Текст книги "Запах дождя"

Глава 5

Несколько автобусов грустно уткнулись носами в одноэтажную облезлую будку на расступившейся посреди кустов асфальтовой поляне. Кольцо автобусное. Автобус, откуда – последним – только что спрыгнул Костя Лесовой, подъехал к остальным и тут же обрёл столь же печальный вид. Будто навсегда прощался с тремя пассажирами, имевшими сумасбродство доехать до конечной.

Над жёлтыми кустами торчала ветхая колоколенка на пригорке. Вроде даже с крестом.

– Похоже, мы на месте, – сказал Дима Лавров.

– Это и есть Андриановская церковь? – спросила Майя с любознательностью примерной студентки.

– Бог его знает, – резонно заметил Лавров.

– Сказали, что церковь в одну сторону, а приют в другую.

Костя Лесовой сунул ладони в карманы кардигана и прошёлся по изрытому трещинами асфальту. Где встречающие? – как бы допытывался весь вид плохо выбритого студента в очках и кедах. Где фанфары и ковровая дорожка? Ещё пара шагов, и Костя молча, но красноречиво остановился у столба, где проволочкой прикручена фанерка с выжженными буквами

К ХРАМУ

и стрелкой, указующей влево, где видны крошащиеся цементные ступени, начинающие долгий путь наверх холма.

– А собаки там, значит, – кивнул Лавров на просвет в кустах справа. Прямой дороги от автобусного кольца, как видно, не предусмотрено никуда.

– Только мне позвонить надо, – сказала Майя. И конечно, покраснела. Когда на первом курсе ездили на картошку в колхоз, выяснилось, что на студенческом жаргоне «позвонить» означает «отлучиться в туалет».

– Телефон-автомат там! – сказал Лесовой. На картошку он не ездил, зато умеет замечать неожиданные и чаще всего никому не нужные детали. Не соизволив даже указать рукой, кивнул на хибару с окошком, куда водитель автобуса совал какие-то бумаги. – Там рядом.

Майя решила второй раз не краснеть, а сразу ушла, сказав «спасибо». Из чего Лавров понял, что позвонить в данном случае это именно позвонить и значит. Интересно, с кем Маюсимус надумала так срочно поболтать? – автоматически спросил самого себя Лавров. Но ответить, даже приблизительно, не успел.

– А с чего это Майю сегодня задушить должны? – поинтересовался Лесовой негромко, без обычных своих снисходительных «фр-р». Таким тоном Костя разговаривает только на самые серьёзные темы – например, об оленях и… Да собственно, до сих пор он так только об оленях и говорил.

Чем серьёзнее Лесовой, тем сильнее его губы кривит что-то вроде шкодливой улыбки. Не похабная, не циничная, а именно шкодливая. Как если бы лохматый или в данном случае ещё и небритый кот уже сожрал на кухне сметану и сейчас, чтобы на него не подумали, задал встречный вопрос: а откуда это так вкусно сметаной пахнет? Не с кухни ли?

Ещё когда нормально общались, Дима неоднократно намекал: подобная улыбка бесит, и лучше бы её не видеть никому, кроме самых близких друзей. Да и тем необязательно. Лесовой задирал нос и отвечал, что не думал улыбаться, что это просто нервы.

– Да я ж рассказывал тебе, вроде, – ответил Дима, заглядывая в тёмные очки сокурсника. – У нас на кафедре болтали, что серия убийств в городе с весны. Девчонок на окраинах душат.

– Не поймали ещё? – спросил, снова кривя губы, Лесовой.

– Да нет как будто…

Они стояли друг против друга. Нелепый Костя терзал впихнутыми кулаками карманы дурацкого, хотя и очень приличного пуловера, или как там эта хрень с пуговицами называется, и старательно глядел поверх макушки Лаврова. Будто никак не мог решить сложнейшую задачу: подняться ли по ступеням к Божьему храму или отправиться по грязной дороге к собачьему приюту? Я смотрюсь не лучше, утешил себя Дима, хотя и аккуратнее. Поругался с сокурсником и подозреваю чёрт знает в чём.

– А ты для чего с нами сегодня поехал, Костя?

– Так помочь же… – ответил Лесовой, ничуть не удивившись вопросу. Впрочем, он никаким вопросам не удивляется.

– А газета эта зачем у тебя?

Майя скрылась за жёлтенькой хибарой, да так и пропала. Водитель автобуса завершил бюрократические формальности, снова влез в кабину и врубил радио. Судя по всему, славный трудяга обожает бардовскую песню. Над кустами негромко забренчала гитара. Окуджава? Нет, Визбор…

– А что не так с газетой? – уточнил Лесовой, брезгливо извлекая измятый номер «Трепача» из-за пазухи.

– Да ничего, собственно, – сказал Дима Лавров. – Просто её, кажется, закрыли. Приостановили издание. Как раз потому, что те девчонки, которых задушили на окраине, её читали. И купоны покупали. Вот про которые ты с таким гневом распространялся…

– Я не убивал никаких девчонок! – сказал Лесовой высокомерно и строго. Так наверное матёрый волк наотрез отрицал бы, что охотится на землероек. И это – для Костика – нормальная реакция. Вот кабы он как-то иначе ответил – вот да, было бы странно.

Костя Лесовой всегда врёт. Иногда глупо, иногда сложно, но почти всегда бескорыстно. Прошлой осенью, после той несчастной статьи в журнале «Судебная медицина» (где на третьем месте среди авторов значился некто Д. В. Лавров), Костя пришёл в неистовую ярость. Стал не только опаздывать на лекции (как поступал всегда), но и линять с занятий на час, на полтора раньше. На понятное недоумение преподов отвечал: «Подрабатываю». А когда его, ясное дело, спрашивали: «И кем?», устремлял взор в потолок и шкодливо усмехался: «Частный детектив. Агентство «Феникс».

И наивный Лавров опять поверил. И даже немного тогда позавидовал, потому что когда у человека исполняется давняя мечта – это круто.

А потом Дима полистал справочники «Жёлтые страницы», где нашёлся список детективных контор, но не было никакого «Феникса». Да и «Феликса» тоже. А потом спросил у одного из тех сыщиков, которые нет-нет да и заглядывают на кафедру. И те объяснили, что в городе Санкт-Петербурге в 1996 году от рождества Христова не водится ни Холмсов, ни Пуаро. Но есть частные конторы охранников и телохранителей, которые зовутся детективами, а по сути не слишком отличаются от рэкетиров. Не то чтоб туда нельзя устроиться. Можно. Но не Косте Лесовому.

А потом Дима Лавров решил сам поиграть в частного сыщика. И не будучи разоблачён, проследил, как частный детектив Лесовой, сбежав с очередной лекции, уныло бредёт совсем не на работу, а в пустую уже к этому времени институтскую столовку, берёт свои обычные два борща и скучно в одиночестве жрёт.

– Ну я слыхал, слыхал, да, эту историю, – признался Лесовой и невольно потянул себя за вязаные отвороты дарёной кофты. Причем дарёной явно человеком со вкусом получше, чем у самого Кости. – У меня сейчас любовница есть, она эту газетку любит. Потому бешусь… Ну а тут Майя обмолвилась, что вы за собакой едете. Я вспомнил, что вроде как опасно.

Майя возвращалась, вприпрыжку, как школьница. Несла в руке яблоко, завёрнутое в бумажную салфетку. У дочери институтского декана всегда при себе либо яблоко, либо бутерброд с сыром в бумажной салфетке. Родители забывают, что дочка уже не в первом классе. Родителям простительно.

– Только ножик нужен! – сказала она весело. – Чтобы на всех хватило.

Майя заметила, понял Дима Лавров, как мы с Костиком торчали тут посреди автобусного кольца, будто два ковбоя, сошедшиеся для перестрелки. Майя хочет нас помирить. Чтобы всё хорошо. Чтобы всё как раньше.

– Такой подойдёт? – снисходительно спросил Костя, достав из кармана нечто вроде рукоятки стамески или напильника. Щёлк – и из пластмассовоой фигни выскочила другая фигня, отточенная до бритвенной остроты.

– Ого! – сказала Майя. Когда мальчик хвастается ножом, нож надо похвалить, это она как психиатр знает.

– Опасный ты человек, Константин, – сказал Лавров. – С тобой нас никто не обидит.

– Китайская игрушка. Только школьниц пугать, – снисходительно пояснил Лесовой, развернул салфетку, уместил яблоко в ладони и стал сосредоточенно пилить. Лезвие шаталось в рукоятке и сразу потемнело от яблочного сока, но резало посредственно.

– Яблоко с гемоглобинчиком будет? – предположил Лавров. – Пальцы не отхвати.

– Это тебе не трупы резать, Дима! – огрызнулся Лесовой. – Яблоко на троих – это интеллект применить надо…

Водитель автобуса, как видно, отдыхал. Пригорюнясь, сидел в кабине и слушал своё радио. Над безлюдной окраиной Санкт-Петербурга к мокрой грустной колокольне на далёком пригорке плыл надтреснутый голос какого-то барда, то ли Иващенко, то ли Васильева:

 
Ты – суперпёс,
Ты унюхал что-то
В воздухе
И на вопрос «Где ты был?» отвечаешь: «Когда?».
Дым папирос —
Это запах пота
И пороха.
Кем-то пролитая кровь. Или вода…
 

Широкоплечий кудрявый молодой человек, одетый в джинсы и клетчатую рубашку, запарковал синюю «Тойоту Камри» возле булочной на углу. Вышел оттуда через пару минут с пакетом, прямо на ходу кусая гипфель – слоёный гребешок с яблочной начинкой. Лет десять назад футбольный тренер пришиб бы на месте за такой обед. А теперь-то фиг ли нам, кабанам?

Другое дело, что с каждым таким обедом крепчают худшие подозрения в выпечке гипфелей из канцелярского клея. С парой ложечек серной кислоты для вкуса и аромата.

Андрей извлёк из пакета рогалик без начинки и, продолжая жевать, свернул во двор. Усмехнулся не без горечи. Двор выглядит непривычно. Зато теперь прилично. На детской площадке не хлещут пиво экзальтированные девицы. На кривоногой загаженной голубями скамейке не бренчат по гитаре очкарики в заклёпанных куртках. Там спит, уронив голову на собственные колени, неизвестный алкаш.

Жители торжествуют. К ним вернулась спокойная жизнь. Ну а фиг ли нам, пацанам?

Дверь на лестницу теперь железная и с глазком. Точно по требованию майора Лисицына. Пока не заперта. Но её как нефиг делать запереть, и тогда ни одна сволочь запросто не войдёт. На двери скотчем приклеен лист бумаги. Сразу видно, что отпечатано на принтере у Фредди. Трагическая чёрная стрелка вправо и слова: «Приём купонов по вт. и пт. ТАМ».

А нынче четверг.

Дверь с прорезанным окошком на первом этаже лестницы заперта и мертва. Ещё неделю назад на лестнице в любое время толклась шумная очередюга. По ступенькам не подняться было. Зелёный язык над дверью, нарисованный прямо по штукатурке, кажется выпавшим изо рта удавленника. Чёрные кляксы от спичек пригорели к потолку и похожи на печальных пауков. Мух не будет, паукам осталось только засохнуть.

Пока тут резвились детишки, роспись лестничной клетки казалась наскальной. Творчеством младого, но внушающего надежду племени. Теперь эти бесчисленные имена, сердечки и похабщинки, начертанные авторучкой поверх облупившейся коричневой краски, вызывают лишь скуку. И мысли о стоимости ремонта.

Наверно, товарищ майор прав. Гнать надо эту шоблу с лестниц, закрывать нафиг такие газетёнки, как «Трепач», и вешать всюду много железных дверей.

А фиг ли нам с того?

Андрей взбежал по ступенькам, дожёвывая на ходу. Дверь на втором этаже с табличкой

реХламный отдел

призывно приоткрыта. Оттуда несёт растворимым кофе, там уже кипит в стеклянной банке кипятильник. Возле банки сидит Фредди и втирает по телефону толстым дядям-бизнесменам, что тираж у газеты «Трепач» прежний. Что тут ещё можно печатать рекламу. И что менты за это дядю-бизнесмена не повяжут, а маньяк не задушит.

Фредди с удовольствием побазарит с главным редактором газеты. Угостит кофием, угостится рогаликами, подумал Андрей. А редактору сегодня чё-то неохота.

Фанерная дверь на третьем. С ещё одним, на этот раз сине-оранжевым языком и скромной подписью

ГЛАВНЫЙ

Прикрыта так же, как утром, когда уходил. Но недоброе почуялось уже когда полез за ключом. Замок в двери пружинный, как в советской коммуналке. Если надо, можно телефонной карточкой открыть.

Даром, что пока по всей лестнице толклись юные стервецы, ни разу никому не стукнуло в башку взломать кабинет главреда.

Андрей отряхнул ладони от крошек, повернул ключ в замке, потянул дверь. И, как и ждал, сразу увидел незваного гостя. Тусклый свет пробивается в кабинет из слепого, упёртого в кирпичную стену окна. И обрисовывает над спинкой кресла для посетителей затылок странной формы. Затылок не оглянулся на шум, а чем-то зашуршал, как мышь на сеновале.

Совсем менты оборзели.

– Ты чё, напугать меня хотел? – без особой злобы осведомился Андрей и зажёг свет. Осветилась причёска, нечто вроде элегантно застывшего вихря пшеничного цвета. И белый капюшон с лейблом «Адидас»

Редактор обошёл свой кабинет, точнее сказать, клетушку. Уселся за собственный стол в продавленное кресло на вертящейся ноге. Агрессивно посмотрел на остролицего блондина, пахнущего жареным картофелем и одеколоном.

– Мы что, близко знакомы? – миролюбиво уточнил Глебушка. – Я, например, вас впервые вижу. Чипсов хотите?

Андрей не ответил. С грохотом выдвинул несколько ящиков письменного стола и внимательно туда поглядел. Повернулся к стеллажу из стальных рамок. Там валяются подшивки «Трепача» за все три года существования.

– Вы меня за кого приняли, Андрей? За шпиона-взломщика?

– Сначала из твоей конторы припёрся лейтенант Стукалов, – Андрей методично водил ладонью по пыльным стопкам подшивок, чтобы убедиться, что их не трогали. – А чё, нормальный мужик, постучал до того как войти. Потом был майор. Майор у вас долбанутый, дверь с ноги и говорит: «Чтоб бардака не было». Бардака нет. Не печатаем номера телефонов – с июня! Нет тусовки на лестнице, два раза в неделю очередь торчит на соседней улице, мешает пешеходам. Майорская душенька довольна?

– Вы полагаете, Андрей, я – сотрудник ЦБСОД?

– Я полагаю, – сказал главный редактор, угрожающе тряхнув кудрями над столом, – что правильно тачку к редакции не подогнал. Я полагаю, что тот алкаш на скамейке тебе на пейджер скинул, что я, мол, иду. Да поздно скинул! И ты ничего тут обыскать не успел, свет погасил и надеялся, что я на второй этаж кофе пить пойду, а ты по-тихому смоешься. И чё ты тут найти собирался у меня в кабинете? Бабский скальп? Или собачий поводок?

Глебушка изящно кинул на редакторский стол визитную карточку.

– Не служу в милиции! – скромно сообщил он. – Никакой майор не поручал мне обыскивать ваш кабинет. И уж точно не поручал за вами наружное наблюдение.

Андрей ткнул в визитку пальцем, как будто клопа убивал и повертел картонный прямоугольничек на стеклянной поверхности. Широкие плечи поднялись остро и угрожающе.

– Ах, ты ещё и «Ватсон»? Коммерческий директор? – удивился он не по-хорошему добрым тоном. – А греби-ка ты отсюда, чепушила!

Он протянул руку к Глебушке, неосмотрительно опёршемуся на стол и озиравшегося в поисках, куда бы выкинуть обёртку от чипсов. Однако в последний момент сыщик из агентства «Ватсон» обёртку уронил и точным коротким движением перехватил рукав клетчатой рубашки. Другой рукой мгновенно дотянулся до ворота той же рубашки и рванул под единственно верным углом. Андрей с удивлением ощутил, что падает лицом на пишущую машинку – нет, на пепельницу – нет, просто мордой о стекло на столе. Даже не разбил.

– У вас странная лексика с привкусом уголовной, – огорчённо заметил Глеб. – Зачем это вам, Андрей?

– Так я ж бандит! – сдавленно усмехнулся похожий теперь на поверженного богатыря главред «Трепача». – Спросите своего лейтенанта!

– Лейтенант Влад, я гляжу, склонен упрощать ситуацию. Ты остыл?

Не дожидаясь ответа, частный сыщик отпустил одежду собеседника и, углядев-таки в углу кабинета корзину для бумаг, отправил туда шуршащую обёртку. Кидать было далеко, но он попал.

– Трёхочковый, – оценил Андрей, переведя дух.

– Я занимался греблей и дзюдо, – ещё скромнее чем раньше, пояснил Глебушка, – а ты – футболом профессионально. Побежим наперегонки – сделаешь меня, как котёнка.

– И чё ты ещё обо мне знаешь? – уточнил Андрей, по-прежнему лежа щекой на столе.

– Знаю, что учился ты в универе на журналиста. Просыпайся давай. Подъём.

Андрей сел в кресле прямо, пригладил встрёпанные волосы, но на Глеба не посмотрел. Растопырил пальцы широкой ладони и стал загибать по одному, медленно проговаривая:

– Тысяча девятьсот восемьдесят шестой. Поступил после школы, потому что был футболёр, а футболёры в вузе всегда нужны. Вылетел с первого курса, пошёл в армию…

– За драку вылетел. Не за двойки… – сухо уточнил Глебушка.

– И ты гонишь, что не мент?

– Гоню, что не мент, – с серьёзным видом усмехнулся частный сыщик. Андрей посмотрел очень зло и загнул второй палец.

– Тысяча девятьсот девяностый. Отслужил, но в Цэ-Эс-Ку попасть не удостоился. Восстановился на первом курсе. Сразу завалил сессию…

– Так тебе жрать было нечего, – бодро пояснил Глеб, крутя на груди завязки адидасовской ветровки. – Бывшие приятели по команде позвали подработать, ну ты и пошёл. Чего ты там охранял? Казино, бордель?

– Нет, ты всё-таки мент. Те двое были злобные менты, а ты добрый. Те грозили припомнить участие в о-пэ-гэ, а ты в адвокаты записался? Чего вам всем от меня надо?

Глебушка скрестил руки на груди. Скрестил ноги. Прикрыл глаза и тихо-тихо, чтобы его едва было слышно, пробормотал:

– Журналистское расследование мне надо, футболёр.

Главный редактор газеты «Трепач» обстоятельно поднялся из-за стола. Лихим казацким жестом откинул кудри и похлопал себя по клетчатому животу с таким видом, как будто хлопал по заду. И протянул фальшивым, омерзительным голоском киношного зека:

– Какое такое расследование, грыждынначальник? Ты на меня погляди! Во мне восемь кило жиру лишних! Потому как жру рогалики из булочной. Потому как жена любимая квасит в ночных клубах, а дома не всегда ночует. Потому как для тебя я «новый русский», а для реальных пацанов, приятелей моих бывших, я лох, на которого эту газетку можно записать и денюжки тут отмыть.

– И ты получил эту газетку три года назад как бесплатный рекламный листок, – Глебушка вдруг глянул жёстко, будто обвинял не меньше чем в серийном убийстве, – и вытащил её в десятку самых продаваемых газет в городе. Тираж в четыре раза поднял. А тачка у тебя теперь такая, что мне и не снилась. Синяя, праворульная «Камри», у булочной стоит. Сядь!

Андрей садиться не захотел. Тогда сам Глеб легко поднялся на длинные ноги. Частный сыщик оказался на полголовы выше. Редактор газеты на треть шире в плечах.

– В этом году майор Лисицын прикончит мою газетку, – тускло сказал Андрей.

– И тебе, конечно, пофиг?

– А фиг ли нам, кабанам?

Глеб достал из кармана адидасовской ветровки сложенный вчетверо листок бумаги. Помахивая им, сказал внезапно поскучневшим голосом:

– Убедил. Ты не футболёр. Ты кучерявый жирный кабан, у тебя жена налево гуляет, – Глеб развязно постучал пальцем по стеклу на столе, где красовалось фото большеглазой брюнетки. – И на всё тебе плевать, даже на то, что где-то рядом ходит убийца. Вот, глянь для прикола.

На стол упал карандашный портрет молодого человека в старомодных круглых очках. Голова у очкарика казалась продолговатой и гладкой, как обычно рисуют инопланетян в детских книжках, да и глаза под прозрачными кружочками казались инопланетно-злобными. Ворот плаща топорщился под затылком. Плащ придавал неизвестному, коего смогли описать бомжи с Пулковского шоссе, внешность космического бродяги-мстителя. Рисунок классный. Даже отсветы на линзах видны.

– Думали, он ненавидит девчонок. Думали, он ненавидит собак. Но он, похоже, и газетку твою за что-то ненавидит. Но тебе-то на это пофиг, верно?

– Фоторобот? Откуда взяли?

– Не-е, пацан, – сказал Глебушка, по-блатному растягивая слова, – вот про «откуда» базара не будет, пока свой товар не покажешь. В натуре.

Андрей постоял, всё еще не глядя на Глеба. Потёр подбородок, что-то вспоминая. Потом шагнул к стеллажу, где громоздились неопрятные пачки газетной бумаги. Взглянул на едва заметный под пылью заголовок и решительно вытянул стопку газет.

– Октябрь прошлого года, – пояснил он. Быстро сбросил на стол несколько номеров и наконец вытащил нужный. Во всю первую страницу под непременным высунутым языком красовался мужественный юноша в круглых очках, с волосами, гладко зачёсанными в хвост и перехваченными резинкой. За левым ухом героя скалил зубы страшный пёс с тупой чёрной мордой. За правым – разевала рот перекошенная рёвом детская мордашка. А поперёк всех троих орали на белый свет красные буквы газетного заголовка:

РОТВЕЙЛЕР ОТГРЫЗ РУКУ РЕБЁНКУ В ПАРКЕ!

Как оказался этот человек в парке, никто из очевидцев вспомнить не смог.

Человек в плаще и круглых очках читал книгу в парке. Томик Фридриха Ницше в красивой красной обложке с готическим шрифтом на корешке. Точнее, пытался читать.

Как-то стыдно признаваться, что до своих-то лет не прочёл Фридриха Ницше. Но всё руки не доходили. Это стало уже чем-то вроде навязчивой светлой мечты. Пойду, мол, в парк, сяду там на лавочку и почитаю… ну, скажем, Ницше. Красиво?

Прежде всего, в этом парке оказалось маловато лавочек. Человек в плаще и очках нашёл детские качели. Они походили на садовую скамейку, но висели на четырёх цепях под пластмассовым, на случай дождя, козырьком. Цепи и скамейка выкрашены масляной краской в зелёный цвет, козырёк голубой, мутно-прозрачный.

К счастью, в тот не по-осеннему тёплый день в парке гуляло много народа.

Далее. В парке оказалось довольно суетно и неспокойно. Мечтал чуть ли не о лесной чаще, а угодил на качели предназначенные для детской площадки. Правда, с площадки какие-то добрые люди оттащили их вглубь большой поляны, где летом, наверное, удобно играть в футбол и бадминтон. И только ленивый не прошёл тут ради забавы пошуршать палыми листьями, подобрать с десяток и всучить девушке, которую якобы тепла ради обнимает за изгиб талии. Следом за влюблёнными набегали табуны бедолаг разного возраста, которых волокли за собой на поводках разномастные лающие животные. Вышедшие на свежий воздух, чтоб погадить на газоне.

Небольшая группа подростков гуляла без присмотра взрослых, дожидаясь сеанса в кино.

Малолетние подонки тоже носились стаями и вместо того чтобы лаять, орали. Погромче, попротивнее. Толстый губастый парень с рубашкой поверх брюк проорал в конце концов, что их скамейку занял очкастый дядя. Две тонконогие девицы в микроскопических юбках, тоже похожих на рубашки, заправленные под ремень, ответили парням отборным матом в рифму и с хохотом бросились наутёк, а жирный хам ещё постоял с минуту, нагло вертя головой, чтобы прочитать надпись книги на красном корешке. Дети бандитов и бандитских лакеев. Поколение жлобов и гопников. Драться с ними, что ли? Человек в очках перелистнул страницу чуть дрожащими пальцами, хотя и на предыдущей не смог понять ни слова.

Владелица двух собак бойцовой породы уже не раз сталкивалась с замечаниями о выгуле животных в парке. Однажды платила штраф за отсутствие намордников. Но и это не образумило «любительницу живой природы».

Двухтомник Ницше куплен на лотке у вокзала, их там два лежало. В чёрном с золотом переплёте стоит подороже, но оглавление совершенно то же самое. Взял этого, в красном картоне. Предвкушал. И вот теперь качаюсь тут на качелях, на которых гопники сидели. И ни черта не могу разобрать уже полчаса. И вряд ли дело в немецком философе или в дрянной полиграфии на желтоватой газетной бумаге. Проблема в моей голове. Я, наверное, уже старый. Уже тупеть начал. Уже трушу, что меня школьники в парке поколотят. Так размышлял о себе молодой человек в круглых очках и по-стариковски кутался в плащ, чтоб выглядеть поглупее и насладиться унижением сполна.

«Я же должен выйти из себя!» – думал он.

За спиной тем временем разнёсся звучный собачий лай и радостные крики нескольких человек. Тут ещё и выставка собачья? Ну да, точно, решил человек в плаще, не без труда оглянувшись через спинку качелей. Вокруг вытоптанного на траве пятачка толпились человек десять, под ноги им комьями летела земля, листья. Визжало и вертелось, стонало и поскуливало что-то гладкошёрстное и мощное. А нет, не выставка. Там у них две собаки сцепились. Зря эта мадам полезла в свалку. Постояла бы в стороне. Если уж не углядела за болонкой, то смирись. Твоей болонки больше нет.

Но мадам, моложавая, спортивная, в дорогом тренировочном костюме, смириться не желала. Носилась вокруг возящегося на земле и рычащего кома, странными, хромающими шагами, словно собаки уже порвали отважной женщине пару мышц на ногах. То совалась вперёд, то отшатывалась и что-то кричала. Вроде бы весело, но когда человек в очках, забыв книгу на качелях, зашагал через поляну, понял – женщина зовёт на помощь. А люди, вокруг кого она бегает, на помощь почему-то не спешат.

Кобель Кегль бросился на Марину внезапно. Возможно, агрессию вызвали резкие движения играющих рядом ребят. Но так или иначе двухгодовалая собака-телохранитель без намордника и даже ошейника сбила ребёнка с ног и придавила к земле, вцепившись зубами в плечо. От боли и неожиданности Марина закричала и свободной рукой ударила пса по глазам. Кегль отпустил плечо и принялся рвать девочку зубами.

Тот самый толстый и неприятный мальчишка орал теперь хором со всеми:

– Па-а! Ма-а! Ги-и!..

Красная кепка с косым козырьком на затылке, красная же рубаха в клетку навыпуск почти до колен – этакий, в общем, Сидоров из нового поколения, знаток слов на букву «X». Сейчас этот мальчишечка повернулся спиной к побоищу и неубедительно, словно регулировщик, взмахивал руками, как бы предлагая человеку, идущему через поляну, вытащить руки из карманов плаща и бежать, да поживее, чтобы присоединиться к ахающей и охающей толпе зевак. Тут стояли и влюблённые пары, и пенсионеры, и тётки в платках. День тёплый, в парке много народу.

Кобель Кегль оказался ротвейлером, мрачной несговорчивой псиной с фигурой борца-вольника. Мадам-хозяйка всхлипнула в очередной раз и повалилась на своего питомца плашмя, как будто собиралась оглушить всей массой своего измождённого диетами тела. Ротвейлер мотнулся и сбросил хозяйку коленками в грязь. И только тут откуда-то из-под ротвейлера, как из-под земли, высунулась совсем тощенькая рука, как показалось Очкарику, затянутая в ярко-красную блестящую перчатку, как у артисток в кордебалете. Что за хрень? – удивился он, поправив на бегу очки. И разглядел, что это не перчатка. Это кровь.

Первым до пса добежал другой молодой парень в милицейских штанах и рубашке цвета хаки. Он отшвырнул хозяйку, истерично колотящую по хребтине пса. Прыгнул на животное и схватил так, как привык хватать людей – предплечьем сдавливая шею. Ротвейлер немедленно рванулся назад, пригнул башку к груди, прокусил рукав рубашки цвета хаки и тут же выплюнул.

Кегль не рычал, не лаял – тихо и протяжно подвывая, он полз, волоча за собой взрослого мужчину, милиционера. Марина отползала, крича: «Он меня убьет!».

Ну да. Это оказалась та самая пигалица в мини и лосинах, что десять минут назад нагло кричала про Очкарика нехорошие слова. Теперь ей самой было совсем даже нехорошо. Лосины изодраны собачьими зубами – пес оказался профессионал, должно быть, наученный вцепляться в пах. Девочка отползала спиной вперед, вытянув перед собой правую руку, мокро блестевшую алым. Болтались на клочках содранной кожи перекушенные пальцы, а пёс-телохранитель не отводил взгляда, и в глазах его отражалось красное. Никуда больше не глядя он длинно взвизгивал, как ржавая калитка. И так же без интонации, голосом высоким и мокрым всхлипывала девочка:

– Уберите её! Уберите его!

А не надо было дразнить пса! Не надо одеваться как взрослая шлюха и крыть матом! Хотелось присесть рядом с девчонкой, улыбнуться, успокоить легоньким подзатыльником.

– Не удержу! – прорычал парень в форменной рубашке, вспахивая ботинками траву. – Я его сейчас не удержу! – Он намертво вцепился в складки кожи на боках у собаки, но пальцы скользили по гладкой короткой шерсти.

Толпящиеся вокруг зеваки предупредительно расступались перед раненой девочкой и псом, волокущим на себе человека. Очкарик в плаще раздвинул толпу и встал на пути ползущих по земле. Порылся рукой в кармане плаща.

– Ребёнка забери! – кричала ему с безопасного расстояния монументальная тётка в тёплой зимней куртке. – Ребёнка забери, слышишь?!

– Пса подержи! – хрипло просил парень с прокушенной рукой. Он тщетно пытался упереться коленями, но ротвейлер всё тащил и тащил его по ярким осенним листьям.

Трудно сказать, что позволило молодому человеку действовать с таким хладнокровием и сноровкой. Позже никто не смог описать даже его внешность, за исключением круглых очков в толстой проволочной оправе.

Очкарик перешагнул через гладкую спину собаки, присел, прижав упругую тушу коленями. Левую ладонь он положил на затылок пса – тот низко заворчал, – погладил, успокаивая, нащупал ямку между черепом и короткой напряжённой шеей. Сказал:

– Отпускай.

И когда телохранитель Кегль целеустремлённо рванулся вперёд, человек в круглых очках и плаще вытащил руку из кармана – на солнце блеснуло лезвие карманного складного ножика – и с коротким хрустом вогнал в затылок ротвейлера-телохранителя.

– Вяу! – сказал пёс.

И сразу умер.