снимать перчатки. Краем глаза он увидел, как открылась дверь, и в зал влетел тренер. Он начал визжать как недорезанный поросёнок и ругаться так, словно всегда был старшим биндюжником на знаменитом, одесском привозе, и, в конце – концов, отстранил его на месяц от тренировок.

Мишка шёл, по вечернему городу не спеша. Он был доволен собой. Ну, подумаешь, отстранил, какая глупость! Здесь столько спортзалов, любой примет его с радостью…

– Ты теперь куда? – Кто-то тронул его за рукав. Он оглянулся, это был один из их группы.

– Не знаю,… Может в «Динамо», а может в «Спартак».

– Давай вместе в «Авангард».

– А ты почему уходишь? – Он был удивлён.

– Да не честно это… и вообще… Тебя как зовут?

– Миша.

– А меня Виктор. Давай будем друзьями.

Какая-то, совсем незнакомая, горячая волна благодарности, захлестнула Мишку и он, вдруг осипшим голосом сказал:

– Давай.

Защитник

Максим шёл по улицам вечернего города погружённый в свои мысли. Ему нужна была помощь или хотя бы совет, но ни того, ни другого ждать было неоткуда. Уже год он живёт в этом огромном городе, но настоящих друзей ещё не приобрёл, а любимая сестрёнка, здесь не советчик. Да и что она могла сказать? Чтоб он не вмешивался? Но как это можно себе представить? Максим очень любил свою сестру и даже в мыслях не мог себе представить, что кто-то может так грубо к ней приставать. Нет! Ухаживать – пожалуйста, но ухаживать, а не приставать! Он сразу заметил, что Ольга ведёт себя не так как обычно. Она стала меньше улыбаться, временами вздрагивала и испугано оглядывалась по сторонам, а когда Василий, расплывшись в сальной улыбочке здороваясь с ним, протянул свою огромную, потную ладонь, Максим всё понял. Этого верзилу никто не любил и даже побаивались. Местные пацаны, поговаривали, что его уважают на Молдаванке, а воры с Фонтана его лучшие друзья. Он не стал расспрашивать сестру, заранее зная, что Ольга ничего не скажет. Максим просто незаметно проследил за ней и всё увидел своими глазами. Максим знал, сестра не даст себя в обиду, но и он не мог допустить, чтоб кто-то нагло преграждал ей дорогу и грубо хватал за руки. Он проследил за Василием и выяснил, что тот работает на лодочной станции и постоянно проживает там же, в неказистом вагончике, что стоял на обрыве перед спуском на причал. Ночью здесь было абсолютно пустынно, и только одинокий фонарь, освещая вагончик и шлагбаум, как бы напоминал, что здесь тоже идёт жизнь. План созрел быстро. И если Максим ещё надеялся на мирный исход дела, то вчера, когда увидел, как Ольга тайком вытирает слёзы, понял, медлить нельзя.

Перед тем как уехать в Приморск, он попросил деревенского кузнеца и тот, из австрийского штыка, сделал ему шикарную финку. В вечернее время, выходя из общежития, Максим всегда брал её с собой, и носил в правой руке, спрятав в рукав. Стоило только расслабить кисть и через мгновение, она бесшумно вылетала из рукава и тёплая рукоятка, как влитая, ложилась в ладонь. Похоже, что наступило время использовать её по назначению. Он не задумывался о последствиях, что будет то и будет, но свою сестру – в обиду не даст.

Уже больше часа, спрятавшись в кустах, Максим наблюдал за вагончиком, в котором обитал Василий. Правда, в непроглядной темноте южной ночи это была лишняя предосторожность, но он помнил слова, сказанные его мамой: «Береженного, сынок, и Господь бережёт». Где-то там, под обрывом, лениво шумело море. Висевшая на столбе лампочка, слегка качаясь, слабо освещала дорогу и шлагбаум, а из вагончика доносилась музыка и были слышны весёлые, женские голоса. Время было довольно позднее, а признаков окончания веселья не наблюдалось, и Максим решил не откладывать свой визит. Он вышел из кустов и уверенной походкой подошёл к двери.

– Кто там? Входи, открыто! – Послышался весёлый мужской голос.

Максим открыл дверь. Спёртый воздух, пропитанный дымом дешёвых сигарет и запахом портвейна, ударил в лицо. Василий сидел в расстегнутой рубашке, держа в одной руке стакан с вином в другой сигарету. Две девицы, в широких и цветастых, цыганских платьях, с явным любопытством уставились на вошедшего.

– О! Максим! Проходи и присаживайся! – Василий не скрывал своего удивления. – Какими судьбами в наших краях?

– Прости, что не вовремя, но мне надо срочно с тобой поговорить. Это не долго, буквально пару минут.

– А может, сначала стаканчик пропустишь?

– Да нет, спасибо. – Максим был спокоен. – Мне завтра на тренировку и вообще… Давай-ка лучше выйдем.

– Ну, если это так важно и не долго, – Василий нехотя поднялся. – То, что ж, пойдём, поговорим.

Выйдя на улицу, Василий преобразился.

– Ну и шо тебе нужно, пацан? За сестру заступиться пришёл? Так это не в твоих силах! Посмотри на себя. Я тебя одной рукой задавлю!

Огромная, потная ладонь, начала медленно приближаться к лицу Максима. Казалось, нож сам выскользнул из рукава, и в мгновении ока, острие финки воткнулось в живот Василия.

– А это в моих силах, – тихо сказал Максим.

Огромная ладонь замерла, и начала медленно опускаться.

– Не шевелись и слушай. – Всё также тихо продолжал он. – Это моя сестра и никто не смеет её обижать. Никто. Понял?

– Понял, – вдруг осипшим голосом ответил Василий.

– Повтори, – и Максим чуть сильнее нажал на нож.

– Да понял я, всё понял.

– Ну, вот и хорошо. А теперь медленно, не дёргаясь, иди к своим девкам. Увижу, что пристаёшь к Ольге – подрежу.

Максим отступил на шаг и в тусклом свете фонаря, Василий увидел, как зловеще блеснуло лезвие финки. Какое-то время он стоял, явно приходя в себя, а потом медленно пошёл в вагончик. Максим подождал, пока он закроет за собой дверь и широким шагом заспешил в общежитие. Скоро 23 часа и тётя Валя, следившая за порядком, будет снова ругаться. Сегодня он был доволен собой и, вспоминая этот короткий разговор, испуганное лицо Василия, пытался представить себе, а что было бы, если б тот не испугался? Неужели он смог бы просто так убить человека? И тут Максим понял, что просто так, он никогда и никого не обидит, а вот за сестру, да, за сестру, может.

* * *

Они сидели на набережной, в летнем кафе дяди Изи и наслаждались мороженым. С моря доносились крики чаек, визги купающейся детворы да лёгкий шум небольшого прибоя. Максим смотрел на сестру и внутренне улыбался. Ольга снова была весёлой и заводной. Бесовские искринки так и сыпались из её глаз. Она что-то рассказывала, смеялась и снова рассказывала, но он не слушал, а просто радовался её настроению.

– Скажи, а это ты ходил к Василию? – Вдруг спросила Ольга.

– К какому Василию? – Чуть не поперхнулся мороженым Максим.

– А то не знаешь! Он вчера приходил ко мне на работу извиняться и сказал, что у меня очень хороший брат.

– Да не знаю я никакого Василия, отцепись!

– Ну и ладно, – сестра улыбнулась. – Пойдём тогда купаться на Дикие камни. Там и людей меньше и вода чище.

Они поднялись и не спеша пошли по набережной в дальний конец залива, где сидели, или лежали кто на широких, а кто на узких полотенцах, редкие отдыхающие. Золотистое солнце начало клонится к горизонту. Становились длиннее тени деревьев и ближайших домов. Начали стихать крики чаек, и даже шум прибоя становился тише, но Максим этого не замечал. Он просто шёл и радовался жизни…